Фестиваль... дача... 1957...

Дело было вечером, делать было нечего.
- Что это ты за моду такую завела - посиделки во дворе по вечерам устраиваешь, пионерок от дел отвлекаешь! - сурово отчитывает меня мама моей подружки Наташи, тетя Вава.
- А это вовсе не я. Это мы все здесь гуляем - пытаюсь оправдаться я.
- Знаю я, что это значит "мы все"! - грозит мне пальцем тетя Вава.
И за что  мне всегда одной достается?

По вечерам, мы, девчонки, собираемся на лавочке, но сейчас еще рано, еще никого нет и я, поелозив попой по скамейке и приподняв подол своего солнце-клеша, усаживаюсь в самом ее центре. Сегодня, я - королева из фильма про мушкетеров! Разглаживаю руками крепдешин и раскладываю его на скамейке с обеих сторон. "Ах, ваше высочество, Ох, Ваше высочество!" Красиво! Болтаю ногами и поглядываю на себя, как бы, со стороны: интересно, похожа я на киношную королеву, восседающую на троне или нет. Мое платье, хотя и с трудом, можно представить как королевское - не все же наряды у королев из парчи и бархата, бывают, наверное,  и совсем скромненькие! По утрам, она может запросто испачкать роскошную одежду, например, когда ей приносят горячее какао - вот она и надевает что-нибудь попроще. А вот что сюда ни к селу, ни к городу - это моя обувь! Грубые коричневые сандалии-корабли. Я стараюсь на них не смотреть - зачем себе портить королевское настроение! А интересно, сидя на троне удобно болтать ногами? Приходят послы всякие, атташе, а я вот так сижу и болтаю ногами. Вот здорово! А послы, наверное, делают вид, что так и надо - ведь на то она и королева, чтобы болтать ногами!
Мое королевское высочество так задумалось, что не заметило как к скамейке, в обнимку, приближается уже почти что взрослая парочка - Алла с Галкой. На нашу девчоночью компанию эти барышни смотрят свысока - они гораздо старше и в последнее время изображают красавиц и называют себя Миледи и Констанция. Сама я "Мушкетеров" еще не читала, но все друзья моего брата посмеиваются над книгой и называют ее чушью собачьей. А фильм мне не понравился - слишком шумный, и зачем они там воюют я так и не поняла.   Мне только оттуда понравились песенки и как ощипывают курицу и приговаривают "шлюп, шлюп". Так, наверное, по-французски называется бульон!
- Эй, шрапнелюшка, двигайся! - капризным голосом говорит мне Алла (Та, которая думает, что сильно похожа на Миледи!)
Скамейка длиннющая и всю ее занять, даже при всех своих солнце-клешах, я никак бы не могла.
- А ты что здесь одна? - цепляется Алла.
- Другие еще не вышли, - примирительно отвечаю я и стаскиваю со скамьи подол платья. Алка жутко вредная, разговаривает со всеми как с недоразвитыми и обязательно придумывает какую-нибудь гадость. А вот Галка добродушная и за глаза ее называют не Крюковой по фамилии, а Хрюковой - и это очень подходит к ее выражению лица.
На мое счастье, тут появились мои подружки - Лена с Наташей.
- Ну что, отличницы, все учитесь? - это уже включается Галка (Констанция).
(Сама она с учебой не совсем в ладу. Когда-то они жили в нашем доме и если кто-то ее спрашивал какую отметку получила в школе, она краснела и смущенно говорила: "колыця"!
- Учимся, - нестройно блеем мы втроем.
- Ленка, - приказывает Алла Лене, - с сегодняшнего дня ты будешь Миша Хой-Хой, а ты - и она тыкает в меня пальцем - ты теперь Тузик Мачавариани!
- Это почему это я долджна быть Тузиком? - возмущаюсь я. - Я не хочу! (Какой ужас - пять минут назад я была королевой, а тут - псина какая-то!)
- Она не хочет! - презрительно проговаривает Миледи. - А что ты хочешь?
- Не знаю, но Тузиком не хочу - я же не собака!
- И я не буду, - присоединяется Лена.
- Подумаешь, они уже и юмора не понимают! А вы знаете, потенциальные медалистки, на каких вопросах "режут" на коллоквиумах в институах?
Что такое коллоквиум - мы все знаем. Школьные медалисты поступают в институты без экзаменов, и они должны пройти только этот злосчастный коллоквиум. Вот на нем и "режут" направо и налево! А поступление в институт - это главная цель всех наших дворовых ребят.
- Ну например. Задают тебе такой вопрос - сколько в СССР ручек у дверей?
- И сколько же? - холодея спрашиваю я, как будто медаль у меня уже в кармане и для меня это главный жизненный вопрос.
- А столько, - победно выпаливает Констанция, - сколько самих дверей!
- А кто же их считал? - теряюсь я.
- Вот ОНИ пусть сами и считают! - хохочет Миледи.
- А если они не захотят? - неуверенно спрашивает Лена.
- А это уже их проблема! Главное - это ответить на вопрос. Усекли, малявки?
Меня этот ответ совсем не убеждает. Так можно спросить "сколько кранов" или "сколько улиц".
- Ладно вам напрягаться! К фестивалю приготовились? Лотерейные билеты упили? - не унимается Миледи.
- Купили, - вяло включается Наташа. - Но ничего не выиграли.
- Вы  не выиграли, а Осколковы - поездку на фестиваль! Видали? Деньги к деньгам!

Я просто застываю! Какое же это счастье нужно иметь, чтобы вот так вот взять - и выиграть!
Фестивальная лотерея - это в моей жизни совсем новое. Мама говорит, что лотереи уже когда-то были и "на ее еврейское" счастье она умеет только проигрывать, и глупое это занятие рассчитывать на выигрыш, нужно работать самому. А мне все равно кажется, что есть у некоторых особое счастье - купить всего лишь один-единственный билетик и на него взять и выиграть.
Фестивальный лотерейный билет с картинкой - с левой стороны спортсмен с копьем, а справа - народный ансамбль, -и еще по нему можно выиграть вовсе не деньги, как по облигациям, а прекрасные ВЕЩИ!
Конечно, я видела уже как разыгрывается лотерея - в папином клубе проводилась на Новый Год, называлсь беспроигрышная, но призы там были совершенно неинтересные и только для взрослых: одеколон "Гвардейский", пудра "Лебедь" - это в такой смешной треугольной картонной коробочке с зеленовато-белым лебедем на крышечке, карандаши "Тактика" или "Радуга", блокноты, почтовые наборы и еще какая-то ерунда. А здесь - столько интересных редких вещей, даже автомобили, но по-моему самый интересный приз - это поездка в Москву на фестиваль.
Мое хныканье и просьбы купить билетов побольше получили решительный отказ. Вот у нас и было их только четыре - на каждого члена семьи. И я даже была согласна на любой выигрыш  настолько это интересно - взять газету и с забившимся сердцем проверять номера - а вдруг повезло?
Мама что-то готовит на кухне и я с максимальным шумом плюхаюсь в углу на стул и сердито молчу.
- Федул, что губы надул? - шутливо спрашивает мама.
- Вот ты все говоришь, что нужно хорошо учиться, а люди вот берут и выигрывают в лотерею, без всякой учебы!
- Ох уж эти лотереи! - вздыхает мама. - Было у меня когда-то золотое колечко, единственное наследство от твоей бабушки и пришлось сдать его в торгсин. И дали мне за него беретик и лотерейный билет.
- И правильно сделали! Мам, ну зачем тебе золотое кольцо? Ты что - махала бы перед всеми рукой, чтобы кто-то увидел? А беретик - это красиво и вещь нужная. А что с лотереей?
- А вот никак! Как и в любой лотерее.
- Но попытаться ведь всегда нужно! - отчаянно говорю я. - Говорят же - попытка не пытка. Вон Вовка Осколков в Москву едет - на фестиваль. Представляешь? По лотерее выиграл!
- Ну едет, - спокойно парирует мама. - И вы с Вовой поедете.
- Да уж, поедем! - безнадежно констатирую я. (Шутит она, что ли - это на чем мы с братом поедем? Верхом на метле?)
- В Москву поедете, к бабушке на дачу, в Серебряный Бор. А мы с папой в дом отдыха, в Сестрорецк.
Сказать я ничего не могу, только ловлю ртом воздух и пытаюсь понять что происходит.
- Тетя Миля вам уже разных билетов накупила, - продолжает мама. - А мы на обратном пути заедем в Москву и вас заберем.
Ни спать, ни есть совершенно невозможно - нужно собираться в Москву. Мы едем вдвоем со старшим братом. Меня сдают под его опеку. Ужас!

