Романтика. Ч 3. Дорога. Гл 12. Душа артистки

12. Душа артистки

Отсыпались не только всю ночь, но и утром и даже прихватили изрядный ломоть дня. Нине никак не надоедало нежиться у широкой груди мужа. Рано утром, когда в полусне еще так не хочется просыпаться, он обнимал и согревал ее, а в другом полусне, чуть позже, когда хотелось совсем проснуться, щипался и тормошил. И вообще, приставал. И всегда угадывал, где один полусон, где другой.

Сонная идиллия распространилась и на вторые сутки и бог весть сколько бы еще продолжалась, но разрушилась самым сногсшибательным и приятным образом. В половине одиннадцатого утра во дворе возник шум, топот, кот Васька стремительно спасся под крыльцом, скрипнули двери, звякнуло ведро, всколыхнулась ситцевая занавеска, влюбленные едва успели натянуть на подбородки махровые простыни – в комнату ворвались Валя и Алла.

– Нинка!– выдохнула одна.

– Телеграмма! – схватилась за сердце другая.

Нина взвизгнула, пробкой вылетела из постели, стремительно оделась потерла холодной водой нос и исчезла вместе с подругами.

Не доверяя воцарившейся тишине, Васька высунул из-под крыльца сначала одни только усы, осмотрелся и вылез весь, если не считать кончика хвоста.

– Привет, ворюга! – сердечно приветствовал его Олег.

Васька сделал вид, что не слышит гнусного оскорбления.

– Ишь ты! – задело Олега. – А кто вчера спер сыр? А кто ошивается вокруг рачьей наживки? Я тебя, как-нибудь, самого ракам скормлю!

Это уж слишком. Отвечать Васька не собирался, но с достоинством удалиться от хулителя – мог. Он и привстал уже, но тут на редкость злющая породистая блоха укусила его и Васька, свирепо изогнувшись, впился зубами себе в крестец.

– Куси ее, куси! – азартно подзуживал Олег.

Полосатая Васькина шкура продрожала мелкой рябью, он подпрыгнул, истошно мяукнул на кровопийцу и сиганул в смородину.

Олег скромненько позавтракал уцелевшим после Васькиного грабительства кусочком сыра, вздохнул по улетевшей Нине и настроил преданную забвению гитару.

В цирке три подруги перво-наперво заняли вагончик Ивана Ивановича и сто раз перечитали драгоценную телеграмму, причем Нина и Алла то и дело с нервным смешком выдергивали ее друг у дружки.

– «Использовать номер утренниках. Вечерних соблюдения метража»,– гласил деревянный текст телеграммы, но ничего более упоительного Нина и Алла в своей жизни не читали.

– Разрешили!

– Официально!

– Нинка, репетировать!

– Иван Иванович!..

– Иван Иванович!..

В преизбытке чувств Нина и Алла повисли у Кушакова на шее и горячо его облобызали, затем убежали в манеж.

– Нинка, жми на жонгляж. В конце сезона попробуем вылезть на двенадцатичасовое.

– А разрешат?..

Ответом была презрительная гримаса.

Гоняла она подругу часа два, а Валя все это время молча просидела на барьере.

– Хватит. А то вечером руки дрожать будут.

Слух о телеграмме уже прошел по цирку. Марат и Виталий поздравили Нину, поздравили ее также Имби Изатулина и Вадим Шамрай. Вадим, к тому же, и поинтересовался:

– А Олег?

– Что – Олег? – не поняла Нина.

– Ты сделаешь номер, будешь в манеже работать, а он?

Нина моргала черными ресницами.

– Как жить будете? Лучше бы он сделал музыкального эксцентрика, а ты бы после него просматривалась. Или вместе. Он может номер слепить – лучший в мире. Так, как он, никто в цирке не играет. Я то знаю. Покалечится или уйдет на пенсию акробат – натыкает в мячики свистулек, сошьёт костюмы для трансформации и готов номер. Никуда не годный актеришка плюс никудышный музыкант – опять номер, или нагородят городков, как наши Чернышевы. Что в этом номере? Ни музыки, ни актерского мастерства, ни черта нет! А – артисты! Так что бери мужа за шиворот.

– Его возьмешь!.. – приуныла Нина. – Имби тоже говорит – делайте парный жонгляж и музыкальный, так ему пальчики жалко...

