Романтика. Ч 2. Бегство. Гл 9. Открытие цирка

                9. Открытие цирка

Одел белую рубашку и до остроты бритвенных лезвий наглаженные брюки и отправился на работу, с напутствием Анны Федоровны, скрипичным футляром и гордо поднятой головой.

У цирка мельтешила не очень густая толпа, а само шапито подпевало своему старшему брату – фиолетово-синему небу гулкими мелодиями духовых инструментов. Слово «Цирк» горело на фасаде разноцветными лампочками.

Олега провожали глазами: и его высокую, мужественную фигуру и небольшой, в его руках, скрипичный футляр.

– Артист! Артист! – слышал он шепот.

Ну, а в конюшне царил настоящий праздник – в отутюженных костюмах возбужденно-деловые униформисты, сдержанно-улыбчивые, ослепительно-нарядные артисты, босяцкое, но в белых рубашках и чисто выбритое и даже трезвое племя цирковых музыкантов и, наконец, верховной жрец полотняного храма – Иван Иванович Кушаков, в убийственно безукоризненном фраке, в белой манишке, с белой бабочкой. Его прекрасная, седая, Листовская голова над богатырскими плечами царила и правила балом!

А сама конюшня! Ее чисто вымели, сбрызнули водой, ее заливал свет электроламп и подсвечивали окна и дверные проемы синих вагончиков, тоже протертых по указанию инспектора мокрыми тряпками. В центре, нацеленное прямо в форганг, рвалось в бой осадное орудие (прошу прощения – аппарат эквилибристов на першах Зыковых), к торцовым стенкам вагончиков инспектора манежа и коверного Изатулина, окаймляющих вход в форганг, привалились крашеные щиты разборных полов велофигуристов и две стойки для свободной проволоки.

Вышла из вагончика Алла и, чуть не силой, вытащила за собой Нину.

– Ван Ваныч! – пожаловалась она инспектору. – Вразумите дитё – чего дрожит?

– Что за новости? Выше нос, ты же артистка! Не забыла, за кем идти и куда поворачивать?

– Нет...

– И хорошо. Не бойся ничего.

Удивительно красивая в праздничном цирковом наряде, Нина старалась не удаляться от Аллы больше, чем на шаг, и с замиранием в сердце тихонько оглядывалась. Что это?! Одноколесные велосипеды! Моноциклы! Моноцикл! Само слово – блеск никеля и крепость стали! У них в студии был один велосипед, на нем пытались кататься, кому не лень, потом поломали, но то разве машина! Карлик! А здесь – чуть не с двухэтажный дом высотой, колесо – вот оно, а сиденье-рогулька, обтянутое черным (бархатом, что-ли?), выше крыши вагончика! И как на нем ездят?!

А Рудольф Изатулин! Какой смешной! Лицо размалеванное, нос в крапинках, а штаны! штаны! Ой, умора! Зеленые, на одной лямке наискосок! Рудольф улыбнулся ей и сказал несколько ободряющих слов в том смысле, что она вылитая артистка. Имби тоже улыбнулась, но гораздо более сдержанно и ничего не сказала. Вот ведь как интересно: у Рудольфа голос тонкий, высокий, а у Имби – низкий-низкий! Надо бы наоборот!

А это что за сморчок? Маленький, кривоногий, в огромных черных очках, нос в полметра. К нему сзади подкрадывается Олешкин друг Алик, подкрался и заунывным утробным голосом проквакал:
– Коакс! Коакс! Брекекекс!

Кривоногий подпрыгнул, как будто его оса укусила, защелкал на Алика золотым зубом и отбежал в сторону. Алик же пустился косвенными кругами, собираясь снова подкрасться ему за спину. Кривоногий снова боком-боком поехал в сторону и оказался рядом с Левкой. Левка водворился в центре конюшни, расставив ноги, и издавал оглушительный рев, но увидел сморчка и опустил трубу.

– Шантрапановский, отойдите, от вас курицей пахнет.

– Сэр?! – оскорбился Серж.

– Это – джинсы?! Почему на коленях не потерты?! Посыпь солью около цирка и проползи раз семнадцать вокруг! А иначе – я тебя знать не знаю. Сгинь. Пропади. Джинсоносец талдыкурганский.

