Романтика. Ч 3. Дорога. Гл 6. Ссора

                6. Ссора

Еле живой побрел Олег обратно. Он не ругал, не клял себя, только тихо стонал сквозь зубы. Во дворе у дома обнял карагач и прижался лицом к пыльной теплой коре. Кора царапала лоб и щеки, но Олег впал в транс и ничего не чувствовал. Он бы простоял всю ночь, но бабушка Сара изнывала от горя и беспокойства, и это придало силы ее старческим глазам – через стекло лоджии высмотрела она Олега в ночной темноте.

– Олег, – донесся до сознания осторожный голос Шуры, – иди домой. Хватит дерево подпирать. Помиритесь завтра.

Олег покорно поплелся в квартиру. В комнате тупо уставился на скомканную постель Нины, потрогал ее остывшую подушку и поднял с одеяла «Остров Сокровищ». Не раздеваясь улегся на полу, а под голову положил книгу. Так и уснул и сон был тяжек и горек.

Аллу разбудила заспанная хозяйка.

– Какая-то девочка к тебе. Зареванная вся.

Пока Алла протирала глаза, Нина вошла в комнату, шлепнулась в кресло и неутешно разрыдалась в ладони.

– Нинка, что случилось?!

– Он... меня... оскорбил! Рад, что на его стороне... власть! вот и обижает!.. – и Нина вновь зарыдала, со страстью и горестным упоением.

– Можешь объяснить?

– Ма... ма... мо... мо... могу...

Алла принесла холодную бутылку минеральной воды, Нина напилась и успокоилась. Нет, слезы лились, но рыдания больше не сотрясали стен и потолков дома.

– Приполз пьяный и давай... болтать всякое!.. Вот, дескать, Женька обрадуется... – и Нина, немилосердно привирая, рассказала, чему должен был обрадоваться пресловутый Женька.

– Так и сказал?! – ахнула Алла.

– Так и сказал!! – в праведном негодовании подтвердила Нина.

– Ну, уж это... Не знаю, как и назвать... А ты не врешь?! Не похоже что-то на Олега.

– Ах, не похоже?! – взвилась Нина и на Аллу посыпалась лавина обид и огорчений, претерпенных Ниной за последние полгода ее жизни, начиная от Райки в Энске и кончая Валькой в Фергане и Чимкенте, которой он на скрипке разыгрывает Баха. Нина вновь расплакалась.

– Уеду домой... Провалились бы эти репетиции... Гоняет по десять часов... Левой – правой, сено – солома! Все руки побила булавами, два месяца без маникюра хожу...

– Ложись спать. Завтра помиритесь.

– Не помирюсь! Попрошу у родителей денег и уеду! Уеду! Вот уеду и все!

– Уедешь. Диван широкий, ложись со мной.

Подруги улеглись рядышком и кое-как задремали.

Утром Нина спросила:

– Алла, можно я у тебя поживу, пока деньги придут, то, да се?.. Я заплачу твоей хозяйке...

Тяжелые смутные мысли томили Аллу и она довольно сухо ответила:

– Да. Оставайся.

– Конечно, я вам... тебе то есть, мешаю, – голосок Нины задрожал – но хотя бы только на сегодня – вдруг я в гостиницу не устроюсь...

Алла обернулась. На Нину было жалко смотреть. Алла ее обняла.

– Вот глупости! Эдька здесь ни разу и не был, нечего ему тут делать. Я просто думала... – у Аллы на секунду остановилось дыхание, – вам лучше помириться...

– Ни в жизнь! – вспыхнула Нина. Мстительная обида душила ее. Без всякой логики, вернее, с женской логикой, она свалила на Олега все бесконечные ви`ны – и его, и свои, и родителей, и вообще – судьбы.

«Вышла бы замуж за Петра Онуфриевича... Э, нет!» Вину за невыход замуж за Петра Онуфриевича Нина с Олега срочно сняла, так как вспомнила об однокурснике, давно и безответно к ней неравнодушного. «Хороший мальчик! Подождала бы, пока армию отслужит и вышла бы за него! А тут... Умотала на край света непонятно с кем!..»

Нина запамятовала, что с «хорошим мальчиком» она не собиралась флиртовать даже в шутку.

