Романтика. Ч 3. Дорога. Гл 3. Шахматный турнир

                3. Шахматный турнир

Двадцать седьмого апреля цирк, празднично украшенный, с блеском открылся в городе Чимкенте. Не случилось ни одной накладки ни на манеже, ни в оркестре: гимнасты не срывали трюков, Изатулины не роняли булав, медведи не упрямились, собачки на головах ходили, даже вольтижеры не завалили ни одного сальто и по этому случаю их руководитель не написал в главк кляузу на Кушакова за некондиционные опилки манежа. Музыканты, все до единого, сияли трезвостью либо весьма умеренным похмельем и, позабыв Шантрапановского, хохмили над Аликом: «Наталья Игнатьевна как похорошели! Кто знает – отчего бы вдруг?»

Блистала и администрация: зал полон, в зале порядок, билеты в кассе нарасхват, да еще крокодиловый портфель с Леонидом Семеновичем мотается по предприятиям и учебным заведениям и сбывает, сбывает, сбывает билеты, зарабатывая свои три процента, ибо у кроко... то есть, у Леонида Семеновича, нет гаража. А так – все есть. Тимофей Яковлевич, сам олимпиец, но пришлый, рассаживает в директорской ложе всякого рода олимпийцев местных, ну, а о такой наимельчайшей сошке в цирковом колесе, как Нина, нечего и говорить: она едва не рыдала от счастливого нетерпения выйти во всеоружии красоты и молодости в цирковой парад.

Кстати, об олимпийцах. Гм. Не знаю, как начать... С олимпийцами случилась маленькая экскурсия. Сначала было все ничего: прошлись по территории цирка, восхитились... короче говоря, Аркашина живопись понравилась, потолкались на конюшне, полюбовались на медведей и с близкого расстояния на Киру Старовойтову. Завершилась экскурсия у вагончика директора и здесь сделалась свидетельницей изумительнейшего, дерзновеннейшего образца садово-парковой архитектуры: подступы к дверям вагончика были кокетливо обтыканы полуметровыми полумертвыми саженцами кукурузы. Пока олимпийцы-экскурсанты сконфуженно хихикали и не поднимали друг на дружку глаз, Тимофей Яковлевич изрек веско и кратко:

– Кгм! Лучше, чем георгины! Да.

Но на страницах нашей повести мы уже уподобляли жизнь фортепьянной клавиатуре: черное – белое, белое – черное.

На другое же утро Тимофей Яковлевич, проявив неслыханную расторопность, созвал с квартир большинство артистов и служащих цирка. Недоумевая, расселись те на зрительские места, а директор лично, подчеркиваем – лично (настолько забылся олимпиец!) приволок на манеж стол и поставил на него графин с водой.

– Профсоюзное собрание считаю открытым. Гм. Игнат Флегонтович, зачитайте сообщение.

Заместитель нехотя подшаркал к столу. Откашлялся.

– «Вчера, двадцать седьмого апреля, в одиннадцать часов ночи артист оркестра Шерман Лев Григорьевич и дирижер оркестра Зямочкин Николай Викторович ломились в ресторан «Южный», куда их не пускали по причине позднего времени и нетрезвого состояния».

Игнат Флегонтович перевел дух. На скамьях прошуршал мышиный смешок.

– Не смешно, товарищи! – гаркнул Тимофей Яковлевич. – Игнат Флегонтович, продолжайте. Гм!

– «При этом они вели себя хулигански». Да. Хулигански. «Зямочкин кричал: «хочу супу, дайте супу», а Шерман тыкал в нос швейцару пальцем и пел хриплым голосом: «а если туп, как дерево, родишься баобабом».

Галерка грянула хохотом, Тимофей Яковлевич свекольно побурел.

– Халдей с нас бакшиш вымогал! Трояку за пропуск! – попробовал осторожно перейти в наступление Левка. Бледно-сине-зеленый маэстро сидел рядом и крупно трясся от раскаяния и страха за свою судьбу.

Снова хохот.

– «Вызванная милиция, узнав, что Зямочкин и Шерман работники цирка, не повезла их в вытрезвитель, а повела в номер гостиницы к директору цирка для опознания. После чего отпустила, предложив дирекции принять меры».

Игнат Флегонтович с неудовольствием сел на стул. Встал директор и грозно охватил взглядом ряды присутствующих вкупе с двумя преступниками.

– Товарищи! – чугунно начал он. – В то время как работники на ниве культуры несут в массы...

