Город Медленных Снов

«Самое интересное в этом мире – созерцание мира».
Вроде какой-то древний мудрец...
Наверняка: простите, забыл – их там было, как собак нерезаных…

Откинув в сторону люк, я выглянул из шахты. Не безопасности ради, а скорее подчиняясь каким-то полузабытым инстинктам человеческого самосохранения, что уже давно были лишними в моём нынешнем пребывании, но всё равно, иногда – явно или не явно, толкались высунутым языком.
Как и ожидалось, едва затеплившийся рассвет проявил совсем недалеко никуда не убежавшие за ночь деревья и кусты, являвшие из себя всего несколько часов назад для едва передвигающего ноги вусмерть пьяного мужчины жутких монстров из болезненных снов детства, а сейчас родные и привычные, с которыми я предпочитаю здороваться и справляться о делах, нежели с кем-то ещё.
Вниз по склону улыбалось полукругом залива зеркальное предутреннее море, наверх, как обычно, постепенно поднимающаяся крутизна взгорья старых скал. Чайки нагло спали. Море сочилось насыщенным ароматом свежегниющей выброшенной после ночного шторма тины.
Подтянув правой рукой сквозь узкую шахту чехол с гитарой, я осторожно выбрался на поверхность, машинально поочерёдно вытерев о ткань сизых штанов ладони.
Шахта чёрным бездонным провалам ухала вниз; видны были лишь несколько ближайших скоб.
Это мой дом. Спальня. Убежище. Нет освещения, да и ладно. Главное, возвращаясь, крепко цепляться за скобы, спускаясь, а на дне – везде и всё – кроватка.
Задвинув обратно носком ботинка на место люк, я некоторое время просто постоял на месте, собираясь с мыслями, молча созерцая утреннее море.
Слева от меня курчавились нагромождения переплетённых между собой зарослей кустов акаций, на первый взгляд – абсолютно непроходимых. Но это на первый взгляд непосвящённого. А вот справа начиналось разбитое узкое шоссе, ведущее вдоль побережья вглубь Медленных Снов – я живу на окраине.
Можно, конечно, предпринять прогулку сквозь заросли (мне известна хорошая тропинка) и выйти метров через пятьсот к заброшенному порту и нефтяному терминалу; но делать там, по особому нечего. Разве что сбегать за какими-нибудь никому не нужными железяками? Или залезть с риском для жизни в один из ржавых остовов кораблей, поискать всякую рухлядь там. Чего-то не тянуло.
А вот пройтись по шоссе, являвшимся главным проспектом нашего города, – идея явно подкупала своей новизной. Это я так шучу сам с собою, не обращайте внимания: тороплю неторопливое время.
И я сделал первый шаг, привычно хрустнув подошвой о мелкие камешки.
Слева – спуск  к морю. Пологий и каменистый. Едва заметные ямки воздуховодов жилищ. Справа – развалины заборов, построек и давно нестриженные заросли, всего вперемежку.
Иду по шоссе.
Шла Маша по шоссе и сосала сушку.
Главное – смотреть под ноги и не провалиться к кому-нибудь в гости. Хотя для меня это и маловероятно – все люки Медленных Снов по побережью мне давно известны и вписаны в пьяные восьмёрки возвращений до люка. Полтора года уже здесь обретаюсь, как никак – запомнил.
Первый Закон Медленных Снов – спи и не мешай другим.
Первое Правило Медленных Снов – не жалуйся на сон, так как он – твой.
Первым, кто повстречался мне на моём пути, был балагур и весельчак Петя-Протуберанец, шумно справляющий как раз по случаю малую нужду прямо у своего люка. На десятки метров вокруг Пети волнами выдоха распространялся естественный утренний выхлоп перегара, имевший (мне иногда казалось у Пети) особую плотность, которую при желании и соответствующей тренировке можно было бы осязать физически ладонями.
– Агщь-ля! – прочистил радостно горло Протуберанец, подпрыгнул, встряхиваясь, и молниеносно (как он умудряется не прищемить при этом своё достоинство – вот загадка!..) со звоном застегнулся. – Святые Сны святых отцов, хщля! Вы у-услы-ышали – мои-и молитвы! Энди! Твоюматьгитарист-а! Ка-ак вовремя, дорогой дру-угх… Займи до получки двадцатку на пи-иво… о?