Всеми печонками «штатский вариант» ощущал правоту Левки, но изнахратить новые, бешено дорогие штаны?! Рука не поднимается, то есть, колени не опускаются.

– Коакс! Коакс! Брекекекс! – протрубил Алик в самое ухо зазевавшемуся джинсоносцу.

Олешка!.. Какой красивый! Ничего в нем нет цыганского, пока на скрипке не играет, а возьмет ее и – настоящий ром, хоть сейчас в табор. Подойти к нему... Но к Нине и Алле присоседился Левка и давай напропалую зубоскалить и травить анекдоты. А Левка – ничего, даже симпатичный еврейчик, когда побритый, умытый, трезвый и в белой рубашке. Как он на Алку глазами брызгает... Опоздал, Лева! Алла уже нашла себе кавалера, по стене... Тс-с-с! Тайна. Еще один, Женька... Тут уж Нине пришлось краснеть. «Балбес, – думала она, – что на уме, то и на физии, даже неудобно. Амёба». Но все равно приятно, когда тебя обожают, даже амёбы!

А Олег не подходит. Наверное, и ему очень тяжело из-за проклятого письма. Что же теперь будет?..

...Шляется по конюшне и дурачится – играет на скрипке «Хава-нагива» и не просто играет, а с умопомрачительными глиссандирущими импровизациями. Зоркие, насмешливые его глаза заметили нескрываемое неудовольствие на лице Вали Зыковой, скептическую мину Кушакова и ядовитый прищур руководителя гимнастов на турниках. Олег поддал жару и заныл свою «Хаву» так, что заплакали бы даже нильские крокодилы и, играя, не сумел совладать с собою и лишний раз удостоверился, какие у Вали длинные, безукоризненно стройные ноги. Одета она в темно-фиолетовый купальник, обшитый блестками и стеклярусом, с аграмантом по вырезам для ног, рук и шеи. Розовые бедра ее обтягивало редкое сетчатое трико. Пропадать – так пропадать, решил Олег и убедился далее во всех остальных женских прелестях, и прозвучало штуки четыре кошачьих вариаций «Хавы», пока он перебрался от прекрасных ног до продолговатых, египетских, зеленых глаз девушки.

Валя презрительно наблюдала за скрипачом. И когда глаза их встретились, спросила:
– Закончили экскурсию?

Олег скорбно и отрицательно покачал головой. Наглость этого красивого хама, очевидно, не знала границ, Валя зло сузила глаза и резко спросила:
– Это вы мой «Романс» играете? – она имела в виду злосчастную «Хаву – нагиву».

– Ага, – удрученно кивнул Олег.

– Так и я умею, – не выдержал Кушаков. – Дай скрипку.

И сыграл. Дребезжащим звучком, фальшиво, но сыграл. Насмешливая искра в глазах Олега не угасла.

– Так тоже умеете? – вежливо спросил он и заиграл двадцать четвертый каприс Паганини. Кушаков враз погрустнел, Валя широко раскрыла глаза, турнист почти непроизвольно подошел поближе и заворожено уставился на черный гриф скрипки, грозный в своей простоте. Вблизи игра скрипача производила впечатление немыслимого, невозможного чуда: как могли крупные пальцы музыканта находить и извлекать непостижимые звуки – серебряный бисер, толстую гулкую медь, печальное мерцающее золото? Стремительно, как из тугой тетивы выпущенные, неслись, догоняя друг друга, виртуозные сверкающие пассажи – их неудержимость завораживала, как завораживает глубокий колодец или бездонное небо.

Олег доиграл. Кушаков молча повернулся и скрылся в вагончике, отошел и гимнаст, взгляд у него посветлел, рот кривился в странной усмешке.

– Валя, вы не бойтесь – мне сыграть ваш «Романс» все равно, что вам тремя шариками прожонглировать. Я его десять лет назад играл, на экзаменах.

И тут Валя увидела: не было в глазах скрипача ни малейшего хамства, а лишь восторженное любование женской красотой.

– Валя! – позвала ее мать, в нетерпении похлопывая ладонью по краю дверного проема. – Валя!

Валя пошла к своему вагончику и, пока дошла, два раза оглянулась на скрипача.

«А где же Нина?» – виновато вспомнил Олег. Но Нина и Алла исчезли.