*****

"На московском, на фестивале, мы хороших людей повстречали" - мурлыкаю я.
Весь летний день я кручусь во дворе и как бы, между прочим, небрежно сообщаю:
- А я скоро поеду на фестиваль в Москву!
Скамейка воспринимает мое сообщение довольно спокойно кроме подружки Гали - это сообщение подкосило ее напрочь!
- Ты что, серьезно едешь? – недоверчиво спрашивает Галя.
- Серьезней не бывает! - горделиво и многозначительно изрекаю я. - И увижу там ВСЕ!
- А какое ВСЕ там можно увидеть?
- Да обыкновенное! – зажигаюсь я с полуоборота. – Там всякие концерты будут и мероприятия разные. А на улицах - просто тучи людей! Ты, например, живого негра видела? А японца? Да я и не говорю о японце - хотя бы настоящего француза, а?
- Француза? Я слышала, что у нашей учительницы Веры Андреевны мать была француженка. Ну и что в этом особенного?
- Да разве такая она француженка!  Я говорою про НАСТОЯЩЕГО француза, который говорит только по-французски!
- Ну интересно, - ехидно щурится Галя, - и как ты с ним собираешься разговаривать?
- А, это уже ерунда! – небрежно машу рукой - Мир, дружба - это во всем мире по-русски знают.
- И из-за этой чухни, чтобы услышать как француз говорит "мир-дружба" ты поедешь в Москву?
- Ну не только, - сдаюсь я. - У меня же там бабушка и две тети. И я буду жить там на даче. Читала "Мишкину кашу"? Вот на такую дачу я и поеду.
- Ну да, и ты будешь там кашу варить как Мишка - не скрывая издевки говорит Галя.
- Не знаю уж кто и что будет варить, а тебя просто завидки берут, что ты никуда не едешь! - с обидой говорю я и гордо отворачиваюсь от нее.
- Ну, интересно, и кто же тут на фестиваль собрался? - в обнимку с «Колыцей» подходит дылда Алка. - Неужели ты? – словно не веря своим глазам, что вот ТАКИЕ могут туда ехать!
- Я! С Вовой еду! – отвечаю я и потихоньку ползу к краю скамейки - понимаю, что ничего хорошего от нее ждать не приходится.
- Нечего твоему брату делать! – притвороно сочувственно вздыхает Алла. – Ехал бы сам, зачем ему довесок?
- Сама ты довесок, - чуть не плача бурчу себе под нос и, наконец, осторожно слезаю со скамьи.
- Подожди, подожди, не уходи – хватает меня Алла за подол платья.
Хряяяяcь! Крепдешин рвется легко и беспечно, даже без намека на сопротивление. «По долевой» - спокойно отмечается где-то в мозгу и вот уже вся орава, хихикая, разглядывает мои белые, в мелкий цветочек, ситцевые трусы.
- Дура ты, дубина стоеросовая! - рыдая кричу я Алке и бегу домой.

До дома не дохожу, а сажусь на ступеньку в парадном и тихонько плачу. Плачу от пережитого унижения и стыда, что ВСЕ увидели мои трусы - а что может быть страшней? Разглядываю порванный подол и удовлетворенно отмечаю, что починить его НЕЛЬЗЯ! Конечно, мама поругает, скажет, что нечего ко всем лезть, но я ведь сама и не лезла! Так получилось.
Зато платье мне не жалко совсем, я даже рада, что оно исчезнет - с первого дня я его ненавидела лютой ненавистью. Мама мне его перешила из платья своей сестры, Беллы, и с первой минуты, когда я только увидела купленную тетей ткань, я захохотала как сумасшедшая.
- Ой, что такое тут нарисовали! На оранжевом фоне – ржаные хлебцы!
- Что ты понимаешь! Это вовсе не хлебцы, а сыр! – с видом знатока разъяснила мне тетя.
Она работала в ресторане калькулятором и во всем, что касалось «отрасли общественного питания» считала себя большим специалистом.
- А почему тогда они коричневые? – не унималась я. - Сыр не бывает такого коричневого цвета. 
- Ну просто профессор кислых щей! - иронизирует тетя. - Это такой особый копченый сыр! – и презрительно крутанувшись на каблуках, тетя Белла идет в свою квартиру – на второй этаж.
- А копченый сыр с дырками не бывает! - уже вдогонку кричу я. ( Я так думаю, но совсем не уверена. Зато последнее слово осталось за мной! ).
И уже высунувшись в коридор докрикиваю: – А вы спросите папу – он вам скажет, что такого сыра не бывает! (Папа непререкаемый авторитет во всех областях).
А потом тетя сшила себе платье у портнихи, ей как всегда «напортачили» (так она говорит) и так ни разу не надетым это оранжевое безобразие с сыро-хлебцами было торжественно отдано на перекройку. Я немножко поныла, что НИКОГДА этот ужас не надену, но папа меня «взял» крепдешином:
- Учти, - сказла папа значительно, - это хорошая дорогая ткань. И не каждой девочке могут купить такую материю на платье.
И тогда я уступила. Не смогла устоять против довода "не каждой девочке".
Но зато теперь этого платья больше нет и не будет - тю-тю!
- Вот, - говорю я сама себе голосом умудренного жизнью старца и совершенно успокоившись,- в каждом деле есть минусы и плюсы! - и в эту минуту, где-то внутри, потихоньку поднялась радостная и теплая волна и уже сейчас все эти Алки и Колыци - это полнейшая ерунда по сравнению с тем огромным, всепоглощающим счастьем, которое ждет меня впереди!


Москва встретила нас унылым дождем, но это не повлияло на мое радостное настроение.
- В Серебряный Бор! - командует моя тетя Миля таксисту. Машина ныряет в переулки и узкие улочки, и тетя  многозначительно поясняет:
- Не по всем улицам сейчас разрешено движение - и при этом кивает головой, как китайский болванчик - мол, мы-то с вами понимаем ПОЧЕМУ это необходимо.
Но я ничего не понимаю. Моего мужественного молчания хватает только до длиннющей темно-зеленой аллеи, где роль деревьев выполняет неприступный темно-зеленый забор.
- Тетя Миля, а куда мы едем? (как будто я не знаю, что на дачу! Но спросить прямо "а скоро ли мы приедем", мне почему-то представляется верхом невоспитанности).
- Как куда? - удивляется Миля. - На ведомственную дачу.
Ух, как это солидно - ведомственную!
Справа на заборе мелькают какие-то номера и, наконец, останавливаемся у закрытых ворот. После каких-то переговоров тети Мили с охранником, ворота бесшумно распахиваются и мы въезжаем на ТЕРРИТОРИЮ. Раньше, когда я представляла себе "у бабушки на даче", то мне рисовалась яркая веселая открытка с небольшим домиком, с маленьким садиком с огородиком и чтобы из аккуратненьких грядок непременно торчали морковные хвосты. Во дворе, с умильной улыбкой на морде и сияющими от счастья глазами, виляет хвостом какой-нибудь Шарик или Тузик, а из окна дома укоризненно смотрит мордаха серого, с белыми подпалинами кота по имени Фома (имя Васька  казалось слишком затертым, а в имени Фома есть важность и достоинство!). То есть, дача - это что-то похожее на украинскую деревню, где мы когда-то летом жили.
А это действительно, территория - никакого тебе домика с садиком и веселого Тузика и уж тем более огородика. Скорее, это похоже на пионерский лагерь - пораскидано много небольших деревянных домиков, но в центре, гордо, как корабль, возвышается большое строение похожее на папин клуб. Репродуктор на высоченном столбе мягко и трогательно напевает мне:
- "Если б знали вы, как мне дороги, подмосковные вечера!"
- Ой, какая песня красивая! - отмечаю я про себя, но папа не дает мне дослушать про речку, которая то ли движется, то ли нет....
- Ты помнишь, о чем мы с тобой договаривались? - строго спрашивает меня папа.
В ответ я быстро киваю головой и отвожу взгляд. В прошлый раз я наговорила бабушке совершенно недопустимые вещи. Бабушка сказала мне с грустью, что когда я уеду, то она будет очень скучать, на что я ей ответила "найми духовой оркестр!". Мне это казалось очень смешным, а вовсе не обидным или глупым. У нас на кухне все так говорили.
- Пап, я же тогда еще совсем маленькая была! - покаянно говорю я. - Сейчас я уже ТАКОГО не скажу.
Бабушку свою я видела всего лишь несколько раз и хотя я ЗНАЮ, что бабушку надо любить по-особому - мне это очень трудно. Я не понимаю как можно сказать себе - "обязательно люби" или "не люби ни в коем случае!". Но я четко знаю, что надо стараться и тогда все выйдет!
- Ой, да какие они большие! - всплескивает руками бабушка целуя нас с братом.
Шум стоит невообразимый! Говорят все сразу - родители, тети, я тоже что-то верещу.
- Идите, посмотрите на Москва-реку, это вам не море! - командует тетя Миля и мы с братом
идем смотреть на это "не море".
А бабушка не может отвести от папы глаз - все разглядывает его парадную форму с навешанными на ней орденами, медалями и разными красивыми штуковинами. По новому уставу, парадную форму теперь полагается украсить множеством всяких блестящих "золотых" прибамбасов. Весь китель обвешан эмблемками, "птичками", уголочками и все это блестит, как пуговицы, начищенные асидолом.
- Папа, а как ты думаешь - они всегда так будут блестеть? - осторожно справляюсь я.
- Всегда? Ну что ты, вечного ничего на свете не бывает!
А бабушка от папиной формы в полном восторге!
- Ах Левочка, - всплескивает она руками, - какой же ты солидный, нарядный!
Долго слушает папины рассказы, а потом, немножко стесняясь, спрашивает шепотом:
- Скажи мне, детка, а тебе денег хватает?
(Ну бабушка! Какой же папа "детка"?)
Папа смеется.
- А ты видела таких людей которым бы хватало?
Бабушка в ответ качает головой и говорит:
- А вот над нами живет военный - у него тоже четыре звездочки на погоне как и у тебя - ему хватает!
И назидательно добавляет:
- Очень даже хватает!
- Значит он молодец, раз ему хватает!
И уже перед самым своим отъездом с мамой в Сестрорецк, папа спрашивает у моей тети:
- Миля, а кто этот военный, с четырьмя звездочками, что над вами живет?
- Звездочками? Эти у него не звездочки, а звёзды! Генерал армии Штеменко у нас живет.
И они оба - и папа и тетя Миля почему-то хохочут.

