Разговор с отражением

Хлопнула дверь…. Я стояла, тяжело отдуваясь и сжимая в руке ремень, в ушах всё ещё звенел крик дочери, когда на неё замахнулись: «Я беременна, больше ты никогда не ударишь меня, ясно!» — и Даша выскочила из квартиры…

Дарья, так я назвала её в тот светлый день, когда впервые прижала трогательное детское тельце к тяжело стучащему после родовых потуг сердцу, ведь для меня это был подарок от любимого человека. Кто же мог подумать тогда, что как только он узнал, что родилась девочка, навсегда, без объяснений покинул наш дом. Да, вот теперь та хрупкая малышка выросла…

Мало, мало я её, оказывается, учила…. Шестнадцать лет, беременна… сердце болезненно сжалось. Что, что сделала не так, как не доглядела, когда разорвалась связь между нами?
Устало пошаркала тапочками в комнату, остановилась перед трюмо и тупо уставилась в сверкающую зеркальную поверхность, в ответ мне ухмыльнулось бледное отражение: перекошенное от злобы лицо, всклоченные волосы, местами уже начинавшие седеть, воспалённые глаза, вокруг которых притаились лёгкие морщинки…

— Что? — вдруг ехидно поинтересовалось оно. — Снова осталась одна? Твои поиски не увенчались успехом, а теперь ещё и дочь потеряла?

Я вздрогнула, как давно это началось…
 Дашка тогда была совсем маленькая. Помню, однажды она спросила меня:

— Мамочка, а папа скоро вернётся?

Я удивленно посмотрела на нее и ревниво уточнила:

— Даш, а разве тебе мамы мало? Нам ведь хорошо вдвоем.

— Хорошо, — согласилась дочка, помолчала и добавила, — но я хочу еще и папу, чтобы как у всех было.

— Как у всех не получится, — хмуро улыбнулась я, привычно протянула руку, чтобы потрепать её по макушке, но дочка внезапно отпрыгнула и заканючила:

— Хочу папу! Хочу па-а-а- пу!!!

— Перестань, — пыталась я урезонить её, но она надрывалась все громче и громче, краснея от натуги. Вот тогда я и ударила её в первый раз. Сорвала хлястик с халата и слегка (так мне казалось) стукнула дочь по спине. Она не заплакала, а только замолчала и уставилась потемневшими глазами прямо на меня, словно пытаясь прожечь во мне дыру.

Сколько раз потом, когда я раз за разом пыталась привести в наш дом нового папу, я ловила на себе этот взгляд.

Вот так я и металась по жизни, разрываясь между работой, поисками папы для дочери и домашними делами…

— А Даша оставалась для тебя на последнем месте, — больно укололо отражение.

— Неправда, — я слабо попыталась оправдаться, — всё это делалось только ради неё, чтобы она ни в чём не нуждалась, чтобы у неё было, как у всех, ну, или почти как у всех.

— Да, в поисках отца для дочери ты преуспела, он уверенно поселился в вашем доме, — и отражение кивнуло на ремешок, зажатый у меня в руке.
Спорить не имело смысла, это была правда. Когда очередной «папочка» пропадал из виду, тонкий, юркий ремешок опускался на спину дочери, а я «в сердцах» кричала: «Вот тебе папа, вот, нравится?»

Став постарше, Даша стала просто уходить из дома. Последнее время она пропадала всё чаще и чаще, пока сегодня я не попыталась остановить её, используя старого «друга».
И вот, совершенно одна, оказалась здесь, перед зеркалом, нет, перед собой, перед своей обнажённой душой, и она не собиралась жалеть и щадить меня:

— Это ты во всём виновата, это ты предала дочь, это ты довела её до отчаяния, — отражение старалось побольнее ранить меня, бросая в меня одно за другим тяжёлые обвинения. — Ты всё пыталась учить её, а надо было начинать с себя. Попробуй, может ещё не поздно? — взывало, нет, требовало отражение.
Я закусила губу и наотмашь огрела себя узкой кожаной полоской, на ноге вздулся рубец, но это меня не остановило.

Ремень взлетал и резко падал куда попало, он кусал бёдра, обжигал спину, но с каждым ударом всё сильнее кровоточила рана в материнском сердце. Сжимаясь, оно укоряло, оно упрекало, оно казнило…. Только, разве могла физическая боль искупить вину и заглушить то отчаяние, что переполняло его.

— Мало, мало, — упрямо твердила я, — убить тебя мало за всё, что ты натворила.
Казалось, боль затопила всё пространство вокруг, как вдруг она утихла, кто-то закрыл меня своим телом, не раздумывая, бросившись под хлёсткий удар.

— Нет, не надо! Не надо-о-о!!! — и моя девочка, крепко прижалась ко мне.

— Дочка! Доченька… — ремень выпал из моих рук и утомлённо свернулся у ног. Обнявшись, мы опустились на пол и стали что-то шептать, плача, и пытаясь впервые за долгое время, понять и простить совершённые нами ошибки. Моя душа снова наполнилась тем величайшим прикосновением к счастью, как и в день её рождения.

Без устали стучали часы на стене, а мы всё не могли наговориться, всё не могли оторваться друг от друга.
Внезапно дочь горячо продышала мне в ухо:

— Мам, он сегодня отказался от ребенка. Ты заставишь меня сделать аборт?
Я почувствовала, как она напряглась и, словно воробушек на морозе, сжалась в моих объятиях.

— Ш-ш-ш… что придумала, глупенькая — я привычно потрепала её по макушке и бережно положила взлохмаченную голову к себе на колени. — Ничего, ничего, всё будет хорошо, мы справимся…

Она успокоено улыбнулась и засопела, погружаясь в сон. Отражение в зеркале склонилось над самым дорогим для него созданием и замерло в умиротворении.
А я, сидя на полу, гладила Дашины волосы и, потихоньку баюкая свою девочку, напевала нашу семейную колыбельную:

Доча, дочка, доченька
Кнопочкою носик.
От тебя пусть ноченька
Грусть-печаль уносит.
Радости земные я тебе открою,
От беды, не думая, я собой закрою.

 А за окном начинался новый день…