Кушаков, торжественно и длинно, дает первый звонок и остается у кнопки. Артисты, участвующие в параде, собираются у форганга. Олег помахал рукой Нине и смерил недоуменным взглядом топтавшегося рядом с ней изящного стройного аманта, в узких белых брюках и голубой рубашке с широкими рукавами Нина покраснела бы, если можно было бы краснеть еще больше: она чувствовала себя самозванкой и ей казалось, что настоящие артисты про себя смеются над ней. Ко всем прочим страстям и страхам, ее одолевал настоящий ужас – она в щелку через занавес выглянула в ярко освещенный зал, и теперь форганг представлялся ей входом в раскаленную печь. Алла ее покинула – разминалась перед номером, неизменный покровитель, инспектор манежа, – занят, так что она была благодарна, как ни верти, а все же лестному, ухаживанию Женьки. Впрочем, Олешка прогнал бы его, но помешал Кушаков – о чем-то заговорил с ним.

– Что ты здесь делаешь? – печально спросил он. – Что ты забыл в нашем балагане?

– А вы? – смеялся Олег.

– Я в пять лет вышел в манеж, был акробатом-прыгуном, плечевым акробатом, работал коверным, музыкальным эксцентриком...

– И умрете на опилках манежа.

– ...и умру на опилках манежа. В переносном смысле, конечно. А тебе в цирке делать нечего.

– Я знаю. Я вам сознаюсь: моя мечта – стать писателем. Писать о цирке, театре, опере. Роман о цирке-шапито под названием... например – «Романтика»! Представляете?

– Шутишь, – горько ответил инспектор манежа.

– Нет, Иван Иванович, вот моя Нина наиграется в цирке, и я в оперный театр уеду. Ей так охота на цирковую жизнь поглазеть! А вы на чем еще играете?

– Был у меня саксофон-сопрано, концертино до сих пор лежит, память об отце. Я играл на концертино «Амурские волны» и делал арабское сальто! А для себя – Баха и Чайковского.

Олегу расхотелось подсмеиваться над инспектором.

– Мне поиграете? Обожаю концертино. Было бы свое – научился. А я вам на гитаре. Да вы не морщитесь – не на той гитаре, – Олег кивнул в сторону оркестровки, – это халтура, на настоящей!

Иван Иванович согласился и дал второй звонок. Инспектор, на этот раз оркестра, захлопал в ладоши.

– Оркестр! Прошу!

– Где Шантрапановский?! – вдруг схватился за сердце Николай Викторович.

– Шантрапановский в уборной, – безмятежно сообщил Левка, – на толчке сидит. Несвежего горохового супу обожрался. На «Волгу» экономит.

– Я же говорил... – зачеканил Илья Николаевич, но «штатский вариант» уже мчался к лестнице.

Но как мчался! Мчался он чудовищно хромая, так как на левой ноге у него отвалилась платформа и он держал ее в руке. Шантрапановского встретили дружным хохотом, лишь маэстро оставался лилово-синим и хватал ртом воздух. Несчастного пианиста утешил шапитмейстер:
– Бутылку вина – и приклеим! Эпоксидкой!

Сдуру Шантрапановский согласился на вредительские посулы изрядно заложившего за бороду викинга.

Появление оркестра встретили аплодисментами. Левка с достоинством раскланялся.

– Прекрати хамить! – одернул его Илья Николаевич.

Олег радостно окунулся в море зрительских взглядов. Кровь артиста вскипала, как откупоренное шампанское, и пузырьки кололи кончики пальцев, сердце билось чаще, глаза блестели, счастливая улыбка растягивала губы.

– Внимание! – это Николай Викторович. – Смотрите на руку, убедительно прошу. В любой момент могу отмахнуть, ни малейшей паузы, атака на каждый номер. Вторые голоса – можете несколько тактов не играть, переворачивайте первым ноты. И хотя бы сегодня не глазейте с оркестровки на девчонок и не смотрите программу!

– Маэстро, а Алик уже кому-то улыбается и ручкой машет! – громко наябедничал Левка.

– Лева, иди к свиньям.

– Маэстро, – не унимался Левка, – а Шантрапановский в Штаты уезжает. Его в оркестр Бени Гудмена приглашают. Даже с одной платформой. Только с условием – гороховый суп не жрать! Что делать будем? Пропадем!

