Хождение по мукам - 1

В середине мая 2000г, накануне своего 55-летия, после длительного, почти 10-летнего интервала мне захотелось увидеть город своего детства.
Трудно сказать – почему, просто – порыв...
     И я нашла турагенство по Крыму, и купила ваучер в гостиницу с одноместным размещением и 3-х-разовым питанием, совсем недорого, на 2 недели, - часть своего запланированного на июнь  отпуска. От моря гостиница находилась далековато по Евпаторийским меркам, по Московским же сущая ерунда, - три квартала, максимум 15 мин. моим быстрым широким шагом.
Тогда я была полна сил и энергии, а уж вырываясь из Москвы на кислород, - тем более.

 ... Пожалуй, я невольно слукавила, сказав, что порыв мой был совсем случаен.
Нет, не совсем. Так совпало.

      Дело в том, что незадолго до своего окончательного решения ехать, я встретила в нашем парке не слишком близкую, но давнюю знакомую, которая прогуливала своего огромного дога, с трудом удерживая его рывки в стороны, несмотря на собственные внушительные, но весьма пропорциональные габариты.
Она была крайне обрадована нашей встречей.
   ...Наташа, - мать одноклассника моей дочери, рассказала мне много чего интересного о себе, и в том числе о единственном и горячо любимом сыне, который последние лет 5 живёт в Голландии, а сама она, мирно и формально разошедшись с мужем, ждёт вызова из Германии.
Никогда ни о чем подобном не подозревая, я узнала, что она - еврейка по материнской линии, и хочет уехать, чтобы быть поближе к сыну, а там, быть может, и перебраться к нему.

Узнав, что моя дочь последние 3 года постоянно живёт в Германии, и внучке моей совсем недавно исполнился год, она, оторопев, спросила:
 –   А что ты тут, собственно, делаешь?... Самые близкие и любимые у тебя там, а ты сидишь здесь со своим алкашом, делая вид, что не имеешь к этому отношения?! Ни матери, ни отчима уже нет в живых. Ты что - идиотка?!...
Я призналась, что – да. И, оправдываясь, пояснила самоуверенной, пышущей энергией Наташе, что по маме я – русская, и потому мне ничего не светит.
И тогда она просто взорвалась:
 -   Дура! - кричала она на весь парк, - это Израиль не принимает, а в Германии не имеет значения, кто там у тебя! Собирай папины документы – и вперёд!.

     Я была так ошарашена, что замолчала надолго. Ведь и вправду ничего об этом не знала...
 
     И тогда я поняла, что мне необходимо папино разрешение.

...Уехать в Германию мне, помнившую по рассказам родных погибшую в Киеве бабушку, застреленную нацистами на пороге дома, - потому что до Бабьего Яра ей было не добраться?...
Забыть всё, что знаю о Холокосте?...
Зная, что антисемитизм неистребим, а ислам начал тихое вторжение в Европу?...
Всё во мне сопротивлялось этому.
Несмотря на то, что сама родилась в Берлине через 9 дней после окончания войны. Родители, военврачи, дошли да Берлина в составе 2-го Белорусского фронта. И мама не отходила от  операционного стола до самых родов.
А папа, - главный невропатолог этого фронта, присутствовал на опознании трупа Гитлера...
И потом почти 3 года в Потсдаме, рядом с любимой подружкой Бербельхен и домоправительницой фрау Анной, первые мои немецкие слова и фразы, картавость - от бесконечных команд "шрайбен, шрайбен!(пиши!)", когда я малевала карандашом...

Во мне бушевали такие противоречивые мысли и эмоции, что справиться с ними не удавалось.
 
Моя девочка и девочка моей девочки...
Они же наверняка уже сюда не вернутся. И доченьке моей, которой я приносила на подносе еду в комнату, когда ей не хотелось отрываться от занятий, приходится теперь всё делать самой...
Каждое утро она везёт малышку в коляске на автобусную остановку (по расписанию автобус проходит 2 раза в час, минута в минуту), загружает её сама или с помощью водителя в автобус, около получаса они едут до вокзала, оттуда бегом с коляской - к русской няне, и, оставляя ей малышку на 3-4 часа, мчится в университет на семинары и лекции.
Потом -  в обратный путь, и по дороге коляска, кроме упитанной малышенции, утяжеляется купленными по ходу продуктами...
К тому времени, когда моя дочь взбирается с коляской в гору (их съёмная квартира на дальнем конце этого населённого пункта), распаковывает дитя и продукты, с работы появляется любимый муж, и тут уже включается в общие хлопоты.
Она никогда не жалуется на усталость, моя девочка.
Она вообще разучилась жаловаться.
Потому, что всё, что она делает, она делает с любовью и интересом.
И даже успевает общаться со своими подругами - русскими, испанкой, немкой, полячкой, двумя сёстрами - румынками...
Только не расчитывает своих сил, и потому стала часто болеть, всегда на ходу, стараясь не обращать внимания...
И я даю ей советы по телефону... 