Кира Старовойтова, узнав о телеграмме, состроила кислую мину, а Вениамин Викентьевич терзался тем, что упустил момент и не настрочил докладной сразу после незаконного выступления самозванной артистки. От огорчения у него даже расстроился желудок.

– Девчонки, пойдемте к нам чай пить! Со смородиной! – на радостях пригласила Нина подруг.

– Пойдем, Валя?

Валя кивнула.

– Только я торт еще хочу купить! – подпрыгивала Нина. – Отпразднуем!


Подруги вздохнули, облизнулись, но искушения не побороли.

– А Олешку на гитаре заставим играть, – не очень уверенно пообещала на десерт Нина.

Но с Олегом они разминулись: пока выбирали торт – он пришел в цирк, в цирке девушек не застал и хмуро перечитал телеграмму, предъявленную торжествующим Кушаковым.

– Теперь есть возражения?

Олег молча пожал плечами и забрался на оркестровку. Открыл крышку пианино и долго рассматривал клавиши. «Погода бы хоть испортилась, что ли. Заниматься надо. «Лунную» не доучил. Паскудник Шантрапановский – хоть бы пыль с клавишей вытер...»

На лестнице послышался шорох. Олег оглянулся. На оркестровку медленно вплывала летающая тарелка – огромный серый блин Стасовой кепки, затем показалась его гангстерская челюсть, а за ней короткая, не по длине туловища, кожаная куртка. Из левой подмышки Стаса выглядывал Димка, а из правой дымилась Федина папироса.

– Олешка, – прохрипел кто-то, – пятерку займи!

 Лицезрение трех страждущих и жаждущих рож навеяло на Олега задумчивость.

– Федя, у тебя много обрезков досок или чурок?

– Ась? Чо?

– Чтоб только на растопку годились.

– А! Будя. Попалить надоть.

Димка же сообразил:

– За цирком два бревнышка сухих валяется.

Теперь сообразил Стас:

– На берегу штук шесть лесин сушится, мужик вылавливал. Стёбнем?

– Мужик? Заводи машину, а с меня на литр без отдачи.

– Э-ге-ге!

– О-го-го!


– У-гу-гу!

– Нагрузим!

– Кочум, Стас!! Филипыч лазит, нюхает!..

Филипыч действительно унюхал даровую выпивку и проворно засеменил за Димкой, Стасом и Федей.

– Где? Где? Где? – квакал он.

Но те, нарочито позевывая, разбрелись в три разные стороны, Филипыч побегал, побегал и отстал.

Девушки выбрали торт и не застали дома Олега, чему не особо и огорчились – побаивались его иронии. Нина зажгла керосинку и поставила на огонь никелированный, видавший виды, чайник. Деревянная ручка у чайника болталась и наполовину обгорела за долгие годы службы.

– Придется завтра два лишних часа в манеже работать, – Валя и Алла уныло рассматривали цветастый ароматный рисунок торта.

– А меня Олешка наоборот заставляет! – Нина поставила чайник на стол под яблоней. – Говорит – посмотреть не на что, ешь!

– Сам он тогда... курица! Ничего не понимает! – с глубоким презрением ответила Валя.

За комплимент в свой адрес Нина воспылала чрезвычайной приязнью к опасной подруге и даже не заметила, что презрение в ее тоне преувеличенное и напускное. А Валя с грустной завистью думала, как счастливо и романтично живется двум влюбленным в их дремучем деревенском убежище. Они сбежали на край света, покинули унылое благополучие и теперь пьют себе чай под раскидистой яблоней и целуются под ветхой кровлей...

– Позови Алену, – напомнила Алла.

– Ой! – Нина хлопнула себя по лбу. – Сейчас! – и убежала на огород.

– Кто это? – подняла брови Валя.

– Хозяйкина дочь.

– Маленькая?

– Маленькая. Двадцать три года. Двадцать – здесь, – Алла сделала быстрое движение концами пальцев от плеч до бедер, – и три – тут, – прикоснулась ладонью ко лбу.

