Романтика. Ч 2. Бегство. Гл 12. Иван Иванович

                12. Иван Иванович

– Можно? – спросил Олег, заглядывая в вагончик инспектора манежа.

– Гитару принес? Ты еще можешь шевелиться после манежа? Откуда ты такой взялся под нашим шапито...

Олег улыбнулся и поднялся в вагончик.

– Здравствуйте.

«Здравствуйте» относилось уже к Филипычу и его толстомясой половине – медсестре с совиным носом. В ответ Олегу раздался приветственный хруст разгрызаемых утиных костей. Олег потянул носом: утка зажарена мастерски.

– Ты и на гитаре играешь, как на скрипке и пианино? – с непонятной и удивительной самому себе неприязнью спросил инспектор манежа.

– А бог его знает. А что вам сыграть? – проворные пальцы музыканта настраивали гитару. – Серьезное, не очень серьезное или совсем несерьезное?

– Подумать надо. Что у тебя считается несерьезным?

– «Полонез» Огиньского! «Цыганская венгерка»!

– Вот как?.. Давай серьезное.

– «Бурре» Баха. Си минор.

Хрумканье и чавканье на другой половине вагончика на миг утихли, но, не услышав ничего интересного, возобновились вновь.

Вадим Шамрай пришел в цирк пораньше, имея привычку хорошенько разминаться перед представлением. На конюшне он остановился и завертел головой. «У кого это приемник так чисто ловит? Гитара!» Велофигурист шагнул к вагончику инспектора манежа.

–...а теперь «Арабское каприччио». Пальчики оближете.

– Тоже серьезное?

– Серединка на половинке!

Вадим вытянул шею:
– Вот это да! Олег, возьми в ученики!

Олег обернулся.

– Входи, – пригласил Шамрая Иван Иванович.

Концерт продолжался, слушателей прибавилось: у дверей вагончика стояли уже Марат с Виталием Мироновым, Аркаша и Димка, а поодаль прислушивались Жанка и Валя Зыкова. На «Легенде» Альбениса прекратился хруст утиных костей. Нет, Альбенис здесь ни при чем – просто утку съели. Филипыч икнул, сыто рыгнул, чрево его возжаждало истинной музыки и он громко потребовал:
– «Сербияночку» вжарьте! А то одна симфония! И-и-их-хе-хе-ха-ха!

У Олега враз закостенели руки.

– Помузицировали... – сердито пробормотал Кушаков. Филипыч выбрался из вагончика и хлопнул себя по ляжкам.

– «Сербияночку»! Их-их-их-их!

– Теперь на концертино, Иван Иванович!

Но тут в вагончик ввалился, отдуваясь, руководитель велофигуристов.

– Ваня! Так насчет рыбалочки. Надо провентилировать вопрос.

– Что вентилировать? Составь список человек на пятнадцать, отдай Прохожану...

– Пошел он!.. Кто его выбрал председателем профкома? Меня там не было...

– Тогда мне отдашь список, я директору отнесу.

– Ясно, – Власов потер руки и ушел на конюшню.

Кушаков не очень охотно достал из обитого кожей квадратного ящичка коричневый деревянный шестигранник с золотыми кнопками. Полились неуверенные дрожащие звуки. Олег замер, как охотничий пес над добычей, едва удерживаясь, чтоб не выхватить инструмент из чужих рук. Кушаков усмехнулся: так пятилетний карапуз смотрит на новую машинку или самолетик в руках карапуза с другой стороны улицы.

Кушаков сыграл несколько легких пьесок и бережно опустил концертино в футляр. Олег проводил его голодным взглядом.

– Продайте!

– Нет.

– Продайте, я научусь играть! Брошу скрипку!

– И станешь первым концертинистом мира? Топором изрублю, а тебе не продам.

– На время дайте!.. Поиграть! Я не сломаю.

– Нет.

– Иван Иванович!..

– Нет. Марш из вагончика, скоро звонки давать.

Олег спрыгнул на утрамбованный пол конюшни. Его тут же взяла в плен банда любителей музыки в составе: четы Шамраев, Рудольфа Изатулина, немного отдохнувшей Нины, Вали Зыковой и Жанки. Жанка, впрочем, тынялась в глубоком арьегарде. Пленника отвели на половину вагончика Зыковых.