Говорил долго. Трактирным дебошем Левка и маэстро опозорили не только оркестр, но и весь цирк-шапито. И не только цирк-шапито, но и Союзгосцирк. И не только... Далее масштабы позора приняли глобальный характер и чуть было не приобрели черты космического – Игнат Флегонтович вмешался:

– Ближе к делу, Тимофей Яковлевич.

– Я предлагаю изгнать хулиганов из системы культуры воопче. Да. Гм. У меня все.

(Директор так и сказал – «воопче», с ударением на последнем слоге).

Поднялся Кушаков и задумчиво почесал нос.

– Насколько я понял, недостойное поведение наших товарищей никак не коснулось их служебных обязанностей. Оркестр мне нравится, звучит неплохо, дисциплинирован, во всяком случае внешне. Как инспектор манежа, я непосредственно отвечаю за качество представления, а качество представления в огромной степени зависит от качества музыкального сопровождения. Вот об этом мы и должны подумать, прежде, чем принимать далеко идущие решения. Кто из артистов может пожаловаться на плохое сопровождение? Вы, Марк Захарович?

– Что вы, что вы! Я доволен! Великолепно! Блестяще!

– Зыковы?

– Брось, Ваня, – обиделся Владимир Григорьевич, – там такой скрипач!

– Никто не может пожаловаться. Значит, личные недостатки дирижера не отражаются на работе, а это, я считаю, главное. Пьяный проспится, дурак – никогда.

Усы Тимофея Яковлевича болезненно дернулись вправо-влево, чему виной была последняя фраза, пресловутое «пьяный проспится, дурак – никогда», некогда начертанное мелом на директорском вагончике. А Кушаков вдохновенно шпарил дальше:

– Выгоним хорошего дирижера и хорошего трубача, в оркестре начнется разброд, пьянка, нам же всем хуже будет. Под плохую музыку работать – врагу не пожелаю.

– Правильно!

– Простить их!

– Дать им опохмелиться!

– За счет профсоюза!

– Вот если оркестр начнет плохо звучать, – повысил голос инспектор манежа, – я первый потребую принять меры.

Кушаков, общипавши в преферанс Николая Викторовича и Левку, считал своим долгом грудью встать на их защиту.

– Правильно! – вскочил Олег. – Если даже милиция не посадила их в вытрезвитель, то нам зачем быть святее римского папы? А швейцар – жулик! Нечего ему возникать!

– Олег, не приплетай сюда римского папу. Ты не прав. В милицию их не забрали, но нас-то попросили принять меры? Я предлагаю объявить Шерману и Зямочкину выговоры,
– Правильно, Игнат Флегонтович!

– И сообщить в главк! – потребовал сникший Тимофей Яковлевич.

– Да на первый раз можно и не сообщать...

– Сообщить!


– Тимофей Яковлевич!..

– Сообщить! Профсоюзное собрание считаю законченным. Гм. Все!

– «От меня до следующего баобаба...» – с отвращением проводил взглядом мощную директорскую тумбу Алик и набросился с руганью на измученных и взмокших пьяниц:

– До маразма допиваетесь, идиоты!

– Николай Викторович, Лева, как не стыдно?.. – причитал Илья Николаевич,
– В главк сообщит! – скулил ничего не соображающий дирижер. – Сообщит! Я пропал!

Алик задумался. Покинув маэстро, отыскал Олега.

– Наши шахматы не потерялись?

– По-моему, в столе лежат. Сыграем?

– Сыграем. Погоди. Еще пару досок где взять?

– У Кушакова. У него и шашки и домино есть. Турнир организовываешь?

– Сеанс одновременной игры с Тимофеем Яковлевичем! – торжественно провозгласил Алик.

Олег мгновенно сообразил, что к чему, и побежал к инспектору манежа. Кушаков уже собирался закрыть вагончик.

– Иван Иванович, у вас есть шахматы?

– Есть.

– Дайте, пожалуйста! До вечера.

Кушаков достал из шкафа две доски.

– Алька, а третий кто?

– Илья Николаевич, идите к нам. Вы как насчет шахматишек?

– Пацаном играл.

– Сегодня вечером будете играть.

– Ну вас! Я ничего не помню.

– Как фигуры ходят, помните? Пешки?

– Пешки – помню. Если пешка до последнего ряда дойдет – она дамкой делается...

Алик поморщился, но поправлять Илью Николаевича не стал.

