Романтика. Ч 3. Дорога. Гл 13. Волчье солнце

13. Волчье солнце

Эта ночь прошла еще мучительней, чем вчерашняя и Нина проснулась утром в одиночестве: даже подушка Олега успела остыть. Нина умылась, оделась и потихоньку побрела в цирк. По-над густыми зарослями она все же струсила – первый раз шла мимо них одна – и припустила бегом, но на открытом месте вновь сникла и медленно вошла под шапито конюшни.

– Мне все равно, кого чесать! Хоть униформу, хоть инспектора манежа... Х-ха-а-а!!! – Марат выбросил две шестерки, а нахохлившийся, безнадежно проигрывающий Кушаков еще более помрачнел.

Нина услышала эффектный стук шашек и ликующий возглас руководителя турнистов:

– Школа!

–...фрайеров! – последовало уточняющее замечание Миронова. Он стоял рядом и всей душой болел за безжалостно громимого в нарды Кушакова.

– Садись, я и тебя расчешу под Хохлому, – предложил Марат.

– Ну, это мы еще посмотрим.

– Садись, садись, – приглашал турнист.

Нина постояла, незамеченная, у аппарата Зыковых. «Репетировать? – мелькнула мысль. – Зачем? До конца сезона и так повыступаю, размяться и все, а там... Прощай мечта!..» «В кафе пойти? Не ела еще ничего...» Но мысль о еде почти вызывала тошноту. «Куда Олешка делся? Может, с ним поесть?» Вошла в форганг и раздвинула рукой бордовый занавес.

На краю ковра, справа от выхода в манеж, качалась на катушке знакомая стройная и сильная фигура и с ожесточением набивала лбом мяч. Набивала давно – рубашка под мышками и на спине потемнела. В затылок Нине кто-то дохнул, чьи-то руки обняли ее за плечи.

– Алла!..

– Ч-ш-ш-ш!.. Уболтала?!

– Не!.. Сам! Совесть замучила!

Девушки кое-как согнали улыбки с губ и смиренно предстали пред ясны очи Олега. Олег поймал мяч и подозрительно оглядел их. Нет, не смеются.

– Олешка, будешь репетировать? – изображая болезненные, затаенные надежды спросила Алла. Олег еще раз прищурился и высокопарно возвестил:

– Где бы я ни был – моя музыка останется со мной. Хоть в театре, хоть в цирке...

– Так будешь?

– «Только тот находит великое, кто исследует маловероятное...»

Нина и Алла переглянулись и хлопнули друг дружке ресницами.

–...и Чайковский не унизил симфонию до вальса, а вальс возвысил до симфонии!

Четыре пары черных ресниц заработали в темпе «аллегро», имея при этом тенденцию к «аччелерандо».

– Вот и я – я возвышу жанр до уровня своего музыкального мастерства.

Из всей этой галиматьи девушки поняли только одно: Олег решил делать номер. Алла захлопала в ладоши, а Нина со счастливым воплем повисла у него на шее.

– Уговорили, – перешел на человеческий язык Олег, – а теперь отстаньте. Репетируйте свое.

– Олешка!.. Олешка!.. – повизгивала Нина.

– Ну... хватит! Только уговор – как тебе стукнет тридцать – из цирка вон. Я хочу в опере играть.

– Ага! – подпрыгнула Нина, ибо была твердо уверена, что тридцать лет ей в ближайшие сто лет не исполнится. – Олешка, я есть хочу! Пойдем в кафе!

– А как же твой каучук?

– Пока Алла репетирует, я буду жонглировать, а потом и каучук.

– Пойдем. Я тоже голодный.

А тут и судьба пришла Нине на помощь и решительно покончила со всеми речными загорательно-рыбацкими соблазнами: в тот же день раза два лупил оглушительный ливень, а мелкий дождичек сеялся четырежды на дню. Испорченная погода возворотила циркистов на стезю добродетели: все усердно репетировали.

Когда занимались турнисты, места для других почти не оставалось, поэтому Нина ушла жать стойки на конюшню, а Олег забрался на оркестровку. Капли дождя над самой головой стрекотали по тяжелому шапито и выколачивали с внутренней его стороны последние остатки пыли. И, перекрывая шум дождя, до Олега доносилась ругань руководителя турнистов.

– Что тебя все время понукать приходится? – орал Марат на Пахрицина. – Сам не повернешься лишний раз! Ну, бери же в конце концов растяжку!! Аркаша в двадцать раз расторопней, ей богу...

