Романтика. Ч 2. Бегство. Гл 12. Иван Иванович

                12. Иван Иванович

– Можно? – спросил Олег, заглядывая в вагончик инспектора манежа.

– Гитару принес? Ты еще можешь шевелиться после манежа? Откуда ты такой взялся под нашим шапито...

Олег улыбнулся и поднялся в вагончик.

– Здравствуйте.

«Здравствуйте» относилось уже к Филипычу и его толстомясой половине – медсестре с совиным носом. В ответ Олегу раздался приветственный хруст разгрызаемых утиных костей. Олег потянул носом: утка зажарена мастерски.

– Ты и на гитаре играешь, как на скрипке и пианино? – с непонятной и удивительной самому себе неприязнью спросил инспектор манежа.

– А бог его знает. А что вам сыграть? – проворные пальцы музыканта настраивали гитару. – Серьезное, не очень серьезное или совсем несерьезное?

– Подумать надо. Что у тебя считается несерьезным?

– «Полонез» Огиньского! «Цыганская венгерка»!

– Вот как?.. Давай серьезное.

– «Бурре» Баха. Си минор.

Хрумканье и чавканье на другой половине вагончика на миг утихли, но, не услышав ничего интересного, возобновились вновь.

Вадим Шамрай пришел в цирк пораньше, имея привычку хорошенько разминаться перед представлением. На конюшне он остановился и завертел головой. «У кого это приемник так чисто ловит? Гитара!» Велофигурист шагнул к вагончику инспектора манежа.

–...а теперь «Арабское каприччио». Пальчики оближете.

– Тоже серьезное?

– Серединка на половинке!

Вадим вытянул шею:
– Вот это да! Олег, возьми в ученики!

Олег обернулся.

– Входи, – пригласил Шамрая Иван Иванович.

Концерт продолжался, слушателей прибавилось: у дверей вагончика стояли уже Марат с Виталием Мироновым, Аркаша и Димка, а поодаль прислушивались Жанка и Валя Зыкова. На «Легенде» Альбениса прекратился хруст утиных костей. Нет, Альбенис здесь ни при чем – просто утку съели. Филипыч икнул, сыто рыгнул, чрево его возжаждало истинной музыки и он громко потребовал:
– «Сербияночку» вжарьте! А то одна симфония! И-и-их-хе-хе-ха-ха!

У Олега враз закостенели руки.

– Помузицировали... – сердито пробормотал Кушаков. Филипыч выбрался из вагончика и хлопнул себя по ляжкам.

– «Сербияночку»! Их-их-их-их!

– Теперь на концертино, Иван Иванович!

Но тут в вагончик ввалился, отдуваясь, руководитель велофигуристов.

– Ваня! Так насчет рыбалочки. Надо провентилировать вопрос.

– Что вентилировать? Составь список человек на пятнадцать, отдай Прохожану...

– Пошел он!.. Кто его выбрал председателем профкома? Меня там не было...

– Тогда мне отдашь список, я директору отнесу.

– Ясно, – Власов потер руки и ушел на конюшню.

Кушаков не очень охотно достал из обитого кожей квадратного ящичка коричневый деревянный шестигранник с золотыми кнопками. Полились неуверенные дрожащие звуки. Олег замер, как охотничий пес над добычей, едва удерживаясь, чтоб не выхватить инструмент из чужих рук. Кушаков усмехнулся: так пятилетний карапуз смотрит на новую машинку или самолетик в руках карапуза с другой стороны улицы.

Кушаков сыграл несколько легких пьесок и бережно опустил концертино в футляр. Олег проводил его голодным взглядом.

– Продайте!

– Нет.

– Продайте, я научусь играть! Брошу скрипку!

– И станешь первым концертинистом мира? Топором изрублю, а тебе не продам.

– На время дайте!.. Поиграть! Я не сломаю.

– Нет.

– Иван Иванович!..

– Нет. Марш из вагончика, скоро звонки давать.

