Евдокия

Была зима, когда я снимал комнату у Евдокии, жившей на косогоре в частном секторе в ветхом приземистом домике, вдали от транспорта. Она держала толстого серого кота Тимофея и дворовую собаку Тобика, а когда сын ушёл в армию, стала пускать квартирантов. Её объявление о сдаче комнаты я сорвал со столба у троллейбусной остановки рядом с работой, и нашёл её домик по указанному адресу среди таких же частных построек на склоне холма. Я быстро договорился обо всём с хозяйкой, женщиной лет 60-ти, одетой просто, если не сказать бедно, и безо вкуса. На следующий день я перебрался к ней. Там я занимал одну маленькую комнатку. Лежа в кровати, я видел балки на низком потолке, с которого свешивалась голая тусклая лампочка. В комнате было маленькое низкое окошко, выходившее во двор, из мебели были железная кровать, стул и тумбочка. Из комнаты вёл завешенный занавеской проём в другую, хозяйкину комнату. Из комнаты хозяйки старая деревянная дверь вела в сени. Полы в комнатах были устланы вязанными половичками, по которым с победным видом прохаживался кот Тимофей. Зимой Тимофей чаще всего сидел на подоконнике, глядя в большой мир.
В один из воскресных зимних дней от нечего делать я стал смотреть в окно. Из окошка моей комнаты мне был хорошо виден заснеженный двор с жалкими постройками. Вскоре ко мне пришёл кот, затем запрыгнул на подоконник, и тоже стал смотреть в окно. Рядом в домах курился дым из труб, в доме было тепло, значит, печь и у нас топилась. Хозяйка в ночном халате вошла в комнату, где мы были с котом, попросила принести ещё дров. Запасённые на зиму дрова были сложены в сарае. Я уже знал туда дорожку, хотя жил всего неделю у Дуси, как она себя сама отрекомендовала. Но я звал её Евдокия Григорьевна, так было вежливее. Прежде я жил в доме, который я считал родительским, пока отец с мачехой однажды не выжили меня из дому, и так я попал в этот тёплый дом с котом и собакой, и пожилой хозяйкой, всё ещё считавшей  себя девочкой, и даже пытавшейся со мной заигрывать. Накинув на себя пальто и шапку, я пошёл к сараю. Там я увидел заснеженные дрова, а рядом с ними Тобика, свернувшегося клубком прямо на земляном полу сарая, и спрятавшим свой нос в хвост. Дворняжка хрипела и тяжело дышала. Я подошёл ближе, собака подняла на меня глаза, полные слёз и тоски. Во всём её облике виделось страдание и отчаяние. Я нагнулся и осторожно дотронулся до её носа, который был горячим и сухим. Она даже не пошевелилась, не огрызнулась. Да, собака была тяжело больна. Набрав дров, я вернулся в дом, и с тревогой рассказал о состоянии собаки Евдокии.
-Та она всё равно приблудная, а сдохнет, так что ж…-
Я опешил, потом стал уговаривать Евдокию, пустить собаку хотя бы на ночь в дом отогреться. Уступив моей настойчивости, Евдокия пошла со мной во двор, посмотреть на собаку. Мы забрали Тобика в дом, накормили тёплым супом, дали лекарство и укутали в тряпки. К следующему утру собака ожила.
Сильные морозы всё никак не спадали. В один из выходных дней утром я вновь стоял у окна, радуясь теплу в доме. Кот по-прежнему сидел на подоконнике, внимательно всматривался своими жёлтыми глазами в какое-то тёмное пятно на снегу около сарая. Пятно зашевелилось, кот напрягся и заурчал. Пятно приблизилось, превратилось в маленькую жалкую серую кошечку со свалявшейся шерстью. Она жалобно мяукала, ища тепла, но снаружи дома его не было. Подошла Евдокия, увидала картину за окном, подумала немного, и открыла форточку со словами:

-Пусть зайдёт погреться.-

Кошечка несмело запрыгнула вначале на раму окна, а затем на форточку, и поколебавшись, спрыгнула внутрь комнаты на пол. Кот тотчас же по-хозяйски подошёл к ней, и без проволочек, урча, насел на неё. Кошка не сопротивлялась, пригнувшись всем телом к полу, покорно отдалась на волю хозяина. Да и сил у неё, голодной и дрожавшей от холода, уже не было. Закончив обряд любви, кот с чувством собственного достоинства медленно удалился к тёплой печи, и улёгся на половичок. Евдокия всё это время жадно, лихорадочно облизывая губы, с интересом наблюдала эту сцену. Её тело было напряжено. Через некоторое время, заметив мой взгляд, она взяла себя в руки и, глядя на лежавшую без сил на полу кошечку, с усмешкой сказала:

-Теперь её можно и покормить. Надо же платить за то, что тебя пустили в дом, в тепло.-

Вскоре произошло ещё одно событие, которое полностью изменило моё положение у Евдокии. Она взяла к себе в дом ещё одного квартиранта, вернее, квартирантку, что было для меня полной неожиданностью. Я занимал маленькую комнатку, в большой комнате жила Евдокия. Жилицу она взяла в свою комнату. Это была молодая девушка 18 лет, приехавшая в наш город учиться в техникуме. Я к тому времени был женат, но жена с ребёнком жила в другом городе, так как у меня не было возможности получить квартиру в своём городе, где я выучился и работал. Эти трудности мы с женой считали временными, преодолимыми, надеясь в будущем соединиться. Новая жиличка Евдокии была крепкая, широкая в кости девушка с приятным лицом. Евдокия загорелась идеей устроить жизнь этой девушки, пытаясь привлечь моё внимание к ней. Моя жена была для Евдокии лишь мифом, нереальностью. Хозяйка стала по вечерам устраивать чаепития, игру в карты для своих жильцов. Разогретая чаем, сверкая глазами, молодея лицом, рассказывала нам Евдокия о своих любовных приключениях. Поздним вечером, когда мы расходились по своим постелям, хозяйка долго ворочалась на своей постели, вздыхала. Вскоре чаепития стали всё реже, на её лице всё чаще мелькала тень недовольства мною, а потом вечерние застолья и вовсе прекратились. А примерно через месяц Евдокия объявила мне, что не может больше держать меня у себя, так как я вношу неудобства в жизнь женского сообщества в её доме. Видимо, каких-то её надежд, возлагаемых на меня, я не оправдал. Ведь она была хозяйкой в этом тёплом доме. А мне пришлось искать другой...

И Евдокия, и её сытый толстый кот, казалось, были едины в эгоистичном желании наслаждения и зрелищ за счёт приблудившихся к ним существ.

27 октября 2009 г.