*****
-Так, - решительно объявляет брат. - На марках и значках экономить не будем!
(Почти таким же голосом, как маршал в кино: "теперь рассмотрим дислокацию наших войск на этом фланге"!)
- Есть, товарищ генерал! Конечно, не будем! - радостно подхватываю я. - Но осторожно осведомляюсь: - А как мороженое?
- Ну не будешь же ты есть по 10 мороженых в день!
- А почему нет? Я очень даже могу!
(Это я говорю чисто из вредности - до десяти мороженных я уж точно не дотяну!)
- Это мы посмотрим по обстановке, - миролюбиво остужает мой пыл Вова, - а сегодня мы едем в Москву и едем до самого Охотного ряда!
Ура! В Москву - это значит мы едем от одной конечной остановки до другой, целых 50 минут - без суеты, спешки троллейбус катит по улицам, а я глазею по сторонам.
- А на какой объект? - деловито осведомляюсь я.
- Марки будем покупать!
От восторга и радости я просто задыхаюсь! Я готова бежать тут же, сию секунду!
- Куда? - останавливает мой энтузиазм Вова и у него это звучит как "тпру!" - А завтракать?
- А нужен нам этот завтрак? - вяло блею я. - И без него можем сегодня обойтись. (Завтрак отменить невозможно, но почему бы не попытаться? А вдруг....)
- Не начинай! - грозно обрывает брат. - И давай, дуй в магазин!
В зависимости от ситуации, я в магазин хожу, летаю, чешу, дую, ползу по-пластунски, шурую, продвигаюсь мелкими перебежками и в каждом виде передвижения есть своя игра. Сегодня все просто и ясно - в магазин я дую. Значит надо максимально быстро, потому что даже если я "лечу" - то сначала я "набираю высоту" - бегаю по комнате и громко жужжу.
Покупки в магазине - это моя обязанность. С утра там толпятся дачные тетечки всех возрастов и цветов, и трещат - обсуждают дачные новости и, как говорит моя тетя Полина, "набираются заряда бодрости на весь день".
Когда я там появляюсь, шепоток на минуту стихает, и все взгляды прилипают ко мне. А то, что именно "прилипают" - я это хорошо чувствую. О нашей семье они все давным-давно знают, а что и не знали, я им честно сообщила. Пусть порадуются.
- Ну что, Лилечка, уехали родители? А вы остались бабушку развлекать? - умильненько пропевает продавщица Нюся.
- Уехали, у них уже путевки начинаются.
- Везет же людям, - также сладенько продолжает она, обращаясь к тетечкам, - Детей к бабушке, а сами на курорт. И на все хватает! А тут корячишься, корячишься, а все без толку.
И она огорченно всплескивает руками.
Я на нее не обижаюсь, хотя мне очень не нравится КАК она говорит - мне ее жаль. Вся ее семья крутится тут, в магазине, целыми днями - тихий, очень даже симпатичный, молчаливый муж в неизменном черном берете, и маленький сын. У него парализованы ноги, и его походка похожа на движения тюленя - он не переставляет ноги, а как бы подтягивает одну к другой. А сама продавщица беременная и вся сильно оплывшая.
- А тебе, как обычно? Что у тебя сегодня?
Обычно я чередую: 50г докторской колбасы себе и 50 г любительской Вове.
- Приятного аппетита! - говорит мне на прощанье Нюся.
- До свидания, - вежливо отвечаю я.
Сегодня мне все нипочем - я еду покупать МАРКИ!

Витрины в филателистическом магазине почему-то очень высокие и разглядывать их содержимое можно только сбоку. Мой нос елозит по стеклу, оставляя влажную дорожку и я, опасливо оглядываясь по сторонам, пытаюсь незаметно оттереть его ладошкой.
Вся витрина завалена кучей маленьких целофановых пакетиков с номерами, и тут же разложены марки, демонстрирующие содержимое этих пакетиков. Мол, пожалуйста, разглядывай и покупай! А какие марки! Я завистливо вздыхаю - будь я богатой, я бы их скупила все подряд!
- Девочка! Не пачкай витрину руками! И лучше всего - отойди отсюда подальше!
Сначала я хихикаю, а потом поднимаю голову -   оказываается, продавец говорит это мне. Молодой парень с неприступными оловянными глазами. Он, видно, не понимает, что я не просто пришла поглазеть, я и есть настоящий покупатель!
- А можно мне посмотреть номер 34? - наконец, решаюсь я.
Народу в магазине много, все перешептываются, что-то обсуждают, но покупают мало. Продавец небрежно рассыпает передо мной содержимое пакетика.
- Это полная серия? - спрашивает рядом со мной офицер-моряк, в такой красивой форме и с таким солидным голосом, что я замираю!  И вдобавок сбоку у него висит желто-золотой кортик! И сам он - как из кино!
- Конечно! - небрежно бросает оловянный-стеклянный-деревянный.
- А вот и нет! - выпаливаю я. - Здесь только восемь марок, а должно быть десять! Вам лучше купить серию отдельно, а не в наборе! Наборы, обычно дети покупают.
Продавец на минуту замирает, потом начинает разглядывать пакетики, что-то в них сверять, рассматривать на свет.
И тут я доверительно говорю моряку(как я разглядела по звездочкам - капитану первого ранга!):
- В журнале "Пионер" все новые марки печатают и интересно о них рассказывают.
- А знаешь каких марок тут не хватает? - моряк явно надо мной посмеивается, но смотрит с любопытством: продавец не знает, а эта фитюлька умничает.
- Я точно не помню, - отступаю я. - Но мне кажется, что синенького Моцарта и Тоё Ода, - и глубоко вздохнув добавляю - Сессю.
- Кого-кого?
- Тоё Ода Сессю. Это такой японский художник был. Вы думаете я выдумываю?
- Нет-нет, что ты! Такое имя нарочно не придумаешь! - смеется капитан.
А ты-то сама почему сериями не покупаешь?
- А их обычно "чистыми" продают. Они дорогущие. Поэтому я только "гашенку" собираю. И только советскую.
- А это еще почему? Так ведь неинтересно - мир-то большой.
- Большой,- соглашаюсь я. - Мне нравится читать, что на марках написано.
- Ну, успеха тебе, коллега - говорит моряк. - Спасибо за информацию.

Что проплывает за окнами троллейбуса, я не замечаю. Мысленно я еще в магазине, мысленно перебираю марки,  вспоминаю диалог с красавцем-моряком и улыбаюсь. Хотя, сказанное им слово "калека", меня сильно расстраивает.
- Ты чего? - спрашивает Вова.
- Какой нам моряк попался хороший и так с ним было интересно разговаривать - осторожно говорю я.
- Не знаю, по мне моряк как моряк.
- Только почему-то он меня "калекой" назвал. Неужели я похожа на калеку? - с надеждой обращаюсь к брату.
- Вот дурная! Он тебе сказал "коллега" - так говорят о людях одной и той же профессии. Скумекала?
-  А-а-а! Ой, а ты заметил как мне продавец сказал: отойди от витрины? И знаешь почему я засмеялась? Я вспомнила, как тетя Люба рассказывала армянский анекдот:
- Су-у-урик, не крути папе нос. И вообще, отойди от гроба!
- Глупый анекдот, - говорит укоризненно брат.
- Глупый, - соглашаюсь я. - Но ведь сюда подходит!
 
От троллейбуса до нашей дачи я не иду, а почти что бегу! Мне не терпится похвастать своим сокровищем.
- Здравствуйте, - стучу я в дачную дверь, - Тамара дома?
- Нету, она с отцом на Москва-реке!
И я мчусь на речку. Почему-то все дачники так и говорят: Москва-река. Где-то есть и другие речки, но здесь-то всего одна! Представляю как я говорю: "Пойду, посмотрю на Черное море!"
Глупо....
- Тамарка, - кричу я, - я тебе сейчас ТАКОЕ покажу!
Тамара - дочь коменданта дачи, есть тут такая должность. Она не выговаривает букву Л и некоторые слова у нее звучат очень смешно.  Вся она основательная, степенная и говорит настолько медленно, что я ее даже подгоняю. Иногда мне кажется, что она уже давно старушка, хотя Тамара старше меня всего лишь на год. И еще, я завидую ей, какая она красивая и какие у нее длинные косы!
На нашей стороне реки пляжа нет - берег нависает над самой водой и как говорят дачники: "там глубокая вода". В реку врезается длиннющий причал, с привязанными к нему лодками.
Но в одном месте, на берегу, затаилась маленькая песочная лысинка и там-то иногда купаются.
Тамара вылезает на берег, папа-комендант тщательно вытирает ее полотенцем и, какой ужас! Тамара спокойно снимает мокрые трусы, и с папиной помощью, также неспеша, надевает сухие. Я стыдливо отворачиваюсь - такого я не понимаю! Чтобы при папе натягивать трусы?
- Ты чего это смущаешься? - спрашивает комендант. - Разве папу можно стесняться?
Я пожимаю плечами и молчу. Лично мне это неприятно. Вот и все.