– Привет, Протуберанец.
До получки – значит навсегда.
– Привет-привет, Энди! Ну, выручишь друга ведь, не дашь помереть в муках гипертонической жажды? Я слышал – ты имел вчера бешеный успех и сорвал куш? Поздравляю, дорогой ты мой!
Да уж, куш – три червонца за четыре часа горлодёра. Пальцы от струн в волдырях.
Я остановился и разглядывал Петю. Он был высок, но сутул, с редкими свалявшимися после сна серыми патлами, отвисшим пузом и ввёрнутыми внутрь коленками, от чего при каждом шаге Петя «искал иксы». Он и стоял, как бы изображая ногами букву икс, завернув друг к другу носки растоптанных облезлых туфель. Никто и не скажет – кем он был когда-то. Да и дела до этого нет никому – каждый в своём сне.
Он с надеждой и с наигранной широкой улыбкой щербатых зубов смотрел на меня, распространяя убийственный перегар короткими верхними толчками одышки. Но в глубине его заплывших мутных больных глазах я видел едва сдерживаемый страх.
А ведь действительно может помереть – подумал я вдруг.
– Где же ты вчера так нализался, Протуберанец? – спросил я, доставая из кармана рубашки смятые старые купюры – глаза Пети вспыхнули отчаянной радостью, дыхание резко успокоилось, а плечи, напряжённые и сжатые, потекли расслабленно вниз.
– Так я вчера Гоги-Маленькому помог сарай на Революционной разгрохать на дрова. Вот он баночку и открыл.
Всё ясно – Пете же по хрену, чем глаза заливать, а Гоги умудряется делать брагу из чего угодно, не брезгуя ничем. К примеру – для крепости он добавляет старый высохший в камень помёт чаек, с риском для жизни соскабливая его со скал. Но Гоги ловкий, пока не срывался. Кстати, он пока единственный, кто пришёл в Медленные Сны с семьёю – женой, любовницей, другом любовницы и четырьмя детьми-дошколятами. Промышляет изготовлением жуткого пойла, что не то, что пить – видеть противно! Но Пете по барабану, ему со всего весело.
Дальше мы пошли вместе – Петя, осчастливленный двадцаткой на пиво, гундося припев из одноимённой песни, «искал иксы» по пути в ларёк Кобры Кребс, а мне было всё равно – не в заросли же лезть.
Кобра Кребс махала куцей метлой вокруг своего ларька, изображая уборку территории. Завидев нас, она отточенным быстрым взмахом закинула в щель под ларьком метлу и сама метнулась внутрь.
Вообще-то Кобра Кребс видом из себя маленькая, щупленькая и совершенно безобидная девушка с огромными доверчивыми глазами за выпуклыми линзами очков в старомодной роговой оправе. (За что и получила своё прозвище). Из ларька она почти не выходит – поговаривали, что в прошлой жизни её то ли похитили, то ли ограбили, а то ещё чего похуже, но вот теперь страх и недоверие к кому бы то ни было – её твёрдая жизненная позиция. Признаюсь, по первому времени пребывания в Медленных Снах я пытался завести с ней роман, но быстро понял полную бесперспективность сего действия. Реально мне иногда казалось, что Кобра Кребс тайно желает насилия по отношению к себе, а я так не могу. Вообще-то в Медленных Снах преступности нет в принципе, не считая, конечно, торговли просроченными продуктами и самогоноварения. Но у каждого, повторюсь – свой сон. Даже если это кошмар из прошлого.
Кобра Кребс настороженно смотрела на наше приближение из маленького отверстия в куске фанеры, диаметром как раз для пивной посуды. Всё остальное пространство застеклённого фасада ларька было заставлено пустыми пивными бутылками с выцветшими этикетками.
Очки Кобры Кребс тускло поблёскивали из сумрака ларька.