– Ни в жизнь не помирюсь! Я из-за него... А! Что говорить! У него сердца нет! У него не сердце, а кусок льда! Он как этот... ой!.. как его... в сказке... по телевизору... «Снежная Королева»! У него ничего на уме, кроме дурацкого Баха!

Баха Нина почитала своим личным врагом. Алла вздохнула.

– Пойдем в цирк.

– Ой... А мне зачем?..

– Репетировать каучук.

– Я же уезжаю...

– Ну и что? Приедешь в свой Энск, поступишь работать в филармонию.

– Ой, правда! – обрадовалась Нина. – А вдруг... он в цирке?

– А нам какое дело? Он сам по себе, мы сами по себе.

– Точно! Выбражала! Пойдем! И на почту зайдем, я телеграмму домой дам.

Алла промолчала.

Олег очнулся в шесть утра, разделся, наконец, и лег досыпать на постель. В цирке появился поздно, с тоской и смятением в душе. К нему тотчас подковылял Федя, переправил изжеванную папиросу из левого угла рта в правый и заговорщически подмигнул.

– Хванера есть, значица.

Олег деланно обрадовался.

– Ты сегодня в цирке будешь?

– Куды-ш я деваюся?

Олег покосился на вагончик воздушных гимнастов. Там кто-то возился. Наверняка Алка с Ниной...

– Федя, ты иди, я тебя через час найду.

– Угу, – и достал новую папиросу.

Олег постучал в металлическую дверь.

– Да! Войдите!

Олег открыл дверь и встал на пороге. В вагончике воцарилась мертвая тишина.

– Я... здравствуйте!.. Сейчас Федя... В общем, пьедестал... Надо бы форму и размеры уточнить...

Ледяное молчание в ответ.

– Я... Нина, прости, пожалуйста...

Ледяное молчание. Олег попятился и прикрыл дверь. Лицо горело, глаза не видели. Открыл оркестровый вагончик и затаился, не зажигая света. Вынул скрипку и несколько раз подносил смычок к струнам, но так и не заиграл. Сложил ее обратно в футляр, выследил, в какую сторону прошел озадаченный плотник и воровски убежал из цирка. Куда идти? По жаркому скверу, под слепящим солнцем, к светлому зданию театра. В театре спросил у вахтера, можно ли ему позаниматься на скрипке в фойе, вахтер отправил Олега к директору, директор выслушал просьбу и заниматься разрешил. И Олег до шести вечера разбирал и учил бессмертную «Чакону».


– «Я в музыку порой иду, как в океан,
Пленительный, опасный –
Чтоб устремить ладью сквозь морок и туман
К звезде своей неясной», –

– бормотал Олег в редкие минуты отдыха.

Один раз его занятия прервал молодой человек с трескучим тенорком – он постоял с разинутым ртом, послушал и спросил:

– А где ваша афиша?

– Какая афиша? – угрюмо отозвался Олег.

– Вы разве не с концертом приехали?

– Я гитарист из цирка-шапито, а скрипка – это у меня хобби, пиликаю в свободную минуту.

Юноша исчез. Еще несколько любопытных носов совалось в фойе, но деликатно и скоро удалялось, лишь часов в пять явились две девицы исключительно вульгарно раскрашенные и разодетые и долго гипнотизировали Олега различными экстравагантностями, вроде томных поз с облокачиванием на перила и немыслимым вывертом бедер. У Олега чесались руки вытянуть смычком по их туго обтянутым брюками задам, но смычок вещь хрупкая. Актриски ушились, ужасно заинтригованные байроническим скрипачом и надежд разговорить его в будущем не оставили.

Дома... Ах, что говорить о доме! Когда Олег вернулся после представления, бабушка Сара тихо всхлипывала, Шура ей что-то выговаривала по-татарски, Миша ходил чуть ли не на цыпочках, вещи Нины исчезли, а на столе красовалась записка с крупными неустойчивыми буквами: «Я уеду домой. Вот получу от мамы деньги и Алла тебе отдаст. Ты же на меня истратил».

– Они прибежали, – это бабушка Сара, – бегом, бегом, и Нина, и цыганка – Ала, ай, нехорошая девушка, злая девушка! давай, давай, говорят, соберем вещи, Олешки пока нет! Какой же закон такой жене от мужа уходить? Где такой закон? Цыганка говорит – есть такой закон!

