Романтика. Ч 3. Дорога. Гл 5. Ссора

                5. Ссора

Четвертого – выходной. И по закону подлости небо затянуло, жара спала, почти прохладно. Кроме Нины и Олега никто не репетировал и они занимались вдвоем, с раннего утра до вечера. У Нины в глазах пестрело от булав и колец, спина и руки ныли от стоек и мостиков.

Но если бы это было все! Нет: поздним вечером она еще впуталась в некое опасное и таинственное предприятие, не одна конечно, а с любезными своими подругами. Алла и Валя затемно явились в гости, втроем они выгнали Олега из комнаты и о чем-то долго и азартно шушукались. До Олега доносилось:

– Осторожно, не помни...

– Банка где? Ой, не пролей...

– А замок?.. 
– Дай мне его...

– Ключи выбросим...

Заговорщицы нашушукались и покинули убежище.

– Олешка, мне надо! Я сейчас приду. Ты подожди дома.

– Куда вы на ночь глядя? – забеспокоилась Шура, а бабушка Сара замахала руками:

– Ой, не ходите! Ночь на дворе, как можно ходить девушке ночью?

– Да не ночь еще... Мы к Вале в гости! Олешка, меня обратно приведут, ты дома сиди, пожалуйста!

Пропадали они целый час, Шура беспокоилась, бабушка Сара причитала, Олег вышел на улицу и ожидал на скамейке у подъезда.

Явились, возбужденные и довольные.

– Ой, Олешка! Пойдем проводим Валю и Аллу, а то страшно! Темень такая!

– Где были?

– А мы в сад лазили... Нас чуть сторож не поймал!

– А где добыча?

Девушки зафыркали и захихикали.

– Олешка, чего пристал? Это наш секрет, не лезь не в свое дело.

Олег умолк. Сдали с рук на руки родителям Валю, проводили Аллу, на обратном пути Олег вновь сунулся с вопросами, но болтливая обычно Нина на сей раз молчала, только улыбалась загадочно.

Истина выяснилась на другой день, вернее вечер, когда перед представлением на конюшне разразился дикий безобразный скандал.

Дрессировщик медведей Курячий-Ромэнский багровый, брызжущий слюной, бегал по конюшне и грозился кого-то убить, растоптать, стереть в порошок, орал что-то насчет отпечатков пальцев, главка и Верховного Суда. На кого именно он призывал казни Египетские, было поначалу неясно, но вскоре в его коловращениях наметился определенный центр – вагончик музыкантов. Скоро все выяснилось: где-то в центре города пылился пустой стенд под стеклом с аршинным заголовком: «Они позорят наш город!» И кто-то в этом стенде прошлой ночью намертво приклеил громкую афишу:

«Дрессированные медведи.
 Артисты Ромэнские»,
а сам стенд тоже намертво замкнул новеньким блестящим замком.

– До пяти вечера висела! Куда милиция смотрит?! Мерзавцы! Все мерзавцы! Это вот они! Сброд! Пьяницы! Ни бога ни черта не признают!

Оскорбленный последователь принципов гуманности в дрессировке завел себя до нужной кондиции, налил кровью бельма и сунул наконец голову в вагончик оркестра.

– Это вы! В главк напишу! Босяки! В путном месте вас не держат – вы в цирк сбегаетесь, честных артистов позорите! «Хам вольтиж»! «Живодер»! Я за «живодера» в суд подам! За оскорбление личности! Видите? – он потряс рукой с изуродованными медвежьими зубами пальцами. – Видите, что они со мной сделали? Не вам судить, раз ничего не смыслите!

– Скотина медведь, что с него взять! – флегматично ответил Алик и вполголоса добавил, во что следовало бы вцепиться глупому животному.

– У вас есть доказательства, что афишу повесили музыканты? – спросил Олег. – Если нет, то идите. Вы нам мешаете.

– Бандиты! Я отпечатки сниму! Я в главк напишу!

– Здесь не тюрьма, снимать отпечатки, – огрызнулся Олег.