– Доброго утречка вам! – бархатным баритоном выдохнул Петя, наклоняясь к отверстию. Кобра Кребс отпрянула, скривившись, но не от страха, а от волны Петиного перегара, что по своим убийственным свойствам – знаю точно – приближался к фосгену. Но у продавщицы собственный кошмар был на столько кошмарнее любого отравляющего боевого вещества, что она даже толком не закашлялась, а так – рыгнула лишь глухо в ответ Пете откуда-то из сумеречного ларёчного нутра.
– Пивасика бы… – это Петя уже совал в дырку смятые в трубочку купюры.
– Двадцать рублей! – подала голос Кобра Кребс (голос был тоненьким и нежным). – Позапрошлогоднее будешь?
– Давай, милая. Агась…
Петя выудил из лунки пузырёк, ловко откупорил его глазом и благоговейно, держа двумя пальцами у горлышка, поднёс к мясистому носу. Из горлышка прямо Пете в ноздри шибанула светлорыжая пена – пиво-то давно перекисшее, а бутылку встряхнул.
Протуберанец среагировал мигом, перехватив пену толстыми сизыми губами. Затем запрокинул бутылку вверх донышком и молниеносно всосал лекарственное содержимое в себя.
Я всегда поражался такому умению Протуберанца – моих скудных воспоминаний из далёкого студенчества хватало, чтобы понимать: разница в давлении, производимая внутренностями Пети, должна была, как минимум, разорвать бутылку в мелкую крошку! Однако пузырёк из тёмно-коричневого стекла остался невредим и Петя, медленно и благолепно, опустил его, опустошённого, вниз. Он прикрыл глаза, детская улыбка озарило его серое лицо.
Тут я и оставил Петю, счастливого и расслабленного. Мне в спину неслись раскатистые рулады – то Протуберанец медленно стравливал сквозь зубы лишнее пивное давление…
Рассветало. С моря потянуло слабым бризом, водное зеркало зарябило. В кустах какая-то птаха тихонько пилила своё одиночество железкой по стеклу. Не удивлюсь, что это кто-то видит сон про канареек.
Я шёл вперёд не особо разгоняясь, но и не тормозя, лишь иногда поправляя инструмент на плече.
Дорога сделала поворот, и я увидел старый «сороковой» «Москвич», которого толкали высокий и худой мужик с лицом Пастернака и мальчик лет двенадцати, щуплый и костлявый, как его отец. За рулём, сутулясь, сидела прилизанная и злая мымра.
Все трое мне были незнакомы.
Увидев меня, Пастернак остановился и с облегчением утёр лоб рукавом. Мымра скривилась ещё больше, мальчишка уселся на задний бампер, за багажником теперь торчала только его макушка.
Я же, не снижая темпа, приближался к ним, бесстрастно их разглядывая.
Пастернак сделал ко мне решительный шаг, поднимая руку в солнечном приветствии. И в этом была его несомненная ошибка – в Медленных Снах никто и никогда не видел Солнца из-за постоянной низкой малоподвижной хмари серо-голубых тонов. Потому и жест мужчины выдавал в них новеньких.
– Здравствуйте! – сказал Пастернак каким-то низким утробным голосом, как будто хотел рыгнуть, да застряло. – Вот у нас… Заправка здесь… Далеко?
Я остановился перед капотом видавшего виды «Москвича» выцветшего серо-оранжевого цвета и, которому, было совершенно очевидно, предстояло сгнить прямо на этом месте. Кивнул на приветствие.
– Добро пожаловать в Медленные Сны. Располагайтесь, где придётся, ищите свободный люк.
– Свободный?.. – Пастернак с Мымрой тревожно переглянулись. На лице мужчины облегчение и надежда сменились на недоумение, в глубине чуть навыкате глаз зародилась волна паники. Неврастеник, так и думал, ладно.
– Что вы нам здесь! – злобно начала Мымра.
– Машину бросайте, она вам больше не понадобится, да у нас никто и не ездит на автомобилях. В Медленных Снах заправки просто не предусмотрены. Забирайте, что сможете унести и ищите свободный люк.