Олег негромко играл на пианино, гимнасты работали на турниках, Рафик возился в осветительной будке, Агапов сердито зевал в полотняном кресле первого ряда: сколько они с Женькой потратили усилий на двух хорошеньких кассирш и все зря – те хихикали, улыбались, строили глазки, сходили даже с ними в ресторан, но на квартиру идти решительно отказывались. «Сучки. Паскуды. За рубль двадцать? Замуж? Хрен вам на рыло».

Из-за директорской ложи показались Алик, Наташа и незнакомая женщина в болоневом плаще с мокрым зонтиком. Женщина растерянно осмотрела круглый зал.

– Где вы сидели вчера? На правой, на левой стороне?

– Не знаю... Где-то в середке...

– Пройдите, может вспомните.

Женщина прошла меж скамьями и нерешительно остановилась.

– Где оркестр играл, справа от вас или слева? – допытывался Алик.

– Там, – женщина показала на директорскую ложу.

– Тогда вы сидели на той стороне.

– Нет, здесь, – женщина обернулась к оркестровке, – или... не знаю!

– Вот что, вы пройдитесь под сиденьями, вдруг найдете.

Посетительница поежилась.

– Я с вами, – сжалилась Наташа. Женщина благодарно кивнула. Они пробрались под сиденья амфитеатра и минут десять возились там, расшвыривая носками туфель конфетные фантики, бумажки от эскимо и прочий хлам. Потом перебрались под сиденья другой половины амфитеатра.

– Нет нигде... Да и не найдешь тут ничего, в мусоре...

Расстроенная зрительница поблагодарила Наташу и Алика и ушла, раскрыв цветастый зонтик.

– Чего она?

– Зачем?

– Ну?

– Кольцо золотое вчера уронила, – ответил Алик, – и не может вспомнить, где сидела, безмозглая баба.

– Ка-альцо-о? – Рафик покинул осветительную будку и нырнул под скамьи. Агапов вскочил и бросился следом, Женька, нервно хихикая, бочком, бочком тоже пролез за ними.

Из форганга высунулся сонный на дождь Филипыч и, зевая, побрел вокруг манежа. Змий Алик не удержался от искушения соблазнить звоном злата благочестивую душу автобусного водителя и поведал ему историю драгоценного кольца, упрятанного в недрах цирка. Филипыч разом проснулся, утробно хрюкнул и ринулся на розыски сокровищ, злобно переругиваясь при этом с другими старателями.

– Золотая лихорадка! – язвительно сказал Марат и бросил Аркаше: – А ты чего сидишь, мух ловишь?

– Вы меня за кого-то другого приняли, – ответил униформист.

Марат помолчал, пожевал губами и вдруг пошел по скулам красными пятнами:

– Женька, вылазь! Не позорься!

Турнист выбрался наружу, глаза его блудливо косили. За ним выкарабкался Агапов.

– А Пахрицин нашел кольцо и зажилил. Поделиться не хочет.

– Пошел ты... – огрызнулся тот на приятеля.

Бросил поиски и Рафик, лишь Филипыч не расставался с мечтой об Эльдорадо: пыхтел, сопел и рылся в мусоре до конца, то бишь до первого звонка. Вылез злой и как свинья грязный.

Не в добрый для Филипыча час потеряла золотое кольцо неизвестная зрительница: черный это был час. Ибо чем безуспешнее копался он в грязи под лавками, тем сильнее одолевало его желание вознаградить себя за напрасно потраченные усилия; и вот в тот же вечер в середине первого отделения в зале раздался пронзительный визг:

– Сумочка! Отдай сумку, сука! Воры!!!

Кто-то свистнул, кто-то гикнул, как на грех в зал вошли два милиционера и, пока Марк Захарович изображал посреди манежа библейский соляной столб и страдал по сорванному номеру, они профессионально сориентировались и с двух сторон перекрыли пути бегства из под лавок. Филипыч оказался в крысоловке, откуда его с позором и срамом извлекли на свет божий – под яркие цирковые софиты.

Игнат Флегонтович и Тимофей Яковлевич испуганно мельтешили вокруг директорской ложи, Марк Захарович плевался, Кушаков молча набычился, публика получала море удовольствия.

– Вот это цирк!

– Бис!

Сергей Александрович скорбно задудел на своем «Сельмере» «Я вам не скажу за всю Одессу...», барабаны и гитара совершенно машинально вступили в сопровождение, Левка взгромоздился поверх «рыбачки Сони» замысловатой, отдающей гнилым джазовым западом, импровизацией, а Чахотка со сладострастным хрипом и смаком вырубал тромбоном нисходящие тетрахордовые золотые ходы с похабным глиссандо на тонику. Тимофей Яковлевич вдруг усмотрел в озвучивании происшествия посягательство на дух и букву, потрясение основ и субординаций, и просто мелкое хулиганство; он затопал и затряс перед директорской ложей тяжелыми ляжками, замахал ручищами и прогрессивно проорал:

– Прекратить буги-вуги!!! Молчать!!! Смирно!!!