– А как слон ходит?

– Слон?

– Ну, офицер по-вашему.

– А! Наискосяк. Вперед и взад.

– Вперед и взад... Ладья?

– Это тура? Знаю. Я забыл, как лошадь скачет и король. Лошадь, кажется, может через других...

– Да. Буквой «гы».

– Вспомнил!

– А король – куда хочешь, на одну только клетку. Сойдет. Именно такой игрок нам и нужен! Илья Николаевич, за час до представления чтобы были в цирке.

Нина репетировала весь день, репетировала с упоением, несмотря на жару. Оказывается, тело привыкает к занятиям и тоскует, когда они прерываются. Значит, надо все время держать себя в форме, все время репетировать и тогда будет хоть и не легко, но радостно, и только тогда будет являться хмельное чувство победы, вот как сейчас, когда у нее впервые получилась стойка на руках с богеном. Алла даже расцеловала ее на радостях – своя же работа! Как хорошо она сделала, что поехала за Олегом, как она счастлива! Не совсем, правда, но все же!..

Олег на манеже не появлялся и целый день пилил на скрипке, а когда Зыковы отрепетировали и Валя ушла из цирка, сел долбить третью часть «Лунной».

За час до представления, сунув под мышку шахматные доски, Алик и Олег, подталкивая в спину трусившего Илью Николаевича, совершили нашествие на директорский вагончик.

Наташа бросила печатать и заулыбалась музыкантам. Ни Олег, ни Илья Николаевич не обманывались насчет того, кому расточались улыбки, Олег ткнул Алика в бок и довольно бестактно продекламировал:

– Итак, она звалась Наталья!

Наташа покраснела.

– Шеф у себя? Один?

– Один.

– Тимофей Яковлевич, у вас не найдется двадцати минут? Сеансик одновременной игры! – лучезарно улыбался Алик.

Тимофей Яковлевич весь день находился не в духе и первым его побуждением было выгнать вон пьянюг, этих гуннов, но они так преданно, по-собачьи, глядели, с таким сладострастием поедали глазами любимое начальство!..

– Гм. Я занят. Двадцать много. Десять. Да. Десять. Блиц. Дела.

Кое-как расположились в тесном кабинетике, расставили фигуры и Тимофей Яковлевич, игравший, естественно, белыми, трижды повторил бессмертный Остап-Бендеровский ход: е2 – е4.

Алик играл гораздо лучше Олега, поэтому продулся в пять минут и ухитрился залезть в роскошнейший линейный мат с ферзем в центре доски и двумя ладьями по бокам. Он огорченно таращился на доску и тер подбородок, а настроение Тимофея Яковлевича уподобилось синему спирту градусника, когда его ненароком сунешь в кипяток.

Олег проиграл на девятой минуте и тоже отхватил линейный мат, но с дефектом: на краю доски. К этому моменту в душе всемогущего, шефа сияло солнце, он ублаготворенно мурлыкал.

Обедню испортил Илья Николаевич. Мучительно осторожно двигал он фигуры и, пока противник шевелил усами над очередным ходом, судорожно вспоминал, как прыгают проклятые лошади и кто ходит на одну клетку – король или королева. Во избежание ошибки, он двигал королевской четой одинаково робко и Тимофей Яковлевич ничего не мог с ним поделать. Пошла уже пятнадцатая минута сеанса, Алик и Олег несколько раз деликатно подпинывали Илью Николаевича под столом, но он только пуще пыхтел и по-черепашьи втягивал голову в плечи.

– Защита Грюнфельда, – глубокомысленно изрек Тимофей Яковлевич, а Илья Николаевич решил, что сделал какую-то глупость и, еле дыша, двинул пешку: а7 – а6. Алик не выдержал и пнул его под столом изо всей силы, а Тимофей Яковлевич совсем уж зловеще добавил:

– С элементами защиты Нимцовича!

В отчаянии Илья Николаевич сиганул ферзем через всю доску, ферзя моментально слопала вражеская пешка и только тут начался трудный разгром шахматных бастионов злополучного инспектора оркестра, завершившийся на двадцать пятой минуте. Илья Николаевич получил линейный мат на восьмой горизонтали, а Тимофей Яковлевич вынул платок и отер лицо.

– Это шахматист. Гм. Сила!

Обыграть такого мастера очень лестно и Тимофей Яковлевич чрезвычайно зауважал Илью Николаевича, но еще более – самого себя.