– Кому там Шантрапановский помешал? Шантрапановский играет! А кое-кого к Штатам и близко не подпустят! – утверждая сие, Серж с пыхтеньем и сопеньем отдирал вторую платформу, чтоб уж обе – на эпоксидку.

– Съел, Левка?

– Чтоб вас!.. Никакой серьезности! Илья Николаевич, я вас категорически... Где чтецы?!

– Да здесь мы, на лестнице.

Дирижер вытянул шею и разглядел стоящих на металлических ступеньках Валю Зыкову и пресловутого Арнольда Станиславовича.

– Как свет погаснет – мигом на край эстрады. Саксофоны, пропустите их. Иван Никифорович, что я говорю?! Кларнет уберите из прохода!

– Чуваки, смотрите! Елдырин за работой! – воскликнул Алик и указал барабанной палочкой на директорскую ложу.

Тимофей Яковлевич, с необыкновенной для его пуза легкостью, рассаживал в ложе различное местное мелкое и среднее начальство с их присными и находился одновременно и в ложе и со всех сторон вокруг нее, так ловко управлялся.

– Единственное, что он умеет, – сказал Илья Николаевич, – акробат!

– Клишник, – поправил Олег.

– А чья это идея, совать отставное утиль-офицерьё в начальники над артистами? – вполголоса, неизвестно кого, спросил Чахотка.

– «Черномор кота продает в мешке, слишком много кот разговаривал!» – последовало задушевное предостережение из района ударной установки.

Третий звонок. Гаснет свет, снизу доносится голос инспектора манежа:
– Начали, маэстро!

Медные духовые грянули фанфары, лучи прожекторов впились в чтецов, оркестр на пианиссимо заиграл увертюру. Чтец раскрыл рот, да так и остался стоять, нем и недвижим.

– Текст! – простонал маэстро. – Текст! Вы нас режете!

Чтец молчал и не закрывал рта.

– Читайте же, наконец!! – чуть не рыдал Николай Викторович.

Чтец обернул к нему разинутый рот.

– Чтоб ты подох, сукин сын! – в бешенстве воскликнул несчастный Николай Викторович и в отчаянии взмахнул руками. Он хотел перевести на форте, но в темноте большая часть музыкантов решила, что он отмахнул, лишь саксофоны проблеяли нечто, громко и испуганно. Положение спасли Олег и Алик – они враз, решительно начали вступительные ритмы, их быстрее всех понял Левка и, не ожидая руки дирижера, дерзко вступил, а за ним, с опозданием на такт, полтора, вступили остальные.

– Маэстро, пусть Валя читает!

– Да, да... Пианиссимо! Валя, текст!..

Валя оправилась от растерянности, в которую ввергло ее грандиозное фиаско Арнольда Станиславовича и звенящим полетным голосом прочитала подряд тексты и актера и свой, благо ее-то память не подвела.

– Погоди, даст тебе Кушаков! – с ненавистью шипел маэстро спине улепетывающего с оркестровки чтеца. – Валюша, девочка, спасибо! Выручила!

– Маэстро!!!

– А, черт... Дунаевский! Марш!

Полный свет, оркестр играет знаменитый марш, на манеж выходят мужчины-артисты с флагами, выстраиваются по кругу, следом идут женщины, вторая за Имби Изатулиной – Нина. Женщины по разным сторонам барьера огибают манеж и становятся против директорской ложи. Могучим, поставленным баритоном говорит уже сам Кушаков, последние слова подхватывают хором все циркисты, снова марш и прекрасный пол первый покидает манеж и изящно при этом помахивает почтеннейшей публике маникюристыми ручками, а сильный пол, удаляясь, еще выше вздымает древки флагов, а им всем навстречу выплывает на грациозных полупальцах Алла и успевает по пути подмигнуть Нине и даже ущипнуть ее за руку. За Аллой – ее партнер.

Костюм у Алки!.. Ярко-вишневые роскошные плавки и такой же лиф и – все!.. Если, конечно, не считать кисейного голубого турнюра и прозрачной, кисейной же пелерины. Миронов – в белой безрукавке, подчеркивающей его великолепный торс, и в белых брюках с широкими лампасами цвета Алкиных плавок.