– Будешь петь. До посинения, – очень серьезно пригрозил Олегу Изатулин.

Марк Захарович, сатирик, еще не появлялся, поэтому слушатели расположились очень вольготно и Олег запел:

– «Развеселые цыгане по Молдавии гуляли.

И в одном селе богатом ворона коня украли...»


Жанка стиснула тонкие рученки и приоткрыла маленький пунцовый рот.


– «А еще они украли молодую молдаванку...»


Здесь все взоры, с завистью даже, обратились на Нину, ублаготворяя ее тщеславьице душистым елеем: весь цирк уже знал романтическую историю побега из домашних лар и пенат на окраину цирковой ойкумены.


– «Посадили на полянку, воспитали, как цыганку!»


«И меня воспитают, как цыганку! – восторгалась Нина, все простив Олегу. – То-есть, как циркачку!»

– Господа артисты, а не пора ли подумать о работе? – Олег немного охрип.

– Да... Гитара. Самый лучший инструмент! – восхищался Шамрай. Изатулин кивал головой, а все женщины Олега обожали.

– Олешка, а где Алик? – в дверях показалось чисто выбритое, но красное и припухлое лицо Ильи Николаевича.

– Алик в... Придет, никуда не денется.

– Придет... Не фраернуться бы нам сегодня...

Олег отдал гитару Вадиму Шамраю, которому не терпелось побренчать на нейлоновых струнах и вышел на конюшню.

– А что такое?

– Да вчера... Да вчера ничего страшного, ты то смылся! а вот сегодня с утра надо было воздержаться... Эти сволочи, Жорик и тромбонист местный, как пиявки в Зямочкина впились! Сколько они сегодня выжрали, кто бы сосчитал! И Алика нет...

Олег вспомнил вчерашний рассказ Изатулина и его пророчество на сегодня.

– Подонки... На второй же день, не терпится... – и Олег через всю конюшню направился к своему вагончику.

– Добрый вечер, – медленно произнес Олег, ступив на порог.

– Олешка, душа моя!.. Мой железный три... три... триумвират... Паганини цирка...

Рожа у маэстро была цвета заживающего желто-зеленого синяка, мятая и опухшая, Жорик и тромбонист выглядели не лучше. Жорик сидел на стуле в барской позе, слюняво вывалив нижнюю губу и с космическим презрением глядел сквозь Олега.

– Я всем сказал – «добрый вечер».

– Ну, ну, Олешка... Олешка... Мой желез...

– Привет, – процедил тромбонист и показал собачьи клыки своей короткой нижней челюсти.

Жорик не шелохнулся. Так мог бы вести себя Нерон в присутствии наиничтожнейшего из рабов. Олег недобро усмехнулся.

– Что ж... Разрешите взять гитару.

Жорик сидел, привалившись к столику, электрогитара лежала у него за плечами. На слова Олега не обратил ни малейшего внимания.

– Разрешите взять гитару, – тихо повторил Олег. Тот же результат.

Олег дотянулся до широкого ремня гитары и резко рванул на себя, рванул с умыслом и расчетом: ее массивный жесткий корпус больно ударил наглеца по шее и затылку, Жорик вскочил, губы у него затряслись, глаза выкатились.

– Что? Великий немой собирается заговорить? – надвигался на него Олег. – Ты думаешь, морда протокольная, раз пил с дирижером, я не дам тебе по лбу? Или на твои седые космы посмотрю? Сейчас мозги по стене размажу!

– Олег! – взвизгнул перепугавшийся Николай Викторович.

– Каждая сявка, да хвост тут поднимать будет!.. Паскуда!

– Как ты смеешь?!

– А вы пожалуйтесь инспектору манежа, маэстро. Позвать?

– Олег, не лезь на рожон, связался с пьяными дураками! – в вагончик шагнул запыхавшийся Алик, а за дверями маячили Левка и Илья Николаевич, видом своим выражая готовность к решительным действиям. Троица алкашей поджала хвосты.

