Чарльстон и лошадь Ваня

       
   Мой муж предложил поездку в Чарльстон. Подарок мне ко дню рождения. Называть это «деньрожденьческой рутиной» пока рановато – всего-то третий год пошёл. Но нам понравилась эта идея, и через пару лет, если не окочурюсь от сигарет и мартини, это может стать семейной традицией...

      Погода выдалась роскошная, ехать было легко и радостно. Примерно три часа дороги. Много кофе в термосе, сигареты, музыка – и время летит незаметно.

      Мы едем в Чарльстон с севера на юг, а поэтому, чем ближе к месту назначения, тем больше придорожных пальм и знаменитых киосков с плетёными корзинками. О них я ещё расскажу.

      Утренний Чарльстон встретил нас, протирая глаза и позёвывая. Ещё толком не проснувшись, он открывал двери магазинов, многочисленных кафе и ресторанчиков. Неохотно махал метлой, сгребая осенние листья с газонов и асфальтовых дорожек.

      Едут и едут туристы эти! Надоели! Живём, как в зоопарке! Только и знают, что совать нос в каждую щёлку, в каждое окно, восхищаться да охать и руками трогать! А самое противное – всё фотографируют! Папарацци вольнонаёмные! Живём, как на сцене! Ну зачем, спрашивается, собачку фотографировать? Она что – историческая ценность? Она присела пописать – заметьте, в собственном дворе! – так тут же, тут же, десять фотоаппаратов целятся в неё и мешают доделать то, что задумано...

      Но, с другой стороны, это бизнес. К примеру, знаменитая скамейка, на которой сидел Форест Гамп! Кто не знает Фореста Гампа?! Герой фильма о среднем американце, добром, наивном, отзывчивом и глуповатом, в какой-то период своей жизни безустанно бегущем по Америке. Вот на этой скамеечке даже имя его на прикреплённой дощечке. Он, наверное, однажды добежал до Чарльстона и отдыхал на ней. Так какой же турист не захочет присесть и запечатлеть себя на этой скамеечке?!

      Все эти Форесты Гампы приносят нам хлеб насущный. Ведь мы живём туризмом! Скорее, скорее нарезать, нажарить, поперчить-посолить, сварить кофе и кормить этих ненасытных удавов.

      Господи! Сколько они едят! Неужели нужно было проехать столько миль и вместо того, чтобы притронуться к стене дома постройки 1671 года или потрогать рукой стекло окна, которому более 400 лет, и оно не треснуло ни от пожаров, ни от землетрясений – как вставил его строитель в каком-то там 1857 году, так и отражает оно солнышко и заглядывающих в окно туристов, – и вот вместо всего этого поспешно усесться в кафе и деловито запихивать в себя безумное количество тостов, омлетов, оладий и кофе-кофе-кофе...

      И, конечно же, снова и снова фотографировать! Они фотографируют стол, за которым завтракают. Официанта, который стоит и ждёт чаевые. Старушку, которая гладит кошку. Ну почему старушку? Почему кошку? Чем чарльстонская бабушка и её кошка отличаются от бабушек и кошек из Бостона, Нью-Йорка или Чикаго?

      А ведь, конечно же, отличаются! И бабушка, и кошка, и каждый дом, и каждый дворик, и каждый булыжник! У всех приезжих, да и всех живущих в этом городе, такое чувство, что всё, принадлежащее этому клочку земли, – история.

      Чарльстон – город-музей. Это живая история Америки. История, которая так бережно, самоотверженно, охраняется всеми: и жителями, и туристами. С разных краев едут, летят, и плывут в Чарльстон, чтобы прикоснуться к ней, к истории.


      Так думал утренний Чарльстон, впуская нас на центральную улицу и указывая метлой на гостиницу, где проведём ночь. Сейчас мы только бросим сумки, схватим фотоаппараты и убедимся, что я забыла кроссовки. Старые и растоптанные, но зато удобные. Да! На ногах у меня замшевые сапожки, на каблучке. Черненькие и хорошенькие! На распродаже купила и ни разу не обула. «Я хочу быть нарядной в свой день рождения!» – сказала я и вырядилась, как павлин!

      Ну, хоть в машине буду нарядная, для себя! А вечером пойдём в ресторанчик, и я опять буду красивая! Всё логично, но кроссовки, приготовленные для ходьбы по улицам в роли папарацци, я благополучно забыла...

      Поначалу я совсем не страдала. Ненасытно глядела левым глазом налево, правым – направо, и щёлкала фотоаппаратом.

      Центр города довольно большой, разбегается во все стороны улочками – одна краше другой. Большинство домов – историческая ценность, которую священно поддерживают, подкрашивают, чинят и лелеют. Это дома бывших губернаторов и их родственников. Роскошные мини-дворцы банкиров и домики брадобреев.

      Есть улочка, проезжая часть которой выложена булыжником ещё в каких-то там тысяча-семьсот-не-знаю-каких годах. Это очень старый булыжник. Вот на нём я и поняла, что мне приходит капут. Я потихоньку стала ненавидеть свои сапожки и, поверьте, если бы не предпоследний день октября, зашвырнула бы их за ограду губернаторского дома и пошла босиком.