Олег спрыгнул на утрамбованный пол конюшни. Его тут же взяла в плен банда любителей музыки в составе: четы Шамраев, Рудольфа Изатулина, немного отдохнувшей Нины, Вали Зыковой и Жанки. Жанка, впрочем, тынялась в глубоком арьегарде. Пленника отвели на половину вагончика Зыковых.

– Будешь петь. До посинения, – очень серьезно пригрозил Олегу Изатулин.

Марк Захарович, сатирик, еще не появлялся, поэтому слушатели расположились очень вольготно и Олег запел:

– «Развеселые цыгане по Молдавии гуляли.

И в одном селе богатом ворона коня украли...»


Жанка стиснула тонкие рученки и приоткрыла маленький пунцовый рот.


– «А еще они украли молодую молдаванку...»


Здесь все взоры, с завистью даже, обратились на Нину, ублаготворяя ее тщеславьице душистым елеем: весь цирк уже знал романтическую историю побега из домашних лар и пенат на окраину цирковой ойкумены.


– «Посадили на полянку, воспитали, как цыганку!»


«И меня воспитают, как цыганку! – восторгалась Нина, все простив Олегу. – То-есть, как циркачку!»

– Господа артисты, а не пора ли подумать о работе? – Олег немного охрип.

– Да... Гитара. Самый лучший инструмент! – восхищался Шамрай. Изатулин кивал головой, а все женщины Олега обожали.

– Олешка, а где Алик? – в дверях показалось чисто выбритое, но красное и припухлое лицо Ильи Николаевича.

– Алик в... Придет, никуда не денется.

– Придет... Не фраернуться бы нам сегодня...

Олег отдал гитару Вадиму Шамраю, которому не терпелось побренчать на нейлоновых струнах и вышел на конюшню.

– А что такое?

– Да вчера... Да вчера ничего страшного, ты то смылся! а вот сегодня с утра надо было воздержаться... Эти сволочи, Жорик и тромбонист местный, как пиявки в Зямочкина впились! Сколько они сегодня выжрали, кто бы сосчитал! И Алика нет...

Олег вспомнил вчерашний рассказ Изатулина и его пророчество на сегодня.

– Подонки... На второй же день, не терпится... – и Олег через всю конюшню направился к своему вагончику.

– Добрый вечер, – медленно произнес Олег, ступив на порог.

– Олешка, душа моя!.. Мой железный три... три... триумвират... Паганини цирка...

Рожа у маэстро была цвета заживающего желто-зеленого синяка, мятая и опухшая, Жорик и тромбонист выглядели не лучше. Жорик сидел на стуле в барской позе, слюняво вывалив нижнюю губу и с космическим презрением глядел сквозь Олега.

– Я всем сказал – «добрый вечер».

– Ну, ну, Олешка... Олешка... Мой желез...

– Привет, – процедил тромбонист и показал собачьи клыки своей короткой нижней челюсти.

Жорик не шелохнулся. Так мог бы вести себя Нерон в присутствии наиничтожнейшего из рабов. Олег недобро усмехнулся.

– Что ж... Разрешите взять гитару.

Жорик сидел, привалившись к столику, электрогитара лежала у него за плечами. На слова Олега не обратил ни малейшего внимания.

– Разрешите взять гитару, – тихо повторил Олег. Тот же результат.

Олег дотянулся до широкого ремня гитары и резко рванул на себя, рванул с умыслом и расчетом: ее массивный жесткий корпус больно ударил наглеца по шее и затылку, Жорик вскочил, губы у него затряслись, глаза выкатились.

– Что? Великий немой собирается заговорить? – надвигался на него Олег. – Ты думаешь, морда протокольная, раз пил с дирижером, я не дам тебе по лбу? Или на твои седые космы посмотрю? Сейчас мозги по стене размажу!

– Олег! – взвизгнул перепугавшийся Николай Викторович.

– Каждая сявка, да хвост тут поднимать будет!.. Паскуда!

– Как ты смеешь?!

– А вы пожалуйтесь инспектору манежа, маэстро. Позвать?

– Олег, не лезь на рожон, связался с пьяными дураками! – в вагончик шагнул запыхавшийся Алик, а за дверями маячили Левка и Илья Николаевич, видом своим выражая готовность к решительным действиям. Троица алкашей поджала хвосты.

