Ученику дождя

            Свеча – и в неяркое пламя у ног,
         как рухлядь на выброс, летели подробности.
         Вверху кiпятiлся и пел чугунок,
         Отныне – до гроба, и вечно – в загробности.

            Постой! Ты не свой, что б с роднoю сестрой
         под стоны и вой норовiть всеми тяжкiми!..
         И мысли ломались о рифменный строй
         и жалобно ныли болeными дворняжками.

            Хотелось, что б кто-то в чаду папiрос
         вошeл ли, вознiк, настоящiй и стоящiй,
         и сладко ломая свой голос и торс,
         спросiл бы как старшiй и мудрый: «Hу что еще?»

            Случалось нечасто, и было давно,
         ему всё трудней прорывать оцепление.
         А с улiцы в каждое – настежь! – окно
         ночь вешала плед своего затемнения.

            Там месяц, смiная закон веса тел,
         одiн, в отголосках погасшего зарева,
         одiн, как лунатiк, ходiл в высоте
         и сам же с собой ни о чем разговарiвал.

            Тревога дрожала, как загнанный год
         дрожiт в уголке запорошенной памяти,
         и делалось страшно. Ему. За него.
         Ребeнку в извiвах узорчатой наледи.

            И лiлся из тучи сiреневый газ,
         он гас и смеялся и звал оборванцами
         скамейки и лужи, Бетховена, нас,
         художнiков, рвущiх этюды в Абрамцеве.

            ...Я двiгал-ся дальше, слепой волонтёр.
         Шепталось само: «Продвiженье целiтельно».
         И с белого камня я молчiа отер,
         как след сапога, наставленье Учiтеля.