Валя не успела ничего распросить: Нина уже тащила за руку робеющую Алену. Алена улыбалась, но принужденно и жалко. За столом Нина и Валя с огромным трудом заставили ее съесть кусок торта и выпить чая: Алена пугливо улыбалась и так же пугливо вздрагивала. Алла угрюмо молчала. Она одна знала, как жестоко доставалось Алене в детстве за попрошайничество и за подачки чужих людей: мать боялась, что ее сманят и надругаются над несмышленышем. И сейчас: показалась хозяйка и позвала дочь. Алены и след простыл.

– Отчего она так? – спросила Валя. Сердце ныло жалостью.

– Ой, слушай! Мне тетя Дуся рассказывала! В детстве она залезла на крышу и упала, и поэтому...

– Мура, – отрезала Алла. – Папочка ее пил, как... сукин сын! И тетя Дуся твоя самогонку гнала день и ночь. Тут такая дрызготня стояла – о-го-го! Вот и нарожали деток. Сын у них кое-как четыре класса окончил, в тюрьму попал, теперь где-то на Сахалине землю копает. А Алена такая и родилась. Папочка бросил их и смылся. Вот и вся крыша.

– О, господи! – прошептала Валя. – Несчастные люди!..

– Смотрите на Ваську! – Алла пожалела, что испортила подругам настроение.

Кто-кто, а полосатый Васька имел в виду мировые проблемы бытия, его занимало совсем другое: четыре воробья учинили под застрехой драку, а так как драться на верхотуре несподручно, они слетели на землю, где и наскакивали друг на дружку и пронзительно чирикали. Васька крался к гладиаторам, хвост его кровожадно извивался и тупо шлепал по утоптанной тропке. Увы! Валя подобрала щепку и запустила через голову Васьки в воробьев. Воробьи вспорхнули, Васька сделал гигантский прыжок, но остался с носом и с ненавистью проводил злыми зелеными глазами ускользнувшую добычу.

Нина и Алла хохотали, но веселье оборвало гуденье и больное фырканье расхристанного циркового грузовика.

– Отворяй ворота!

Во двор вбежал Олег и растащил покосившиеся створки, немазаные петли засвиристели, как пробка по стеклу. Нина зажала уши, из огорода прибежала испуганная хозяйка.

– Тетя Дуся, мы вам дровишек привезли. Куда высыпать?

– Да прямо так... Ох, ох, платить-то сколько?

– Не волнуйтесь. Они с вас ничего не возьмут.

Хозяйка нерешительно оглянулась на Нину, Аллу и Валю, девушки разобрались в ситуации и благоразумно удалились в дом и даже оставили под яблоней недоеденную краюху торта. Евдокия Андреевна скрылась следом
– За`кусь вроде есть, – Стас меланхолично отправил в рот огрызок торта. Верхнее чутье не обмануло его: из сеней вышла хозяйка с грязной семисотграммовой бутылкой, четырьмя мутными гранеными стаканами, четырьмя вялыми солеными огурцами цвета хаки и куском хлеба.

Стас и Федя проглотили слюну, в глазах у Димки мелькнули проблески мысли.

– Я – пас, – Олег спрятал свой стакан за спину.

– Вы к коньякам приучены? – Димка и не подумал настаивать и разлил самогонку по трем стаканам.

– Ап, – и несвятая троица окуталась сивушным нимбом.

– Крепкая, зараза... Ну, Олешка, рахмат! Спасибо, мамаша. Едем в магазин.

– Кто за рулем-то будет? – сумрачно спросил Олег.

– Я! Хто ш исчо? – подражая плотнику ответил Стас, колесом выпятил грудь и влез в кабину. С другой стороны туда втиснулись Димка и Федя.

Мотор чихнул, пальнул, взревел, вновь перепугал осмелевшего было Ваську и грузовик лихо попрыгал по уличным выбоинам. Олегу даже показалось, что машина тоже причастилась у мутно-зеленого змия.

Девушки, оставляя двор и остатки торта дровосекам, наткнулись в кухне на Алену – она притаилась у окна и следила за работой четырех мужчин.

– Алена, – позвала Валя. Алена вздрогнула.

– На, возьми, – Валя сняла со своей руки часы и надела на руку ей.

Несчастная девушка затрепетала, сжала другой рукой свое запястье и оглянулась – не отнимет ли кто привалившее сокровище? Убежала в баню и скорчилась на полке`, разглядывая и поглаживая блестящий браслет и выпуклое стеклышко часов.

– Слушайте, девки, – торжественно начала Валя, когда подруги живописно расположились на топчанах, – новость. Вчера мне сделали предложение.