– Пока на парад не собрались, лезьте на оркестровку, – прошипел Илья Николаевич, воровато озираясь, – не дай бог Кушаков увидит...

Кушаков уже «не увидел», как он провел через конюшню в зал ватагу мальчишек, и Илья Николаевич не хотел испытывать его терпение. Левка и Алик с двух сторон подцепили Николая Викторовича под мышки и не очень бережно поволокли к лестнице.

– Маэстро, не возникайте. Вы соображаете, что может случиться?

Маэстро трусливо подшаркивал стоптанными туфлями, бледный от злобы Олег отвернулся. Как добрались до своих мест остальные пьяницы, никого не интересовало: попадутся – и черт с ними, но они добрались благополучно. Тромбонист помалкивал, Жорик попытался было излить обиду Левке, но Левка, отоспавшийся, отпарившийся, сожравший цельный казан горячей шурпы и посему трезвый и свежий, как несоленый огурчик, коротко оборвал:
– Заткнись, Маразм Вмордудамский.

– Ребята, смотрите на меня! Вот так, обеими руками, – начали! Левую руку поднял – внимание, правой вот так – сняли!

– Алик!!! Пока что зд... зд.. здесь! я дирижер!

– Сядьте, Николай Викторович! Всякое терпение лопается! – плачущим голосом урезонивал дирижера Илья Николаевич. Он сидел между двумя пьяндыгами и охотно отвернул бы обоим головы. Чахотка равнодушно осматривал последние ряды амфитеатра, первые ряды мешало осматривать пианино. Шантрапановский втянул голову в плечи и сидел тихо, как мышь. У него была своя, воробьиная философия, состоящая всего из двух антитез: «Как бы пожрать! Как бы кто не сожрал!» – вот он и не высовывался.

Нина без особого интереса наблюдала, как музыканты выясняют между собой отношения. Ее волновало совсем другое – она подъехала к Кушакову и тоненьким голоском спросила:
– Иван Иванович, а мне сегодня не надо выходить в парад?

– Почему же не надо? – удивился инспектор, но понял беспокойство девушки и внушительно добавил: – Одевайся, и чтоб я больше не слышал таких вопросов. Это твоя работа.

Нина, чрезвычайно счастливая, поскакала к вагончику беззаветно любимой подруги, да и как не любить Аллу, особенно теперь, когда в противовес подозрительной засушенной розе отыскался ревущий и дымящий мотоцикл?! Нина переоделась, попутно наябедничала на Олега за жестокое с нею, с Ниною, обращение сегодняшним днем, пролила на сердце бальзам в виде полной и абсолютной солидарности со стороны подруги по вышеуказанным обстоятельствам, озарила, на всякий случай, обворожительной улыбкой Витальку Миронова и выпорхнула на конюшню. В вагончике у музыкантов не утихает шум, Олег прошагал мимо бледный от злости, даже не заметил ее. «Ну и ладно. Подумаешь. Выбражала».

Артисты собираются в форганге, шутят, смеются, переговариваются. С нею все очень милы и вежливы, наверное, за Олешку. Уже все узнали и поняли, какой скрипач, пианист и гитарист ее Олег! Как его Шамрай зауважал! За гитару! И ее, стало быть. И Зыковы, тетя Таня и дядя Володя, какие с ней приветливые! И Валька! Вообще, Валька хорошая девка, а кто им лучше Олешки сыграет их противный «Романс»? А Марк Захарович Динкевич! Вертелся перед ней, вертелся, повздыхал и укатился. Старый гриб. Ни одной женщины не пропустил – всем вздыхал.

Только Кирка, гадюка, ненавидит ее. А за что? Нина, что ли, виновата за ее мартышечью рожу? И чего ей надо? Вон Агапов, на десять лет, наверное, младше ее, а крутится рядом...

Чернышевы. Ну, на них Нина плевать хотела. Вырядились! Он в какой-то дурацкой косоворотке с кушаком, в сапогах, с гармошкой, она в сарафане с петухами, в кокошнике с позументами и с крупным бисером под жемчуг. В общем, черт-те что и даже без бантика сбоку.