– Пока на парад не собрались, лезьте на оркестровку, – прошипел Илья Николаевич, воровато озираясь, – не дай бог Кушаков увидит...

Кушаков уже «не увидел», как он провел через конюшню в зал ватагу мальчишек, и Илья Николаевич не хотел испытывать его терпение. Левка и Алик с двух сторон подцепили Николая Викторовича под мышки и не очень бережно поволокли к лестнице.

– Маэстро, не возникайте. Вы соображаете, что может случиться?

Маэстро трусливо подшаркивал стоптанными туфлями, бледный от злобы Олег отвернулся. Как добрались до своих мест остальные пьяницы, никого не интересовало: попадутся – и черт с ними, но они добрались благополучно. Тромбонист помалкивал, Жорик попытался было излить обиду Левке, но Левка, отоспавшийся, отпарившийся, сожравший цельный казан горячей шурпы и посему трезвый и свежий, как несоленый огурчик, коротко оборвал:
– Заткнись, Маразм Вмордудамский.

– Ребята, смотрите на меня! Вот так, обеими руками, – начали! Левую руку поднял – внимание, правой вот так – сняли!

– Алик!!! Пока что зд... зд.. здесь! я дирижер!

– Сядьте, Николай Викторович! Всякое терпение лопается! – плачущим голосом урезонивал дирижера Илья Николаевич. Он сидел между двумя пьяндыгами и охотно отвернул бы обоим головы. Чахотка равнодушно осматривал последние ряды амфитеатра, первые ряды мешало осматривать пианино. Шантрапановский втянул голову в плечи и сидел тихо, как мышь. У него была своя, воробьиная философия, состоящая всего из двух антитез: «Как бы пожрать! Как бы кто не сожрал!» – вот он и не высовывался.

Нина без особого интереса наблюдала, как музыканты выясняют между собой отношения. Ее волновало совсем другое – она подъехала к Кушакову и тоненьким голоском спросила:
– Иван Иванович, а мне сегодня не надо выходить в парад?

– Почему же не надо? – удивился инспектор, но понял беспокойство девушки и внушительно добавил: – Одевайся, и чтоб я больше не слышал таких вопросов. Это твоя работа.

Нина, чрезвычайно счастливая, поскакала к вагончику беззаветно любимой подруги, да и как не любить Аллу, особенно теперь, когда в противовес подозрительной засушенной розе отыскался ревущий и дымящий мотоцикл?! Нина переоделась, попутно наябедничала на Олега за жестокое с нею, с Ниною, обращение сегодняшним днем, пролила на сердце бальзам в виде полной и абсолютной солидарности со стороны подруги по вышеуказанным обстоятельствам, озарила, на всякий случай, обворожительной улыбкой Витальку Миронова и выпорхнула на конюшню. В вагончике у музыкантов не утихает шум, Олег прошагал мимо бледный от злости, даже не заметил ее. «Ну и ладно. Подумаешь. Выбражала».

Артисты собираются в форганге, шутят, смеются, переговариваются. С нею все очень милы и вежливы, наверное, за Олешку. Уже все узнали и поняли, какой скрипач, пианист и гитарист ее Олег! Как его Шамрай зауважал! За гитару! И ее, стало быть. И Зыковы, тетя Таня и дядя Володя, какие с ней приветливые! И Валька! Вообще, Валька хорошая девка, а кто им лучше Олешки сыграет их противный «Романс»? А Марк Захарович Динкевич! Вертелся перед ней, вертелся, повздыхал и укатился. Старый гриб. Ни одной женщины не пропустил – всем вздыхал.

Только Кирка, гадюка, ненавидит ее. А за что? Нина, что ли, виновата за ее мартышечью рожу? И чего ей надо? Вон Агапов, на десять лет, наверное, младше ее, а крутится рядом...

Чернышевы. Ну, на них Нина плевать хотела. Вырядились! Он в какой-то дурацкой косоворотке с кушаком, в сапогах, с гармошкой, она в сарафане с петухами, в кокошнике с позументами и с крупным бисером под жемчуг. В общем, черт-те что и даже без бантика сбоку.