Да, это новость!.. Нина и Алла затаили дыхание и раскрыли рты.

– Ты... замуж?.. – пискнула Нина.

– Еще не хватало. Я ему и говорю...

– Да кто?!

– Генка Агапов! Подъехал на хромой козе... Я ему говорю: подрасти малость, ты на полголовы ниже меня...

Нина и Алла схватились за бока.

–...а то, говорю, Женьку Пахрицина будешь на помощь приглашать...

Нина и Алла повалились на спины.

–...а мне, говорю, лучше один муж, да побольше, чем два, да поменьше! Как он взъелся!

В воздухе дрыгались четыре прелестнейшие ножки и как жаль, что ни один мужчина не был зрителем этого захватывающего действа.

– Уморила!..

– Ой, ой!..

– Как обезьяна, или кобель, честное слово!.. Кирка только-только выскоблилась, а он уже к новой подсыпается!

– Погоди, Алла! Мне Наташка рассказывала: он к дочке ее хозяев липнет! Она с подружкой кассиршами устроились, знаете?

– Какие мужики бесстыжие!..

– И бессердечные!..

– Бедные мы, бедные...

И так далее, до бесконечности.

И наступил вечер – миг триумфа Нины. Озноб поколачивал Аллу уже за добрый час до начала представления: она сотый раз осматривала невесомый костюм Нины, проверяла несокрушимый пьедестал, хваталась за виски, бегала, суетилась, невпопад огрызалась на реплики Миронова.

– Испортила мне партнершу, Нина, была гимнастка, стала – профессор! – насмехался он. Нина бледнела, краснела, отрицательно качала головой и с обожанием глядела на подругу.

– Не суетись, Алла, – урезонивал Марат, – не гоняй ученицу – хуже будет.

– Попробуй мне работу сорвать! – грозился Виталий. Алла лишь досадливо махнула рукой, ей было наплевать на свой номер: ведь в манеж, на суд публики, выйдет творение ее педагогического гения и кто бы мог подумать, что за ученицу сердце болит больше, чем за себя!..

Отработали воздушные гимнасты легко, без завалов, Алла, не раздеваясь, бросилась к Нине.

– Нина!..

– Алла!..

– Ни пуха!..

– К черту!..

– Вечернее представление!..

– Ах, Аллочка!..

– Ваш выход. Вы готовы? – официально спросил подошедший Кушаков. Алла схватилась за сердце.

– Готова, – ответила Нина.

Краешком глаза она наблюдала, как потянулись в зал Виталий с Маратом, Валя с Владимиром Григорьевичем, маленькая черноокая Жанка, Вадик Шамрай. Не устрашился своей скандалистки жены и Пашка Иващенко – тоже встал сбоку форганга, с ним и Валерка Скляр, белесый кролик. По шакальи прошмыгнули в зал Агапов и Пахрицин. Агапов налетел на Валю Зыкову, стушевался и спрятался за Женькой.

– Нина Колесникова! Пластический этюд! – с другой планеты донесся до Нины могучий голос инспектора манежа. Слепая от страха, Нина шагнула в яростный пламень цирковых софитов.

Она покорила всех.

Не только зрителей, но и тех, кто еще на представлении не был, но услышал о прелестной юной артистке, которая вязала из своего тела замысловатейшие морские узлы. А глазищи у нее, говорят, как два огромных синих цветка, а губки – алая розочка и обручального кольца на руке не видать...

Посмотреть на выступление Нины прибыл, покинув «Государство и революцию», сам Карабас-Барабас – Тимофей Яковлевич. Он даже прошел за кулисы и воздвигнулся перед счастливой девушкой.

– Да. Гм. Весьма. Весьма. Рад.

И вознаградил артистку рукопожатием.

С тех пор он не пропустил ни одного выступления Нины на потеху оркестру, который по этому поводу изощрялся во всевозможных шуточках. Но однажды Алик заметил, как бледнеет от злобы лицо Олега и шуточки прекратились.

– Ты что, не рад? – приставала Нина к мужу по дороге домой. Ей показалось, что он чересчур сдержанно поздравил ее.

– Рад.

– Он ра-ад!.. – разочарованно протянула Нина. – Имби говорит, чтоб мы парный жонгляж делали! Она говорит – у меня – талант! А ты, говорит, лоботряс! Ручки свои пожалел!