– Сунешься снимать – в глаз дам, – пообещал тяжко страдающий (ибо не опохмелился), Левка.

– Он в главк напишет! – воскликнул Олег. – Ребята, а мы тоже напишем – в милицию! Он нас публично обозвал босяками и бандитами! Мы ведь не меньше его грамотные – тоже по два года в первом классе сидели и по три букваря искурили!

– Катись отсюда! – вспылил вдруг всегда кроткий и деликатный Илья Николаевич, а Чахотка сделал в сторону двери неприличный жест.

Трясущийся от злобы дрессировщик убрался в свою вольеру, а Левка встал в центре конюшни и хрипло объявил:

– Тому, кто это сделал – я жму руку!

Вспотевший, перетрусивший маэстро метался среди музыкантов и проклинал несчастливый город Чимкент, где за какую-то неделю случилось так много неприятностей. В полном составе явилась на конюшню администрация – директор, зам, Леонид Семенович. К ним присоединились профсоюз, Кушаков и Марк Захарович. Сказать по правде, двое последних тщательно скрывали злорадство, но все же озабоченно вопрошали в пространство:

– Кто бы это мог напакостить?

– Действительно, кто?

Директор шевельнул было усами в сторону оркестра, но музыканты возмутились:

– Какое он имеет право обзываться? За это к ответу притянуть можно! А если не мы, если артисты или униформа повесили афишу?

Маэстро сообразил, что Курячий-Ромэнский сдал козыри против себя и насмелился даже немного повозмущаться несправедливостью. Но у шефа грозно дернулся левый ус и Николай Викторович испуганно умолк. Высокая комиссия не нашла виновников и удалилась. Тогда к Олегу нерешительно, бочком подкрался Владимир Григорьевич и, глядя в сторону, проговорил:

– А я Вальку выпорол. Веревкой.

– Как же она, бедная, работать будет – исполосованная?

– А я с умом стегал. Выборочно. Девятнадцать лет дурехе!

– Нину я не буду стегать. Но если бы знал, куда они вчера собрались – не пустил бы.

– Для нас и для Алки может плохо кончиться, это вам плевать, а мы от главка зависим.

– Вы не бойтесь. Он на музыкантов думает. Пусть сами девки не болтают и сойдет. Показались, ясны солнышки!..

Нина и Алла уже одетые для работы выпорхнули из раскрытой двери. Нина трусливо оглядывалась и прислушивалась, Алла нахально задрала нос и сделала обмороженные глаза. Вышла и Валя, злая, как гремучая змея. Отца она демонстративно не замечала и Олега вместе с ним. Подошла к подругам. К девушкам подтанцевал одетый в отглаженный фрак Иван Иванович Кушаков и осыпал всех троих комплиментами. Но почему-то самые изящные доставались Нине. Нина краснела, а подруги подсмеивались над ней и, заочно, над Кушаковым.

Олег с сочувствием поглядывал на Валю и был очень не прочь легким массажем утишить боль на исполосованных жестоким папашей местах. Хорошо, что Нина не умела читать мысли на расстоянии!..

В антракте Олег незаметно подкрался к ней и легонько схватил за шиворот.

– Ай!!

– Я не трогал, я не брал, я на васаре стоял... А кто атаманша?

– А пусть не бьет медвежонка!

– Он его бил и будет бить. А чтобы вас не побили – помалкивайте о своих подвигах.

– Отпусти мой воротник. Олешка, а у меня стойка на руках с богеном получается! Только Алла немного держит, чуть-чуть. Хочешь, завтра покажу? Олешка, ты когда сделаешь мне пьедестал?

– Сделаю. Увижу Федю и договорюсь. Он запропал где-то.

– Олешка, новость! Алкин мотогонщик приехал! Она такая счастливая!

– В гости?

– Нет! Они работать в Чимкенте будут!

Из медвежьей вольеры донесся шум, грохот, ругань.

– Мои медведи! Где мед?! Где сгущенка?!

– Бу-бу-бу-бу... – оправдывался кто-то.

