Деструкция

     Завтрашний день начнётся с тебя, но без тебя.
     Только не переставай улыбаться.
     Никогда.

     Морозный осенний запах растворяется в лабиринте ветра. Я не знаю, сколько сейчас времени. Потому что это не имеет больше никакого значения. Изо рта идёт горячий пар в контраст холодному воздуху и от этого становится ещё холодней. Я поджигаю фильтр сигареты, который с шипением гаснет от капель ледяного дождя, успев сделать только одну затяжку. Последний танец белого сладкого дыма. Кто-то подходит сзади и раскрывает над моей головой огромный чёрный зонт, опускает тяжёлую руку на плечо и с дрожью в голосе говорит: «Мои соболезнования, Билл». Всё это сделано для того, чтобы поставить галочку напротив слова «стандарт». Я стою, навалившись на огромную мраморную глыбу, и  пытаюсь поджечь мокрый фильтр. Вообще-то меня зовут Джек.
     - Спасибо, - говорю я, не оборачиваясь назад.
     Вокруг – тысяча монументов и цветы, цветы, цветы. Множество разных цветов, которые смотрелись бы куда лучше на праздничных столах или в рождественских букетах. Я провожу рукой по лакированной поверхности чёрного ящика и убираю потухшую сигарету обратно в пачку. С мраморного надгробия напротив мне улыбается Элен. Это моя жена. Моя любимая жена, которая находится по ту сторону гроба. Меня окружают какие-то люди, несколько молоденьких девушек захлёбываются слезами, пожилой мужчина смачно зевает, прикрыв рот рукой. Такого количества зрителей не было даже на нашей свадьбе. Дождь продолжает бить меня по лицу, смывая следы от поцелуев Элен, оставленных в последний день перед её новой жизнью.
     Я закрываю глаза. 
     Осенние листья зарываются в грязь, остаются на подошвах людей в чёрном, умирают от проколов шпилек. Мне так хочется вернуть их обратно на дерево, эти листья. Мне так хочется вернуть Элен. Мне так хочется вернуть себя.
     Я знаю, что следующее утро будет таким же новым.

     *****
     В спальне раздаётся еле слышный шум утреннего радио, доносящегося с кухни. Солнце пытается прорваться сквозь плотные шторы, купленные Элен на прошлой неделе, но луч путается в толстых волокнах и не добирается до комнаты. Я сажусь на кровать и провожу рукой по мятой простыне, окидываю взглядом вторую нетронутую подушку и накрываю её одеялом. Я так любил заниматься сексом с женой по утрам. Когда предстоящий день кажется таким же тёплым, как её кожа. Когда нас ещё не обременяет повседневность. И когда можно думать только о ней.
     Я встаю. Меня слегка качает из стороны в сторону, отчего коридор кажется ещё уже и длиннее, чем есть на самом деле. Голова раскалывается на части, всё тело ноет. Я иду, проводя рукой по шероховатой стене, сметая рамки с фотографиями. Деревянные, пластмассовые, картонные, стеклянные – они с шумом валятся на пол, осколки звенят и рассыпаются по коридору. Звон резким звуком отдаётся в голове и я падаю на колени. На маленькие частички битого стекла, которые покрывают пол. На красные от моей крови осколки, которые слегка поблёскивают, отсвечивая тусклые солнечные лучи.
     Сегодня первое утро после смерти Элен, которое я начал не с глотка бренди. Не с глотка виски. Бурбона. Коньяка Вина. Сегодня первое, и кажется шестое утро, как вторая зубная щётка в стаканчике цвета морской волны в ванной комнате больше не принадлежит никому. Как в комнате даже днём плотно задёрнуты шторы. Настолько плотно, что солнечные лучи с трудом могут проникать в комнату, и настолько плотно, что я не знаю, когда на улице темнеет. Сегодня очередное, скорее всего, утро, как закончилась моя жизнь.
     И теперь я это знаю.