Я уходил, не оборачиваясь, и так зная, что творится сейчас у меня за спиной – сам когда-то пережил этот шок, попав впервые в Медленные Сны. Каждый его переживает, попадая сюда. По-разному, конечно, но волей неволей и каждый в отдельности приспосабливается к здешним обстоятельствам, привыкает и меняется. И изменить это никто не в силах.
Хотя я представляю, что этой троице будет, пожалуй, посложнее – муж-неврастеник, вечная жертва, подкаблучник и моралист, страдающий из-за нереализованного творческого начала, стерва, привыкшая повелевать, давить на горло, сука и дрянь, да ребёнок, только вступающий в пубертатный возраст.
Детям, конечно, легче всего. Играть можно где угодно.
Медленные Сны – тюрьма? А может – больница?
И то и другое. Но при этом – самое свободное место, куда может занести человека Судьба. Потому что здесь видишь именно свой сон.
– Постойте, товарищ! – позади меня раздались быстрые шаги, запыхавшийся Пастернак схватил меня за рукав. – Хотя бы скажите, что это за посёлок? Мы, видимо ночью, сбились с пути, пропустили поворот на Новороссийск. Отдыхать едем, знаете ли, а тут уже несколько часов ни одной живой души.
Я без эмоций молча смотрел на него. Я не сумасшедший. Не кашляю. Не курю. Видишь, Пастернак? А потому не подвергай сомнению то, что я тебе сейчас скажу.
– Этот город называется Медленные Сны, и не ищите его на карте, потому что никакие карты не покажут дорогу сюда. И, раз вы сюда попали, да ещё не один, а с семьёй, значит, вам всем Судьба уготовила этот покой, испытание, вопрос и на всё ответ одновременно. На сколько вы здесь, не знает никто. Кому-то хватает нескольких месяцев, а кто-то по собственной воле остаётся здесь навсегда.
Пастернак ошарашено выслушал меня, оглянулся на автомобиль, как бы ища опору. Помолчал немного, видимо понимая, что я не намерен насмехаться над ним, да и отвечать на его вопросы, как ему хочется. Затем нервно глубоко вздохнул, пристально оглянулся вокруг. Выдохнул влажный, застоявшийся с ночи воздух, зачем-то поглядел на свои ладони, а потом осторожно спросил, отводя глаза:
– Мы?.. Умерли?..
– Нет. Но и ваша предыдущая жизнь теперь не имеет никакого значения – только нынешний, индивидуальный сон. У каждого – свой. Даже у вашего сына. Кстати, покончить жизнь самоубийством здесь невозможно в принципе, это один из плюсов сна. Так что не обращайте внимания на Мымру, которая не преминет вас этим шантажировать.
– Мымра? Это… А.
– Да. И ещё – если пройдёте по этой дороге метров триста, найдёте люк с облупившейся красно-оранжевой краской. Занимает его Гоги-Маленький с семьёй. У него дети, так что будет компания вашему сыну.
– Я понял! – кричал мне вслед Пастернак. – Это как в фильме «Кин-Дза-Дза»! Да?..
В какой-то степени, Пастернак, в какой-то степени.
Второй Закон Медленных Снов – не сравнивай сны, это бесполезно: любое событие случайно.
Второе Правило Медленных Снов – и твой и чужой сон ценен только тому, кто его видит.
Но чужой сон священен. Так что относись к ним с равным пиететом.
Лёля-Мент сидела на стволе поваленного рододендрона и лущила семечки. Укороченный пять-сорок пять «калаш» лежал на её коленях, прижатый тыльной стороной левой ладошки, с которой Лёля и доставала семечки двумя пальчиками правой.
– Твоюматьэнди! – приветствовала она моё появление.
– Сержантматьнашапривет! – я уселся рядом и, поправив чехол за спиной, выудил из её ладошки семечку.
– Тыришь?! – Лёля-Мент раскосым правым глазом открыла очередное дело о мелком воришничестве.
– Да. – я сплюнул шелуху и потянулся за следующим семечком.
– Арестую!.. Арестован!.. Потом погрызёшь, я тебе всё отдам… М?!