В оркестре атака на музыку воздушных гимнастов, а из бокового прохода амфитеатра выбегает чрезвычайно серьезный Сашок с веревочной лестницей, у лонжи мгновенно очутился ассистент. Гимнасты, можно сказать – бегом, взбираются по лестнице на свою рамку, туго трепещут четыре струны-растяжки, прикрепленные к углам сверкающего никелем прямоугольника, оркестр звучит чуть слышно. Кушаков объявляет:
– Алла Козлова и Виталий Миронов!

Оркестр взгремел, представление началось.

У Николая Викторовича отлегло от сердца:
– Олег, Алик, Левушка! Благодарю! Не растерялись, выручили! Благодарю! – а затем чисто рефлекторно изругивает Шантрапановского, которого всегда есть за что изругать.

Но не отлегло от сердца у инспектора манежа. Иван Иванович носорожьей трусцой бегал по конюшне и до оркестрантов доносился его стервенеющий баритон:
– Где актеришка? Где прохвост? Я желаю дать ему по шее!

Увы:

«Гарун бежал быстрее лани,
Быстрей, чем заяц от орла;»


и, благодаря спринтерским способностям, не восчувствовал на своей вые десницы Кушаковского гнева. Гнев его утих лишь при виде мечущейся фигурки Нины и ее смятенного личика.

– Посмотреть хочешь, милая? Быстро в мой вагончик.

Инспектор дал Нине халат, до пят скрывший ее роскошный костюм и провел через плюшевую занавеску у лестницы на оркестровку в узкий проход между зрительским сектором и форгангом.

– Смотри отсюда. Жаль, сесть тебе негде. Аншлаг!

– Ой, ладно!..

Кушаков обнял ее за тонюсенькую талию и поцеловал в висок.

– Поздравляю с открытием. Станешь артисткой, помни – Кушаков первый вывел тебя в манеж.

Нина благодарно улыбнулась и вперила восхищенный взор под купол цирка, где в «море огней» летала Алла. Аплодировала она, конечно же, громче всех.

Вслед за воздушными гимнастами у оркестра атака на номер велофигуристов, три быстрые музыки, одна за одной без перерыва. Велофигуристов Нина встретила не менее восторженно, чем свою несравненную Аллу. Было чем восторгаться! Что они только не вытворяли на своих велосипедах – то поднимут их на дыбы и катаются на заднем колесе, а то разгонятся и встают одной ногой на седло, другой на руль. По рукам Нины гусиная кожа высыпала: а если упадут?! На деревянный пол?! Костей не соберешь! Униформисты выносят моноциклы, сначала маленькие, на них можно сесть с барьера, а потом... Смотреть страшно! Один держит, другой наверх взбирается, как на мачту, катаются и чуть головами за Алкину рамку не цепляются. Катались, катались, взялись за руки и хоровод водят! Страсть! А вот еще трюк: ее новые знакомцы Лида и Вадик Шамраи на двухколесных разогнались по кругу и на ходу пролезли через раму! Нина подпрыгивала от восхищения. Даже своей обидчице Кире Старовойтовой она хлопала изо всех сил – надо же, катается на одном колесе и через скакалку прыгает! И чего это дурачок Женька обзывал ее старухой?! На пенсию пора... У нее такие ноги и все остальное... На пенсию... Дурак. А еще один парнишка так даже в стойку на руле вышел. С ума сойти! А потом поехал сам руководитель, Валентин Афанасьевич, он ничего такого не делал, зато на него и его велосипед все остальные позалазили... раз, два, три, четыре, пять! и он всю ораву катает по кругу! Тот парень, что стойку на руле делал, так залез ему даже на плечи и стоял с зеленым флагом!

– Нинка! Вот ты где! С открытием!

Подруги пылко расцеловались.

– Чей у тебя халат?

– Ван Ваныч дал. Ой, Алла, посмотри!

– Чего смотреть, – Алла зевнула.

– А кто после велосипедов?

– Зыковы. Знаешь, давай посмотрим. Я их не видела.

– Ой, ля-ля-а-а, тра-ля-ля-ля-а-а!.. – донеслись из-за директорской ложи клоунские позывные и Рудольф Изатулин с собственным обшарпанным моноциклом влез на барьер.

– Здравствуйте, Иван Иванович!

– Здравствуй, Рыжик! Почему опоздал?

