Романтика. Ч 2. Бегство. Гл 11. Манеж

                11. Манеж

Тяжелую ночь провел Олег и к утру ожесточился до крайности. «Совратил обещаниями артистической карьеры...» Вспоминал остальные изюминки писательских поползновений Василия Алексеевича и сжимал кулаки. «Так ведь вколочу в нее артистку, сам играть разучусь, а в нее вколочу!» И жгло вчерашнее унижение: ладони хранили яростное движение плеч Нины, когда она стряхнула его руки.

Ну, а Нине все это надоело. Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе, если этому психу нравится придуриваться, то ей – нет, и она наплюет на все высокие материи и просто-напросто повиснет у него на шее. А там пусть кто-нибудь разбирается, хорошо это или плохо. Сколько можно?! Она молодая и красивая и ей хочется целоваться и обниматься. С Олегом, конечно, не с кем-нибудь.

Так что, в отличие от Олега, Нина за ночь поуспокоилась, постаралась заспать все вчерашние печали, а утречком, в полусне, даже изобрела образ действия, как раз на этот полусон опирающийся.

Вот он, явился ни свет, ни заря будить ее... Пусть, пусть побудит... Нина сладко потянулась, да так ловко, что одеяло сползло с груди и даже стащило с плеча кружевную бретельку ночнушки. Вот бы и вторая съехала... Пусть побудит, пусть... Как хорошо, что она догадалась снять лифчик... Олег тогда, в Энске, когда они целовались в подъезде, трогал ее груди...

Перестал трясти, ушел... Нина осторожно сдвинула вторую бретельку... Возвращается... Ах!!! Нина взвилась от неожиданности и испуга, прижимая и поправляя рубашку: Олег стоял над ней с ковшом воды.

– Я пока с пальцев побрызгал, не встанешь – весь ковш вылью.

– Иди отсюда, зануда!

– Вставай.

– Встаю! Катись!

Оскорбленная Нина быстро оделась и выбежала в зал.

– Тебе что, делать нечего?! Чего водой обливаешься?! – со слезами в голосе набросилась на Олега. Но налетела на его чужой неласковый взгляд и умолкла.

– Умывайся. Завтракаем и – в цирк. Репетировать.

«Ах, вот как?! – Нина дрожала от негодования. – Репетировать?! Я к нему!.. А он – водой?!»

Каменной коркой обкипели сердца двух несчастливых влюбленных. Олег шагал твердо сжав губы и не глядел по сторонам. Говорил спокойно, корректно и удручающе вежливо. А Нина поджимала губы и тосковала про себя: «Зануда!.. Зануда!.. Зануда!..»

В манеже занималась дрессировщица, доносились ее строгие властные возгласы и взбалмошный лай псов.

– Пока собачки репетируют, стой здесь, в уголке. Вот тебе булавы. Шариками не жонглируй – закатятся под реквизит или под вагончики, полдня искать будешь. А я на скрипке поиграю.

Олег заперся, и Нина осталась одна в пустынной прохладной конюшне. Господи, кто бы знал, как ей не хотелось возиться с проклятущими булавами... Да еще артисты припрутся, смеяться будут... Кирка, например, или длинноногая, зеленоглазая – Валька...

Нина горько вздохнула и лениво выбросила булавы. Шлеп – одна булава упала. Нина медленно-медленно, изо всех сил растягивая секунды, подошла к ней и еще медленнее подняла. «Надо минуточку передохнуть. Сколько можно надрываться?» Но вдруг умолкла скрипка и Нина торопливо заработала руками, косясь на окна вагончика. Ага, опять заиграл. Ну, что ж, какой трюк она заваливает сильнее всего? Каскад. Вот им и займемся в темпе «не тяни кота за хвост». Как-нибудь до вечера перекантоваться, а там... Нет, надо любыми путями подластиться к Олешке, ну их эти булавы и кольца.

Скрипка умолкла вторично, Олег вышел. Нина не могла припомнить за ним такого злого лица.

– Я не буду заниматься музыкой. Я буду стоять у тебя над душой и командовать – левой! правой! сено! солома! Дай сюда две булавы, одну бросай!

И Олег командовал ровным, подавляющим волю голосом. Бесконечная вереница бросков... Булавы падают, кольца рассыпаются, баланс валится, мяч летит в сторону... А Олег:
–...не отбивай мяч больше трех раз! Завтра отобьешь четыре, послезавтра пять!

–...не подходи под мяч! Или перебей, или на себя его тащи!

–...не вытягивай шею – голова должна лежать между лопатками, как в лунке. И ставишь баланс неправильно – он у тебя еще в руке заваливается! Смотри!