А уж Иван Иванович! Ни за что так просто мимо не пройдет: или до плеча дотронется, или до руки, или заговорит, или фестончик на костюме поправит. Красивый мужчина. Красивее Олешки. Только Олешка молодой и она его очень любит, а Иван Иванович пожилой и она его очень уважает.

Ах, до чего хорошо в цирке! Какое волнующее чувство – выход в парад под огонь сотен глаз! А после парада – какая благодать: битых два часа восхитительного слоняния по такой интересной, такой заманчивой цирковой конюшне! Жалко, что Алла, как выступила, так и заторопилась из цирка, посплетничать не с кем. Что ж, можно и с Валькой зубы поскалить, у нее только один недостаток: излишняя любовь к музыке.

Нина поджидала, пока Валя не перестанет жать на кубиках стойки и про себя завидовала: «Как у нее хорошо получается – не шелохнется даже!.. Не то, что я... Ничего, и я научусь! Алла научит!» И далее размышляла: «Вот бы еще и Вальке нашелся жених! Виталька Миронов! Нет... Миронов мужлан, он только ростом Вальке вышел. Марат?..» Но странно – Нине ужасно не хотелось, чтоб Марат не только с Валей, но и вообще с кем бы то ни было задружил... А больше никто с ней не смотрится. Ах, нет, – Олешка! Вот кто не проигрывает рядом с ней, да и она выигрывает с ним! Вот наказанье... «Как ее отец ухитряется носить? Да еще на лбу, да еще по канату?! Канат хоть и жульнический, но все равно... Интересно, Олешка удержал бы ее?..»

Валя встала на ноги и положила кубики на обшарпанный голубой ящик с громкой надписью: «СОЮЗГОСЦИРК» и менее громкой: «артисты зыковы».

– А где будет Антошка, когда вам выступать? – дипломатично осведомилась Нина.

– В вагончике запрем.

– Ему же скучно! – загрустила Нина. – Уж лучше бы я с ним погуляла.

Валя достала поводок и пристегнула к ошейнику Антошки.

– Гуляй. Только не выпускай, а то вылетит на манеж во время работы.

– Ой! Ой! Антошка! Антошечка!

Увы! Коротки мгновения счастья в нашем лучшем из миров – Зыковы отработали и Антошку забрали.

Тогда Нина вспомнила прекрасную полукровку – Жанку и подружилась с ней. Ничего, что ей всего двенадцать лет – она уже артистка, выступает; то-есть, нет, не артистка – ученица, но это все равно. Нине лестно, что у нее подружка настоящая цирковая, а ей пусть будет лестно за то, что с ней старшая на равных. Жанна нашла взаимообмен приемлемым и прекрасные вишнево-черные глаза заключили союз с ледяными синими.

По заключении союза Жанка раздобыла два куска сахара и с этим лакомством подруги влезли в загородку с медвежьими клетками.

– А где маленький медвежонок? – прошептала Нина.

– Давай вот этой медведице дадим! – тоже прошептала Жанка. – Видишь – у нее глаз с бельмом!

– А почему?

– А ее били. По голове. Ломом. И она ослепла.

– Как?! – вся цирковая романтика потускнела в глазах Нины. Ответить Жанна не успела – в загородку вошел ассистент Ромэнского, противный дураковатый парень, с вытекшим правым глазом и с оттопыренными мокрыми губами.

– Низзя здеся! – просипел он и швыркнул сопливым носом. Нина с Жанной еле успели бросить сахар через железные прутья клетки (один кусочек отлетел, но полуслепая медведица ловко достала его когтем), как следом заявился сам дрессировщик в узких сапогах, галифе и кожаном френче и выдворил незваных посетительниц с угрозами пожаловаться инспектору манежа, директору цирка, Союзгосцирку и даже Министерству Культуры.

– Противный! – оглянулась на дрессировщика Жанка.

– Зануда! – подтвердила Нина.

Первое отделение оркестр отработал на диво четко. Правда, обиженный Жорик с приятелем лишь прикладывали мундштуки к губам, да это и к лучшему, но зато Шантрапановский если и завирался, то не во вселенских масштабах.

– Маэстро, благодарю, – Кушаков в антракте пожал руку Николаю Вик-торовичу и рассеянно взглянул в его дико вытаращенные глаза.