- Смотри, Тамара, на эту марку - говорю я голосом опытного экскурсовода, - это художник Рембрандт. Он был великим голландским художником! - торжественно добавляю я.
- Какая у него странная одежда! - бормочет Тамара. - Если бы не усы, решила бы, что это тетка.
- Как ты можешь говорить "тетка"! - задыхаюсь я от возмущения. - Это же Рембрандт! Просто раньше люди по-другому одевались. А вот это - Гейне, великий немецкий поэт.
- Фашист? - пугается Тамара.
- Что ты выдумала? Какой еще такой фашист! Вова, - окликаю я брата, - Ты слышишь, что она говорит? Что Гейне был фашистом! Скажи, что не был!
- Нет, Гейне не был фашистом - скорее наоборот, - с непонятной усмешкой говорит брат.
- Наоборот - это коммунистом? - уже не выдерживаю я.
Вова выразительно крутит пальцем у виска.
- Ты на годы жизни посмотри, тогда и поймешь каким он был коммунистом! Евреем он был, поняла?
- Почему это - евреем? Тут написано - великий немецкий поэт!
- На каком языке писал - таким поэтом или писателем и был. Усекла?

- А если бы у тебя были все 10 марок серии, что-нибудь бы изменилось? - спокойно сложив руки на животе, спрашивает Тамара.
Я огорошенно молчу. Наверное, ничего бы не изменилось. Но мне хочется, чтобы были все 10.
- Я не понимаю, зачем тебе эти марки, - продолжает Тамара. - Было бы платье - еще понятно, а это - ни надеть, ни съесть.
И точно - ни надеть, ни съесть. Но я понимаю, что существует еще что-то, совсем другое.
- Знаешь, - говорю я, как можно более, уверенным голосом. - Мне просто ИНТЕРЕСНО! Вот я беру марку, а на ней, например, написано: 200 лет со дня рождения Салавата Юлаева. Ты знаешь, кто такой был Салават Юлаев?
- Ну не знаю, - спокойно говорит Тамара, - а в школьной программе он есть?
- Понятия не имею! - ошарашенно замолкаю я.
- Ну, вот видишь, - говорит Тамара. - Если бы мне это было нужно, то в школьной программе про СаВавта ЮВаева мне бы об этом рассказали.
- Да просто интересно! Понимаешь? ИН-ТЕ-РЕС-НО! - я уже на грани слез
- Да что ты так кричишь? Интересно тебе - и хорошо! Собирай себе, трать деньги, - на здоровье!
Если бы Тамара начала кричать, ругаться, то мы скорее всего, поссорились бы. А она такая приветливая, хорошая, добрая. Ну что делать - не нужны ей сто лет эти марки!
- Лучше посВушай, что я тебе про Ляльку расскажу, - доверительно шепчет мне Тамара.
Во мне борятся два чувства - мне страшно интересно что там стряслось с нашей дачной подружкой Лялькой, но мне обидно, что мою радость от марок она так и не поняла.
- Завтра, - говорю я, - я сегодня устала. - и тихонько бреду в нашу комнату.

- Вова! А давай завтра опять в Москву поедем, а?
- Не давай, - остужает мой пыл брат. - Первое - днем нужно заказать в столовой обеды на всю неделю, второе - вечером  я с тетей Милей еду на открытие фестиваля. И третье - не мешало бы нам и побыть с бабушкой, согласна? Зато послезавтра у нас с тобой цирковая кавалькада.
Ну что ж. Кавалькада так кавалькада. Доживем до послезавтра
 
*****
Песни ко мне липнут, как сок дикого инжира! Того инжира, который растет в нашем сухумском дворе над крышей общественного сортира, и который давным-давно превратился в дичок. Хотя моя мама и утверждает, что рядом с ароматами туалета ни один инжир не полезет в рот, наша компания регулярно лазит на "сбор урожая". Только одно неприятно - на руках остается плотная пленка, которую не берет ни одно мыло и соскребывать эту пленку с рук и лица довольно больно.
А сейчас, по радио, певец Бернес настолько убедительно уговаривает меня: "парни, парни, это в наших силах...", что эти слова въелись в меня почище инжирового сока! И если бы хоть вся песня прокручивалась, а то на "парнях" так и заело!
И вдруг, неожиданно, "парни" исчезают и прорезается другое - "кавалькада, наша кавалькада, это цирковой аттракцион. Клоуны, артисты или аферисты, шаривари шар!"
- Вова, - с затаенной гордостью говорю я брату. - А я маленькую песенку придумала.
И проникновенно пою свое произведение.
И зачем это было мне нужно? Лучше бы Тамарке спела - она всегда ценит, потому что кроме "Я тяжеВый, Ыжий шмель, подо мною гнется ель!" ничего не знает.
- Сама сочинила или кто подсказал? - спрашивает брат с такой усмешкой, что я понимаю всю глубину своей бездарности. - Особенно тебе удалась последняя строчка, - не унимается он - "шаривари шар!"
- А что особенного? - отбрыкиваюсь я - Здесь все по делу - цирковая терминология!
- Терминология? - и брат довольно ржет.
- Бе-бе-бе! - показываю ему язык. - Сам бы попробовал - тогда бы и говорил!
То, что брат пробовал и у него получилось получше моего - это я знаю! Из "Пионерской правды" ему как-то раз даже хвалебное письмо прислали.

- Идем лучше обеды заказывать! - говорит брат.
- А сам ты не можешь? - моя обида еще не прошла.
- Могу, только потом ты есть не будешь и скажешь, что я заказал совсем не то.
- Ну давай, - нехотя соглашаюсь я.
Нудное это занятие - заказывать обеды на всю неделю! Лично мне нравится только мусс с клюквенным киселем: выкладываешь дрожащий бледно-розовый брикетик из судка на тарелочку, осторожно ложкой отделяешь кусочек и поливаешь клюквенным киселем. До чего же вкусно!

Каждый день, в определенное время, дачники деловито стекаются за обедами в центральное здание. На первом этаже контора, столовая, "красный уголок", а в подвале большущая кухня, похожая на какое-то серьезное медицинское заведение - белоснежные газовые плиты, кафель и ТИ-ШИ-НА!
Ни разу я не видела, чтобы кто-то готовил на этой кухне - оно и понятно, кому хочется с горячими кастрюлями идти через всю территорию?
- Вовка! - шепчу я. - У меня есть колоссальная идея! Испеки бисквит к тетимилиному приходу!
Мой брат умеет печь бисквит в кастрюле - нужно только хорошенько взбить яйца с сахаром (а это довольно муторная процедура), потом добавить муки, перемешать и осторожно вылить в смазанную кастрюлю. После чего взять чугунную сковородку, поставить ее на огонь, а уже на нее кастрюлю с бисквитным тестом. Под крышку положить кухонное полотенце и плотно закрыть. Вот такой интересный рецептик.
В Сухуми у нас духовки не было и все соседки пекли в форме "чудо". И получался пирог с дыркой посередине. Я даже один раз попробовала такой пирог покрутить на руке, как акробат! Пирог поломался на куски, рассыпался по всей кухне и досталось мне тогда по полной программе!
"Вот тараканам раздолье из-за таких вот глупцов!" - сказала мама.
А брат подвиг и совершил: все сделал как надо - и такой вот бисквитик и испек. Я взяла блюдо с с печивом и села на скамеке возле столовой - уж очень мне хотелось похвастаться, какой у меня брат молодец. Вот так и просидела два часа, до возвращения тети Мили с работы, и отвечала на вопросы: как готовить, сколько чего положить - совсем как взрослая.