– Я – живодер! И моих медведей буду обкрадывать я, а не ты! Я, а не ты, понятно?!

Из загородки, как теннисный мяч, вылетел Леонид Семенович, на ходу засовывая бумажки в свой людоедский портфель.

– Ворюга! Все воры! «Волга», кооператив – на какие шиши?!

Нина бросилась наутек.

Третий звонок, оркестр занял свои места.

– Про вагончик забудь, – убеждал в чем-то Чахотку Левка. – Говорят тебе – у нас. Две комнаты, без хозяев, хоть на голове стой.

– В вагончике лучше...

– Да не в жилу в вагончике! На крючке мы! В Фергане Жорик насвинячил, здесь нас швейцар продал. Шеф или Кушаков нанюхают – и пиши пропало.

– А маэстро?.. – нехотя, не то согласился, не то усомнился тромбонист.

– Гы-гы-гы, Чахотка! Два года работаешь, проснись! Когда это маэстро возникал против кира на халяву?! Он тебе на шару ведро горчицы съест! Чуваки, Чахотка приглашает всех на банкет по случаю совершеннолетия... А? По случаю двадцатипятилетия, пардон-с. Прожил Чахотка четверть века, пятнадцать лет дует в тромбон, десять лет таскает жмуров, пять лет пьет водку, два года ишачит в цирке...

– Заткнись. Приглашаю оркестр на день рождения. Цветов не дарить.

– Дождешься ты цветов, – снова влез Левка. – Предупреждаю, кто принесет с собой меньше чекушки – в глаз получит.

– А меньше чекушки разве бывает?..

– Мерзавчик! – ностальгически вздохнул Олег. Вспомнился первый синий и морозный вечер в Энской гостинице.

На следующее утро Олег, разыскивая исчезнувшего неандертальца, нашел его в толпе зевак, окружающих железную бочку из-под бензина. В бочку до половины налили холодной воды и Ромэнокий, желая сгладить впечатление, произведенное паскудной афишей, купал в бочке медведей. Медведи ухали от удовольствия, совершенно по-бабьи приседали в воду и вздымали столбы брызг. Воду в бочку подливали шлангом из протянутой на задний двор цирка временной колонки.

– Заботу проявляет, – скривил губы Власов, руководитель велофигуристов, и натянул на глаза белую полотняную кепку.

Олег тронул плотника за рукав.

– Федя, такое дело...

Федя слушал внимательно. О, кому кому, а Олегу он не откажет в услуге – слишком хорошо знает его неумную царскую щедрость!

– Так, значица... У мине скоро будя хванера шестимиллиметровая, мы слоев пять склеимо…
– Не будет прогибаться?

– Не. Ну, шесть, на планировку уйдёть...

– А когда?

– Я скажу. Трешку дай – аванец!

Олег разыскал Нину и обрадовал ее и Аллу счастливым известием. Нина запрыгала и захлопала в ладоши. Если бы они знали, что всего несколько часов отделяют их от жестокой, немыслимой ссоры!..

Перед представлением он, наигрывая на скрипке, остановился перед счастливыми вишневыми глазами Аллы. Поиграл, поиграл, бросил и тяжко вздохнул.

– Вот скажи – чем твой мотогонщик лучше меня? Усы у него роскошные? Я за тобой столько вздыхал и все зря... А он – пришел, увидел, победил!

Алла глядела насмешливо, не отвечая. Олег еще раз вздохнул, провел подушечкой указательного пальца по обнаженному, смуглому и тугому плечу гимнастки и благоговейно лизнул кончик пальца.

– Какие вы, мужики, коты! У тебя жена – чудо, а ты еще можешь меня или Вальку принимать во внимание!

Алла заметила, как порозовели скулы музыканта, как метнулся в сторону взгляд.

– Да... это точно... – невпопад ответил Олег. Больно заныло сердце. Внезапная злоба на самого себя ударила в виски: «Чего я жду, идиот?»

– Олешка...

Олег стремительно обернулся.