– Не цыганка она...

– Цыганка! Говоришь мне! Цыганка! Воровка!

Олег молчал. Бабушка Сара потопталась, горько вздохнула и побрела в свое летнее обиталище – лоджию.

– Приполз!

– Такой несчастный!

– Простите его!

– Пить надо меньше!

Так Нина и Алла злословили, когда за Олегом закрылась дверь вагончика. Но оживление было натужное и злые выпады искусственными: они только что пришли с почты. У обеих в глазах маячила телеграмма – сочиняли вместе: «Мама срочно вышли главпочтамт востребования двести рублей вылетаю домой целую Нина». Вот, отдала Нина телеграмму, получила квитанцию и – конец. Теперь все. Может, в глубине души она надеялась: выхватит Алла телеграмму, отхлещет ее по щекам и за шиворот оттащит домой, к Олегу... Но Алла хмуро и молча проводила глазами голубенький листок. «Порвать телеграмму? Дать Нинке по шее, чтоб дурака не валяла?» – мешались лихорадочные мысли. Но ничего Алла не сделала и теперь на душе у нее было нехорошо.

– Алла, ты как отработаешь номер, зайдем к нам... то есть к Шуре, вещи заберем? Пока Олешки нет... – голос у Нины упал.

– Зайдем, заберем.

Молчание. Нина еле удерживалась, чтобы не заплакать.

Восьмого мая дирижер порадовал оркестр:

– Завтра четыре представления. К десяти утра без опоздания.

– Солдатам? – спросил Алик.

– Солдатам. Шефское.

Музыканты духовики заныли:

– Утром!..

– Губы не держат, сонные!..

– Первого мая играли! И губы держали! – беспричинно озлился дирижер. Был он трезв, даже не с похмелья, посему музыканты, жалеючи, не обиделись на него.

– Большая разница, маэстро. Одно дело за живые бабки играть, другое – за того парня дуть!

– Все переводите на деньги! – благородно вознегодовал Николай Викторович.

Музыканты кто хмыкнул, кто хрюкнул в адрес бескорыстного служителя муз, у всех одновременно зачесались языки спросить, зачем маэстро захапал себе полставки трубача, никогда на той трубе не играючи, но все одновременно и промолчали.

Чахотка что-то мучительно припоминал.

– Нет, – наконец отрубил он, – кроме демонстраций – никогда больше не играл в десять утра.

– Щенок ты, Чахотка.

– Мал и глуп.

– А вот Лева в пять утра играл.

Левка не снизошел огрызнуться.

– Это как так? – завертел хохлацкими усами саксофонист-тенорист, все еще злой на Левку за его позорный квинтет.

– А вот так. Учись! – и Сергею Александровичу поведали романтичную историю о путешествии на теплоходе по Оби.

Маэстро слушал кисло, ему тогда за Левкины художества круто нагорело.

– Нашли, чему радоваться...

Десятичасовое представление сделали в одном отделении и львиная доля его пришлась на клоунады Изатулина. Воздушные гимнасты не работали, велофигуристы (из-за тяжелых полов) тоже, но Зыковых Кушаков-Макиавели попросил растянуть номер и Сергей Александрович рычал себе в подусники, наяривая на саксофоне ненавистное «Мамбо» в седьмой или в восьмой раз.

Вот Валя Зыкова просто прошлась по канату и сделала несколько комплиментов восхищенному служивому люду. Потом прошла жонглируя тремя булавами. Комплименты. Прошлась с четырьмя кольцами. Комплименты и мощные густые аплодисменты. Побагровевший от напряжения Левка по-жеребцовски косится в зал и бормочет непристойности.

Теперь на аппарат лезет Изатулин, долго вибрирует со страха коленями, ступает на канат и, естественно, падает. Над ним хоть и смеются, но все восхищенные взоры направлены не на него, а на Валю. Валя на полупальцах прогуливается вокруг аппарата.

Настает очередь Владимира Григорьевича, но на старого хрыча никто и не смотрит – пусть себе делает стойки на зубах.

В заключительном трюке Валя не вышла на перше в стойку, а стояла на ногах и жонглировала тремя булавами. Пораженная публика замерла, но случился конфуз: Валя уронила булаву, а Владимиру Григорьевичу представилось, что булава летит точно ему в глаз, он покачнулся, баланс полетел, зал ахнул в тысячу горл, но акробатка успела схватить рогульку перша и плавно опустилась на ковер. Шапито едва не лопнуло от аплодисментов.