– Я так не могу!

– Чтоб я больше не слышал – «не могу»! Могу!

Нина заучивала всевозможные скучные трюки с одним предметом, заучивала, сдерживая слезы и стараясь не оглядываться по сторонам – в конюшне прибавилось народа.

Толстый Скляр и этот противный мужик, их руководитель, возятся с трамплином и ругаются между собой. Скляр лупает на нее белобрысыми глазами, Прохожан не обращает внимания (он даже не здоровается никогда с нею). Алиса Скляр, кажется, до сих пор спит и кое-как посматривает за двумя своими неуклюжими детьми. Кирка пришла и презрительно на нее взглянула. Вокруг Кирки Агапов вьется, как муха вокруг пряника. Вадик Шамрай сдержанно с ней поздоровался и вытащил из вагончика кучу гирь, гантелей и эспандеров, Лида рядом – сначала растягивалась потом стойки жала, а потом на маленьком моноцикле стала заниматься. Вот бы попробовать!.. Куда они Коську дели?..

Чернышевы пришли. Занялись своими идиотскими инструментами – вчера на представлении такой хрип и вой выдирали из них, хоть святых выноси. Марат показался с двумя партнерами, братья которые, кивнул ей. А вот Женька – сделал вид, что не заметил ее.

...Господи, сколько можно бросать одну булаву?! Египетская работа...

Спасла Алла. Шумная и веселая ворвалась на конюшню и первым делом обняла Нину.

– Привет, Нина! Да брось ты свое полено!

– Алла... – это Олег.

– Олешка, – торопливо перебила его Нина, – Алла обещала позаниматься со мной стойками, я потом еще буду жонглировать!

Олег молча ушел в вагончик.

– Вот пристал, житья не дает! – Нина тоскливо обернулась на глухие звуки скрипки.

– Ну, как... – начала Алла и умолкла, хитро сощурив брови.

Нина шепотом, одним духом, выпалила, как сегодня утром пыталась соблазнить Олега голыми плечами и как вместо страстных объятий на нее обрушились потоки холодной воды.

– Тьфу на вас, идиотики... Проучить его надо.

– Ага, его проучишь!..

– Проучишь. Ты не очень... это самое... без мужика не помираешь?..

– Вот еще, – Нина опустила глаза, – было бы из-за чего помирать...

– Ну вот. А ему без тебя – небо с овчину.

– Ага! – сообразила и возликовала Нина. – Вот я ему!

– Не перебарщивай. Поучи недельку, а потом смилуйся.

– Ага!

– Зачем в платье занимаешься? Трико есть?

– Ага!

Нина постучала к Олегу и попросила сумку.

– Пойдем, у меня переоденешься, пока Марат с Виталькой не заявились
У Олега кошки скребли на душе. Жалко Нину! Но тут же одергивал себя: пожалеешь – ничему не научится, значит, правы будут эти... эти... ее родители. Да еще эта разница в возрасте, что твоя кость поперек горла... «Никакой жалости! – стискивал он зубы. – Никакой пощады!» Но нет, все равно жалко... «Надо с ней рядом заниматься, ей легче будет. Да и мне не помешает – спина болит от скрипки и гитары».

Отец Алика был поволжский немец. Сосланный в качестве потенциального врага на Крайний Север и вышвырнутый с баржи в голую тундру, он один из немногочисленной родни выжил и даже женился на дочке бывшего кулака. Собственно, даже не кулака – просто у него одного в селе не текла крыша, никто из семьи не оправлялся по ночам прямо с крыльца и никто ковшами не пил самогон. Ему бы все простили – и крышу, и крыльцо, и самогон, но в гордыне своей он слишком далеко замахнулся: основной вопрос философиии, что первично – рваные штаны или кабак, решил с махрово-идеалистической платформы – первичен кабак. За чуждую народу страны победившего социализма идеологию, а также за не протекающую крышу, он был раскулачен и сослан. В ссылке он помер сам (собаке собачья смерть), померла его жена (суке сучья смерть), померли почти все его дети (щенкам щенячья смерть), а единственная уцелевшая дочка выскочила за немецко-фашистского недобитка.

Очевидно, эта нездоровая наследственность и объясняла подозрительную всякому русскому сердцу черту в характере Алика: участвуя в самой оглушительной, самой черной пьянке, он всегда вовремя ставил рюмку вверх дном. Вот и сейчас он довольно свежий, причесанный и выглаженный, торопился в цирк, соблазненный сравнительно недорого оббарахлиться пластиком для барабанов.