*****
А ночью бабушке стало плохо и "скорая помощь" увезла ее в Кремлевскую больницу. Сказали, что инфаркт.

- Вов, а что это за болезнь такая - инфаркт?
- Это серьезная болезнь сердца, - отвечает мне брат.
Он очень расстроен, и отвечает чисто автоматически.
- А насколько серьезная? - не унимаюсь я. - Вот я сама болела свинкой, ветрянкой, а потом выздоровела.
- Сама ты свинка, - говорит брат, но почему-то совсем не ехидно, а даже равнодушно.
Я на "свинку" совсем не похожа. Когда мы взвешивались в Сухуми перед отъездом в Москву - маме почему-то очень этого хотелось, - то тетечка, которая меня взвешивала, даже руками всплеснула:
- Да что это за ребенок такой - 24 кг чистого веса!
- Нет-нет, - поправила я тетечку, - это мой вес брутто, а не нетто! Я же в сандалиях и платье!
У тетечки в глазах появился ужас:
- Сколько же тебе лет, что ты про нетто и брутто сообщаешь?
В ответ я неопределенно кручу головой, а потом все же сознаюсь, что лет мне не так уж и мало!
Я стараюсь об этом не говорить только потому, что мне давным-давно надоели причитания какая я маленькая и худенькая! Приятельницы моей тети Бебы, "работники сети столовых и ресторанов", увидев меня, первым делом начинают сокрушенно качать головой и цокать языком - Ай-ай-ай! Ой-ой-ой!
А про нетто и брутто я знаю еще с тех пор как научилась читать.
- Папа, а почему на ящике написано - "не то 25 кг". Они что, сами не знают?
Тогда мне папа все и объяснил. Так что тетечка зря пугалась.

- Вова,- мнусь я. - а что от такой болезни можно.... долго болеть?
(Выговорить что-то другое мне страшно).
- Ладно, - говорит брат, - в больнице все вылечат, не волнуйся.

- Томка, а я на кавалькаде была!
- Ну и что, понравилось? - вяло откликается Томка.
- Представляешь - вот стадион! - И я вокруг себя очерчиваю руками воображаемый круг - изображаю какое это огромное сооружение!
- И ты сидишь на трибуне. - Я усаживаюсь на скамейку, аккуратно, разложив юбочку. - А потом на стадион как начинают въезжать циркачи! - И глаза у меня делаются большие и круглые - настолько много циркачей туда въехало!
- А потом, - уже спокойно договариваю я, - они все шли и шли, и шли, и я устала!
А вообще-то было красиво, только много и шумно! Но это еще не все! Ты знаешь кого я видела? Человека-луну! - и я откидываюсь назад, наслаждаясь произведенным эффектом - мол, видишь какое счастье мне подвалило!
- Кого-кого? - не понимает Тамара.
- Да того парня с нашей дачи, ты его знаешь, он живет в том большом старинном доме! У него лицо такое странное - ты видела как рисуют молодой месяц в профиль с длиннющим подбородком? - и я поворачиваюсь в профиль к Тамаре. - Вот если ты такой месяц развернешь в анфас - и я руками показываю как надо развернуть, - то получится как раз его лицо! Представляешь?
- Фас - это так собаке говорят! - почему-то обижается Тамара.
- Ну тебя, - злюсь я. - Ни черта не слушаешь, а потом глупости говоришь!
- Это кто здесь чертыхается? - слышу голос Тамариной мамы из окна. - Я-то думала ты интеллигентная воспитанная девочка, а ты чертыхаешься! Некрасиво ругаться.
Вот те на! У нас на кухне про черта каждый день и тетя Люба, и мама вспоминает и ничего - я даже не знала, что слово "черт" ругательное!
Подавленно молчу и ищу повод как бы поскорее домой улепетнуть - нехорошо как-то получилось! Мне совсем не нравится, что меня считают невоспитанной.
- А, - вдруг "просыпается" Тамара. - Знаю о ком ты говоришь! Этот урод - Лялькин брат!
- Человек-луна Лялькин брат? Родной?
- Роднее не бывает. - увереннно говорит Тамара.
- Ну почему уже и урод? Просто у него очень странное лицо (Мне обидно за Лялькиного брата - он очнь вежливый и мне кажется, что очень добрый - всегда всем улыбается).
А вот сама Лялька препротивная белобрысая девчонка с торчащими в разные стороны косичками и где бы она не появлялась - тут же начинается скандал.
- О! - толкает меня Тамара. - Легка на помине! Ляль, ты куда направляешься?
- На читку "Теремка", - небрежно говорит Лялька. - Я там лису играть буду.
А для вас уже и ролей не осталось.
- Интересно, почему это для нас не осталось, а ты уже знаешь, что будешь лисой? - Тамара бушует в праведном гневе.
- Ладно уж, - соглашается Лялька, - ты можешь быть медведем, а ты - и она тыкает в меня пальцем - жабой.
- В этой пьесе жабы нет, там лягушка! - возмущаюсь я. (Лягушка все же посимпатичней жабы)
- Да какая тебе разница, лягушка или жаба - одна гадость! Если хотите в пьесе играть - то пошли со мной.
Мы с Тамарой сползаем со скамейки и трусим в "красный уголок" за Лялькой.
Уж очень хочется почувствовать себя артистами!

*****

- Слушай, сеструха, что-то засиделись мы на даче! Рванем на велотрек?
- Всю жизнь мечтала на твоем велоДреке побывать! - ехидно отвечаю я. Но потом все же интересуюсь:
- А что это такое?
- Стадион для велосипедистов. Посмотрим соревнования. Давай?
Понятно, что ему не хочется идти одному да и я привыкла, что всюду мы разъезжаем вместе.
У брата когда-то был велосипед, но он с него упал, сломал руку, и с той поры этого "коня" у него нет. А смотреть он любит любые соревнования.
- И на значки деньги останутся? - торгуюсь я.
- Конечно останутся, вход туда бесплатный!
Лично меня, эти велосипеды никак не привлекают, но и сидеть на даче жутко надоело!
- А на обратном пути,- продолжает Вова, - заедем в электромагазин и купим лампу дневного света.
- Ой, так это придется выходить из троллейбуса? Потом ведь в него и не влезешь!
- Тут ничего не поделаешь, папа с мамой поручили - нужно выполнить! Не ехать же туда специально, когда это по дороге!
Он, конечно, прав - специально ехать не стоит.

Велотрек оказался редкостной скучищей! Орава велосипедистов то въезжает, то съезжают с горки и зачем они им нужны, эти горки - совершенно непонятно!
- Ну и что теперь делать? - интересуюсь у брата.
- Болеть! Это же так интересно!
Ну что ж, попробую, еще никогда за велосипедистов не "болела". Выбрала одного - мне он показался самым симпатичным, и начала за ни следить.
- Давай, давай, - ору вместе со всей толпой, - вперед давай, быстрее крути педали!
Покричала, покричала и чувствую, что горло заболело и голос охрип. И сразу стало скучно!
- Вов, поехали домой, хватит уже - начинаю я потихоньку ныть.
- Ну подожди немножко, - просит он. - Сейчас самые потрясающие заезды!
Жду. Пытаюсь опять выбрать за кого болеть, но уже неинтересно. И сколько можно кричать?
Покрутилась возле лотка с мороженым, но купить не решилась - горло все же болит.
- Ну Вова, когда пойдем? - трогаю его за руку и спрашиваю погромче, с намеком на слезу.
- Ну вот сейчас, - уговаривает он, - этот заезд кончится и пойдем.
Кончился этот, начался следующий, а мы все никак не можем сдвинуться.
Наконец, хватаю его за рукав и угрожающе рычу:
- Если щас не пойдешь, то я сама уйду!
- Ладно уж, - примирительно говорит брат, - идем, идем.
- Ты помнишь, что нужно купить лампу? - напоминает он.
- Помню, помню - ворчу я. Когда я устаю, я злюсь на весь свет, только непонятно почему.
- А где сойдем - на первой или на второй остановке? (Магазин "Свет" находится между двумя остановками).
- Давай на второй, а потом пройдем назад. Ага?
Чего уж тут не понять - в который раз по этому маршруту едем!
Я так устала, как будто сама крутила эти педали! Жарко и пыльно. Плюхнулась на сиденье в троллейбусе, а брат купил книжечку с билетиками и остался стоять возле водителя.
Только помахал мне рукой - смотри, мол, я здесь!
Троллейбус переполнен, и я одним глазком слежу за Вовиной светлой рубашкой и вдруг вижу, что он выходит на первой остановке!
Я рванулась за ним, сошла.....
Совершенно чужой парень в похожей рубашке, мелькнул передо иной и, не обращая никакого внимания, быстро пошел по улице. Пока поняла, что это вовсе не брат, и что сошла совсем не там, где надо, троллейбус закрыл двери и зашуршал дальше.
На остановке кроме меня никого нет. И даже не страшно, а как-то одиноко. Проходят люди и никто в мою сторону даже не смотрит - как будто я не живой человек, а памятник! Но стой памятником, не стой, а ничего так не выстоишь - нужно что-то делать. Я уже видела в кино, что сначала нужно найти милиционера. Милиционер "находится" в нескольких шагах.
- Я потерялась - говорю спокойно и протягиваю руку. Он, по фильму, должен взять меня за руку и отвести в ближайшую детскую комнату милиции.
По дороге объясняю ему как я потерялась, и все время хочется себя ущипнуть: неужели это все происходит со мной?
Ничего примечательного в детской комнате нет - опять рассказываю кто я и что, называю номер дачи и номер рабочего телефона тети Мили.
- Что ж, -говорит женщина-милиционер, - пока мы все выясним посиди тут. Если хочешь - поиграй, вон смотри, сколько кукол!
- Я в куклы не играю, - уныло говорю я.
- А во что играешь? Хочешь, есть здесь такая игра " С утра до вечера" - могу научить как в нее играть.
- Нет, не надо - я ее знаю, "возьму у старушки ее саквояж, сама отнесу на четвертый этаж". Одной в нее не поиграешь - нужно не меньше двух игроков.
- Какая же ты капризная - это тебе не нужно, в то ты не играешь! Тебе и не угодишь! - и милицейская дама выходит.
И вовсе я не капризная, я расстроенная, но ничего этого уже не говорю, молча сажусь на детский стульчик и жду.
- Так вот, - возвращается она, - на этой даче ваша семья не проживает! Тетин номер телефона ты дала правильный - только ее сейчас на месте нет, а вот с дачей - ты напутала и теперь ума не приложу что делать! Где ее искать?
В ответ обалдело молчу - ведь такого не может быть! Я же каждый день вижу этот номер!
- Ладно, - говорит хозяйка детской комнаты. - Еще поищем и поедем в Серебряный Бор - там на натуре дачу и покажешь, - и опять уходит.
Опять сижу и мне кажется, что НИКОГДА отсюда не уйду - так и буду чего-то ждать.
- Нашли! Поехали! - входит совсем молоденький милиционер. - А чего ж ты номер соседней дачи назвала?
- Почему соседней? Мы, когда с братом идем к троллейбусу, выходим из ворот, а там слева этот номер и написан.