     Я швыряю радио в сторону, после чего оно резко замолкает, и сажусь за стол. В холодильнике нет ничего, кроме пустых бутылок. В каких-то на дне ещё булькает жидкость. С трудом я пытаюсь вспомнить обстоятельства прошлого вечера, и голова начинает болеть ещё сильнее, когда резко всплывает кадр, как я засаживаю Лайле на трамвайной остановке. Была поздняя ночь, и это называлось утешительным сексом. Лайла – девушка среднего роста с очень внушительными объёмами и сложным характером. Вообще-то она моя коллега по работе, но поскольку, для того, чтобы прийти в себя, мне разрешили не появляться на службе ещё как минимум месяц, рабочие отношения тоже можно было отсрочить. Вчера был один из тех не слишком прохладных вечеров, когда мне посчастливилось встретить нетрезвую коллегу в непристойно короткой юбке. Всё произошло слишком спонтанно. Она обняла меня и начала нежно поглаживать рукой по спине, лепеча что-то вроде: "открой душу и тебе станет легче". Дальше её верхняя конечность стала в темпе скользить вниз и через пару секунд она засовывала мне в карман свои трусики, а второй рукой пыталась расстегнуть ремень на джинсах. Когда в помутнённом от алкоголя рассудке я старался сообразить, где бы её лучше оприходовать, она резко повернулась спиной ко мне и нагнулась, опираясь руками на стену. Ещё помню, что перед тем, как я засадил Лайле, она кричала, чтобы я взял её за волосы.
     Из воспоминаний меня вырвал телефонный звонок. Пронзительный звук заставил зажмуриться, шевелиться было необычайно трудно.
     - Джек, - завопил Тим на другом конце провода, - тебя ждут ещё одни похороны.
     Тим – ещё один мой коллега, только в отличие от вчерашней подружки, он работает не у меня в подчинении.
     - Тоул нашли вчера мёртвой, похоже на самоубийство, - продолжает он.
     Тоул, она же Лайла.
     Я прижимаю трубку плечом к уху и ковыряюсь в коробке с таблетками, припасёнными Элен на чёрный день.
     - Уилсон сказал оповестить всех сотрудников. Ну, ты знаешь, что между ними было, - говорит Тим.
     Уилсон, он же мой начальник. Он же старый засранец, который постоянно задерживался на работе, чтобы развлечься со своей секретаршей. Чтобы не возвращаться домой к жене и детям как можно дольше. Чтобы лишний раз трахнуть молоденькую наивную девушку, которая вот уже больше года рассчитывает на повышение. Вернее, рассчитывала. Сейчас ей не понадобится даже самая маленькая зарплата.
     Я кладу трубку на стол и наливаю в стакан холодную воду; достаю лёд, кидаю несколько кубиков в прозрачную жидкость и подношу стакан ко лбу. Из динамика телефона Тим продолжает бормотать что-то о похоронах, открытках с чёрными ленточками и цветах. Кажется, о лилиях. Я нажимаю на сброс и вытираю порезанные от разбитых рамок части тела белым полотенцем. Кстати, это полотенце тоже принадлежит Элен.
     В этом доме нет практически ничего моего.
     Я останавливаю взгляд на пока ещё целой рамке с нашей фотографией. Это была первая неделя свадебного путешествия, за которую мы ещё не успели возненавидеть друг друга. Когда, вопреки всем своим желаниям, я повёз жену в Париж, которым она грезила с самого детства. Мы стоим, взявшись за руки возле Сены, а справа от нас виднеется кусочек Нотр-Дама. Небо над нашей головой настолько синее, что даже глаза Элен на фоне него кажутся какими-то блёклыми. Мы держимся за руки, и мы счастливы. Моя жена всегда так боялась забыть какие-то моменты своей жизни, что не расставалась с фотоаппаратом.
     Я допиваю воду и метко швыряю стакан прямо в центр снимка. Рамка слетает на пол, открывая еле заметный маленький гвоздик, торчащий из стены. Когда мы приехали, первым делом Элен распечатала фотографии. Она хотела развесить их по всему дому, и по её просьбе я потратил полдня на то, чтобы вбивать эти гвоздики в стены. Как же мы тогда ругались. Как же мы тогда любили.