– Тимофей Яковлевич, – не моргнув глазом заныл Алик, – не пишите в главк на Николая Викторовича!..

– Гм!!!

– Тимофей Яковлевич, – пустил слезу Олег, – горе у него...

– Что такое?

– Кажется, с женой развод...

(Маэстро разводился с женой по семи раз в год, после каждой очередной драки).

– Развод? Не причина...

– Товарищи! – Алик выкинул правую руку. – Между тем, как весь советский народ на ниве... с распростертыми объятиями радостно принимает на поруки разную уголовную сволочь... неужели мы не подхватим великий почин и не перекуем двух мелких алкоголиков? Обойдемся без помощи Союзгосцирка, товарищи!

Шеф вытаращил усы. На поруки... Как он мог забыть?! Все кукуруза, все мысли ушли на кукурузу...

– На поруки. Гм. Развод? Илья... Николаевич? тоже просит?

– Д-д-да-а-а, – проблеял инспектор. Примитивная наглость коллег убивала его.

Приятно быть великодушным и политически грамотным, поддерживая актуальный почин:

– Не напишу. Да. Гм. На поруки!! Перековка!!

– Спасибо, Тимофей Яковлевич!

Невесть откуда выпорхнула чекушка коньячка, попорхала по рукам Алика и Олега, присела было на уголок стола, но упорхнула, стыдливая, куда-то в потаенный неведомый уголок кабинета. Тимофей Яковлевич чекушкино порханье не замечал в упор. Принципиально.

– До свидания, Тимофей Яковлевич!

– До свидания. Гм. На поруки.

– Стульторум инфинитус эст нумерус!!!

– Да. Стульторум. Да.

Музыканты покинули кабинет.

– Тьфу на вас! – сердился Илья Николаевич. – Такой стыд, такой срам!

– Ладно вам, красна девица. Олег, возьми мои шахматы, мне тут надо... дело одно...

– Давай. Знаем ваши дела.

Перед фасадом гудела непроходимая пестрая толпа и музыканты обогнули цирк, надеясь, что на боковом входе народа поменьше. Гвалт и крик заставили их отступить.

– Сядь на свое место и сиди, пьяная морда!

– Дай контрамарку, мне надо выйти!

– Неча мотаться туды-сюды!! Сядь и сиди, не возникай!

– Я тебе возникну, сучка!

– Пошел вон!

Галдеж усиливался, в толчее мелькнула фигура Димки в коричневой униформе и халаты акробата-вольтижера Валерия Скляра и велофигуриста Павла Иващенко. Это их благоверные затеяли склоку и куда подевалась извечная сонливость Алисы Скляр: со страстью и вдохновением лаялась она с невысоким краснолицым мужичком, а Нонна Иващенко бруствером вставала на его пути и не пущала из зала. Мужичок, наконец, многоэтажно выругал их, локтями растолкал толпу и выбрался наружу. Алиса и Нонна подняли визг, мужья, не поднимая глаз и скривив рты, заминали склоку, Димка ругался:

– Может, мужик от пивной бочки в цирк зашел, а вы, как стервы, не выпускаете!

Илья Николаевич и Олег благоразумно удлинили путь и пробрались на конюшню через служебный ход. Алик уже был на месте, вертел в руках барабанные палочки и читал мораль двум провинившимся.

– Чтоб чекушку с получки купили! Видал я фрайеров – тратиться на вас!

Маэстро благодарно тыкался носом ему в плечо, Левка чесал затылок и, как лошадь, мотал головой.

Очередное бедствие надвинулось со стороны местных музыкантов. Аборигены вели с пришельцами таинственные переговоры, хлопали по рукам, а Олега контрабасист и саксофонист, науськанные Ильей Николаевичем, хватали за грудки и уталкивали в антракте в темный угол.

– Не потяну я на баритоне! – слышал встревоженный маэстро его голос.

– Потянешь. Там такие духовики – выше «соль» не вылазиют!

– Ну, на «соль» то я и спросонок... гм! вылазию! – уже уверенней заговорил Олег. – Только хоть подуть разок и партии выучить...

– Да что учить?!

– Тогда не пойду первого.

Контрабасист и саксофонист подумали.

– Приходи на восемь утра в музыкальное училище, спросишь... – контрабасист вырвал листок из записной книжки. – Даст тебе баритон и марши. Я ему позвоню вечером. По рукам?

– По рукам!

– Червонец!