Лёля носит пухлую безразмерную серую форменную милиционерскую куртку с лычками сержанта и значком ГТО второй степени. В правом кармане всегда торчит зимняя армейская трёхпалая рукавица, на ногах у девушки тёмно-красные кожаные сапожки. И всё. А – ну да, «калаш» с двумя рожками в подсумке. В двух других карманах подсумка лежат пепельница (Лёля когда-то курила), пудреница, баллончик (пустой) из-под перцовки, сточенную в ноль алую губную помаду, огрызок карандаша для глаз и шесть-семь флакончиков духов – у каждого на донышке по две-три капли.
Едва завидев нового мужчину в Медленных Снах, она прицеливается единственным, чудом сохранившимся презервативом и грозит. Большинство атакованных пугается и сдаётся без боя. Я же – учёный. Лёля меня любит.
Третий Закон Медленных Снов – Любовь живёт, не выходя за границы твоего сна.
Третье Правило Медленных Снов – возлюбив, не вырывайся, а жди совпадений.
Вообще-то, Лёля – затейница, каких поискать и иногда с ней конкретно весело! Но сегодняшнее утро было настолько оцепеняющим, что даже две горсти маслянистых подсолнечных семечек не смогло бы вывести меня из состояния предтворческого благодушия и расслабленного цинизма.
Лёля-Мент не обиделась.
– Делать не хрен, придётся тебя, насильник, отконвоировать! – Лёля закинула за спину автомат, кстати, я никогда не видел и не слышал, чтобы она в кого-нибудь стрельнула, ссыпала в оттянутый карман куртки недолущенные семечки и нежно приобняла меня за руку. Лёля вообще нежная. Знаю это, как никто другой.
– О, пурпурная роза моего одинокого сердца. О, серебряная Луна моего предутреннего сна. О, рахат-лукум на кончике моего голодного языка. О, эротическое наваждение богомола о медленном танце прекрасной наяды. О, красный полумесяц Лёлиных губ – средоточие мужского вожделения, соблазна и желания!..
С Лёлей я обожаю тренироваться в словесных экзерсисах, построениях и настройках – она тает от такой лести, улыбается и расцветает. У неё, напомню, красные не по форме сафьяновые сапожки и зачем-то бейсбольная бита, болтающаяся на боку, прихваченная через клапан для ремня. Не думаю, что где-то когда-то Лёля была принята на службу, но в Медленных Снах ей хорошо. Её боятся и любят. У неё особый и очень важный для молодой калмычки сон. И очень ответственный. Все это понимают и уважают – в натуре. Дают взятки. Вот сегодня – семечками. Ладно – пошли.
Эх, Лёля-Лёля – вечно тебе со мною не везёт! Из кустов прямо перед нами на шоссе выскочила парочка коз – взрослая и маленькая. Они шарахнулись от нас, как от огня и зацокали прочь, бешено крутя маленькими хвостиками. Лёля вскинула «калаш» и закричала звонким голосом:
– Та-та-та-та-та!!!
Так и думал – патронов у неё не было, а может она вообще не умеет владеть автоматом?
Козочки свернули к морю по открытому склону, Лёля закинула автомат на плечо и ринулась за ними:
– Молочка-а-а-а хочу-у-у!
Ну и ну, такого даже я не ожидал.
У самого берега козочки решили разделиться и бросились в разные стороны, Лёля-Мент заметалась в зигзагах и, добежав до воды, упала на колени. Но она и не думала сдаваться, моя амазонка – быстро поменяв рожок, вытащив новый из подсумка, она передёрнула затвор и, пригнувшись, скачками понеслась за козой, на ходу поливая:
– Та-та-та-та-та-та!!!
Её красивый голос затих вдали. Я мысленно пожелал ей насладиться свежепойманным молоком, слышал, что козье молоко особенно полезно для девичьего здоровья. Пойду-ка я дальше – а то ведь вернувшись с охоты может и заставить, разгорячённая погоней, любить…
Василиса сидела в старом плетёном из рисовой соломки кресле-качалке и читала, улыбаясь, большую и толстую книгу по методу Луи Брайля, лежащую у неё на коленях.
– Энди, чего это там трещит? Белки дерутся?