     Я выхожу на улицу уже ближе к вечеру. За парадной дверью меня ждёт холодный город, плюя в лицо потоком свежего воздуха. Былое утреннее солнце закрыли тяжёлые декорации неба. Оно не голубое. Больше. Пребывая в агрессивно-спокойной апатии, я совершенно не знаю, чем заняться. Картина моего обзора выглядит настолько поблёкшей, что мне немедля хочется ослепнуть. Я забегаю в магазинчик напротив дома. Колокольчик, подвешенный над дверью звенит, и к прилавку подходит вечно улыбающаяся Карла. Но сейчас я ещё не знаю, как её зовут.
     - Какой цвет преобладает в вашей комнате? – продолжая улыбаться, спрашивает она.
     Я всегда хотел завесить окно ярко-зелёными шторами. Мне нужны эти шторы на тот случай, если я резко захочу выбросить из своей жизни всё, что связано с Элен. И мне не нужна долгая слёзная прелюдия, чтобы сделать это. Потому я должен подготовить всё заранее. Купить все необходимые декорации.
     - Сейчас в моде подбирать цвета по резким контрастам, - Карла всё ещё улыбается и перебирает в руках несколько тряпок разного цвета, - Так какой цвет преобладает у вас?
     Пряди её волос уложены в причёску рок звезды 80-х. И у неё такая красивая улыбка.
     Несколько мгновений, и мы уже трахаемся где-то в подсобке. Здесь темно и сыро. Я запускаю руку ей в волосы и притягиваю к себе. Она кричит что-то невнятное, и к лучшему, что я ничего не понимаю. Чтобы не кончить в первые несколько минут, я смотрю на тусклую пыльную лампу на другом конце комнаты и прикидываю, сколько времени она здесь уже находится. Чтобы не кончить сразу, я вспоминаю похороны Элен и тысячу зрителей этого процесса. Всех, кто провожал её в последний путь. Всех, кто даже не знал её имени.
     После нашего с Карлой уединения, я сижу дома с бутылкой виски и побитыми стёклами. Я окончательно теряю счёт времени.

     ****
     Я снова стою в окружении мраморных глыб и унылых лиц. По просьбе моего босса, который имел непосредственное отношение к жизни Лайлы, играет спокойная музыка. Такая, какая обычно играет в фильмах, когда что-то заканчивается. Тим склоняется над моим ухом и шепчет:
     - Как ты думаешь, между ними давно это было?
     Я смотрю на фотографию Лайлы рядом с гробом. На снимке она улыбается.
     - Ну, вернее, могла ли его жена об этом узнать? – продолжает он.
     Я думаю, что подкорректированная и со счастливыми глазами, она гораздо симпатичнее, чем в жизни. На работе я обычно видел её с грязными распущенными волосами и неровным макияжем. Как хорошо, что больше я этого не увижу никогда.
     - Говорят, что жена Уилсона названивала Лайле за несколько дней до её самоубийства, но о чём они разговаривали никто не знает, даже её муж, - шепчет Тим.
     Катарсис.
     Фарс.
     Уилсон стоит в нескольких метров от нас. Рядом с ним жена, от которой он то и дело отстраняется. По-моему, слегка неправильно приводить жену на похороны своей любовницы. На похороны Лайлы. Теперь её провожают в последний путь, и теперь не знают её имени. Никто не знает.
     Солнце отражается в золотистой рамке фотографии Лайлы и слепит глаза. Я отхожу в сторону, и Тим идёт за мной.
     - Когда её нашли, кожа была уже синеватая, кончик языка был откушен, а оставшееся от него безжизненно свисало изо рта. Наверное, она случайно располосовала свой язык. Может быть, во время того, как свести счёты с жизнью, она молилась, или разговаривала с кем-то. Может быть, она разговаривала с женой Уилсона, - его шёпот переходит в голос. Мы стоим рядом с начальником, который не может не слышать наш разговор. Его монолог.