У фасада он сделался свидетелем избиения опухшего, с кровавыми белками и встрепанной бородой шапитмейстера, артистом оркестра передвижного цирка Сержем Шантрапановским. Шантрапановский гномиком подпрыгивал перед викингом, верещал и попеременно совал ему в бороду то старый кирзовый сапог, то безнадежно угробленный туфель с полуметровой платформой. Владислав Георгиевич мучительно всматривался и в сапог, и в платформу, и в золотую фиксу, и никак не мог сообразить, с какого боку он сам-то причастен к оным предметам ширпотреба.

– Слушай... Вечером... Дай опохмелиться! Зебры в глазах... – простонал он.

– Что это у тебя? – спросил Алик шапитмейстера.

– Это? А... Пружины от дивана.

– А на фига они?

– Резцов можно наделать... стамесочек тонких... шило... Очень хорошая сталь. Да отвяжись ты со своим ботинком!!!

– Где взял?

– Чего?..

– Пружины где подобрал?

– За цирком, на мусорке... Кто-то диван выбросил. Возьми кусачки и надергай, хоть вагон. О-о-о!.. У-у-у!.. Пива мне, пива!..

Алик облизнулся на пружины, как кот на сосиску, и помчался на конюшню.

– Вадик, подожди минутку!

Барабанщик открыл дверь вагончика.

– Я вас приветствую. Уже? Гоняешь каприсы? Олег, у нас где-то валялись пассатижи, не помнишь, где?

– Валялись. Поищем. Вот они. А ржавые!

– Давай, какая разница.

И Алик отправился грабить цирковую помойку, то есть, не совсем помойку, а место за фанерной туалетной будкой, куда сваливали мусор и куда, по полученным от шапитмейстера сведениям, кто-то приволок ободранное и разломанное сиденье от дивана.

Выдрать переплетенную с другими и приколоченную к дереву пружину оказалось не так-то легко и Алику пришлось попотеть, пока он поперекусывал пыльную паутину бечёвок и повыдергал проволочные скрепки. «Парочку хватит? Или еще одну?»

– А хотите, я вам цветочки подарю? – прозвучал тоненький, нежный, серебристый голосок. Алик обернулся. Рядом стояло нечто крохотное, белокурое, похожее на маленького принца, и протягивало ему то, что очень условно можно назвать цветами: несколько зеленых стебельков и хвостов с крошечными шишечками тоже зеленых бутонов.

– Фу, стыдоба! Пацан, а с цветочками возишься. Я тебе лучше пружинку дам, – и Алик принялся выкусывать третью пружину.

– Я – девочка! – голос белокурого существа дрожал от негодования и обиды. – Я девочка! Вы думаете, раз я в шортиках – я мальчик? А разве мальчики носят босоножки? А у меня босоножки! Посмотрите!

Море стыда и раскаяния изобразилось на лице Алика, когда он осознал свой непростительный промах.

– Извините великодушно! Виноват! Если не раздумали, я возьму ваш букет. Можно? Дарите?

Девочка склонила набок голову, подумала и отдала зеленый пучок.

– Меня зовут Нелли!

– А меня – дядя Алик. А пружинку я вам все равно подарю. Да?

– Да! – быстро согласилась белокурая девочка и, пока дяденька Алик не успел передумать, крепко ухватила странный подарок. – Хотите, я вас в цирк проведу? На представление!

– Да ну-у-у?.. – всем своим существом Алик показывал, что не верит в неслыханное счастье быть проведенным в цирк.

– Проведу! – Нелли воодушевилась. – Скажу маме, и вас пропустят! Пойдемте! Пойдемте!

– Куда?

– К маме! Пойдемте, я скажу!

– Я бы пошел, да твой папа надает мне по шее...

– У нас нет папы. У нас дедушка есть. Он самый главный в цирке! А папу мы с мамой бросили, он водку пил и нас с мамой выгонял и кричал – это не моя дочь! А как же я не его дочь, когда я вылитая его дочь? А вы водку пьете?

– Я?.. Да ни за что на свете.

– И не надо ее никогда пить. А то будете кричать: «это не моя дочь» и из дому выгонять. Мама! Мама!

На пороге директорского вагончика нетерпеливо переминалась секретарь-машинистка.

– Ты куда делась? Я кому сказала – не отходи от вагончика? Кому было сказано?

– Мама! Проведешь дядю Алика в цирк?

– Что? Дядю Алика? Какого дядю Алика?

Алик выдвинул вперед лацканы своего безукоризненного костюма.

– Имел счастье познакомиться с вашей дочерью и получить от нее роскошный букет...