      Муж сжалился и предложил сесть на лошадь. Ну не верхом, конечно, а в кабриолет. Гид с вожжами в руках и хорошо подвешенным языком, небрежно поцокивая лошадке, рассказывал о городе и его достопримечательностях. Я краем уха слушала и время от времени вежливо перебивала:

      - Скажите, а как зовут лошадь?

      - Его зовут Джон.

       Джон – по-русски Иван. Эх, нелегкая у тебя работа, Ваня...

      - А скажите, какой максимальный вес может тащить лошадь по булыжной мостовой?
      Он тихонько удивлялся, но вежливо отвечал и называл цифры. Я на время умолкала, подсчитывая количество пассажиров и средний вес.

      - А скажите, Вам не кажется, что у Вани что-то с правым копытом. Он им шлёпает.

      Никакого удовольствия от поездки я не испытывала. Мне было жаль Ваню! Может быть, я драматизировала ситуацию, ведь лошади всегда что-нибудь тащат, но я ничего не могла с собой поделать. Я не могла дождаться конца экскурсии. Это у меня с детства: я боюсь, что тому, кто меня везёт, тяжело. Я бы никогда в жизни не смогла использовать рикшу как способ передвижения – я бы переживала, что в гору ему тяжело. А Клеопатра?! Её носили на носилках – то есть на руках! Жестокая женщина! Но я что-то отвлеклась.

      Чарльстон! Во-первых, мне очень нравится название города. Я ещё с молодости помню это название, и, как сами понимаете, тогда оно звучало загадочно, загранично и принадлежало другому миру.

      Я заглядываю в каждый дворик, восхищаюсь архитектурой и беспомощно сознаю, что мои несовершенные фотографии не отражают даже капельки той атмосферы, в которую окунаешься в этом городе. Я так старалась делать кадры интересными! Всё для того, чтобы передать лицо города.

      Я даже легла на газон, чтобы сфотографировать козырёк здания – белый дом какого-то губернатора. Извините, но, как всегда, все имена, пароли и явки у меня в голове перепутались, и поэтому не рискну утверждать, чей именно это был дом.

      Когда мне приспичило «попудрить нос», я забежала в кафе, для проформы заказала кофе и рванула в туалет. Там была маленькая очередь. В количестве одной персоны. Кот стоял терпеливо прямо у двери, и я не могла отказать себе в удовольствии сфотографировать его. Официант из зала подозрительно посмотрел на меня.

      Я пыталась фотографировать окна. Они необычайно красивы! А на одной моей фотографии хозяйка дома, не скрывая своего возмущения, показывает зевакам, что она о них думает... На двух других получился калейдоскоп: интерьер магазинчика, отражение противоположной стороны улицы и мой силуэт с фотоаппаратом. На остальных – туристы, жители города, лошади, собаки, цветущая растительность.

      Я люблю дома! Я люблю двери и лестницы. Я люблю витые чугунные ворота. Я фотографировала крыши, от которых нет сил оторвать взгляд. И постоянное чувство волнения, будто прикасаешься к камням, которым более трёхсот лет.

      Прямо в городе, между зданиями, кладбище с памятниками, которые ещё старше. Я постеснялась фотографировать могилы без разрешения, а спросить было не у кого. Кладбище было безлюдным. Я себе быстренько представила, как там, под моими замшевыми сапожками, лежат губернаторы, их жёны и всякие родственники, а души их уютно расположились на каменном заборе и рассматривают туристов. На цыпочках я пробралась к выходу и, махнув им рукой на прощанье, прихрамывая, пошла к знаменитому базару, где было весело, многолюдно и пахло едой. Живое – живым...

      Ещё со времен рабства в Каролине негритянки плели корзины каким-то совершенно секретным способом – потрясающе красивые и такие плотные, что в них можно налить и сохранить воду. Плетут их и сегодня. Сейчас они стоят довольно дорого. Их почитают произведениями искусства, и самые сложные могут стоить более 300 долларов.

      Гуляя по базару, я натолкнулась на русских матрёшек. Владелец, наверное, русский. Посидела на скамейке, к которой была прикреплена дощечка с именем Фореста Гампа.

      Несмотря на то, что я больше интересовалась физическим состоянием лошади, чем слушала гида, всё же кое-что осталось в голове, но хорошенько перемешалось. Уже лёжа в постели и наслаждаясь тем, что эти чёртовы сапожки сброшены под кровать, я пыталась распутать клубок из гугенотов, французов, шведов, англичан. Но они упорно цеплялись друг за дружку и убегали от меня, прячась за лютеранские, протестантские церкви и синагоги. Католических церквей в Чарльстоне всего четыре – католики были здесь не в фаворе. И еще много всякого разного, очень исторического вперемешку с сегодняшним колоритом в образе разномастных туристов, имя которым Форесты Гампы, и Гансы, и Хавиеры, и Марины в сапожках, с их прекрасными любящими мужьями, которые подарили такой чудесный подарок ко дню рождения.

      Во сне я кормила сеном лошадь Ваню и думала о том, что его пора подковать...












      
   

 
 
 
 

 

 

 
 
 

 .