Шапито дрогнуло, раненное начальственным рыком, оркестр умолк.

– Они гневаются, – кротко сообщил Олег.

– Богатый голос. Музыкальный. Из уборной хорошо кричать «занято»! – дополнил Алик.

– Сегодня он играет джаз, – Левка пихнул локтем Чахотку, – а завтра Родину продаст!

– Чахотка, почем нынче Родина?

– Серега, а где твой финский нож? В «Сельмере» прячешь?

– А у Фурсова в баритоне сабля! Белогвардейская!

– Завтра Елдырин лекцию будет читать – с какой стороны дуть в тромбон!
–
– Нет, не так: как под дождём портянки сушить.

Сумочку обворованной гражданке вернули, а чтобы не скандалила и не требовала расправы всучили ей аж пять пригласительных в директорскую ложу. Милиционеров Игнат Флегонтович умолил не составлять протокола, дабы не бросать тень на лучший в мире советский цирк. Их тоже наделили ворохом билетов.

– Уволен. Да. Гм. С сего часа, – Тимофей Яковлевич ткнул толстым волосатым пальцем в трясущегося Филипыча.

Но Филипыч не был уволен. Он даже не был разжалован из водителей автобуса. Он даже продолжал калымить. Злые языки утверждали, что некто видел, как двуспальная туша (Филипычева жена) кралась вечером в номер шефа с тугой кошелкой в руках, а обратно пробиралась без оной и, вдобавок, очень поздно. Делался абсолютно логичный, хотя и сволочной вывод: нежная супруга Филипыча пожертвовала ради его спасения своей честью. Со стороны Филипыча ждали если не вызова на дуэль, то хотя бы коммунальной драки, вместо этого Филипыч преспокойно, чуть ли не от самого цирка, набил автобус зрителями, и, кивая на хляби небесные, содрал с них по пяти алтын. Когда шефу указали на это безобразие, он дал исчерпывающие объяснения:

– Эээгмммкгмммхр-р-р! Да.

Далее... Но далее я с себя снимаю всякую ответственность ибо все, что, я далее сообщу – непроверенные и, возможно, злонамеренные слухи. Очень уж густопахнущую тень отбрасывает густопсовое урко... простите, – руководство цирка-шапито в лице достойнейшего Тимофея Яковлевича и не менее достойнейшего Леонида Семеновича. Вот эти неприличные сплетни: якобы в один и тот же час тов. Елдырин и тов. Филипычева жена оказывались возле дома, где снимал себе скромную однокомнатную квартиру без хозяев тов. Вертухайский, а сам тов. Вертухайский в это время почему-то всегда торчал в цирке.

Повторяем, все это материал непроверенный и сомнительный, а что не сомнительно, так это то, что Леонид Семенович вдруг вошел в фавору к шефу и вследствие этого чрезвычайно поднял хвост перед прочим цирковым людом. Даже перед грозной бородой викинга не дрогнул сей хвост, хотя налившийся нехорошим кумачовым цветом шапитмейстер пригрозил... Гм. Как бы это выразиться помягче... Пообещал превратить Леонида Семеновича в соратника Роберта Фурсова.

Дожди кончились, теплое солнышко вновь приласкало парковую зелень и зеленоватую водяную шкуру ленивого Чагана, цирк вновь опустел, а речные берега вновь покрылись статными мускулистыми купальщиками. Рыбаки и раколовы вновь истребляли речную живность, а сухопутные млекопитающие Левка, Николай Викторович, Кушаков и Марк Захарович засели в одних трусах под тополем на травке в преферанс. Под соседним тополем точно в том же наряде Зыков и Власов задумчиво дулись в домино и лишь однажды Власов отплясал дикую тарантеллу с не менее дикими ликующими воплями – когда забил редкостного генеральского козла. А еще чуть подальше вели изнурительную, на уничтожение, борьбу в нарды бывшие матросы Марат и Виталий. После пятидесяти партий счет был двадцать шесть – двадцать четыре в пользу Марата.

А Олег репетировал. Он не замечал ни солнца, ни реки – опять завертелась каторжная карусель: фортепиано, скрипка, катушка, гитара, но теперь к ним прибавился тромбон и еще одна мандолина. На тромбоне, ему разрешил заниматься Чахотка и пришел в отчаяние, когда тот за несколько дней блестяще освоил все позиции, а в верхнем регистре забрался на «до» второй октавы. Вторую мандолину Олег переделал: выстрогал широкую подставку и верхний порожек, натянул восемь басовых струн и, удерживая ее в правой руке, лихо аккомпанировал открытыми басками левой руке, которой виртуозно выщипывал на пиццикато «Камаринскую».