– А мне дядя Алик пружинку подарил!

– Да. Подарил. Очень изящный подарок! Ваша дочь обещала, что вы меня за это проведете сегодня в цирк. Бесплатно, разумеется. Кстати, нельзя узнать ваше имя?

– Как вам не стыдно приставать к ребенку? Нелька, марш в вагончик! Получишь у меня!

– В цирк хочу... – бубнил Алик. – Ваша дочь обещала...

– Нахал! Вы пьяный!

– Дядя Алик не пьет водку!.. Он сказал!..

– Замолчи! Папа, тут какой-то пьяный пристает ко мне и к Нельке…
Из-за плеча молодой женщины выглянул Игнат Флегонтович.

– Этот? – он кивнул на музыканта.

– Этот! Напился и буянит!

– Я не буяню, – Алик подступил поближе, Наташа опасливо отступила и загородила собой Нелли. – Я познакомился вон с той девушкой, что поменьше, она мне букет подарила, видите? и сказала, что меня в цирк проведет, за бесплатно, а вот эта девушка, что побольше, меня всяко по-разному обозвала. Я буду жаловаться.

– Алик, не морочь голову моим женщинам. Это наш музыкант, он сто лет здесь работает.

– Всего пять, шестой. А зачем вы меня выдали, Игнат Флегонтович? Я хотел познакомиться, но под видом Гарун-аль-Рашида!

– Знакомься под видом барабанщика, – буркнул заместитель.

– А она не хочет, посмотрите! Познакомьте вы!

– Сам знакомься, – нахмурился Игнат Флегонтович и скрылся в глубине вагончика, но вместе с внучкой, а дочь оставил на месте, смущенную и пристыженную.

– Как-то не очень удобно знакомиться: вы где-то вверху, я где-то внизу!

Женщина сошла наземь. Голова ее доходила Алику до подбородка.

– Алик.

– Наташа. Вы извините...

– Да чего там...

Алик, обычно бойкий в подобных ситуациях, сейчас потерялся и довольно глупо переминался с ноги на ногу.

– В вас чисто русская красота! – брякнул он.

– Какая там красота... – женщина погрустнела.

Алик оробел окончательно и не рискнул уверить, что ему очень нравятся Наташины белокурые волосы и серые глаза, очень нравятся тяжелые бюст и плечи и далеко не тонкий, но волнительный стан.

– Пойдемте сегодня в кино! – в отчаянии ухватился он за соломинку.

– Вот так – раз, два и – в кино? – усмехнулась женщина.

– А куда мне вас пригласить? В ресторан? Это немного позже. В цирк?

Оба рассмеялись последнему предположению.

– Я не из нахальства. Просто в благословенной Ферганской долине больше нечего придумать. Согласна?

– Можно, конечно. Только куда я Нельку дену? Папа занят...

– С собой возьмем! Куда же еще? – совершенно искренне удивился пустячному препятствию Алик. Наташа окинула его быстрым взглядом.

– Хорошо. На пятичасовый сеанс можно...

– Так я за билетами побежал! – Алик протянул руку. Ладошка у Наташи маленькая, пухлая и чуть-чуть влажная. – Побежал!

Музыка не шла у Олега, он повозил, повозил смычком по струнам и сложил скрипку в футляр. «Что там Нина делает?» – заскучал он.

В вагончик впрыгнул запыхавшийся Алик, швырнул в угол две сто лет ему ненужные пружины и ржавые кусачки и исчез так же стремительно.

Олег переоделся, сгреб в охапку дощечки, катушку, мандолину и закрыл вагончик.

– Здравствуйте, Олег!

– Здравствуйте!

Олегу улыбались продолговатые зеленые глаза.

– Что это? Вы еще и цирком занимаетесь?!

– Да. Вместо физзарядки! Чтоб горб на музыке не заработать. Я много играю.

– Вы удивительный, необыкновенный музыкант! Марк Захарович говорил, что вы лучший пианист, кого он видел по циркам! И я скажу – мне еще никто не играл так здорово мой «Романс»!

Олег гордо тряхнул головой.

– Вы любите Бетховена? – продолжала щебетать Валя.

– Люблю. Но номер первый у меня Бах и Шопен.

– А вы сыграете «Лунную» сонату?

– «Патетическую»! Хоть сейчас. А четырнадцатую... Учить надо! И нот у меня нет.

– А вы поищите! Пожалуйста! И мне сыграете!

– Заказ? – у Олега в глазах заплясали убийственные для женского сердца золотистые искорки. – Заказ должен финансироваться!