– Червонец!

Пройдисвит тынялся от одного купца к другому и безнадежным голосом вопрошал:

– Гобоист на парад не нужен?..

Но гобоисты на рынке духовиков шли туго и бывший артист оркестра театра оперы и балета, а впоследствии солист филармонии, остался на бобах.

Левка пришел в себя тридцатого и обнаружил, что лишь он остался не у дел на Первое Мая, не считая Шантрапановского, Николая Викторовича и Сергея Александровича, который как гобоист никого так и не заинтересовал. Остальных всех разобрали играть по оркестрам на праздничной демонстрации.

– Сволочи! – ругался Левка.

– Лева, мы думали...

– Думали! Мне деньги не нужны, что ли? Я меньше вас пью?

– Лева, ты бы не ходил на демонстрацию! – выдавил Николай Викторович.

– Почему это? – ощерился Левка.

– Лева, маэстро боится, что вы назюзюкаетесь.

Левка уставился на Николая Викторовича.

– Хаим, ты зачем ук'гал ку'гицу? – неподражаемо грассируя спросил он.

Грянул хохот. Маэстро позеленел.

Левкин сосед на оркестровке, чимкентский трубач, улучил момент, чтоб никто не слышал и прошептал:

– Одна контора осталась без оркестра. Сто рублей предлагали, да я их подвел. Дать телефон?

– Что теперь толку... А, давай.

Мысль заработала чисто механически, именно потому, что в кармане лежал номер телефона; и в антракте Левка поддел под руку саксофониста-тенориста,
– Александрыч, ты ни с кем не играешь завтра?

– Ни.

– Почему так плохо?

– Пищать на гобое?

– Духовой тенорок или альтушку! Давай, а?

– Сроду не увлекался.

– Ну, ты даешь! Духовик, называется! – обиделся Левка.

– Я хороший духовик, – надменно ответил саксофонист. – Я в опере работал! Занимался, как ваш Колесников. Губы берег.

Левка тихонько выругался.

– Давай так. Я – труба, ты на саксе – баритоновую партию...

– Вдвоем?! – отшатнулся саксофонист. Левка почесался.

– Шантрапановского возьмем. На барабан.

– Не смеши людей. Троiстi музики! Ха-ха!

– Если я еще две секунды найду, пойдешь? Есть контора, вот телефон, сто рублей обещали. Двадцатник на нос, неплохо? Говори, пойдешь?

– Двадцатник?.. – тенорист схватился за ус. Соблазн был велик. – Двадцатник?..

– Так пойдешь?

– На саксофоне?..

– На саксофоне.

– Кто ж на саксе ходит на демонстрации!..

– Вот ты и пойдешь. Ну?

– Шукай свои секунды.

Левка рысью помчался к выходу в манеж. Он знал, что в свое время Сашка`-униформиста последовательно выгоняли из музыкальной и спортивной школ, а также из художественной студии.

Униформисты уже подмели после медведей манеж и ставили стойки свободной проволоки для номера Изатулина.

– Сашок, друг бесценный!..

Одного завербовал, но дальше пошло хуже. Сунулся, к музыкальному эксцентрику, но тот высокомерно объявил, что он артист, а не лабух. Левка не стал разбираться в истинности приведенных формулировок и задумчиво пошарашился прочь.

– Чего тебе от него надо? – добродушно спросил трубача партнер Аллы. – Такой сыч – в следующем городе поменяюсь вагончиками.

– Виталя! Друг любезный! Никогда музыкой не увлекался?

Воздушный гимнаст подумал.

– В школе пел в хоре. Из-под палки, конечно.

– Не уходи после работы, дело есть.

И вот после окончания трехчасового представления Левка выпросил у Чахотки тромбон, задвинул кулису и минут сорок учил своих новобранцев выдувать второй обертон. Новобранцы показали неплохие результаты. Левка ликовал:

– Таланты!

Чахотке пообещали пол-литра, так как ему пришлось потом промывать тромбон.

– Теперь со «штатским вариантом» договориться и готово. Вечером ждите моей команды, я пошел звонить!

Серж Шантрапановский сразу взял быка за рога:

– Профессионалы, сэр, должны получить больше долларов, хе-хе, чем…
Левка сунул кукиш под черные очки:

– Видел? Всем поровну. Не заржавеет твоя «Волга».

Серж хоть и окрысился, но спорить не рискнул. Еще останешься совсем без двух червонцев!