Соловьи

Летом мы погружались в пыльный вагон, хранящий романтику дальних странствий, и отправлялись в соседний городок, маленький и уютный. Там были деревянные дома, почерневшие от времени, тихие переулки с непугаными курами и необъятные луга с клевером и незабудками.

Наша дача с успехом притворялась великосветским домом. Такое впечатление создавала большая светлая веранда, куда по утрам являлись самые разные посетители. Я любила наблюдать из окна, как угольщик дядя Архип аристократично вытирал нос рукавом полосатой рубахи, как молочница Агаша, робея, роняла ложки, а следом и всю чайную посуду на чисто вымытый дощатый пол.
Я много раз предлагала купить для Агаши металлическую кружку или приклеивать чашки к столу. Но бабушке эта идея не показалась привлекательной.
Бабуля сидела в плетеном кресле с идеально ровной спиной и милостиво подавала гостям унизанную браслетами руку. На веранде витал аромат ее духов.

Я тоже не скучала. У нас подобралась неплохая компания, таких же, как я, домашних детей. Каждый привез с собой стопу книг; каждый безмерно восхищался цветами и ласкал общительных поросят, которые бегали за нами как привязанные.

Я заработала здесь репутацию бесстрашной укротительницы. Не обращая внимания на свирепость и размер клыков, смело подходила к любой собаке, и через пару минут огромный волкодав плюхался на живот у моих ног.
Как мне удавалось такое чудо? Непонятно и самой!
Вопреки всем правилам я пристально смотрела псу в глаза и разговаривала с ним, пока не понимала, что он уже готов подчиниться. Затем медленно опускала ладонь на его лоб, словно ставила печать своей власти над ним.
Шикарным озорством считалось увести со двора цепную собаку, неподкупную хранительницу хозяйского добра, что я и проделывала виртуозно, под аплодисменты приятелей.

Однажды кто-то принес слух, что в Татарском парке ночами поют соловьи. Соловьев никто из нас еще не слышал. Да и в парк мы пока не забредали. Слишком место было угрюмое: там росли многолетние дубы с растопыренными ветками-пальцами, а недавно произошло жуткое убийство. Отец расправился с сыном-подростком.
От этой новости тихий провинциальный город гудел как разбуженный осиный рой. Люди вдруг стали приглядываться друг к другу с опасливым любопытством.

Парк опоясывал высокий забор, который не составлял для нас проблему. Но рядом располагалась сторожка, где жил единственный парковый надзиратель, бессменный цербер Потапов. Днем он прилежно обходил свои владения с таким же, как он, неприветливым псом, а с наступлением сумерек спал в ветхой хибаре, спустив с привязи четвероногого напарника.
Потапова мы не боялись, а договориться с собакой друзья предоставили мне.

Я даже не рискнула отпрашиваться у бабули в ночную авантюру, просто выбралась из окна, когда в ее спальне погас свет.
До парка мы добрались, не встретив ни одного человека. Вместе с обрывком штанины на заборе осталась моя кровь. Мы поеживались от прохлады, но полная луна возвышала душу до поэтических порывов.

Он не поднимал противного лая, не рычал и не скалил зубы. Он приближался совершенно бесшумно, крупный пес неизвестной породы с мощными тяжелыми лапами.
И вот тогда я запаниковала, не почувствовав привычный контакт. Мозг выдал массу вариантов выхода из опасной ситуации, в которую меня поместила самонадеянная глупость. А интуиция кричала о побеге. Но за спиной стояли друзья, которые ждали благополучного исхода.

Он повис на моей руке, и я не ощутила боли, только странное состояние непричастности. Словно мирно лежала в кровати и видела невероятный сон.
Мальчишки разбудили Потапова, и он, страшно матерясь, отогнал собаку. Теперь я осознала причину своего фиаско: клыкастый противник был слеп и неуязвим для повелительных взглядов.

Вместе со здравым смыслом ко мне пришла боль. И я приняла ее с наслаждением, как должное наказание. Потапов обильно заляпал мои раны йодом и неумело забинтовал.

Мы вышли из сторожки и услышали соловьев. Потому что не опознать эти причудливые трели невозможно.
Забыв обо всем, мы разбрелись по парку.

Привалившись к стволу дерева и баюкая неуклюжий сверток, в котором пряталась изувеченная кисть, я прислушалась к невидимым певцам. Они выступали по очереди, вежливо разрешая собрату по искусству излить накопившуюся песню. Лунный свет словно вторил артистам, но по-своему. Легкое дыхание ветра, мои восторженные мысли, длинные тени от дубов – все сплелось в единый спектакль.
С другой стороны дерева кто-то, так же, как я, сопереживал удивительной ночи. Чьи-то теплые губы коснулись моей щеки, и я сделала вид, что ничего не заметила, и не возмутилась. Потом этот кто-то быстро ушел.

Мы возвращались домой повзрослевшие, вдохновленные и молчаливые. И я до сих пор не знаю, кто подарил мне первый поцелуй.