     - Она повесилась на трамвайной остановке. На верхней перекладине, - доносится сзади шёпот ещё двоих девушек. Я их не знаю.
     В самом центре, прислонившись щекой к лакированному ящику, рыдает какой-то смазливый парень. Наверное, это тот самый дружок Лайлы, про которого она могла рассказывать часами по телефону. Чтобы выслушать всё её нытьё и не свихнуться, у человека на другом конце провода явно должны были быть железные нервы.
     Мне уже наскучивает стоять здесь с перспективой ещё нескольких часов, проведённых впустую. Взгляд случайно останавливается на Эмили. Но я ещё не знаю этого имени. У неё зелёные глаза. Настолько яркие, что я могу разглядеть цвет, стоя в нескольких метров от неё. У неё каштановые длинные волосы, печальный взгляд. Раньше я её не видел.
     Всю церемонию Эмили стоит неподвижно, изредка переступая с ноги на ногу от усталости. Я подхожу к ней после того, как на гроб Лайлы падает первая горсть земли. Она находится дальше от зрителей, каждый из которых считает своим долгом увидеть, как опускается гроб, а потом многозначительно положить руку на плечо, и не важно кому. Кому-нибудь. Ведь именно для этого они сюда и пришли. Сыграть роль. Попробовать новую игру, оценить её.
     Я подхожу к Эмили, но говорить начинает она.
     - Вы работали с ней.
     - Да, - отвечаю я, хотя её изречение совсем не было похоже на вопрос.
     - Она рассказывала про вас.
     - Что я умный и красивый?
     - Вообще-то что вы – занудная сволочь.
     Она даже не улыбается. Странно, но женщины всегда чувствуют гордость, когда оставляют оппонента без слов. Особенно, когда оппонент – мужчина.
     Она смотрит сквозь меня. На толпу людей, наблюдающих за воплями дружка Лайлы. На зрителей, которые торопятся домой, чтобы рассказать всем о своём горе. Чтобы порыдать кому-нибудь в плечо, рассказать воспоминания о том, чего не было. Чтобы сквозь слёзы твердить, как же они были близки с несчастной. Я не хочу, чтобы с Эмили случилось то же самое, потому что она не заслуживает жалости.
     После церемонии мы с Эмили сидим в уютном ресторанчике. Мы сидим возле окна, по которому бьёт дождь. Играет французская гармошка, а капли барабанят так сильно, что этот звук слышен сквозь музыку и гул других посетителей. Эмили ковыряется вилкой в тарелке. У неё длинные синие ногти точно в тон ремню и амулету на шее. Если её ногти поставить вертикально на ровную поверхность, они все будут одной длинны. Я жду, что она начнёт плакать. Рыдать. Кричать, захлёбываясь слезами об их близости с жертвой суицида, но она молчит. Она поднимает вилку на уровне глаз и указывает мне в тарелку.
     - Ты знаешь, что делают с мясом до того, как оно попадает сюда?
    Она немного щурится.
    - Знаешь, сколько приходится перенести животным перед тем, как их убивают?
     Я не знаю. Я понятия не имею.
     Я разливаю вино по бокалам и заказываю вторую бутылку. Дальше – третью. Я жду, пока она заплачет, вспоминая о Лайле, но этого не происходит.
     Где-то там, за окном, покрытым каплями дождя, за потоком машин со включенными фарами, за толпами людей, за тоннами домов, шумит море. Спокойное, бескрайнее. Мне хочется оказаться там, на берегу. Прижать Эмили к себе, когда она будет глубже закутываться в плащ, спасаясь от холодного ветра. Раскрыть над головой огромный зонт и остановиться. Замереть. Навсегда.
     За окном всё в жёлтом цвете. Так, как бывает перед грозой. Так, как бывает перед войной. Я разливаю остатки очередной бутылки вина по бокалам и делаю большой глоток. Я хочу уйти отсюда как можно скорее и прошу Эмили поторопиться. Когда мы выходим из ресторанчика, она хватает меня за край рукава и тащит сквозь поток машин со включенными фарами. Сквозь тонны домов. Толпы людей. Когда мы выходим к заливу, я готов благодарить её тысячу раз.