– К этой мандолине, – Олег угрожающе потряс перед Кушаковым правой рукой, – я приделаю штативчик с губной гармошкой и буду играть на трех инструментах враз. На катушке и с балансом, разумеется.

В ответ Кушаков скрылся в вагончике. Вернулся через минуту с черным кубиком футляра.

– Так и быть. Музыкальный эксцентрик обязан играть на концертино. Купишь?

Олег обомлел.

– Сколько?..

– Двести пятьдесят.

Олег в отчаянии оглянулся.

– Иван Иванович, сразу я не расплачусь... Ради бога, не продавайте никому, в конце сезона я заберу его у вас!

– Забирай сейчас. Учись. Деньги потом отдашь.

– Я вам расписку...

– Брось. Я думаю, ты скорее утопишься, чем обманешь.

– По частям платить можно?

– Какая разница.

– Понимаете, женщина есть женщина: денег я больше не вижу, а появляется разное подозрительное тряпье – то костюм, то махровые простыни, то еще какая-нибудь дрянь. Так значит, концертино мое?

Кушаков грустно улыбнулся. Олег побросал мандолины на чей-то кофр, дрожащими руками вынул драгоценный инструмент и прижал к груди.

Дома, перед сном, Нина подглядела уж совершенно дикую сцену: Олег положил концертино на постель, сам встал на колени на пол и то извлекал тонкие нежные звуки, нажимая на блестящие кнопки, то поглаживал коричневый деревянный шестигранник пальцами, а то и вовсе прикасался к нему лбом, скулами или губами.

– Чокнутый, – укорила она мужа, но лицо у Олега не перестало сиять идиотическим блаженством.

– Олешка, знаешь, что Алик с Левкой придумали? Всю ночь в выходной плавать на лодке. А? Алик с Наташей, мы с тобой...

– А Левка?

– А еще...

– Алка и Валька. Как это я не догадался.

– Ну да. Левка их будет возить. Вот смотри: мы все пойдем в кино на последний сеанс, а после кино на реку. Я узнавала – твой дед дежурит. Он по тебе скучает!

– По двум рублям он скучает. Ладно, поплывем. Перед кино зайдите за мной.

– Куда? – не поняла Нина.

– В цирк. Я репетировать буду.

«Мог бы и просачковать...» – подумала Нина.

– А билеты?

– Левка обещал купить на всю компанию. Он будет всех ждать у кинотеатра.

– Ниночка, лапочка, – набрался Олег духа сообщить главную новость. – Придется нам экономить – концертино двести пятьдесят рублей стоит...

– Ого! – у Нины округлились глаза. – Ничего себе...

– Пожалуйста, я могу не делать номер! – быстро сказал Олег.

– Ай! Нет.

Нина мигом вытащила из-под топчана чемодан и из какой-то заначки извлекла сто пятьдесят рублей.

– Вот. Отдай пока. Плакали мои сережки...

– Нина...

– Отдай. Сережки потом можно купить, а концертино ведь не купишь! Я их никогда в магазине не видела.

Нина старалась не отставать от Олега в работе, но сил у нее было поменьше и в понедельник она его решительно покинула.

– Я пальцы побила булавами, – это раз. У меня стирка накопилась, – два.

– Я разве что? Отдыхай.

Олег бережно, с сожалением уложил в футляр концертино и в одиночестве ушел в цирк. А Нина с Аллой отправились в город грызть мороженое и шляться по магазинам.

Все, кто заглядывал в этот день в пустынный зал цирка, могли видеть, как в центре манежа, освещенном ни с чем не сравнимым светом, какой получается, когда яркое солнце пробивается сквозь шапито, стоял на катушке высокий стройный человек и играл на скрипке бесконечные этюды. Звук скрипки был еле слышным – Олег играл с сурдиной. И эта одинокая фигура, и этот таинственный свет, и эти призрачные звуки производили впечатление удивительного, необычайного, словно «Бегущая по волнам» превратилась в цирк: обшивка – в барабан, шпангоуты – в радиусы амфитеатра, паруса – в шапито, а капитан Гез – в эквилибриста.

Наступал вечер, в цирке зажгли дежурный свет. Олег не заметил, как неслышной тенью возникла в форганге Нина. А Нина долго смотрела на мужа. Есть ли он на самом деле? Может, он ей привиделся? Он, как метеор, возник перед нею из морозного энского тумана, покорил юное сердечко, пленил душу. А вдруг он так же загадочно исчезнет, растает в таком же тумане, в каком-нибудь далеком, неведомом пока городе?..

– Олешка, хватит репетировать.

– Нина... Ты одна пришла?