А уж Иван Иванович! Ни за что так просто мимо не пройдет: или до плеча дотронется, или до руки, или заговорит, или фестончик на костюме поправит. Красивый мужчина. Красивее Олешки. Только Олешка молодой и она его очень любит, а Иван Иванович пожилой и она его очень уважает.

Ах, до чего хорошо в цирке! Какое волнующее чувство – выход в парад под огонь сотен глаз! А после парада – какая благодать: битых два часа восхитительного слоняния по такой интересной, такой заманчивой цирковой конюшне! Жалко, что Алла, как выступила, так и заторопилась из цирка, посплетничать не с кем. Что ж, можно и с Валькой зубы поскалить, у нее только один недостаток: излишняя любовь к музыке.

Нина поджидала, пока Валя не перестанет жать на кубиках стойки и про себя завидовала: «Как у нее хорошо получается – не шелохнется даже!.. Не то, что я... Ничего, и я научусь! Алла научит!» И далее размышляла: «Вот бы еще и Вальке нашелся жених! Виталька Миронов! Нет... Миронов мужлан, он только ростом Вальке вышел. Марат?..» Но странно – Нине ужасно не хотелось, чтоб Марат не только с Валей, но и вообще с кем бы то ни было задружил... А больше никто с ней не смотрится. Ах, нет, – Олешка! Вот кто не проигрывает рядом с ней, да и она выигрывает с ним! Вот наказанье... «Как ее отец ухитряется носить? Да еще на лбу, да еще по канату?! Канат хоть и жульнический, но все равно... Интересно, Олешка удержал бы ее?..»

Валя встала на ноги и положила кубики на обшарпанный голубой ящик с громкой надписью: «СОЮЗГОСЦИРК» и менее громкой: «артисты зыковы».

– А где будет Антошка, когда вам выступать? – дипломатично осведомилась Нина.

– В вагончике запрем.

– Ему же скучно! – загрустила Нина. – Уж лучше бы я с ним погуляла.

Валя достала поводок и пристегнула к ошейнику Антошки.

– Гуляй. Только не выпускай, а то вылетит на манеж во время работы.

– Ой! Ой! Антошка! Антошечка!

Увы! Коротки мгновения счастья в нашем лучшем из миров – Зыковы отработали и Антошку забрали.

Тогда Нина вспомнила прекрасную полукровку – Жанку и подружилась с ней. Ничего, что ей всего двенадцать лет – она уже артистка, выступает; то-есть, нет, не артистка – ученица, но это все равно. Нине лестно, что у нее подружка настоящая цирковая, а ей пусть будет лестно за то, что с ней старшая на равных. Жанна нашла взаимообмен приемлемым и прекрасные вишнево-черные глаза заключили союз с ледяными синими.

По заключении союза Жанка раздобыла два куска сахара и с этим лакомством подруги влезли в загородку с медвежьими клетками.

– А где маленький медвежонок? – прошептала Нина.

– Давай вот этой медведице дадим! – тоже прошептала Жанка. – Видишь – у нее глаз с бельмом!

– А почему?

– А ее били. По голове. Ломом. И она ослепла.

– Как?! – вся цирковая романтика потускнела в глазах Нины. Ответить Жанна не успела – в загородку вошел ассистент Ромэнского, противный дураковатый парень, с вытекшим правым глазом и с оттопыренными мокрыми губами.

– Низзя здеся! – просипел он и швыркнул сопливым носом. Нина с Жанной еле успели бросить сахар через железные прутья клетки (один кусочек отлетел, но полуслепая медведица ловко достала его когтем), как следом заявился сам дрессировщик в узких сапогах, галифе и кожаном френче и выдворил незваных посетительниц с угрозами пожаловаться инспектору манежа, директору цирка, Союзгосцирку и даже Министерству Культуры.

– Противный! – оглянулась на дрессировщика Жанка.

– Зануда! – подтвердила Нина.

Первое отделение оркестр отработал на диво четко. Правда, обиженный Жорик с приятелем лишь прикладывали мундштуки к губам, да это и к лучшему, но зато Шантрапановский если и завирался, то не во вселенских масштабах.