Олег молчал.

– А Лида и Вадик знаешь что сказали? Что мне надо обязательно сделать номер соло-жонглера, а тебе музыкальный и тогда нас обязательно примут в Союзгосцирк!

– «Осел не пробовал шербет, не ел халвы и думает, что пищи нет вкусней травы».

Но злостные малопонятные аллегории отлетали от восторженно-легкомысленной головки Нины как горох от стенки.

– Ой, Олешка! Представляешь?! Наглость какая! Агапов к Вальке Зыковой посватался, а сам ниже ее ростом! Подъехал на хромой козе! – Нине ужасно понравилась «хромая коза».

– Жерёбостью, стало быть, не вышел, – оживился Олег.

– Зато ты вышел, – приревновала Нина. – Она спит и во сне видит, как ты ее по проволоке на перше таскаешь! А Агапову – куда ему! Его самого можно под мышкой носить.

И через несколько минут, очень важно:

– Знаешь, что Алла сказала? В цирке браки заключаются по принципу партнерства! Вот. Так что Агапов Вальке не подходит.

– Тогда я тебе не пара, – холодно отозвался Олег, – и почему тогда она сама не идет за Витальку?

Нина растерянно захлопала ресницами. Действительно, почему? И почему она опять оказалась в дурах и оскорбила Олега?! Нина искоса взглянула на него. Лицо каменное, замкнутое...

И дома неприятности. Сначала послышался басовитый детский плач Алены, а потом к ним в комнату вошла Евдокия Андреевна. На вытянутой руке у нее подрагивали злополучные часы.

– Ребятки, возьмите... У кого их Алена выпросила? Ее жалеют, убогую... Неприятности будут... А тебе, сынок, спасибо, дай вам бог счастья да детей здоровых! Так вы уж возьмите часы...

– Тетя Дуся, Алена их не выпрашивала, она их даже не видела. Валя сама подарила. Она обидится, если подарок вернуть. Вы не сомневайтесь: никаких неприятностей не будет. Отдайте Алене часы.

Тусклые усталые глаза хозяйки покрылись влагой, она торопливо отвернулась и шагнула за порог. Из-за выцветшей занавески послышался счастливый смех Алены, показалась и она сама: встала в дверях и широко улыбалась, переводя взгляд с Олега на Нину и обратно. Вероятно, она их благодарила.

Потом погасло, в который уже раз, электричество и пришлось сидеть при свете тусклого каганца. Впрочем, Нина любила сумерничать при керосиновой лампе: можно было молча глядеть на слабый живой огонек и сладко грустить не ведая о чем.

– Олешка, пойдем завтра в кино? На дневной сеанс? – подлизывалась Нина к Олегу.

– Пойдем.

– Я сегодня так нарепетировалась – все косточки болят. Так что завтра надо отдохнуть, а то выступать плохо.

– Да.

– А еще мы тебе рубашку купим.

– Зачем?

– Красивую!

– У меня есть.

– Так красивую! Чтоб мой муж был лучше всех! Вот. Он и так лучше всех, но чтоб еще лучше!

Грубая лесть сопровождалась еще более примитивными действиями вроде тыканья беленьким носиком в шею и скулы Олега или растрепывания нежными пальчиками его волнистой каштановой шевелюры, но Нина знала, что делала и своего добилась – Олег оттаял и обнял ее.

Неподалеку от кинотеатра заморским петухом красовалась размалеванная и обклеенная афишами разборная цирковая касса.

– Всего один зритель! – вздохнул Олег, глядя на согнутую фигуру молодого человека. Молодой человек как будто собирался влезть в кассу.

Вот он протянул руку, получил, очевидно, билет и торопливо сунул в карман. Выпрямился.

– Зритель тебе!.. – Нина выпятила нижнюю губу. – Женька Пахрицин!


Турнист оглянулся, увидел Нину и Олега и торопливо пошагал прочь.

– Знаешь, чего он тут? 
– Кадрится.

– Денег просит. Выпросил, небось. Наташа уже ругала ее: полегче, говорит, деньги раздавай, а то окажешься с недостачей, а она...

– Что она?

– Замуж они с подружкой собрались. За артистов цирка. Вот и лебезят. Дурочки.