Милицейский "газик" въезжает на круг - конечную остановку троллейбуса. Вова стоит у диспетчерской будки - бледный и какого-то особого зеленоватого цвета.
- Уф, - устало говорит брат. - Выдала ты мне сегодня по полной программе! И номер дачи перепутала! Мы же идем влево - вот ты видишь всегда только номер соседней дачи, а номер нашей дачи - справа.
- Вот смотрю на вас ребята - говорит один из милиционеров, - и думаю, а какой вы нации будете? На русских, вроде, непохожи? Говорите, что с Кавказа?
- Шпионов ищут, - решаю я, но ничего не отвечаю, только отвожу взгляд.
- Ладно, - вздыхает брат. - Поехали, тетя Миля нас уже ждет.

Газик въезжает в ворота дачи, и я представляю как мне сейчас достанется от тетушек! Как они начнут меня стыдить и ругать!
Обе они, как-то непривычно торжественно, сидят на стульях посередине комнаты и тетя Миля, опустив глаза, говорит нам каким-то чужим металлическим голосом:
- Бабушка сегодня умерла.....
И добавляет тише, как бы, уже для себя: - Умерла ваша бабушка.....

*****
На бабушкины похороны в Москве собралась вся вся папина родня. Меня оставили на даче под присмотром бабушкиной подруги Доры Михайловны.
- Главное сейчас, чтобы ребенок был сыт! - говорит она и решительно ставит передо мной тарелку с манной кашей.
Перед таким напором я тут же сникаю и даже не пытаюсь возразить - чувствую, что это бесполезно. Островки каши выглядывают из желтого озера растаявшего сливочного масла и сверху, снежным горным пиком, белеет сахар. Ложку за ложкой я впихиваю в себя кашу, стараясь не смотреть на желтое масляное озерцо.
Дора Михайловна неотрывно следит за каждым моим движением, горестно качает головой, произносит какую-нибудь фразу и при этом качает головой:
- А погода-то сегодня - как по заказу!
Или: - А жизнь-то всего одна!
Я уверена, что говорит она это вовсе не мне, а скорее себе и своим мыслям.
- Ну а теперь чай! - объявляет хозяйка.
Бесконечный чай пью с сушками и зефиром. Наконец, уяснив, что четвертую чашку ребенку, то есть мне, уже не осилить, она вынимает из шкафа красивые, яркие книги "Сказки Вьетнама" и "Щелкунчик", пишет в каждой из них: "В память о твоей чудной бабушке, милая Лиля!" и вытирая слезы, дарит их мне. Я очень люблю книги - люблю их листать, рассматривать, любоваться картинками, но эти книги жгут мне руки! Выходит, я получила этот подарок только потому, что бабушки уже нет? Но разве я сейчас могу об этом сказать или отказаться от книг?
- Спасибо большое, и до свиданья, мне уже пора домой, - вежливо говорю я, хотя не представляю, что буду сейчас делать дома. Ноги меня туда не несут - пугают бабушкины вещи. Ведь только позавчера я могла взять ее платье, сложить, переложить - как любую свою или тетимилину вещь и это было очень просто! А сегодня, от одного вида ее очков, кресла, на котором она любила сидеть, на меня наплывает такая волна тоски, что я готова бежать куда глаза глядят!
А вокруг все так, как и было раньше - также ходят люди, светит солнце, течет река. И мы все есть, а ее нет.... Я брожу по дачным закоулкам, сижу на скамейке под березкой и все эти мысли безостановочно крутятся у меня в голове.
Днем приехал усталый Вова
- Вова, - спрашиваю я. - Ты взаправду думал, что ее вылечат?
Брат смотрит на меня как на глупого несмышленыша и ничего не отвечает. А потом вдруг зачем-то говорит:
- Похоронили на Головинском кладбище
От слова "кладбище" вздрагиваю. В своей жизни ни разу там не была и никто из моих близких еще не умирал. Но за эти дни я так устала от слов "болезнь, инфаркт, смерть, кладбище", что не хочу их больше слышать! Ничего не хочу! Не хочу и боюсь одного вида родителей и тети Мили с тетей Полиной - не знаю о чем я буду с ними говорить и это меня тоже пугает.
- Ушел на речку, - говорит мне Вова, - скоро буду, а ты пока погуляй.

Возле дома, на скамеечке, сидит Тамара и разглядывает свои новые носки.
- Красивые у тебя носки, - говорю ей и сажусь рядом.
- А почему ты не плачешь? - шопотом спрашивает Тамара. - Надо плакать - так положено! -
- А у меня не плачется, - виновато признаюсь я. - Вроде бы и хочу, ком вот здесь стоит - и я показываю на горло, - а не выходит!
- Что значит - не выходит? Вот когда моя бабушка умерла в прошлом году, я так плакала, так плакала.... Больше мамы даже...- горделиво добавляет она.
- Хорошо тебе, - вздыхаю. - А у меня не получается!
Давно меня подмывает рассказать Тамарке про свою тайну, но как-то не решалась. А сейчас просто чувствую - или сегодня, или никогда!
Минутку молчу, потом набираю глубоко воздух и придвигаюсь близко-близко:
- Тамара, - говорю таинственным шопотом. - А у тебя никогда не бывало такое.... такое .... чувство что ли... как будто кто-то за тобой следит со стороны?
- Что? А это как? - у Тамары глаза сделались как два больших блюдца.
- Да тихо ты! - я прикладываю палец к губам - Это мой самый страшный секрет! Помнишь сказку про три глазка? Это где "Спи, глазок, спи другой, а про третий глаз и забыли!" Два глаза спят, а третий наблюдает. Вот он, третий, и смотрит!
И тут же понимаю, что допустила роковую ошибку, рассказав свою личную тайну! И кому рассказала - Тамарке, которая и книжек-то не читает! А все мой язык - не сидится ему за зубами! Бла-бла-бла - и все выболтала! Раскисла!
- Какие ты глупости придумываешь! Сказкам верят только маленькие дети! А еще пионерка!
- Да это я тебе просто так рассказала! Почему я плакать и не могу - за мной он наблюдает! -оправдываюсь я. - Ладно, пойду. Учти! - и я делаю грозное лицо, - этот секрет МОЙ и никому его рассказывать нельзя. Поняла?
- Ну тебя, - машет рукой Тамара. - Вечно что-то наплетешь, а я отдувайся!
Интересно! За что это она отдувается? Но мне теперь нельзя с ней ссориться - она знает мою тайну!
Вова вернулся, как говорят "сам не свой" - чем-то расстроенный, но мне ничего не говорит. Я тоже помалкиваю, знаю, что сам расскажет.
И рассказал. Он увидел, что по реке плывут деньги - бумажка то ли в 100, то ли в 50 рублей. Тут же подумал, что если бы достать эти деньги, то он купил бы роликовые коньки, о которых мечтал давным-давно!
Покрутился - с берега бумажку не достать. Кинулся к лодкам, а они, как назло, все на приколе! Тут подходят незнакомые взрослые ребята, он им все и рассказал. Они тоже засуетились, бросились к лодкам, и одна, на их счастье, оказалась непривязанной!
А потом, парни выловили эти 50 рублей, вернули лодку на место и пошли менять деньги, чтобы, как они сказали, отдать ему его часть. Ушли - и с концами!
- Вот оно, одни несчастья! - расстроенно говорю я. - И бабушка умерла, и деньги уплыли!
- Ты что, совсем дура? - Вова от возмущения даже начал заикаться. - Сравнила какие-то вонючие деньги с.... - он не договаривает и отвешивает мне подзатыльник.
- Думай своей безмозглой башкой прежде чем что-то говорить!