Марк Захарович после Зыковых не имел никакого успеха, но акробаты-вольтижеры вызвали некоторый интерес и в зале и на оркестровке: они вышли работать в бог весть где раздобытых старых гимнастерках.

– Но руководитель-то должен хотя бы капитанскую форму надеть! – высмеивал нелепую выходку акробатов Алик.

Показал несколько китайских фокусов сам старик Дун-Цин-Фу, выступили турнисты – их горячо приветствовали: какой солдат не знает, что такое турник! закончили представление дрессированные медведи.

Солдатики организованно покидали амфитеатр, а вокруг цирка уже гудела толпа зрителей двенадцатичасового представления.

– Полчаса перекур и снова баня... – приуныл Левка, но что-то вспомнил и оживился: – Чуваки, а мы неплохо заколотим за май месяц! Палок сорок будет!

– Больше, – подал голос Илья Николаевич.

– Ну? – усомнился Чахотка.

– Что – ну? Первого и второго мая одна палка идет за две, за два дня, считай, у нас восемь представлений и сегодня у нас будет лишняя палка...

– А почему засчитывается за две только одна палка, а не все три?! – подпрыгнул вдруг Пройдисвит, – За первое и второе двенадцать должны засчитать, а не восемь!

Сергею Александровичу показали вежливую фигу.

– Слишком хорошо тебе жить будет. А в МВД штатов не хватает на ваше раскулачивание, – объяснил Алик.

– Еще бы десятичасовое засчитали... – размечтался Левка.

– Разевай рот шире. Солдаты цирк помогали строить.

– Илья Николаевич, за кого вы меня держите? Да я солдатам хоть каждую неделю бесплатно играть!

– Не помирились с Ниной? – осторожно спросил друга Алик. Олег хмуро покачал головой.

Слухи об их разрыве разлетелись быстрее, чем стая перепуганных воробьев. А как? Ни Олег, ни Нина, ни Шура и Алла, никто ничего не афишировал. Но заметил цирковой народ, что приходят они на работу поодиночке, что уходит Нина только с Аллой, что Олег появляется в цирке немыслимой утренней ранью и как сумасшедший гремит на пианино, а потом до вечера исчезает со скрипкой в театре. Занятия в манеже забросил, а чуть-чуть веселым его видели только раз – когда он случайно разговорился с Валей Зыковой о музыке.

– Вы нас покидаете? – с бесконечной грустью в голосе спросил Нину Кушаков.

– Покидаю, Иван Иванович...

– Что же так?

Нина опустила глаза.

– Ну... пока вы здесь... в парад выходить до последнего дня.

– Спасибо, Иван Иванович! Иван Иванович, а меня с моим каучуком примут в филармонию?.. Или нет?..

– Примут. Вам и в цирке можно работать.

– Ой, теперь, наверное, уж нет...

А вот Марат. Подходит. У Нины испуганно забилось сердце – в руках у гимнаста красная гвоздика. Идет – себя ломает, вся его горбоносая сутуловатая фигура как звенящая стальная пружина. Протягивает гвоздику. «Вот возьму сейчас и улыбнусь ему... Вот он бы только ради меня жил, ни на какого там Бетховена меня бы не променял...» Но промелькнули безумные мысли, а Нина виновато покачала головой и попятилась.

– Не надо, Марат...

Женька, вот ее спаситель! Нина ему торопливо улыбнулась, и тот расцвел в глупом восторге.

– Новый анекдот! Ну, заходит, значит, сумасшедший к доктору, а на ниточке коробку из-под ботинок волокет...

– «Здорово мы их надули, Шарик?» – выдала убогую соль анекдота Алла.

– А, вы знаете? Ну, вот: Абрам, значит, говорит...

– Женя, иди к черту.

– Пойдемте в кино после работы?

Девушки переглянулись и зафыркали.

– Приглашаешь? И билеты купишь?

Турнисту было жалко тратиться еще и на Аллу, но что делать? Эта стерва ни на шаг не отходит от Нинки.

– Ну, куплю.

– Пойдем!