– Одна. Ты не бойся, я не из дома, я не по глухомани пробиралась, по аллее.

– Подожди, я реквизит спрячу в вагончик.

– Прячь поскорее.

– За Аллой зайдем? – спросил Олег, когда они ступили на свою улицу.

 Нина виновато вздохнула.

– Олешка... Она не хочет...

– А чего тогда воду мутить? – рассердился Олег.

Нина промолчала. Следующее разочарование ожидало их у кинотеатра. У тумбы с афишами переминался в одиночестве Алик.

– Ребята, Нелька наша раскашлялась, Наташа ее малиной поит. Вы, наверное, без нас.

– Чудненько! – бодро воскликнул Олег. – Что-то нам Валя скажет?

Валя как раз и подошла и на его слова виновато отвела глаза. Даже поздороваться забыла.

– Валю не пускают родители.

– Не пускают...

– А в кино?

– В кино разрешили...

– А вот и Лева. Заключительный аккорд. Ми-бемоль минор. Сейчас мы его обрадуем.

Левка, трезвый, побритый и принаряженный, молча выслушал друзей и достал билеты.

– Кто в кино?

– Мы! – ответила Нина.

– Я, – тихо сказала Валя.

– Лева, вот тебе за билеты, – бормотал Алик, – понимаешь...

Левка не обратил на деньги ни малейшего внимания, снабдил билетами Валю, Нину и Олега, остальные молча порвал, повернулся и ушел.

– Поплавали, – коротко заключил Олег.

Ко всем бедам фильм оказался чепуховым и, не досмотрев до половины, Олег и две девушки покинули кинотеатр.

Проводили погрустневшую Валю и вернулись домой. Но у калитки Нина вдруг топнула ногой.

– Так вот нет же! Поплывем вдвоем!

– Вдвоем? – Олег потер подбородок.

– Вдвоем! И расскажем им! Пусть от зависти лопнут.

– Давай, – решился Олег, – только переоденемся.

– Конечно.

Олег надел клетчатую рубашку и спортивное трико, подумал и накинул на руку старый темный плащ. На всякий случай достал кусок тросика с оловянной грушей на конце.

– Что это такое? – спросила Нина.

– Это? Аргумент. Иногда единственный и неопровержимый, – и резко рассек воздух.

Нина недоуменно посмотрела на «аргумент» и, соображая что-то свое, затолкала в сумку большое махровое полотенце и резиновую шапочку для купанья.

Над рекой висела неправдоподобная тишина. По северному поздний закат отражался в воде, Олег бесшумно вел лодку прямо на него. Нина молча сидела на корме и не сводила мечтательных глаз со сказочной красы неба. Лодка плыла по середине гладкой, как живое зеркало, реки, все дальше и дальше. Берега стали пустынными и грустными, а пловцам сделалось жутко от чувства затерянности под прекрасным, но холодным из-за своей бездонности, шапито Вселенной.

Нина пересела к Олегу. На ней был легкий плащик, она его распахнула и прижалась к сильному телу мужа. Сразу исчезли из сердца одинокость и страх – их было двое и они были центром мироздания и им не было до него никакого дела.

– Олег, давай вместе грести.

– Бери весло.

Ничего из этого не вышло: в лодке установился неправильный центр тяжести, она рыскала, вертелась, но только не плыла туда, куда надо. Нина запыхалась и развеселилась.

– Олешка, будем купаться!

– Купаться не договаривались!

– А я хочу. Ты не бойся, я не над тобой смеяться, раз ты не умеешь плавать.

Олег взглянул в черную жуть воды и вздрогнул.

Нина зорко оглядела пустые берега и стянула с себя платье. Приладила на голове шапочку и с сомнением посмотрела на лифчик и плавки.

– Жалко мочить... А! Была не была! Все равно никто не видит.

Тихонько смеясь, расстегнула лифчик, стащила плавки и быстро скользнула ногами за борт.

– Олешка, ты тоже совсем раздевайся! – глубоко дыша после длинного нырка сказала Нина.

– Нет, я лучше в сухое трико переоденусь, – ответил Олег.

Он осторожно покинул лодку и опустился в прохладную темную воду. Убедился в неподвижности лодки, отпустил борт и рискнул проплыть. Нина резвилась рядом. Когда он вернулся к лодке и уцепился рукой за борт, Нина тут же подплыла к нему и обняла за шею. Свободной рукой Олег прижал ее к себе.

– Холодная, как утопленница!

– Поцелуй меня!..

Олег поцеловал мокрые губы и крепко ущипнул красавицу сантиметров на двадцать ниже талии. Нина вырвалась, оттолкнулась от лодки и легла на спину. Из воды белели ее твердые девчоночьи груди, мускулистый узкий живот, стройные ножки. Нина шевелила маленькими ступнями и от них расходились мерцающие отраженными звездами круги.

