Романтика. Ч 3. Дорога. Гл 14. Туча на горизонте

                14. Туча на горизонте

– Дуй в больницу. Сегодня же, – хмуро сказал Олег Нине наутро.

– Зачем торопиться? – Нина повисла у него на шее и поджала ноги.

– Чем раньше, тем лучше, так?

– Есть еще время. Мы в Балашов едем? Там и пойду.

Но времени не оказалось. Токсикоз неожиданно свирепо скрутил Нину: в тот же день во время занятий в манеже Олег увидел, как у нее вдруг опустились руки с зажатыми в них булавами, а сама она попятилась и села на барьер. Глаза помутнели, грудь тяжело вздымалась. Олег увел ее за кулисы и беспомощно оглянулся: большинство вагончиков было на замке, Алла и Валя давно ушли из цирка.

– Пойдем в наш вагончик, там, правда, не приляжешь... – сказал он, но на счастье в конюшню вошла Лида Шамрай и сразу заметила неладное. Открыла свой вагончик и уложила Нину на кушетку.

– Попей воды.

– Спасибо, Лида...

– Прихватила? Рожай девчонку, нашему Коське невеста. Сватами будем.

– Не будем, наверное... – Нина отвела глаза.

– Не делай аборт, Нина. Не нагуляла – муж. Я тоже не вовремя влипла, в истерике была, а сейчас умираю без Кости. Бабушек и дедушек разобидела – никому не даю! Не делай, Нина.

– А репетировать? Я в цирк хочу...

– Чего бы доброго... Пусть Олег репетирует, а ты сто раз успеешь.

– Мне уже ничего... Я пойду. Спасибо, Лида! Только ты не говори никому...

Олег изнывал и переминался под дверями. Он собрал и спрятал реквизит, на руке у него висел сарафан Нины. Нина натянула сарафан прямо на спортивное трико и неуверенно побрела рядом с мужем.

– Я тебя понесу? – робко спросил он, но Нина лишь досадливо отмахнулась.

Дома Олег потоптался перед лежащей ничком на топчанах Ниной и чуть не со слезами заговорил:

– Ласточка, иди в больницу!

– А тебе чего страдать? Нашелся виноватый...

– Как же не виноватый – виноватый!

– Это я растяпа. Это я знаю, когда получилось, ты ни причем. Успокойся.

– Лапочка, какая теперь радость обнимать тебя?.. Тебе плохо – и мне тоска! И работа твоя встанет! А ты, может, передумала? – осторожно добавил он.

– Вот еще! – рассердилась Нина. – Уговорил, завтра же пойду. И правда – так на душе смутно... Плакать хочется... Олешка, расчеши мне волосы... И спину пощипай...

Целый час расчесывал Олег непокорные, черные, с синеватым отливом, волосы подруги. «Седина рано появится...» – почему-то подумал он. Болезненная, неудержимая нежность перехватила дыхание, он стиснул зубы, чтобы не наброситься с ласками на тоненькое, гибкое тело жены. По ровному дыханию Олег услышал – Нина уснула.

Перед представлением, ожидая выхода в парад, Лида ободряюще улыбнулась Нине и конфиденциально шепнула разминающей плечи гимнастке:

– Наша Нина – мама!

Новость оглушила Аллу.

– Доигрались? – набросилась она на подругу. – Нельзя было поосторожнее? Оно тебе надо – таскаться по врачам?

– Не надо таскаться! – довольно резко оборвала Лида. – Пусть ребенка заведут.

– Вот еще! Не хватало! – вспылила Алла. Лопались все ее профессорские заявки.

– Знаешь что, милая, – сердито сказала Лида, когда они оказались одни, – как бы не получилось, что подруга тебя по гроб жизни вспоминать будет! Как можно девчонку толкать на такое?

Алла невразумительно огрызнулась, но в душе жестоко терзалась, потому что была кругом неправа. Отработала номер и как можно небрежнее спросила Нину:

– Что решила? А что Олешка?

– Олешка говорит – ребенка хочу! – грустно ответила Нина. – А я не хочу. Вот именно сейчас не хочу. Потом – конечно...

– Послушаешься Олешку?

– Ни за что. Пойду. Алла, очень страшно?..

– Да как сказать...

Никогда еще Алла не чувствовала себя так шкурно. Надо бы прикрикнуть, топнуть ногой, обозвать, высмеять, настоять – это по-женски, это благородно, но Алла малодушно промолчала.

Когда Нина работала этюд, Алла с пузырьком нашатырного спирта в правой руке и с Валей Зыковой по левую караулила в форганге, чтобы, не дай бог, успеть выскочить и утащить Нину, если с ней станет плохо. Кушаков недоуменно оглянулся на крохотную щелку в занавесе с горячим черным глазом гимнастки, но ничего не заподозрил. Нина отработала с блеском.

– Прирожденная артистка! – в преувеличенном восхищении шептала Алла. – Как ходит! Как кланяется!

Не стоит и напоминать, что ходить и кланяться учила Нину не кто иная, как она, но из песни слова не выкинешь: Алла пыталась оправдаться сама перед собой. Валя, третья посвященная в тайну, мучительно завидовала Нине. Нет, не работе: Валя не хуже умела подать зрителям и себя и свой номер, завидовала она совсем другому. Принять благословение от такого мужчины, можно сказать – принца, сошедшего со звезд, и не дорожить подарком судьбы – как можно!.. Нет, она бы не пошла на аборт, хоть убейте, даже если бы преступно нагуляла ребенка. От мужчины вроде Олега, разумеется, не от Агапова же.

Но когда Валя попыталась вставить свое робкое слово, подруги даже внимания на нее не обратили. В самом деле, кто бы вякал, только не Валька. И не целовалась еще, а туда же, с советами беременным женщинам.