– Я?!!

Рыжик задрал широкую зеленую штанину и зрители увидели у него на ноге, пониже колена, будильник на ремешке. Нина взвизгнула от смеха.

Униформисты разбирали и уносили пол, клоун им деятельно «помогал», выдавая ценные указания, ловко катался на своем одноколесном велосипеде и еще ловчее шлепался с него вперед, назад, вправо и влево. И лишь при виде стенобитного орудия Зыковых он «в страхе» удрал с манежа.

– Валентина и Владимир Зыковы!

У Кушакова звучало: «Зы-ы-ыковы!»

– Мамбо! – донесся с оркестровки сварливый голос дирижера.

Нина замерла. Боже мой, как они ходят по канату?! Он же болтается вправо-влево! А они ногами балансируют, как Олешка на катушке. Но катушка на полу, а здесь на высоте человеческого роста. А ну слетишь? Нет, они тоже со страховкой работают. А это что?! Ах! Отец Вали поставил на канат какую-то двузубую рогульку, а сам сделал сначала стойку на руках, а потом... на зубах! Да, да! Ухватился зубами за наконечник, руки отпустил и – стоит!! А канат туда сюда колыхается, как же он балансирует?! Зубами?! Нина ойкнула и вцепилась в Аллу. Алла насмешливо улыбнулась.

Маэстро косился в манеж, сверялся по кондуиту и, наконец, ткнул указующим перстом в лежащую на стуле скрипку. Олег отключил гитару и поднялся.

Валя встала на правой площадке аппарата, а на манеже отец ее поставил на лоб перш. Подошел к площадке. Акробатка роскошным жестом руки и еще более роскошной улыбкой дала знак Олегу играть, а сама взялась за рукоятки на верхнем конце перша и вышла в стойку. Старший Зыков постоял, примерился и медленно полез по переходной лестнице на площадку аппарата. Вот он на площадке, вот нащупал носком ноги туго натянутый канат и пошел по нему. Тихое «ох» прошелестело в замершем зале, у Нины потемнело в глазах. «Держать на лбу перш с такой... дылдой! и еще идти по канату и катать его ногами туда сюда!..» Нет, как хотите, это – чудо. А как скрипка хорошо играет! Так вот для кого так старательно разучивал Олег этот дурацкий «Романс»! И зрители – если оторвут на секунду взгляд от акробатки, то обязательно посмотрят на скрипача. Уж не думают ли они... И чего эта Валька ему улыбалась? И чего она торчала на оркестровке рядом с ним?

– Ничего номер. Смотреть можно, – сказала Алла. – Нина, я пойду, Эдька, наверное, заждался. Вот тебе мой ключ от вагончика, переоденешься, если закрыто будет.

– Ой, Алла, неудобно...

– Чепуха. Моему партнеру ты нравишься, он не будет возникать, а остальным... Наплюй им в нос! Я отвечаю.

Алла бесшумно исчезла, а Нина вновь, вместе с остальными зрителями, заливалась смехом над клоуном Рыжиком: он сделал преуморительный реверанс вслед уезжающему с манежа аппарату Зыковых, вытащил из кармана кусок бечевки, растянул на ковре и пошел по нему, «балансируя» и жонглируя тремя огромными размалеванными деревянными ложками.

Оркестр вполголоса, по три-четыре инструмента, играл Изатулину его неизменный чарльстон, а в наступившей паузе Алик задумчиво спросил дирижера:
– Николай Викторович, а кто сочинил «Романс»?

– Какой вы неуч, Алик! Глиэр.

– Маэстро, это вы неуч. Не Глиэр, а правильно – Глиэр тире Шантрапановский.

– Кому там помешал Шантрапановский...

– ...Шантрапановский играет! – очень похоже дотянул за него Левка. В оркестре засмеялись.

– Прекратите! Премьера! С меня стружку снимут! Парные жонглеры. Готовы?

Парный жонгляж! Нина позабыла все на свете. Вот бы с Олешкой так!.. Но по порядку.

Рыжику надоело возиться с бечевкой и тремя ложками, тем более что одна из них пребольно стукнула его по лбу, и он добыл себе помощницу. (Нина еле узнала в тонкой, изумительно стройной белокурой женщине в короткой юбочке обычно замкнутую и несколько суровую Имби). Как здорово! Фейерверк колец, булав, разноцветных серсо; все это выпархивает из рук Имби и Рудольфа, перелетает от одного к другому, красота!