– Ласточка, то есть, рыбка, я полез в лодку.

– Ладно. Потом мне поможешь. Возьми полотенце, только половину сухого оставь.

– Оставлю.

Олег рывком вынес тело из воды и влез на корму лодки. Пока он осторожно обтирался краем полотенца, Нина неторопливо плавала вокруг. Олег провожал взглядом ее белеющее в воде русалочье тело. Наконец, переодевшись в трико и рубашку, он поманил Нину.

– Олешка, посмотри, с берега никто не увидит?

– Никто. Давай-ка...

Олег взял ее под мышки, легко выхватил из воды и поставил в лодку. Нина стремительно опустилась на кормовую банку и закуталась в полотенце. У нее зуб на зуб не попадал.

– Горе-купальщица... Вытирайся скорее и ко мне иди.

– С-с-сейчас!.. – и принялась деятельно орудовать полотенцем. Олег вздохнул:

– Как это зрелище волнительно для глаз мужчины!

– В-в-в-в!.. – последовал ответ. Обсушилась и нырнула под распахнутую полу плаща Олега.

– В-в-в-в!.. – дрожала она, а Олег укутывал ее и прижимал к себе. Наконец она пригрелась и довольно замурлыкала. Олег вновь вздохнул, обречено:

– А вон там, на берегу, стожок сена, – как можно равнодушнее проговорил он.

– Что? – Нина выглянула из плаща. – Где?

– Вон там, смотри.

– Ага. Ну и что?

– Да так... Ничего...

Нина тихо засмеялась.

– Так уж и ничего!

И деловито добавила:

– Нас комары съедят.

– Комары... Я и не подумал!

Но через минуту Олег решительно взялся за весла.

– А бог с ними, с комарами. Во-первых, они будут кусать меня. Так? Мы на мой плащ ляжем, твоим укроемся! – и, не раздумывая больше, высвободился из плаща, укутал в него Нину и отправил ее на корму.

Сильными взмахами весел он почти выбросил лодку на пологий берег, а когда вышел из нее, то втащил еще дальше.

– Теперь не уплывет. Дай руку!..

Нина подала и осторожно шагнула из лодки. Ее до пят укутывал плащ Олега, свой она отдала ему. Олег осмотрелся. Ночная тишина была почти пугающей.

– Как тихо!.. – прошептала Нина. – Все на свете спят!..

– Только два романтика не могут успокоиться!.. – Олег подхватил Нину на руки и понес, легко ступая по отаве луга.

У небольшого стога опустил Нину и, попросив прощения у неведомого косаря, накидал порядочную груду сена. Нина с интересом наблюдала за ним, сердце ее билось все чаще. Олег развернул драгоценную ношу, Нина вздрогнула от ночной свежести и от необычного ощущения: она стояла нагая среди бескрайнего луга, под звездным ночным шатром неба. Олег уложил ее на плащ и она утонула в мягкой травяной перине, такой душистой, такой ароматной. Взволнованный Олег склонился над подругой, целовал ей глаза, губы, а она дрожащими пальчиками расстегнула ему рубашку и натянула ее отвороты на свои плечи.

– Голубка!.. Милая!..

– Олешка, мне так хорошо с тобой!.. Я так люблю тебя!..

Сладкие, бесконечные ласки, сладкий, жгучий, несвязный любовный шепот, дикая, таинственная ночь вокруг!.. Любовники позабыли, что есть на свете города и искусства, позабыли, что мир населен миллиардами им подобных – они были одни во Вселенной...

– Олешка, принеси мне платье. И все остальное. Как хочется спать...

– Поплывем домой?..

– Не знаю... Давай костер разожжем? Спички в сумке.

Олег принес Нине одежду, а прекрасная речная нимфа, позабыв и думать о своей нагой красе, тем временем азартно отбивалась от комаров.

– Сейчас мы их!

Олег прошелся по берегу и собрал небольшую охапку сухих веточек. Настрогал перочинным ножом стружек, подложил клок сена и поджег. Задрожал крохотный дерзкий огонек, потянулась струйка беловатого дыма. Вот костер запылал, белый дым исчез, обрадованная Нина подгребла к костру ворох сена и уютно устроилась – грудь ей согревал костер, а спину – тело Олега. Олег ее обнял и зарылся лицом в волосы.

– Мы с тобой номады, странники по звездам, – шептал он. – Мы с тобой грелись у костра и тысячу лет назад и десять тысяч... На нас были звериные шкуры, мы ели мясо, а кругом выли волки и гиены... Ты была косматая и загорелая, а все равно синеглазая и красивая и я тебя любил и не давал украсть тебя дикарю с того берега...