– А как я... А чем я... – смешалась и покраснела девушка.

Олег коснулся указательным пальцем щеки около губ. У себя, разумеется.

– А! Ясно... Посмотрим...

– А как насчет задатка?

– Задатка не будет...

– Жаль. Хорошо! Заказ принят! – Олег подмигнул и пошел в манеж.

Марат и Виталий возились с лонжей и веревочной лестницей, а с края манежа, напротив директорской ложи, доносился жалобный писк Нины и бесцеремонные окрики Аллы:
– Носки тяни!

– Я тяну!..

– Тянешь, когда я ору. А сама забываешь. Выпрями! – щелчок по обтянутым трико бедрам. – Подбери! – щелчок по точеным, восхитительным женским красотам, в данном экстремальном случае расположенных ниже бедер. – Какой дурак учил тебя стойкам?

– Не я, – на всякий случай отмежевался Олег. На него не обратили внимания.

– Подогни колени и выходи из стойки. О, господи! да не телепайся же!

– У меня руки дрожат...

– Ничего, ничего. Так, так. Ставь ноги. Молодец.

Нина красная, потная, взлохмаченная, с раскрытым ротиком бессмысленно глядела на Аллу.

– Каждый день будем заниматься. Каучук твой никуда не годится. Окрошка. А можно сделать хороший номерок. Сделаем?

– Не знаю... Ничего я не умею... Чурка я!

– Не хныч. Ты не чурка. Только надо мозгами пораскинуть и с манежа не вылазить. Получится у тебя этюд. С твоей-то фигуркой...

Нина уныло молчала. Не врал Олешка, не пугал ее: горек актерский хлеб, горек! А Левка что вчера сказал? Дуть в трубу по вредности одинаково с работой шахтера или сталевара. Она хотела посмеяться над ним (труба и шахта? шутите?), а сегодня думает, что, пожалуй, так и есть. Какой каучук без хорошей стойки? А в ее стойке Алла нашла миллион ошибок и изругала ее... Пожалуй, и Олешка прав: заставляет по одному предмету бросать... Провались оно все! Убежать обратно домой! Выйти замуж за Петра Онуфриевича, прохлаждаться на работе, а дома развалиться в кресле перед телевизором и кушать пирожное! А каждое лето – на море, в Сочи, в Евпаторию! Все так живут. Ну, не все конечно, но многие, кто пристроится...

– Нина, я с тобой буду репетировать, – Олег старался говорить поласковей, – чтобы тебе веселее было.

Ах, нет! Какой дом, какая Евпатория, какой Петр Онуфриевич пополам с пирожным в кресле перед телевизором?! Олешка, злой и жестокий фанатик – вот к кому она прикована на всю жизнь! Но – стоп! Надо проучить? Проучить! И Нина весьма небрежно ответила:
– Репетируй. Только я сейчас не могу жонглировать. Смотри – пальцы дрожат! Я на руках стояла.

– Ну, отдохни. Виталя, я вам не помешаю? Вот тут, в сторонке?

– В прошлом году не мешал? Занимайся. Алла, давай наверх.

– Иду... – зевнула Алла.

– Ох, как меня бесит твоя лень! «И-и-ду-у»!

– Чего разорался с утра пораньше? Не с той ноги встал?

– Алка, хватит, – урезонивал ее Марат, – лезь.

– Лезу. Дима, где Сашка? Позови.

Старший униформист скрылся в форганге.

– Сашок! – кричала Алла, стоя на рамке под куполом. – Ты вчера из меня дуру дурой сделал. Партнер возится со штрабатами, получается пауза, и мы с тобой должны ее заполнить. Я машу рукой влево – ты тащи канат вправо, я буду из себя выходить – ты пожимай плечами. Пусть зрители думают, что ты недотепа. Играй! Пока мы будем морочить их, партнер нацепит штрабаты и себе и мне. А то встал вчера, как столб!

Нина недолго следила за подвигами Аллы: в зале объявилась длинноногая Валька и самым наглым образом выставила свои зеленые зенки на Олешку. Даже хлопает ими от изумления. Как не хлопать – Олег стоит на катушке и отбивает мяч лбом. Ага, слетел с катушки, а мяч все же поймал в руки. И нахально Вальке улыбнулся.

– Сколько?! – громко изумилась акробатка.

– Сто пять раз! – задыхаясь ответил Олег.

Нина собралась приревновать, как вдруг вся ревность испарилась: к Вале катился пестрый лохматый комочек, бешено вилял хвостом и тявкал тоненьким голоском.

– Антошка! Антошечка! Ко мне, маленький!