Олег вздохнул. Энциклопедические познания Нины касаемо цирковых сплетен удручали его.

– Фиг с маслом они на них женятся, Агапов вон к Вальке сватался...

К кассе подвалили трое нагловатых молодцов. Брали билеты, заглядывали в окошечко и противно гундосили:

– А вы выступаете? По проволоке ходите? Придем, посмотрим!

В кинотеатре встретили семейство Шамраев в полном составе.

– Коська! – обрадовалась Нина и с удовольствием подняла малыша на руки.

– Он тебя ботинками измажет! – забеспокоилась Лида.

– Подумаешь! Коська, у меня конфета есть!

Нина одной рукой ловко расстегнула сумочку и подставила своему любимцу. Костя запустил крохотную цепкую ручонку и вытянул конфету.

– Что сказать надо, Костя? – с заученной строгостью спросил отец.

– Пасибо.

– Хочешь себе такого? – пошутила Лида. Нина покраснела и промолчала.

После фильма Нина и Лида потащили своих мужчин на автобусную остановку.

– Народу тьма! – кивал Вадим на терпеливо ожидающую толпу.

– Сядем, – хладнокровно заявили Нина и Лида.

– Пойдемте пешком!

– С Костей как раз к вечеру придем.

– Он на мне поедет.

– Автобус! – воскликнула Нина.

– Это не рейсовый.

– Может, остановится?

– Да это наш, цирковой! Ура!

За рулем восседал Филипыч. Он плотоядно озирал подбитым, в зеленоватых разводьях, глазом обнадежено зашевелившихся пассажиров и уже подсчитывал барыши, но увидел своих и трусливо поддал газу.

– Калымит, прохвост!.. – Олег проводил взглядом умчавшийся автобус. Рейсового не было, толпа на остановке угрожающе разбухала, появилась какая-то пьянь и рвань с матом, икотой и перегаром, Лида и Нина сдались:

– Пойдемте пешком.

Вечером вновь триумф Нины, еще более блистательный, и вновь поглазеть на нее вылезла половина циркового мужичья (до того хороша была Нина в своем костюме, не очень далеко ушедшем от костюма Евы), в том числе и Пашка Иващенко. Нонна его выслеживала еще со вчерашнего вечера, а сейчас подкралась и уловив во взгляде благоверного голодный тоскливый огонек, сделалась сильно не в духе.

– Какая она артистка? – моталась завистница по конюшне, изливаясь в недоброжелательстве. – Откуда? Вот если бы я...

Далее собеседник должен был вспомнить, что некогда, еще до рождения ребенка, Нонна репетировала на велосипеде, а вспомнив представить – что было бы, если бы она не бросила той велосипед!.. Но собеседники не хотели вспоминать и слушать, а спешили улизнуть и Нонна провожала их спины недоуменным взглядом глаз и вечно приоткрытого на букве «О» рта.

– Халда плоскозадая! – тихо ругалась Алла. – Ходит, варнякает!..

Олег весело обнимал нежную упругую талию милой подруги и с ласковой иронией передавал впечатления и восторги оркестрантов от ее номера. Он так увлекся, что лишь на дорожке под тополями заметил ее молчание и опущенную головку. И даже ему послышалось тоненькое грустное шмыганье. Олег умолк. Нина молчала. Олег попытался заглянуть ей в лицо, но она прятала глаза.

– Обидел кто?

Нина кивнула.

– Кто?! – взвился Олег.

– Ты...

Подошвы Олега приросли к траве.

– Понимаешь, они говорят...

– Кто – они?

– Ну... и Алла, и Ван Ваныч, и вообще... Они говорят, что если бы у меня муж был артист цирка, мне было бы легче поступить в артистки, а так... В общем, в цирке редко так бывает, чтоб жена была артистка, а муж нет... В общем, едва ли меня примут... разные там проблемы... Вот если бы... если...

– Говори, говори.

– Они говорят – ты бы мог сделать музыкальный номер лучший в мире, Ван Ваныч говорит – ты прирожденный актер, и Вадик Шамрай тоже говорит – прирожденный, и ты на всем можешь играть ми... милостью божьей! И ты на катушке – вон как здорово! На катушке бьешь мяч и на мандолине играешь – такого никто не может, Ван Ваныч сказал...