– Маэстро, благодарю, – Кушаков в антракте пожал руку Николаю Вик-торовичу и рассеянно взглянул в его дико вытаращенные глаза.

На конюшню прибежал законный владелец кирзового сапога Рафик, покинувший осветительную будку ради Сержа Шантрапановского.

– Пошли, познакомлю. Туфли шьет – нечего делать. Я заказал. Модные. За сорок рублей. Тебе сошьет, с платформой. Мадэ ин Америка! О кей! Хау-ду-ду-ду!

«Штатский вариант» со своим злополучным «туфлем» на эпоксидной смоле, был церемонно представлен выдающемуся мастеру сапожного искусства и, по совместительству, акробату-вольтижеру: толстому белобрысому Скляру. Вольтижер-сапожник осмотрел туфель, поковырял пальцем застывшую в базальт смолу, поморщился и высоким голосом прогнусавил, что меньше, чем за червонец, ремонтировать не будет. Деньги вперед. Шантрапановский сделал мгновенный подсчет: покупка «Волги» отодвигается на целых три дня, облился слезами и согласился.

К Олегу, грустному и злому, подошел в антракте Вениамин Викентьевич Прохожан и весьма строго вопросил:
– Вас почему на профсоюзном собрании не было?

– Я не состою в профсоюзе.

– Надо вступить.

– Зачем?

– Как – зачем?.. – Прохожан опешил. Не члены профсоюза котировались в его глазах несколько дешевле иностранных диверсантов, которые, как известно, тысячами ломится через границу и которых десятками тысяч вылавливают доблестные пограничники. – Как зачем? Профсоюз объединяет людей!

– Против кого? – мрачно осведомился Олег.

Три дня назад избранный профсоюзный босс цирка-шапито даже попятился и бочком, бочком, оглядываясь, потрусил от еретика.

Как ни надоел Нине за целый день Олег, к концу представления она без него соскучилась. Плохо без Олега. С ним рядом она дома, она счастлива несмотря ни на что: ни на ненависть родных, ни на оскорбительные письма, ни на его суровость и холодность. Главное – он любит ее, все остальное – ерунда.

– Ты такой грустный, Олешка! У вас неприятности в оркестре? Я слышала – Левка с Аликом кого-то ругали! Тебя тоже – лезет, говорят, на рожон!

Олег отмалчивался. Они уже почти миновали урюковый сад.

– Олешка... – набиралась духа Нина. Олег обернулся, но Нина струсила и умолкла.

– Олешка...

– Вот он я. Что?

– Олешка... Давай... собачку...

– Что – давай? Какую собачку? – не понял Олег.

– Ну... чтоб у нас собачка была, как Антошка...

– Что?! Ты в своем уме?!

– В своем! – обиделась Нина. – А я хочу!

– Мало ли чего ты хочешь.

– У всех собачки, а у меня нет!

– Выискалась, дама без собачки... За собачкой надо ходить, как за ребенком. Кормить, выгуливать, блох вылавливать, купать. Когда? Процелуешься со своим Антошкой, а репетировать?

– А Валя как? А Имби?

– Сравнила. Им не придется, как тебе, пахать от зари до зари. Станешь артисткой – заводи хоть свору шавок. И хозяйки, не каждая на квартиру с собакой пустит. Никаких собак.

Что за несчастный день!.. Одни обиды!.. Водой обливал, булавы бросать заставлял, после обеда орал, собачку не дает... Единственный светлый проблеск – когда «Цыганку-молдаванку» пел. Это про нее.

Что ж, надо терпеть. Надо терпеть.

– Завтра опять в семь подъем, – предупредил Олег.

«Ну, вот, – окончательно пала духом Нина, – опять начнется – левой, правой, сено, солома...»

Поужинали молча, без аппетита и так же, не перемолвившись словечком, легли спать. Нина уснула быстро, а Олег долго грустил в темноте, прислушивался к нежному детскому посапыванию Нины и думал, как быть, как распутать глупейший узел, но ничего не придумал. Что ж, надо ждать. Надо ждать.