     - Дома у меня висит картина. Кажется, с этого ракурса.
     Она подводит меня ближе к воде. Чуть левее, где берег огибает воду, стоит маяк. Я раскрываю зонт, по которому барабанит дождь. Прямо перед нами небо рассекает молния. Я хочу остаться здесь навсегда. 
     Я провожу рукой по прядям её волос, смотрю в её кошачьи глаза. Я обнимаю её так крепко, что мы становимся одним целым. Мы целуемся. Ветер вырывает из моих рук раскрытый зонт и катит по песку. Её серый шарф бьётся в агонии воздуха. Я провожу рукой по её мокрым от дождя волосам, по её щекам с размазанной тушью. Стираю мокрые следы осени с её кожи. Она улыбается. Она отталкивает меня и идёт в противоположном от меня направлении. Мокрый песок под ногами Эмили чуть проваливается, а она уходит всё дальше, оставляя за собой одинокие следы. Я смотрю ей вслед. Она идёт не оборачиваясь. Она уже так далека. Небо продолжает рассекать молния. Я смотрю ей вслед. Она уходит.

     ***
     Родная улица встречает меня медным светом рассыпанных звёзд и воем сирен. Из магазина напротив выносят Карлу в мешке из полимера и кладут на каталку. У неё растрёпанные волосы и глубокий порез на шее. В медовом свете ночных фонарей и неоновых вывесок магазинов, она кажется такой живой. Я иду к своему подъезду, вспоминая, как сутки назад засаживал ей. Тогда она ещё могла кричать.
     Не раздеваясь, я звоню Тиму. Звоню Уилсону. Звоню Мишель из нашей конторы. Я звоню всем, кто может хоть что-то знать об Эмили. Тим диктует номер её телефона и нажимает на сброс, не дождавшись благодарности. Я набираю её номер, но она не отвечает.
     Из открытого окна доносится пронзительный крик неба. Последние перелётные птицы разрывают его белые внутренности, которые мягко падают на чёрную землю. На сырые листья. На мокрый асфальт. Лёд барабанит по застывшим карнизам и рикошетит в пропасть, прибивая к земле последние танцующие листья. Фальшиво-монотонная мелодия октября продолжает выворачивать мысли наружу. И всё, что мне сейчас нужно – чтобы она взяла трубку. Я продолжаю звонить. Я продолжаю слушать длинные гудки в глубине телефонного динамика.
     Замёрзшая вода штрихует дорогу. Я курю и сбрасываю раскалённый пепел в чёрную чашку, где когда-то теплился чай. Это было в последний день жизни Элен. Я делаю глубокую затяжку, а город покрывает первый снег. Огромные хлопья белой смерти застывают на окнах. Тишину пронзает телефонный звонок.
     - Это Мишель. Хочешь, я сейчас приеду?
     У неё приятный бархатный голос.
     Через пару часов входная дверь за её спиной захлопывается, и мы трахаемся в коридоре на груде разбросанной по полу одежде. Она начинает громко кричать. Больше всего сейчас мне хочется, чтобы она заткнулась. Я закрываю ей рот рукой, отчего она кричит ещё громче. Она начинает слегка бить меня и кажется пытается вырваться. Я кончаю ей на лицо, открываю дверь и выпихиваю её в парадную. Она с трудом успевает накинуть что-то из своей одежды и сквозь слёзы вытирает сперму с лица. Я закрываю дверь.

     **
     Я просыпаюсь под глухой крик соседского кухонного радио. Всё по-прежнему.
     После нескольких глотков полуприконченного бренди, я собираю все бутылки в полиэтиленовый мешок и выхожу в подъезд, гремя своим мусором. За железной дверью возле мусоропровода меня встречает Мишель. Её тело бездыханно распластано по полу, а полуоткрытые глаза смотрят в грязный потолок. Я преступаю через неё и кидаю банки в железный ящик. Они с шумом катятся вниз, и это падение гулким эхом отдаётся на всех этажах. Я возвращаюсь домой и звоню Тиму. Я прошу его о помощи, прошу дать номер телефона какой-нибудь шлюхи.