– Белки не дерутся – любят, – ответил я, усаживаясь рядом с ней на холодный полукруглый валун для посетителей.
– Какая идиома, Энди. – Василиса у нас творец женских романов. Очень образованная особа. Не в себе. И откуда у неё столько книжек под люком? Да всё толстые, солидные, с запахом молока.
– Ты мне споёшь, Энди? – она даже не отрывается от чтения – её чуткие пальцы, мелко дрожа, нервно поглаживают чистые листы.
– А чего хочешь?
– Ещё и спрашиваешь.
– Где-то там, за морем синим…
Это её любимая песня. Пожалуй, никто больше в нашем городе не пребывает в состоянии сна такого безмятежного спокойствия, как Василиса. И при этом никогда не скажешь, что у неё пофигизм нигилиста. Она источает флюиды расслабленно-тихорадостного созерцания мира и себя в нём. Народ к ней тянется и пытается подражать. Многим это идёт на пользу. А вот у меня так никогда не получалось, как ни пытался. Странно, что Василиса даже не пальцем не шевелит, чтобы свалить из Медленных Снов, когда как многие исчезают, имея сон куда беспокойнее. И то, что она абсолютно слепа – не аргумент. Здесь что-то другое… Может, потому что ей здесь действительно по душе.
– Хватит клеиться к гостям столицы, Коля!!! – донеслось истошно-ревниво из кустов в метрах тридцати от нас. Кусты ответили шумным танцем.
– Ах, – мягко и чувственно выдохнула Василиса, закрывая бережно книгу и поднимая на меня свои глубочайшие васильковые глаза. – Энди, хочешь чаю?
Василисин чай – это вообще отдельная песня во сне. Для особой заварки она собирает травки по запаху, одна к одной. Сушит, разложив трепетно на листе серой фанеры. Разливает густой, как кисель, напиток в маленькие фарфоровые кофейные чашки. И безошибочно протягивает чашку на блюдце прямо мне в руки. У неё, как и у многих незрячих, все остальные органы чувств – просто совершенны. Обоняние на столько острое, что как-то ради забавы она рассказала мне, кто и чем себе богат на ужин сегодня. Не у всех удалось потом это проверить (та же Кобра Кребс не очень-то и идёт на контакт), но и Гоги-Маленький действительно варил лобио и пёк лепёшки на скисшей браге, Петя-Протуберанец нашёл куст смоковницы и разорил его, Лёля-Мент получила взятку банкой концентрированных бананов из стратегического запаса Монголии, а отец Викентий в сердцах выпорол младшую дочь за то, что она получила двойку по русскому языку.
– Ты бы проведал Анюту, как она там? – сказала Василиса, принимая из моих рук пустую чашку.
– Хочешь – сходим вместе?
– Не сегодня. Но я жду тебя к вечеру.
– Ладно. – я поцеловал её тонкую вытянутую ко мне ладошку творческого человека, убрал гитару в чехол и пошёл, не оборачиваясь, дальше по побережью.
Потемневшие от времени столы и лавки трактира отца Викентия были прочны и основательны. Как ни тёрли их руки официанток и локти посетителей, не ковыряли вилками и ножами, не разбивали посуду и головы, старое дерево хранило упорную силу.
Сам отец Викентий в неизменной рясе монотонно протирал стаканы и кружки за своей высокой стойкой. Борода его и волосы на голове были аккуратно причёсаны и заплетены во множество косичек, торчащих в разные стороны на манер змей Медузы Горгоны, от чего лицо отца Викентия приобретало лик Тёмного Солнца.
– Однако, здравствуйте, отче! – сказал я громко, входя в трактир и снимая чехол с плеча. – Мир вашему дому и счастия в семейный очаг.
– Глумишься, сукин сын? – тихо и важно-грозно спросил отец Викентий, пристально разглядывая ногти на левой руке; в правой была прихвачена полотенцем литровая, толстого стекла, кружка. – А вот половником по лбу, сын мой?
– Где Анюта? – я, бесцеремонно и не спрашивая разрешения, уселся на лавку и стал медленно и аккуратно расстёгивать чехол, положив его перед собой на стол.