– Чтоб тому Ван Ванычу повылазило, вместе с его цирком! – разозлился Олег.

– Олешка! – вдруг расплакалась Нина. – Репетируй музыкальный номер! Пожалуйста! Ты все бросил! Ведь иначе... я никогда не буду работать в цирке! Это моя мечта, с детства, я умру... Олешка!..

У Олега потемнело в глазах. Он облизнул пересохший губы.

– Значит... значит... – хрипло заговорил он, – значит я вкалывал, как ломовой извозчик, по двенадцать часов для того, чтобы кривляться в балагане?!.

Нина утерла слезы и прикусила губу. Потом тихо спросила:

– Тогда зачем ты меня гонял в Фергане? Заставлял репетировать? Если сам не собирался работать в цирке, зачем я жонглировала до потери сознания? Зачем? Если я буду костюмером или осветителем, или билеты продавать? Зачем?

– Я... Как, зачем?! Чтобы... чтобы...

Он умолк. Мысли лихорадочно метались.

– Я... я не думал, что у тебя это так серьезно. Я думал, у нас это больше игра, чем... Понимаешь? Сбежали из Энска, разные там обстоятельства...

– Обстоятельства? Разные? Игра? Из-за игры ты мне пощечин надавал? – безжалостно доклевывала его Нина. Подавленный Олег не знал, куда деваться.

– Конечно, – горько продолжала Нина, – я понимаю! Тебя в любой театр возьмут, даже в Большой! Скрипка, пианино, гитара!.. Куда мне рядом с тобой со своими булавами и каучуком... Ладно, буду билеты продавать. Или фойе подметать...

Олег был ошеломлен. Впервые ему пришло в голову, что упорные занятия Нины не игрушки, что он сам завел ее так далеко на цирковом поприще и что теперь трудно выбраться обратно.

Остаток вечера прошел тускло, рано легли спать. Олег слышал дразнящее тепло и аромат тела Нины, но не мог не только поцеловать, но даже дотронуться до нее. Нина неслышно дышала и лежала грустная и безучастная. Она подсчитывала, сколько раз до закрытия сезона окунется в огненно-радужный кратер манежа, в прибой рокочущих аплодисментов? Сколько продлится ее счастье? А там придется ехать с Олегом в его театр. Она, конечно, будет выступать, но какая сцена может сравниться с ареной цирка?!

Утром Олег малодушно сбежал от Нины, не мог смотреть на ее потускневшее личико. Любить беззаветно и причинять любимой страдания!.. Забился в вагончик и доигрался на скрипке до черноты на пальцах левой руки, а после обеда едва не расколотил этюдами клавиши пианино.

Вечером на приветствие Олега очень сухо кивнул Кушаков, недоуменно и сдержанно подал руку Вадим Шамрай, Алла откровенно отвернулась. Валя Зыкова взглянула печально: ей до слез было жалко Нину, которая несомненно родилась для цирка, но представить, что Олег променяет музыку на клоунаду, она не могла.

Злой и несчастный стоял Олег у лестницы на оркестровку и ожидал второго звонка. Нина, разодетая для парада, виновато заглянула ему в глаза и тотчас убежала.

С оркестровки Олег пристально наблюдал за выступлением Нины: несмотря на неприятности, а может быть благодаря им, отработала она блестяще. Амфитеатр рукоплескал, кто-то кричал «браво», «бис», Нина кланялась, исполняла комплименты, прохаживалась на полупальцах и никак не могла уйти с манежа. Кушаков, как истукан, лишь следил за ней глазами, бетоннолобый и тугобрюхий шеф благостно кивал головой и мучительно соображал, как удалиться из зала так, чтобы не было похоже, что он приперся сюда ради восхитительных изгибов тела юной акробатки.

– Когда она уберется, артистка замурзанная? – пронзительно шипела в боковом проходе Нонна Иващенко, но ее никто не слушал и не слышал: аплодисменты не умолкали. У Олега, как когда-то в Энске, вновь поплыло перед глазами, вновь остался лишь оранжевый круг циркового ковра и прекрасная девушка в его центре. Яркий свет, аплодисменты, восторженные и завистливые взгляды обрушиваются на неё водопадом и она живет, трепещет в этом потоке, впивает его, вливает в свои тонкие голубые жилки... Как вызволить ее из огненного озера?..