Подзатыльник - это не больно, но жутко обидно! Поразмыслив минуту, я понимаю, что, конечно, брат тысячу раз прав, но все невыплаканные слезы с мучительными и горькими мыслями выливаются наружу настоящим потоком. И остановиться я уже не могу!
Я рыдаю долго и громко, не слушая увещеваний брата. А потом, вечером, уже засыпая, шморгаю опухшим носом, и неожиданно думаю:
- Интересно, а Тамара ТОГДА больше плакала?
И тут же, презрительно говорю себе:
- Вова прав - я настоящая дура и есть!

*****
- Сходить в магазин за хлебом? - с надеждой спрашиваю я, уж очень мне хочется улизнуть из дома и избежать этого завтрака.
- Ничего не надо, - властно, по-партийному (так, по моему мнению, разговаривают ответственные, партийные товарищи) говорит тетя Миля. - Лучше вымой руки.
Лучше чего? У нее получается, что не нужно покупать хлеб, а вместо этого вымыть руки? Нет, я сейчас не буду ничего выяснять - и в этом проявится моя пионерская сила воли! Очень довольная собой, усаживаюсь со всеми вместе за накрытый стол.
Завтрак проходит как всегда по выходным - никто никуда не торопится. Обычно папа рассказыывает всякие забавные истории и все с удовольствием смеются, но сегодня никакого смеха, голоса ровные и бесцветные, и такие же лица - бледные и, как будто, слегка припорошенные пылью. Разговаривают вполголоса и всё на одну тему - вчерашние похороны. Долго обсуждают, где заказывать памятник, сколько это может стоить, кто из родственников не приехал. Дружно и обреченно ругают Кремлевскую больницу - говорят, что там работают "одни блатные".
А потом, и тети, и папа вспоминают свое детство, бабушку с дедушкой, когда они еще ими не были: самый старший внук - мой брат, родился уже после дедушкиной смерти.
- Такого августа как сейчас, давно не помню, - задумчиво говорит тетя Полина. - В меру дождей и много здорового солнца, как раз, чтобы жить на даче. - И добавляет: - А наша дача уже кончилась! - и всхлипнув лезет в карман за платком.
Тетя Миля резко обрывает: - Поля, прекрати сейчас же! Хватит!
- Миля, - вмешивается папа. - Так нельзя - сдерживай себя!
- Она думает, что ей тяжелее всех, - вскипает тетя Миля, и у нее дрожит подбородок. - А мне, думаешь, легко?
- Всем нам нелегко, но нужно как-то держать себя в руках! Ты помнишь, что наша мама, даже в самые тяжелые моменты, ни на что не жаловалась, а времена были, не дай Б-г, какие трудные!
И все за столом замолкают, а моя мама тихо, стараясь не нарушить тишину, разливает чай.
А еще папа вспоминает про погромы, и как сгорел их дом.
- А помнишь, Миля, село Марьяновку?
- Твоя бабушка родом из той же деревни, что и певец Козловский - объясняет мне папа.
- Правда? Это тот Козловский, который у тебя в клубе выступал?
- Он самый - Козловский только один!
- Тетя Миля, вы не представляете что тогда в клубе было! - радостно включаюсь я. -Концерт был шефский и со всех застав понавезли солдат. Не каждый же день поет настоящий Народный артист! - с энтузиазмом продолжаю я.
(Я замечаю, что папа с позеленевшим лицом пытается меня прервать, но мой язык уже ничем не остановишь!)
- И вот. Он много пел и все дружно хлопали. А после концерта папа подходит к какому-то солдату и спрашивает:
- Ну как, концерт, понравился?
- Тю! Та чого там особенного - тоже мне - пэвэць! Вые, як сука!

Все молчат и никому, почему-то, не смешно.
- Лева, - голос тети Мили звучит как скорбный колокол. - Почему такие глупости вы рассказываете дома при ребенке?
- Тетя Миля, - влезаю я. - Это вовсе не глупости. Это самая настоящая быль! Вы, наверное, думаете, что слово "сука" ругательное? Вовсе нет - это просто ПЁС женского рода! А многие это не понимают!
- Лишь бы ты понимала! - железным голосом чеканит тетя Миля.
Ну вот! Я ведь хотела как лучше, а только все испортила!

- Все, хватит, - говорю себе. Начинаю новую жизнь: никакой пустой болтовни - каждое слово на вес золота! - решаю я. И тут же думаю: А вес золота - это сколько? У нас дома золота нет и поэтому я даже не представляю сколько может весить даже самый малюпусенький кусочек!


*****
- Ну, - спрашивает папа. - Как тебе понравился фестиваль?
Вот так вопрос! Какой может быть фестиваль сидя на даче? Конечно, было что-то интересное, но это совсем непохоже на тот бурный праздник, который я представляла себе еще в Сухуми.
Но так бы я сказала раньше, а теперь каждое мое слово взвешено и проверено!
- Понравился, - неуверенно говорю я, и одним глазком зыркаю в сторону тети Мили - слышит она или нет. - И на даче мне понравилось. Завтра, например, мы показываем спектакль "Теремок".
- Интересно, интересно, - кивает головой папа. Но с таким же успехом он мог бы сказать "неинетересно, неинтересно". Голос неживой, замороженный и спрашивает он просто так, чтобы что-то сказать.
- Я играю лягушку, а Лялька - лису.
- Интересно, интересно, - все так же бесцветно говорит папа. - Может быть, придем посмотреть,- и вдруг "просыпается":
- Так ты говоришь "Теремок"? И ты там жаба?
- Не жаба, а лягушка, - обиженно поправляю я и с достоинством добавляю: - Очень неприятная роль, но кто-то же должен и лягушку играть!
Какая у меня, все же, правильная "новая жизнь"!

Генеральную репетицию "Теремка" невозможно начать - один артист опаздывает, другой исчез непонятно куда, и его роль читает наша режиссер-библиотекарь, а у "злого деда" сел голос. Настоящий балаган!
Вредина-Лялька назвала репетицию генеральской, но я ее даже не стала поправлять - что можно объяснить человеку, далекому от театра!
"Злого и доброго деда" играют Вадим и Петька. В Петьку я когда-то была безнадежно влюблена. Правда, это длилось совсем недолго - минут пять или десять. Когда я его впервые увидела, у меня аж дух захватило - он выглядел совсем как взрослый, в костюме с галстуком! Я думала, что вот сейчас, сию минуточку, умру от нахлынувшей горячей волны!
Он подошел тогда к нам с Тамаркой и сказал ей "привет". На меня, конечно, "ноль внимания, фунт презрения". Я этому совсем и не удивилась - она, действительно, красивая и косы у нее длиннющие. Но так сильно я в него влюбилась, что даже расстроилась!
А Тамара, скорчив недовольную гримаску, ему отвечает:
- Привет, привет. Ходишь, как павлин ряженый. Лучше бы свои двойки исправил!
Неужели он двоечник? И тут же я почувствовала, что уж не так в него и влюблена! И от радости, что горячая волна исчезла, пару раз хихикнула.
- Чего ржешь? - это уже Петька обращается ко мне.
- Да так, - загадочно говорю я. - Удивляюсь, как быстро у человека может измениться точка зрения на происходящее! (Слова эти вовсе не мои - я их где-то слышала).
Он опять смотрит на меня - и вроде бы даже с интересом. А я уже его почти что разлюбила - разве что капелька осталась!

Вот этот самый двоечник-Петька, который у нас в "Теремке" играет злого деда и охрип!
- Это твоя бабушка умерла? Прими мои соболезнования! - серьезно сипит Петька.
- Спасибо. - Я уже знаю, что именно ТАК нужно отвечать.
(Нет, наверное что-то Тамарка напутала - на двоечника он непохож!)
- А выступать дрейфишь? - миролюбиво хрипит Петька.
- Конечно! - чуть не сказала я. Но с сегодняшнего дня я взвешиваю каждое свое слово и поэтому небрежно отвечаю:
- А чего бояться? Это кто впервые на сцену выходит пусть боится, а я уже столько раз выступала, что для меня это чепуха на постном масле!
И для большей убедительности, сплевываю сквозь зубы.
А ведь не вру! У папы в клубе часто ставят разные спектакли и вся наша семья там участвует. Совсем недавно нужен был по пьесе мальчик, но никого подходящего не нашлось. Тогда кое-что поменяли в тексте - и нате вам! Получился не брат, а сестра! В своем красном фланелевом халате я выходила на сцену и серьезно говорила: - Сядь заниматься!
И кому говорила? Смех да и только! Да своему настоящему брату!
А наша мама по пьесе какого-то шпиона задержала, и так схватила бутафорский пистолет, что ему можно было не бояться - она бы в него из этой хлопушки, ни за что на свете, не попала! Но потом у шпиона, от страха, в самый неподходящий момент, слетел парик. Весь зал так хохотал, что я боялась, что нам на голову свалится люстра.

Все участники "Теремка" залезают в фанерный домик и время от времени, как и положено по пьесе, высовываются в окошко и выкрикивают слова своей роли.
Смотреть "Теремок" пришла вся моя семья и я одним глазком наблюдаю за ними из фанерной щели.