     - Нужна дешёвая, или подороже?
     Мне плевать.
     - Есть, которая шикарно делает минет.
     Мне действительно плевать.
     Я делаю заказ, и уже очень скоро на моём пороге стоит девушка. У неё грязные белые волосы с жёлтым отливом и карие глаза с расширенными зрачками. Она похожа на Элен много лет назад.
     - Деньги вперёд, - серьёзно говорит она, - Как ты хочешь?
     Я говорю, что мне плевать. Главное, чтобы по-быстрому.
     - Может быть, есть какие-то предпочтения?
     На шлюху с большим стажем она явно не тянет. Я говорю, что мне плевать.
     Она начинает раздеваться. Я говорю, что единственное, чего я хочу – это узнать, останется ли она жива после нашей ебли. Она пятится к закрытой двери и дёргает за ручку. Я хватаю её за рукув и швыряю на диван в комнате. Она пронзительно визжит. Я прошу её заткнуться и быстро ей засаживаю.
     Всё происходит само собой. Ничего не меняется.
     Она бьёт меня по лицу, по спине, и кричит, что испортит мне жизнь. Она кричит, что уничтожит всё, что я когда-либо любил. Кричит, что рано или поздно меня посадят. Она бьёт меня очень неумело. Я кончаю и отстраняюсь от неё. Она тяжело дышит и испуганно смотрит на меня. Теперь мне плевать на её дальнейшую судьбу.
     Я пришёл в себя, когда кровь монотонным звуком барабанила по грязному линолеуму. Рука девушки безжизненно свисала с края кровати, а распахнутые глаза смотрели в область открытого окна, из которого в комнату вливался морозный запах первого снега.
     Я захлопываю входную дверь, на ходу одевая куртку, и бегу вниз по лестнице. Через полчаса я уже сижу у дома Эмили. Меня покрывают большие хлопья снега, и единственное, чего я сейчас хочу – ещё раз увидеть её. Я звоню ей, прошу её выйти. Парадная дверь со скрипом открывается, и знакомые глаза пронзают меня взглядом. Я подбегаю к ней, я прошу её выслушать всё от начала и до конца.
     - Пожалуйста, прекрати звонить мне.
     Я говорю ей о том, как сильно она мне нужна.
     - Ты пугаешь меня. Пожалуйста, перестань.
     Я говорю ей о том, что боюсь убить кого-то ещё.
     - Просто оставь меня в покое.
     Я прошу её о помощи. Прошу скрыться на время. Уехать из города, отключить телефон и не попадаться мне на глаза.
     - Я не хочу ничего знать.
     Она пихает меня в сторону и идёт вглубь двора. Я иду за ней. Она тяжело дышит и не оглядывается. Снег покрывает наши плечи и тает на асфальте, бесцветное небо всё ниже ложится на город. Я прошу её остановиться, но она продолжает идти всё дальше и дальше, сквозь внутренности дворов многоэтажек, сквозь скрипящие решётки, разделяющие улицы. Я догоняю её только возле дороги, хватаю за руку. В её глазах – отражение бесцветного неба и холод замёрзших листьев. Я прошу её выслушать меня. Я говорю, что убил уже не одного человека, и боюсь, скольких смогу убить ещё. Я говорю, что больше всего на свете боюсь причинить боль ей, и прошу её о помощи. Она с силой вырывает руку и убегает. Я смотрю ей вслед.

     *
     Время останавливается под резкий скрежет тормозов. По асфальту, на котором лежит Эмили, медленно проползает тонкая красная струйка и касается подошвы моих ботинок. Последние перелётные птицы кричат, выбрасываясь в бесконечную воронку зимнего неба. Я сажусь на колени перед ней.
      Завтрашнее утро начнётся с неё, но без неё.