– И такая же луна была? – Нина подняла завороженные глаза на тонкий прозрачный в светлом северном небе месяц.

– Такая. Волчье солнце!

– И мы сами от себя родились?

– Сами от себя.

– Значит, я сама себе прабабушка?

– Значит.

– А ты сам себе прадедушка?

– Прадедушка.

– А наши дети – это будем мы сами?

– Мы сами. Если не так, то и жить на свете незачем.
–
– А на чем ты играл, когда мы... когда другой дикарь меня украсть собирался? – Нина не сводила глаз с месяца.
–
– На луке.

– На луке?

– У него тетива звенит. У меня было три лука, и каждый по разному звенел, мне хотелось тебе понравиться, вот я и щипал их по порядку и подпевал, вот так... – Олег пропел мажорное трезвучие вверх и вниз. – А когда ты заглядывалась через реку я пел... – Олег уныло протянул минорное.

– Я не глазела на тот берег! – обиделась Нина. – Это ты... на Валькину прабабку пялился и на луках ей брынькал!

И без всякой связи капризно прохныкала:

– Дыню хочу!..

– Дыню? – удивился Олег.

– Ага! Посмотри, месяц на ломтик дыни похож! Пойдем завтра на базар, может, кто продает...

– Дыню? В Уральске? В начале июля?

– Правда... Все равно хочется... Так дыню хочется!..

– Потерпи до осени.

– Ага. Олешка, у меня в сумке булочка, достань.

Они разломили булочку пополам и с наслаждением вонзили в нее молодые зубы. Нина нанизала кусочек на тонкий прутик и чуть поджарила на огне.

– Так вкуснее?

– Не знаю. Зато интереснее! На, попробуй.

Съели булочку. Нина вздохнула и сказала:

– А Алкин мотогонщик, Эдик, – женатый. Вот горе!

– Ну и отбила бы у жены.

– Так он в гимнастике ни бум-бум, что она с ним делать будет?

– На мотоцикле ездить. По потолку.

– Вот еще! – оскорбилась за подругу Нина. – А на речку она из-за Левки не пошла – не могу, говорит, его собачьих глаз переносить... Хоть косточки с собой таскай и кидай ему...

Нина расхохоталась, видать, представила, как Левка зубами ловит на лету куриную косточку.

– Поплыли домой.

Загасили костер, собрали разбросанное сено и сложили под стожок.

На лодочной станции дед бодро и благожелательно прохрипел:

– Гуляли? Да-а-а... И не спится вам... Да-а-а...

От него уже благовоняло винищем. У Салтыкова-Щедрина имеется мужик, который в пригоршнях варил суп, а вот ты среди ночи на окраине города бутылку портвейна раздобудь!

– Спасибо, дедушка! На речке так хорошо! Только комары!

– Комары? Д-а-а... – глубокомысленно отозвался дед.

Пока Олег помогал примкнуть лодку и относил весла, Нина куда-то убежала. Олег взобрался на крутой берег и оглянулся. Черные, молчаливые раины тополей, призрачный свет узкого месяца...

– Ты где, коза?

– Сам ты заяц.

– Я?!! – Олег швырнул на траву плащи и сумочку.

– Заяц! Заяц! Заяц!

– Сейчас поймаю, уши надеру...

– Бэ-е-е-е!.. Мэ-е-е-е!.. Сначала попробуй! – и светлая тень с легким шелестом и тихим смехом понеслась на широкую поляну с редкими мощными тополями. Олег бросился следом, но где там!.. Вот он почти настигает Нину, но она метнется чуть в сторону, а он по инерции пролетит мимо и снова между ними двадцать шагов. Олег безнадежно умаялся и сел в траву.

– Сдаюсь.

– Какой ты заяц, ты носо... ой... ой... Олешка…
Нина вдруг зашаталась и жалобно застонала. Олег не помнил, как вскочил и подбежал к ней.

– Нина! Нина!

Нина обвила его руками и почти повисла на нем.

– Голова... кружится... и тошнит...

Она оттолкнула мужа и, как пьяная, заторопилась к ближайшему тополю.

– Ой, ой... Иди отсюда! Ой... ой... Нет, отпустило...

– Да что такое?!!

– Что такое, что такое... Беременная я, что такое...

– Как же... как же... мы же... вроде береглись?..

– От тебя убережешься. Кот Сластенкин. Домой хочу!

Олег немедленно подхватил жену на руки и понес, не обращая внимания на ее слабые и очень неискренние протесты. Но на полпути остановился, пораженный какой-то мыслью.

– Надо бы задрать подол и всыпать тебе по одному месту!

– Не всыплешь. Уж очень ты любишь это самое место... Никак не отцепишься....