Когда я-лягушка запричитала: Он лежит - не шевелится.
Мы погнались за лисицей
И оставили его
На дороге одного.
Еле дышит он, бедняжка,
Бьет крылом и стонет тяжко,
то увидела, как тетя Полина заерзала на своем стуле и полезла за платком.
А Гаяне Гаспарян, которая играет мышку, к концу спектакля, хватает лисий хвост, чуть ли не всем телом вылезает из окна и пропевает с сильным армянским акцентом:
"Хвост надэну я на щею, будэт мнэ зымой теплеэ, в стужю лутую, в мароз, я обкутаю свой нос".
И она демонстрирует как она "обкутает" свой нос.
Хвост не выдерживает такого издевательства и прямо на глазах почтенной публики начинает линять! Меховые ворсинки отваливаются целыми пластами и плавно падают на пол.
- Вуймэ, Гаянэ! - истошно кричит мышкина мама, - что ти, своличь, наделаль с моим воротником?
А через секунду понимает, что воротник уже не вернуть, и проникновенно говорит, обращаясь к зрителям:
- И какие же у нас прэкрасные дети!

Всем участникам спектакля вручают "памятные призы" - тетрадки, карандаши, ластики, ручки. Мне достался чудесный блокнот-алфавит - давняя моя мечта! Темно-синяя обложка с выбитыми на ней золотыми буквами : БЛОК (на остальные буквы, наверное, просто не хватило места). И такие в нем гладкие странички, что сразу хочется схватить ручку и что-нибудь написать!
У меня уже есть два маленьких блокнота - в одном записываю фамилии артистов кино, а в другом - просмотренные фильмы. Я очень долго никому не рассказывала о блокнотиках, наверное целый месяц держала в секрете, а потом не выдержала и выболтала своей подруге Наташке. Она посмотрела на меня как на чумную и так сочувственно, ласковым голосом, спрашивает:
- А зачем это тебе?
(Мол, совсем с катушек ты съехала!)
А что ей ответить? Ну не знаю зачем - захотелось! Записывать люблю!
А потом мы гуляли с девчонками и она мне говорит: - Ой, а ты, случайно, не помнишь, как фамилия того артиста? А я в ответ пожала плечами, вроде бы не знаю, а сама распрекрасно знала о ком она спрашивала!
С того времени я никому уже блокнотики не показывала, кроме Тамары, конечно.

В новый, третий блокнот я впишу красивые непонятные слова. У тети Мили есть особый словарь - иностранных слов, я его читаю, когда делать нечего.
Вот там иногда встречаются такие, как будто составленные из музыкальных звуков.

*****

- Ну, что? - спрашивает Тамара. - Вещи собираете?
- Собираем, рано утром уезжаем - грущу я.
- А писать письма мне будешь? Лично я, обязательно буду тебе писать!
- А я буду тебе отвечать.
А сама думаю: - Интересно, а какие письма будет она писать? Как-то я видела ее письмо: "Утром встала, причесалась, съела кашу и пошла в школу. В школе ничего интересного не было. Потом я сделала уроки и пошла спать...." Неужели такие?
- Знаешь что,- заговорщически говорит Тамара и переходит на шепот. - Давай обменяемся подарками и тогда никогда друг друга не забудем.
Никогда - это здорово! Это значит на всю жизнь!
- Молодец! - восхищаюсь я, - как ты здорово придумала!
Я тащу все свои сокровища - все три блокнота, авторучку с красными чернилами, книжки, подаренные Дорой Михайловной, вышитого на тряпочке котенка, коробочку от монпасье с яркой картинкой Микки-Мауса (тете Полине кто-то подарил на работе), кучу значков, капроновые ленточки. Все это я раскладываю на скамейке, встаю в наполеоновской позе и царственно машу рукой:
- Выбирай!
- Это все? - спрашивает Тамара, - больше у тебя ничего нет? А то я вас, евреев, знаю, - игриво грозит она мне пальчиком.
- А что ты знаешь? - и чувствую как мое сердце забилось, как включенный мотор - с бешеной скоростью.
- Ну-ну, я пошутила, - снисходительно улыбается Тамара.
Она долго разглядывает коробочку из-под монпасье.
- Такой я еще не видела, - бормочет она, но кладет ее назад.
Когда ее рука потянулась за блокнотиками, я похолодела. Больше всего я боялась, что она выберет самый новый, с иностранными словами. Я только начала туда вписывать слова и очень было бы жалко с ним расставаться.
На мое счастья, она выбирает блокнот с артистами, две капроновых ленточки и набор цветных карандашей. 
- Вот, - беру этот, на добрую память! Принесу в школу - то-то все удивятся!
- А чему тут удивляться? - не понимаю я. - Обыкновенные разные артисты.
- А тебе, - торжественно говорит Тамара, - Я приготовила сюрприз и обещай, что откроешь его только в поезде!
И она вручает мне завернутый в бумагу сверточек.
- Торжественно клянусь!
Обнявшись на прощание, мы расстаемся.

*****

Почти все вещи собраны и на утро уже заказано такси.
"Как аргонавты в старину,
Родной покинув дом,
Плывем, тум-тум,
Бредем, тум-тум,
За Золотым Руном." -
вспоминаю симпатичную песенку, вычитанную из толстого тома Джека Лондона. Попыталась почитать сами рассказы, но там все про снег и холод! На первой же странице замерзла.
- Неправильно говоришь, - поправляет мою песенку брат. - Нет там слова "бредем".
- А тебе жалко, если я говорю "бредем"?
- При чем тут жалко или не жалко? Если ты цитируешь, то не перевирай!
- Ладно уж, не приставай, просто мне так больше нравится.

Настроения нет никакого, я ненавижу отъезды-переезды - только-только привыкнешь к чему-то и опять уезжать!
Тетя Миля помогает закрыть чемодан и натыкается на мой новый блокнот.
- А это что? - спрашивает она листая странички.
- А это что? - повторяет она уже таким голосом, как будто сейчас закричит "Всем постам внимание! Потоп!"
- Это мой блокнот с красивыми словами.
- Господи! - в ужасе говорит тетя Миля и нервно листает странички. - А что это такое - "гонорис кауза"?
- Выражение, прибавляемое к ученой степени, - без запиночки выговариваю я.
- А разве "дезабилье" - это такое уж красивое слово? Ты представляешь что оно означает?
- Слово "дезабилье" означает женское нижнее белье, - полным ответом, как от нас требуют в школе, чеканю я.
- "Маркшейдер"?
- Горный инженер.
- Ну вот, - вдруг удовлетворенно произносит тетя Миля, (почти как "эврика"!) - И что же это такое - "целибат"? - и выжидающе смотрит на меня.
- Это "обед неженатых людей". Там так и написано - "обед безбрачных". - уверенно говорю я.
- Обед? - переспрашивает тетя Миля. - Неженатых? Ну что ж, уж лучше так. - добавляет она больше для себя, чем для меня. - И зачем тебе нужны все эти иностранные слова?
Оп-па! И она туда же!
- Я не знаю зачем, но мне интересно - безнадежно говорю я. - Я, например знаю, что короля Непала зовут Махендра Бир Бикрам Шах Дева. Мне просто все это интересно.
Пожав плечами, и не обронив больше ни единого слова, тетя кладет блокнот в чемодан с моими вещами.

Вечером, когда я уже почти сплю, слышу как тетя Миля говорит маме:
- Соня, нужно следить за развитием ребенка. Ее может занести в опасное русло! Ты же понимаешь, какие сейчас непростые времена.
- Ох, Миля, времена всегда непростые. Учится она хорошо, да еще в двух школах. Откуда у нее время на "опасное русло"!

А в поезде я первым делом разворачиваю Тамарин подарок.
Знакомая стеклянная баночка - я видела такую у Тамариной мамы. На верхней крышке ободранная картинка с длинноволосой красавицей и надпись: "Метаморфоза" и чуть ниже - "крем для лица". Крем мне, предположим, не нужен, но там наверное что-то другое? Осторожно открываю крышечку и вижу, что вместо крема, на донышке поблескивают несколько разноцветных монпансьешек.
Протягиваю коробочку брату и хвастаюсь:
- Вова, смотри что у меня есть! Хочешь попробовать?
- А это у тебя откуда? - спрашивает Вова и берет красную конфетку. - Фу, где ты взяла эту гадость? Это же нельзя есть - как будто во рту что-то косметическое! Этим ведь и отравиться можно! - и демонстративно бежит в туалет.
Наверное, он это нарочно мне говорит, чтобы все конфеты ему достались! Осторожно беру желтенькую монпасьешку, облизываю ее и чувствую отвратительный привкус крема. Он прав - это несъедобно!

Почему-то по щеке ползет слеза. Вытираю ее тыльной стороной ладони и на минуту замираю. Потом аккуратно закрываю коробочку, заворачиваю в ту же бумагу и старательно забрасываю ее наверх, за чемодан, в самый дальний багажный угол.
Капельки мелкого дождя оседают на вагонном стекле и пейзаж за окном расплывается в серой пелене.
Я сижу у окна, осторожно сглатываю слезы, стараясь не сильно хлюпать носом, и под монотонный стук колес думаю, что, наверное, Тамаре письма я не напишу. Никогда.