Позади Нины какая-то возня, злой шепот: «Договорились же?! Пошел вон, не суйся!» и кто-то тянет ее за рукав.

– Подожди, Алла! – стонет она, но это не Алла.

– Женя? Не мешай!

– С открытием...   
– Да иди ты! Обойдешься!

Нина смотрит и почти не вникает в слова гимнаста, а тот долдонит что-то об имеющемся у него сценарии номера пластической акробатики на двоих, который сценарий почему-то заканчивался фразой «давай поженимся» и непосредственным действием в виде цапанья Нины за локоть. «Во дает! – думает Нина. – Вчера только узнал, как меня зовут, а сегодня – замуж!» Нина отдернула локоть.

– Вот, прицепился!..

На манеже такая смехотура: клоун жонглирует пятью булавами, подбрасывает их под самый купол, с ужасом смотрит им вслед, хватается за голову и с воплем бежит к барьеру. Булавы грозно обрушиваются на место, где он только что стоял. Нина всплескивает руками, хохотать у нее уже нет сил.

– Ты же будешь смотреть программу? Ну? Подождешь меня, я тебя провожу! Ну? – жарко дышит в ухо Нине новоявленный цирковой Ромео.

Это уж слишком. Нина гневно отодвигается и даже не смотрит на воздыхателя. Но Ромео ничуть не потерял самоуверенности и бодрости и оставил свою предполагаемую пассию, твердо надеясь на успех.

Вновь оркестровка.

– Сережа, скидывай сапоги – власть переменилась, – объявил Илья Николаевич после номера комических жонглеров.

– Кому там помешал Шантрапановский?.. – гнусаво и грассируя, а главное, очень похоже вновь затянул Левка. «Штатский вариант» злобно блеснул на него черными стеклами очков и слез с оркестровки, Олег сел за пианино.

Он прирожденный концертмейстер! Со вкусом и изящным остроумием аккомпанирует скетчам и куплетам сатирика. Маэстро блаженствует и с петушиной гордостью поглядывает по сторонам.

– Ну? – обратился он к Ивану Никифоровичу. – Может быть – с «вариантом»?.. вдвоем?.. саккомпанируете? А?

Иван Никифорович кисло молчит, молчит и тенорист. «Облажался я... Такому одному надо платить за пол-оркестра!»

Нина сообразила – сейчас будут долго говорить и петь, кого-то долго и нудно «выводить», ей это показалось неинтересным и она решила успеть переодеться к следующему номеру.

На конюшне ее с запозданием поздравили Лида Шамрай, Имби Изатулина и чрезвычайно по-взрослому поцеловалась с нею черноглазая красавица Жанка. Вадим Шамрай – так тот лишь пожал руку. Не из-за жены, нет, – они не ревновали друг дружку, просто он успел раздеться до пояса и малость качнуться гантелями и традиционное цирковое поздравление счел в таком виде неприемлемым.

А в вагончике воздушных гимнастов Нина нарвалась на партнера Аллы, уже одетого в полосатый, хорошо сидящий костюм и на руководителя гимнастов на турниках, в таком же костюме, как и Женька – белых, в обтяжку брюках и голубой рубашке.

– Ой!.. – смутилась Нина и остановилась в дверях. «И с ними целоваться, что ли?..» Так и есть:
– С открытием! – ухмыляется Миронов, но попытки поцеловаться не сделал. Зато Марат подошел и поцеловал ее в щеку. Не зная почему, Нина ответила гимнасту тем же.

– С первым выходом в манеж.

– Спасибо!.. – прошептала она.

– Гляди, Марат, наживешь беды.

– Не наживу.

– А мне... переодеться...

– Мы сейчас выйдем. Алка грозилась поубивать нас, если обидим тебя! Пойдем, Марат.

– А вы на д'Артаньяна похожи! – ни с того ни с сего вдруг выпалила Нина.

– Благодарю, – ответил турнист и протянул ей руку. Какая-то искра вспыхнула и погасла в глазах гимнаста, когда его деревянная от мозолей ладонь прикоснулась к нежным детским пальчикам девушки.