– Всыпать! – упорствовал Олег. – Ведь ты знала?

– Чего? А, ну да, знала. А за что всыпать?

– А ты зачем в воду полезла? А если бы с тобой в реке плохо стало? Что бы я делал? Какой я пловец?

– Ну и ладно. Я бы утонула, а ты бы приходил на могилку поплакать. Цветочков бы приносил...

– Мы бы вместе  в могилке лежали. Я бы без тебя на берег не вышел.

– Как меня муж любит! Расцеловать его за это! Поставь меня, потом опять понесешь.

Но Олег стоял не двигаясь. Сердце в нем заворочалось страшными неритмичными толчками, по телу пробежала крупная дрожь, руки судорожно стиснули девушку, у нее хрустнули косточки.

– Пусти! Сейчас же пусти! – перепугалась Нина, как змея извернулась в его объятиях и упала на ноги. Отбежала и оправила платье.

– Бешеный... Фанатик...

Испуг прошел. Она вернулась к мужу и погладила его. Лицо у него было холодное и мокрое.

– Прости пожалуйста... Олешка!.. Дура я, дура, конечно! А тебе все привиделось, да? Как страшно!..

Дома Нина разделась и быстро шмыгнула под простыню. Олег лег рядом, они обнялись и притихли. Нина пахла рекой, сеном и немного дымом. Олег уткнулся носом в ее волосы и глубоко вздохнул. Радостная душевная истома вешним половодьем залила его: «Слава тебе!.. Будет ребенок, какой теперь цирк?! Буду работать в театре, буду частные уроки на гитаре давать, а Нина пусть малыша нянчит. И неплохо проживем. Без хрусталей. Лишь бы квартира была... Дадут! Не каждый день такие музыканты попадаются. Особенно в оперетту... Можно сначала и в оперетту. А маленький подрастет – пусть и Нина подрабатывает, каучук у нее очень даже годится для филармонии. А интересно, кто будет? Мальчик или девочка? Мне бы девочку... А Нина, наверное, мальчика хочет. С Коськой все время возится. Интересно, у девочки глаза будут синие или карие? Вот бы синие, как у Нины...»

– Боязно аборт делать... – вдруг прошептала Нина.

Олега прошибло.

– Какой... аборт?..

– Как – какой? Обыкновенный.

– Нина, это самое... Зачем?..

– Ты чего, маленький? Не соображаешь? Когда я с дитём буду репетировать? Так никогда и не поработаю в цирке.

– Ерунда, – бодро возразил Олег. – Каких-то девять месяцев...

– Девять? Каких-то? А потом? Мыть, кормить, стирать? Спасибочки!

– Ничего страшного...

– Ах, так? А когда я собачку хотела завести, ты что говорил? Ага! Вспомнил? Собачка, видите ли, все время отнимет, а ребенок нет! Отстань!

– Сравнила...

– Сравнила! Тебе двадцать восемь, тебе пора детей, а мне семнадцать, я не хочу тратить молодость! Ты-то, небось, в восемнадцать лет музыкальное заканчивал, жил среди музыки, концертов, ты с цирком столько путешествовал и сейчас мечтаешь в театр к балеринам и певицам! А мне, значит, снова в медицинское училище пищеварительную систему изучать и котлеты тебе жарить? Я у мамочки по струнке ходила, всей-то и радости было с цирковой студией выступить, вот и сбежала с тобой... А зачем? Пеленки стирать?

– Во-первых, мне двадцать семь, а тебе восемнадцать, а первого ребенка нельзя...

– Отстань. Алка два раза попадалась, Кирка, к твоему сведению, как только в Уральск приехали...

– Хватит! – взмолился Олег.

Минут пять лежал молча, потом Нина потеснее и возможно пособлазнительнее прильнула к Олегу всем своим нежным, горячим и послушным телом и погладила ему плечо. Он повернул к ней голову и она тут же подставила свежие полуоткрытые губки...

А рано утром Олега разбудили тихие неутешные рыдания: Нина плакала в подушку. Ей приснился трехлетний мальчугашка, она его прижимала к груди и бегала с ним по зеленой траве с яркими цветами, а потом пришло что-то темное, бесформенное и ребенка не стало, а вместо солнечного луга она очутилась в заплесневелых сырых погребах и кто-то сказал ей – обойдешь все подвалы, тогда и найдешь сына, и она побежала по ослизлым тусклым подземельям, бежала, бежала и поняла – никогда ей не обежать ужасных катакомб, никогда не отыскать маленького кареглазого Олешку...

Олег ее утешил, Нина вновь уснула и заспала все свои призрачные горести, смутно потом их вспоминала и никогда никому не рассказывала о странном и страшном сновидении.