      Дашенька давно разочаровалась в Москве и в стране, - не веря, что тут будет когда-нибудь хоть что-то справедливое.
Ради возможности снова поехать в Германию, уже не по "обмену", она отказалась от аспирантуры, закончив филологический факультет МГУ с красным дипломом.
И сказала мне, что не собирается кормить тараканов на кафедре среди аспирантского женского гадюшника.
Я поняла её вполне.
К тому же, мне самой хотелось, чтобы она была свободной от всех нас, включая меня, отдающую себя работе полностью, чтобы не втягиваться в домашний кошмар, усугубившийся присутствием пережившего маму отчима.
      Как я могла не отпустить свою девочку? Которую от всего этого тошнило, хотя скрывала она это очень тщательно.
Добрая и  благодарная, она помнила с детства любовь к ней и отца и "деда"...

А то, что я останусь одна с этими двумя, меня не тревожило, хоть я и не считала себя достаточно сильной, чтобы справиться с ними. Но никогда бы я не позволила своей дочери разделить со мной эту ношу.
Любишь, - значит отпускаешь.
   
     Через полгода она встретила в Германии своего будущего мужа.
На свадьбу к ним я не попала, не успевала обменять загранпаспорт - настолько быстро они решились на брак.
Любуюсь теперь их фотографиями на стене и в альбоме...

     А девочка моя продолжает учиться в университете, - теперь уже для получения степени магистра.
Ей нравится жить по правилам и законам.
Каждая квитанция у неё в гроссбухе.
Каждый фантик и пузырёк в отдельной мусорной таре.
Она в совершенстве владеет немецким и английским, а на русском говорит с дочкой и подругами.
Она не вернётся сюда. А я никогда не увижу, как растёт моя внучка, и не смогу помочь своей дочери?...
 
 ... И вот тогда я  окончательно решила ехать в Евпаторию. Просто, чтобы постоять у папиной могилы.
Не отдавая себе полностью отчёта, что жду Знака.
Но без этого никакие визиты в консульство были для меня невозможны.
 
В середине июня я оказалась в Евпатории.
И первым делом убедилась, что на давно закрытом заброшенном кладбище памятник чёрного гранита стоит до сих пор среди зарослей кустарника и невысоких деревьев.
Ворот давно не было. Просто провал. Но такой светлый под ярким солнцем...
    Путь от конечной трамвайной остановки до входа на кладбище сопровождался моим бредовым речитативом – заклинанием, то шепотом, то вполголоса: только бы памятник был на месте, только бы не снесли, только бы...
Я не обращала внимания на редких прохожих, просто никого не видела..., поднимая голову только для того, чтобы не увидеть над старой выщербленной каменной стеной чего-то другого, чужеродного вместо привычной пустоши, выжженной солнцем.
    Наконец я увидела заросли за ней, - и слабый, не полный ещё, боящийся обмануться выдох облегчения, стал освобождать лёгкие.
Из проёма я увидела чуть покосившийся кусок чёрного гранита и пошла к нему, обливаясь слезами облегчения...
Надпись сохранилась тоже.
   
 ...Чего я только не бормотала тогда своему папе...
И то, что все его трое детей от разных матерей его любят бесконечно, что мы нашли друг друга, что я бесконечно люблю его самого любимого первого сына, и он не знаком пока со второй сестрой, которую я обрела не так давно..., и о его внучке, и о том, что у него правнучка...,  - да разве можно пересказать всё, что говоришь самому любимому, никогда не умиравшему для тебя человеку?
Которого просто очень давно не видел...

    В тот первый раз я ничего не сказала папе о своих возможных планах, не спросила, как он отнесётся к этому.
Нет, это было уже незадолго до отъезда,- в субботу или воскресенье.
Было 27 июня. Дата его ухода...
Вот тогда я всё ему рассказала и спросила. И ждала ответа...
В абсолютном штиле жаркого июня деревья замерли, не шевелилась ни одна ветка.
И вдруг одна из них покачнулась, и мне, не слишком далёкой в последние годы от понимания присутствия в моей жизни чего-то мистического, в этом почудился знак. Но какой именно, определить я не могла. Просто поняла, что услышана.
А в ночь на понедельник, за день до моего отъезда в Москву мне приснился сон.

 ...Мне приснилось, что я нахожусь в каком-то официальном иностранном офисе – то ли в Австрии, то ли в Швейцарии, в окружении деловых, чем-то очень занятых людей, а передо мной  - огромный монитор, на котором друг за другом бегут фамилии латиницей, и этих фамилий очень много, но нашей с папой всё нет и нет, и тревожит то, что по алфавиту наша заглавная буква давно уже прошла, а фамилии всё нет, и от этого мне становится холодно и пусто, хотя я не знаю, что вообще всё это значит.
 
И вдруг, к самому, видимо, концу списка я вижу нашу фамилию.
Строка фамилий останавливает свой бег по монитору.
Ко мне поворачивается невозмутимая офисная дама и говорит:
 -  Всё в порядке. Вы можете ехать в любую страну.
Вы – в списках.

 ...Просыпаясь, я понимаю, что могу идти в консульство.
 
  Папа мне разрешил...

(прод.следует)