– Опять бесовщину исполнять будешь!? – мощный рык грозного служителя культа потряс стены и мебель трактира.
– Кофе. – последний червонец лёг на тёмное дерево.
– Анна!!! – гулко отозвалось эхом из коридора позади отца Викентия, в который он и выпустил заряд собственного мощноголосия. И добавил гораздо мягче, – Иди, твой гитарный еретик приполз, кофу хочет.
Анюта прекрасна какой-то нереальной прозрачной красотой, присущая исключительно девушкам именно в тот миг, когда из нескладных подростков они превращаются в самые удивительные в мире цветы. Тогда ими можно любоваться столько, сколько выдержат глаза, а, проснувшись – опять любоваться. И нет большего в мире удовольствия, даже не спорьте. У неё мерцающая улыбка Моны Лизы, белая кожа и мягкие медленные руки, которыми она, как в танце, делает все необходимые движения: поправляет чёлку, ставит передо мною чашку с благоухающим кофе, едва прикасается к моему плечу в приветствии старому знакомому. Отец Викентий предупреждающе кряхтит, улыбка Анны становится ещё более загадочнее. Она медленно проводит пальцами по струнам, те откликаются тихим звоном. Анюта смотрит на меня так выразительно, что перехватывает дыхание, и кровь с шумом бьёт в виски. Я уж не знаю, что она нашла во мне, эта маленькая богиня нежности и неги, но эта платоническая любовь – самое важное, что может существовать в мире для меня и моего одиночества. Одиночество она ласково лечит, а мир просто схлопывается в неё без остатка. И тогда я могу чувствовать свои пальцы.
Интересно, что Василиса и Анна смотрят на меня одинаково – проникновенно, бездонными глазами. И не важно, что у одной они слепы от рождения. Обе смотрят душой и сердцем, потому и схожи.
А вот появляется в зале старшая сестра Анны – Кира. Почему-то отец Викентий вообще не обращает внимание на неё, когда как у Киры явная форма идиотии, её умственное развитие осталось на уровне пяти лет. Она, как обычно, радостно выбегает из подсобки, протянув мне руки и вереща, бросается в объятья, пускает слюни, кричит «обнимашки, обнимашки, Энди!» и тискает, что есть сил меня. Потом усаживается мне на колени и залпом выпивает кофе. Анна сидит напротив нас и улыбается. Мне так хорошо.
Четвёртый закон Медленных Снов – единственная валюта здесь – твоё удовольствие.
Четвёртое правило Медленных Снов – ты можешь в любой момент прекратить этот сон, но не можешь проснуться сам.
Отсюда следствие – терпение не имеет никакой ценности, его просто нет, так как нечего здесь терпеть. Жди или ищи того, кто захочет тебя разбудить. И кого ты сам захочешь вернуть в миры обычных людей. А можешь ни ждать и не искать. Ведь здесь ты свободен.
Свобода или кандалы из железа и чужого мнения – только твоё личное дело. Хочешь, носи цепи, хочешь – выброси. На то и существует Чистилище… Медленные Сны.
Анна смотрит на меня, я на неё. Кира ворошит мне волосы пальцами, чего-то бормоча, медленно раскачиваясь и иногда хихикая. Отец Викентий разговаривает с Гоги-Маленьким и Пастернаком – они только что вошли в трактир и обсуждают цены на кефаль. Их дети шумной стайкой галдят на улице. Лёля-Мент заскочила на минутку, хлопнула стакан молока, погрозила мне ревниво пальчиком и убежала на службу. Петю-Протуберанца привели под ручки Василиса и Мымра – Петя опять вдребезги пьян и расслаблен. Его усаживают за столик, он немедленно роняет голову на руки и отключается. Василиса и Мымра говорят о раннем творчестве Сальери и о тайном влиянии итальянцев на русский менталитет. Кира подпрыгивает и убегает с кличами на кухню – её позвала мама. Анюта протягивает мне через стол руки, и я целую её ладони. А потом беру гитару и негромко начинаю концерт.
Хороший день.


Эрнест Катаев - eryk@inbox.ru