На конюшню прибежал законный владелец кирзового сапога Рафик, покинувший осветительную будку ради Сержа Шантрапановского.

– Пошли, познакомлю. Туфли шьет – нечего делать. Я заказал. Модные. За сорок рублей. Тебе сошьет, с платформой. Мадэ ин Америка! О кей! Хау-ду-ду-ду!

«Штатский вариант» со своим злополучным «туфлем» на эпоксидной смоле, был церемонно представлен выдающемуся мастеру сапожного искусства и, по совместительству, акробату-вольтижеру: толстому белобрысому Скляру. Вольтижер-сапожник осмотрел туфель, поковырял пальцем застывшую в базальт смолу, поморщился и высоким голосом прогнусавил, что меньше, чем за червонец, ремонтировать не будет. Деньги вперед. Шантрапановский сделал мгновенный подсчет: покупка «Волги» отодвигается на целых три дня, облился слезами и согласился.

К Олегу, грустному и злому, подошел в антракте Вениамин Викентьевич Прохожан и весьма строго вопросил:
– Вас почему на профсоюзном собрании не было?

– Я не состою в профсоюзе.

– Надо вступить.

– Зачем?

– Как – зачем?.. – Прохожан опешил. Не члены профсоюза котировались в его глазах несколько дешевле иностранных диверсантов, которые, как известно, тысячами ломится через границу и которых десятками тысяч вылавливают доблестные пограничники. – Как зачем? Профсоюз объединяет людей!

– Против кого? – мрачно осведомился Олег.

Три дня назад избранный профсоюзный босс цирка-шапито даже попятился и бочком, бочком, оглядываясь, потрусил от еретика.

Как ни надоел Нине за целый день Олег, к концу представления она без него соскучилась. Плохо без Олега. С ним рядом она дома, она счастлива несмотря ни на что: ни на ненависть родных, ни на оскорбительные письма, ни на его суровость и холодность. Главное – он любит ее, все остальное – ерунда.

– Ты такой грустный, Олешка! У вас неприятности в оркестре? Я слышала – Левка с Аликом кого-то ругали! Тебя тоже – лезет, говорят, на рожон!

Олег отмалчивался. Они уже почти миновали урюковый сад.

– Олешка... – набиралась духа Нина. Олег обернулся, но Нина струсила и умолкла.

– Олешка...

– Вот он я. Что?

– Олешка... Давай... собачку...

– Что – давай? Какую собачку? – не понял Олег.

– Ну... чтоб у нас собачка была, как Антошка...

– Что?! Ты в своем уме?!

– В своем! – обиделась Нина. – А я хочу!

– Мало ли чего ты хочешь.

– У всех собачки, а у меня нет!

– Выискалась, дама без собачки... За собачкой надо ходить, как за ребенком. Кормить, выгуливать, блох вылавливать, купать. Когда? Процелуешься со своим Антошкой, а репетировать?

– А Валя как? А Имби?

– Сравнила. Им не придется, как тебе, пахать от зари до зари. Станешь артисткой – заводи хоть свору шавок. И хозяйки, не каждая на квартиру с собакой пустит. Никаких собак.

Что за несчастный день!.. Одни обиды!.. Водой обливал, булавы бросать заставлял, после обеда орал, собачку не дает... Единственный светлый проблеск – когда «Цыганку-молдаванку» пел. Это про нее.

Что ж, надо терпеть. Надо терпеть.

– Завтра опять в семь подъем, – предупредил Олег.

«Ну, вот, – окончательно пала духом Нина, – опять начнется – левой, правой, сено, солома...»

Поужинали молча, без аппетита и так же, не перемолвившись словечком, легли спать. Нина уснула быстро, а Олег долго грустил в темноте, прислушивался к нежному детскому посапыванию Нины и думал, как быть, как распутать глупейший узел, но ничего не придумал. Что ж, надо ждать. Надо ждать.


Рецензии
Фонограмма, как спасательный круг от синяков, но живой звук, он так же оригинален, как непосредственное выступление от навсегда зафиксированного.

Он Ол   20.09.2016 10:03     Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.