Антошка влетел ей на колени и заскулил в преизбытке чувств. Нина позабыла все на свете, ноги сами понесли поближе, а глаза завистливо остановились на собачке. Валя улыбнулась и показала на сиденье рядом с собой. Нина села.

– Он меня не укусит?

– Что ты! Антошка, познакомься.

Через минуту Нина и Антошка подружились на всю жизнь: Нина поцеловала холодную черную пуговку Антошкиного, а он лизнул кончик ее беленького носика.

– Смотри, что делает этот парень! Бьет мяч и играет на мандолине. Ах, сбился! Олег, да ты подойди под мяч! Зачем стоишь, как приклеенный!

– Нельзя. Как я подойду к нему с катушки?

– На катушке?! Во дает... – тихо добавила она, – ведь это... он играет...

– «Чардаш» Монти. – сказала Нина.

– Да, да! «Чардаш». Я забыла. Какой интересный, правда?

– Кто? «Чардаш», или... – Нина кивнула в сторону манежа.

– Он, конечно! Олег! Ты его знаешь?

– Еще бы. Он мой муж, – небрежно ответила Нина.

Валя обратила на нее изумленные глаза. Она даже не пыталась скрыть разочарования.

– Твой муж? Я думала, ты школьница. Чья-нибудь... из артистов...

– Мне скоро восемнадцать! Я в медицинском училась. А с Олегом я из дома убежала! Вот! Родители о нем и слышать не хотели, вот я взяла и убежала!

Нина сообразила, какие шикарные романтические дивиденды поимеет она с полудетективного побега с любовником, да еще не куда-нибудь, а в цирк, и подлила трагического маслица в факел будущих слухов и сплетен:
– Меня за начальника хотели выдать, чтоб я ничего не делала, а только сидела, да пирожное ела, а я не хочу! Я Олешку люблю! И он меня.

– Он у тебя на всех инструментах играет? – изо всех сил интересовалась Валя.

– На скрипке, на пианино, на гитаре!

– На мандолине...

– А, это так, пустяки, – небрежно махнула рукой Нина. – Это он между делом. А знаешь, как он поет под гитару! А один раз он как треснет одного обормота, тот так на снегу и растянулся! Я видела. А еще... когда... ну!.. мы еще просто дружили! он мне стихи посвятил и золотое кольцо подарил! С рубином!

Цунами безудержного хвастовства докатилось до ушей Олега и последовал грозный окрик:
– На манеж!

Нина сразу скисла: расстаться с Антошкой, которому она чесала за ушами и перебирала шерстку, представлялось абсолютно невозможным.

– Подожди! Я еще не могу! Руки!

– Валя, отбери у нее собачонку.

Валя и не подумала. Обманщик, у него такая прелестная юная жена, а он вымогал авансы под будущую «Лунную»!..

– Сиди, Антошечка, сиди! Нина хорошая девочка, мы с ней дружить будем!

Но на сторону Олега встали такие значительные силы, как сам Владимир Григорьевич Зыков. Он внушительно и торжественно заговорил:
– Есть такой вид спорта...

– Папа! – воскликнула Валя. Антошка перестал вилять хвостом и навострил уши.

–...берем веревку...

Антошка скульнул и спрыгнул с колен.

–...на один конец привязываем кирпич...

Антошка поджал хвост и затрусил из зала на конюшню.

–...на другой Антошку, и пускаем их плыть через реку!

Оскорбленный Антошка через плечо обтявкал хозяина и скрылся с глаз.

– Папа!

– Все понимает, сукин сын. Зря человек думает, что он умнее скотины.

– Ты точно – не умнее, – на манеж вышла Татьяна Зыкова, прижимая к груди насмерть разобиженного Антошку.

– Напали со всех сторон... Антошка, ты же мужик! Ко мне!

Антошка сменил гнев на милость и прыгнул хозяину на руки.

– Знакомьтесь: старший научный сотрудник института по изучению и переработке колбасных обрезков Антон Антонович Антошка!

Высшее колбасное образование Антошка уважал, о чем красноречиво заявил собственным коротеньким, мохнатым хвостиком.

Репетиция воздушного номера закончилась. Алла съехала вниз по канату и уселась на ковер. Смуглое лицо ее раскраснелось и поблескивало бисеринками пота.

– Можно нам? – спросил ее Владимир Григорьевич.

– Катите свой танк.

– Танк... Вишь ты!

И старый акробат выкатил аппарат.

Антошку сослали в вагончик, а Нина почтительно остановилась рядом с Зыковым, он возился с тросиками, роликами, катал вправо-влево туго натянутый канат.