– Ой, ты чего такой, как туча?.. Бледный...

– Нина, после парада сразу иди домой. Я забыл тебе сказать... У нашего... Чахотки! день рождения, он всех приглашал. После представления пойдем.

Нина обиженно поджала губы. «А я одна дома сиди, да?» – подумала она.

– Я бы взял тебя, да неудобно... – словно угадывая ее мысли оправдывался Олег. – Ты одна там будешь, какой интерес... Ругань слушать?

«Вот и буду сидеть одна, – растравляла Нина себя после парада, – сейчас приду домой, сяду и буду плакать... Одна-одинешенька...» и действительно – длинные черные ресницы подозрительно отяжелели от грусти. Бедная Нина! Хотелось ей поцелуев Олега, вольных ласк его сильных рук, его жадных бесстыдных взглядов, а что вместо? «Отвернись, я переоденусь», «потуши свет, я спать хочу...» Доколе будет продолжаться измывательство над природой человека, над ее изболевшимся сердечком?!

Нина наотрез отказалась ужинать, села перед настольной лампой и раскрыла «Остров Сокровищ», едва вникая в повествование и путая Черного Пса с Билли Бонсом, Билли Бонса с Сильвером, а Сильвера с самим Флинтом...

«Представление закончилось, – машинально отметила она. – Может, поесть?» Но мысль о еде вызывала тошноту.

Нина устала сидеть, разделась и легла, не выпуская книгу из рук. «Где же Олег?..» Олега не было.

Явился он поздно, позорно и возмутительно пьяный. Из всех пьяных на свете пьяный Олег был наверняка самый тихий и вежливый, но, тем не менее!.. На лице у него сияла глупая и довольная улыбка, взгляд с собачьим обожанием обратился к Нине.

– Ниночка, ласточка, представляешь... Все тебя так любят! Нет, представляешь... Извините, я пьян-с, как фортепьян-с... Алка говорит... У тебя такая, говорит, жена, а ты Ва... Ва... Вальке на скрипке пиликаешь! Завтра скрипку р-р-разобью... Глупые они все! Если бы они знали... Представляешь, как бы твой жених Женька... радовался! аж верещал! если ему сказать, что мы... что мы... что... что... какие муж и жена...

Нину как по глазам хлестнуло. Над чем глумится этот пьяный оборванец, бродяга и музыкантишка?! Для кого она хранила свое девичество и для чего?! Чтобы над ней смеялись и высказывали двусмысленности?! Это ли прекрасный принц, жданный с одиннадцати лет, чуть ли не с младенчества?!

Нина соскочила на пол и Олег протрезвел перед ее полунагим телом.

С трудом отвел глаза, а Нина торопливо одевалась.

– Вот как? Напился и начал говорить мне гадости?

Нина натянула платье и бросилась мимо, к двери. Олег поймал её за руку.

– Нина!..

– Пусти меня.

– Не пущу. Нина...

– Пусти, а то закричу!


Она ударила его по руке и с силой рванулась.

– Я пойду к Алле. А здесь моей ноги больше не будет. Пьяница! Алкоголик! Не умеешь пить вино – пей квас! Да отпусти же меня, наконец!!!

У Олега похолодело сердце и от страха начисто исчезла способность соображать. Уже на улице он только и мог растерянно бормотать:

– Нина... Нина...

– Не смей идти за мной! Слышишь?! – она топнула ногой.

Олег попятился, но когда Нина быстро пошла прочь он побежал следом.

– Не смей идти!!

Олег вновь попятился, но опять пошел вперед, едва Нина на несколько шагов удалилась от него.

– Рыцарь выискался! Строишь из себя... Пигмалиона придурковатого! Я за Марата замуж выйду, он меня любит, понял? А тебя я презираю!

Нина больше не останавливалась и не оборачивалась, Олег с ужасом в сердце спотыкался следом. В подъезд дома, где жила Алла, Нина бросилась бегом и скоро Олег увидел, как на четвертом этаже зажглось темное окно.