Увы, Олег!.. После представления он не сразу отправился, домой, а долго бродил по скверу перед театром, вот и набрел на гуляющих после фильма подруг...

Нина не скоро получила деньги. Осторожные родители сначала вызвали блудную дочь на переговоры, но первые переговоры состояли преимущественно из слов «алло» и «ничего не слышу, говорите громче», вторые по неизвестным причинам вовсе сорвались. Лишь на третий раз более или менее объяснились:

– Алло! Алло! Мама? Ты меня слышишь?

– Слышу, – по-комариному пищало с края света.

– Вышли же, наконец, деньги!

– Зачем так много? Что случилось?

– Я же должна отдать!.. Он на меня тратил!

– Что отдать? Кто тратил?

– Олешка тратил!..

– Уголовник! Спал с тобой и ему же платить! Не смей!

– Мама, ну постыдись же!.. По телефону...

Нина оказалась на грани истерики. Алла схватила ее за руку.

– Тихо, Нинка...

– Попробуйте выслать меньше!! Я тогда не поеду! Здесь останусь! Двор мести устроюсь!!

– Нинка, прекрати!! Я тебе денег найду, отдашь, когда будут.

Плачущая Нина старалась не глядеть на телефонисток и выбежала на улицу.

– Они его ненавидят! Ненавидят! Что они только на него не говорили!

И Нина выложила подруге все, все, что отец и мать городили на Олега ей, все, что она прочитала в полученных от Елены Леонидовны письмах, рассказала, как Олег был у них в гостях и как родители ходили к нему в гостиницу. Все рассказала, даже клеве`ты Борьки и Райки припомнила. Бледная и потрясенная Алла не верила своим ушам.

Ночью долго не могли уснуть. Нина свернулась на раскладушке и ровно дышала, но Алла слышала, что она не спит.

– У меня котейка был...

– Кто? – Нина высунула голову из-под, одеяла.

– Кот. Странный кот. Коту дашь мяса и попробуй дотронься – шерсть дыбом, шипит, урчит, царапается! А у моего из-под носа можно было выхватить – он хоть бы хны! Только нос подымет и смотрит: «Ты зачем так делаешь?»

– Ну и что?

– Да твой Олешка похож на этого кота. Ради своего благополучия лишний раз и не потревожится. Тоже задерет нос и отойдет в сторонку.

– И не мой он вовсе! Пусть катится... на все четыре стороны!

Нина решительно ожесточилась на весь мир, чужой, холодный и неприветливый. В мире этом она пока терпела Аллу, но только пока: небось, вот она уедет и Алла исправит свою ошибку – окрутит Олешку. Что ей стоит! Кто им воспрепятствует? Олешка буйвол здоровый, будет висеть на рамке и тягать Алку, а Витальке они нос покажут. А с ней, небось, так и не захотел вперекидку жонглировать! У, предатель! Гадкий, противный цирк! Зачем она поехала в Фергану? Зачем она в пятом классе пошла в цирковую студию? Зачем ее в шесть лет отдали в гимнастику? Лучше бы на пианино занималась. Ах, нет – играть Баха с его партитурами?! Увольте! Медицина, вот ее призвание. А она, дура, бросила училище и умотала с каким-то чокнутым... Ну, ничего, она вернется и снова поступит на третий курс. Подумаешь, год пропал! Папа или Петр Онуфриевич позвонят и ее примут. Ах, она же собиралась в филармонию, каучук работать... Какое тут училище?! Какой Петр Онуфриевич!

–...они с Валькой пара хорошая, – как будто отвечая на собственные мысли вслух размышляла Алла. – Валька неплохо работает, и занимается, только ей на цирк наплевать. Ей музыка дороже. Я вот не смогу без цирка, даже не знаю, как и жить без него, а Валька посуду мыть устроится, лишь бы Олешка ей играл с утра до вечера...

Ах, как она несправедлива к Алле! Алла! Да есть ли кто-нибудь на свете лучше, чем ее Алла?! Вообще, она теперь будет считать Аллу своей любимой сестрой и жизнь за нее отдаст! А эта – бесстыжая дрянь, паршивка, музыку любит! Так вот почему Олешка с Ферганы морочит ей голову – он о Вальке думает! Конечно, где ему тогда было ухаживать за Ниной!..

– Я этого Олешку... ненавижу! И музыку его ненавижу!