– Вчера где-то заедало, я вас чуть не уронила, – напомнила ему жена.

– Найдем. Вот где надо смазать. Сходи-ка, принеси.

Валя перепрыгнула через барьер и встала рядом с Ниной. Умная и справедливая, она не воспылала к Нине мелкой завистью и показным высокомерием. Парочка эта создана друг для друга, чего уж там.

– И как ты только по нему ходишь? Я бы ни за что не сумела! Когда твой папа тебя на лбу нес, я чуть со страха не умерла!

Акробатка улыбнулась простодушной наивности Нины.

– Сейчас увидишь. Папа, поставь перш на канат!

Она встала у аппарата и только сейчас Нина увидела небольшой металлический штурвал. Валя ловко крутила его в одну, в другую сторону, канат, через систему блоков и шкивов, еле заметно двигался и перш стоял на нем неподвижно. Нина удивленно моргала.

– А как же?.. А вчера?.. А кто?.. А почему я не видела?! Вчера никто не крутил это колесо!

– Мама крутила. Вспомни – у этого конца аппарата плюшевая маркиза висела. Мама под ней спряталась!

Нина звонко рассмеялась.

– А почему же ты вчера, вроде как, падала и за лонжу хваталась?

– Для публики. Пусть думают, что это трудно. Хочешь пройти?

– Боязно...

– Глупости. Папа, дай лонжу.

Но Владимир Григорьевич уже застегивал на талии Нины страховочный пояс.

– Валя, позови маму.

– Я сама!

– Нет. У тебя еще не очень получается. Как тебя зовут, девочка?

– Нина.

– Ниночка, ты иди по канату, как по полу и не старайся удерживать равновесие. Иди и все. Начнешь балансировать – и сразу упадешь.

Нина искоса поглядела на Олега и отвернулась от его насмешливого взгляда. Влезла по лесенке на маленькую площадку и взглянула вниз. Справа и слева – две толстые дюралевые трубы, как гимнастические брусья, посередине, чуть повыше труб, толстый, отполированный подошвами канат. Конец каната у нее под ногами туго крепился к паре подвижных роликов, а от роликов до штурвала хитрым образом тянулись тонкие гибкие стальные тросики, при помощи их ассистент и катал туда-сюда толстый канат и удерживал на нем акробатов. «Жульничество!» – пронеслась мысль. Но идти по канату, тем не менее, было страшно. Нина набрала воздуху и осторожно шагнула в зыбкое пространство. Дошла до середины и здесь, несмотря на отчаянные усилия Татьяны Михайловны, свалилась. Валин отец мягко опустил ее на манеж. Олег смеялся.

– Пройду! – воскликнула Нина. – Я забыла и начала балансировать! Можно еще раз?

– Давай еще раз.

Нина стиснула зубы, усилием воли приказала себе расслабиться и пошла, едва глядя, куда ставит ногу. На этот раз она не дошла всего несколько сантиметров.

– Видел? – гордо сказала Олегу. – В третий раз обязательно бы до конца прошла!

– Иди третий раз, – предложила Татьяна Михайловна.

– Нет. Вам же репетировать надо. Спасибо!

Страх Нины перед обществом настоящих артистов потихоньку улетучивался. Оказывается, они изрядно дурят честную публику! Мрачные думы исчезли, Нина с некоторым даже воодушевлением занялась булавами. Удручала лишь угроза Олега:
– Не уйдешь с манежа, пока я занимаюсь.

«Ну и ладно, – подумала Нина, – не уйду. Подумаешь. Можно и позаниматься. Пока это дряное письмо не забудется. Сегодня же напишу! И такое напишу – во век зарекутся Олешку обижать!»

– Олешка, а ты еще не пробовал на катушке сразу – и мяч, и мандолину?

– Не получится.

– Попробуй! Может, получится.

Нина покосилась в сторону Зыковых. У Олешки баланс без обмана, вот пусть посмотрят!

Олег встал на катушку и забросил на лоб мяч. Долго не решался поднести мандолину к груди, а решился, и даже задел медиатором по струнам – мяч увело в сторону и пришлось спрыгнуть на ковер.

– Еще попробуй, Олешка!

«Хоть бы удалось!.. Хоть бы удалось!..» – заклинала про себя Нина.

Но Олег и сам рассердился. «У меня?! И не получается?! Быть такого не может».

Безумно трудный номер не давался, Олег взмок, но упрямо лез и лез на катушку. Несколько тактов «Чардаша» ему уже удавалось сыграть.

Рудольф Изатулин и Вадим Шамрай показались в форганге, увидели работу Олега и неслышно уселись на барьер неподалеку от него. Когда Олег ухитрился сыграть на несколько тактов больше, зааплодировали.

– Не издевайтесь! – Олег тяжело дышал.

– Никто не издевается. Уж мы то знаем, как это трудно.

– Не зря я тебя втащил в манеж и научил жонглировать! И Нина вот теперь жонглирует. И неплохо, между прочим.

Нина покраснела от удовольствия. Ее похвалил настоящий артист! Настоящий клоун! «Коверный!» – важно поправила она себя.

– Зря булавы забросил, – сожалел Рудольф, – хороший жонглер мог бы получиться.

– Ничего не зря, – возразила мужу Имби. Она только что подошла и разложила на барьере груду жонглерского реквизита. – Александром Кисом он бы все равно не стал, а если музыкальный номер сделает – то всех эксцентриков за пояс заткнет.

– Тише ты! – прошептал Рудольф.

Имби оглянулась. Мимо как раз и шли музыкальные эксцентрики, делая вид, что ничего не слышали. Олег засмеялся:
– Ну вот, Имби, себе и мне врагов нажила!

– Рояль в твоем номере не предполагается? – задумчиво спросил Шамрай.

– У меня и номер не предполагается.

– Не понял!

– Вы странные люди! Вы без цирка не можете, я согласен, но неужели вы считаете, что все остальные вам смертельно завидуют? Уверяю, это не так. Мне моя скрипка дороже всего Союзгосцирка.

– Одно другому не мешает. Дарю тебе трюк: встаешь спиной к клавишам на копфштейн и играешь Листа!

Олег задумался. Отвел назад руки, что-то прикинул.

– Можно. А здорово! Только ведь вся техника перевернется!

– Почему?

– Правая рука будет в низах, а левая в верхнем регистре.

– Не все равно?

– Да есть маленькая разница... – заманчивый трюк искушал Олега. Циркисты заметили:
– А глаза-то загорелись!

– Играет ретивое!

– Номер тебе надо делать!

А Нина уже крутилась рядом в Имби.

– После Вали вы будете репетировать?

– Мы.

– А мне можно вот здесь, с краешку?

– Конечно можно.

– Имби, а вы долго учились жонглировать в паре? Это трудно?

– Да как сказать... Рудик хорошо жонглирует, значит мне полегче.

– А я бы смогла?

– А мы попробуем.

– А вы цирковое училище заканчивали?

Имби улыбнулась своей скупой, немного равнодушной улыбкой:
– Вот оно сидит, мое училище, – и кивнула в сторону мужа.

После Изатулиных репетировали турнисты. Своими турниками и растяжками они загромоздили весь манеж и Олег с Ниной решили пообедать. И надо же такому – в форганге, нос к носу, столкнулись с Женькой, что вчера так скоропалительно посватался за Нину! Нина порозовела и пробормотала что-то вроде приветствия, Олег поджал губы и сдвинул широкие брови. «Побледнел!» – виновато поглядывала Нина. После столовой робко закинула удочки:
– Может, пойдем домой, Олешка?..

– Репетировать! Нечего дома делать! – зарычал Олег.

– Ты чего, с цепи сорвался, что ли?! Орёшь тут...

Олег не ответил и широко зашагал в сторону зеленого купола. Нина кое-как семенила рядышком.

В четыре часа Нина изнемогла совершенно, у Олега самого трещали кости и жилы, но с манежа он ушел не по своей воле. Последними, очень поздно, репетировали велофигуристы, поэтому униформисты пораньше заправляли манеж и настилали полы, чтоб и оставить их на представление. Пережидать заправку манежа, настилку полов и репетицию фигуристов не имело смысла и Олег смилостивился.

Как в тумане брела Нина за Олегом и даже не сразу сообразила, с кем он весело заговорил у кинотеатра:
– В культпоход со всем семейством? Когда успел обзавестись? Ловкач!

Нина машинально поздоровалась с Наташей, кивнула Алику и вяло умилилась маленькой белокурой девочке: за левую руку ее держала мать, а правой она сама крепко стискивала пальцы Алика, аж ноготки побелели.

– На работу не опоздай!

– Не опоздаю. А если что – Илья Николаевич отстучит!

Дома Нина со стоном упала на постель и целый час пролежала неподвижно, не обращая внимания на предложения Олега перекусить перед представлением.

– Тогда вот что, в цирк придешь сама, мне надо пораньше, Иван Иванович будет ждать.

«Иди!.. Катись!.. Оставь меня в покое!.. Зануда!.. Мучитель!..»