Нина маялась все больше: приступы дурноты, страх потерять сознание в манеже, страх перед больницей, осуждающие глаза Лиды Шамрай, дерганная, нервная Алла, рассиропленная (уксус с патокой) Валька, убитый Олешка... За что ей наказание, чем она провинилась перед Судьбой? И после представления, по дороге домой, очередной трагический вздох Олега переполнил чашу. Нина остановилась и топнула ногой:

– Пожалуйста! Не пойду! Рожу тебе ребенка! Пожалуйста! Пожалуйста! Буду фойе подметать! Пожалуйста! Пожалуйста!

И расплакалась.

Олег вдруг опомнился. В злых, заплаканных глазах густой синью растекались скорбь и тоска. «Это же страшно – жертвовать мечтой! Мечта – самое высокое, самое дорогое, дороже, чем жизнь, дороже, чем дети... Он бы смог отказаться от музыки? Смог бы без искусства? Никогда! Без искусства ему конец. Он преклоняется перед мастерами ракет и спутников, он снимет шапку перед сеятелем хлеба. Но он не будет ковать и вытачивать детали двигателей, он не станет пахать землю. Он – деревянная скрипка, с него нельзя сорвать струны и заменить космической антенной или снопом пшеницы. Почему тогда Нина может отказаться от булав, от этюда? Разве жизнь замыкается на еде, питье и продолжении рода? Для Агаповых и Пахрициных – замыкается. Агапов пойдет на ракетный завод, Пахрицин пойдет на трактор. Правда, ни одна ракета не взлетит и ни один колосок не взойдет, но все равно пойдут. Не идут потому, что в цирке легче промышлять еду, питье и самок...»

Олег поднял руки Нины к губам и перецеловал все суставчики на побитых булавами и кольцами пальцах.

– Твоя правда. С ребенком никакого номера не сделаешь. Чего там притворяться... Будем одного берега держаться, циркового. Может быть, и мне судьба сделать непревзойденный номер, раз я играю на всех инструментах. А дети у нас будут. Как станешь артисткой, так и будут. Двое или трое, мальчик и девочка, девочка и мальчик, мальчик и девочки...

– Все девочки или все мальчики!

– Я не бракодел!

– Я тебе двойню или сразу тройню преподнесу! – у Нины уже высохли глаза.

– Лучше по одному.

– Почему? Дольше ведь...

– По одному делать интереснее.

Нина рассмеялась.

– Только... Нина, надо, чтоб мы больше не попадались.

– Не попадемся. Олешка, это я, это не ты! Совсем забыла, не посчитала... Больше ни за что! Я маме напишу, пусть она мне достанет... Есть такая штука, спиралька...

– Ну, ладно, ладно.

Дома Нина немедленно засела за письмо родителям и неожиданно затосковала по Энску. «Повидать бы... Как там Вовка? Плачет, наверное, без меня... Можно ведь было не убегать из дома – жили бы сейчас в Энске, она бы училась, Олешка бы в театре играл, они бы встречались потихоньку или поженились бы и жили в общежитии. Подумаешь! Она бы не испробовала этого яда – цирка-шапито и занималась бы помаленьку в Первомайке у Анатолия Ивановича. А теперь поздно и назад дороги нет. Чем не понравился Олег родителям? Тем и не понравился, что он лучше всех на свете, лучше их!.. Люди не любят этого, не любят...»

А рано утром исчезла из дома.

Вернулась после обеда и, как ни в чем не бывало, забралась в манеж репетировать. Вечером рассказала Олегу:

– Как закроемся в Уральске, так и лягу. Тут всего-то осталось – до пятнадцатого... Врач пообещала укол сделать – больно не будет. Ой, Олешка! А она в цирке была и меня видела! А я ей рассказала, кто у меня муж, она и тебя вспомнила, хорошо, говорит, на скрипке пиликает.

– Это я – пиликаю?! – Олег сжал Нину за плечи и легонько потряс.

– Ой, отпусти!.. У меня и так голова, как дымом надутая... И от такого, кричит, красивого парня ты аборт делаешь?! Или он тебя заставляет? Вот пойду, говорит, в ваш балаган и задам ему, подлецу, перцу! Я ей кое-как объяснила, что к чему, а она все равно говорит, что я дура, что лучше бы я окончила училище и в институт поступила. А я не хочу в больнице работать – у меня нет призвания... Мне жалко больных, а все равно – глаза б мои на них не глядели... А когда я выступаю, я прямо... я прямо... Ой! Не знаю, как и сказать!

– Как будто оправдываешься. Билет в ложу ей выпросить?

– Я предлагала. Она говорит – не надо, нечего, говорит, у вас смотреть. Цыганва, говорит, вы все, работать не хотите. Заставить ее восемь часов булавы побросать или на скрипке, запищала бы...

Закрытие цирка намечалось на пятнадцатое июля, а отъезд артистов и музыкантов в Балашов на восемнадцатое. Нина и Олег не успевали ехать со всеми вместе и Олег попросил администратора взять им билеты на двадцатое.

Леонид Семенович, поднятый хвост которого можно сказать задубел уже в вертикальном положении, с неприступной миной процедил сквозь зубы, что ему недосуг заниматься каждым в отдельности, что индивидуалистические атавизмы в нашем обществе давно изжиты, что все должны быть как все. Вот что может сделать с человеком покупка гаража, ибо к этому времени тов. Вертухайский приобрел капитальный гараж, и оказание неких пованивающих услуг начальству! Тимофей Яковлевич в последнее время чрезвычайно к нему благоволил. В связи с этим, в лексиконе Леонида Семеновича появились выражения типа «гм» и «да» и он тщательно распределил, кого в цирке надо приветствовать первому, на чьи приветствия отвечать сразу, на чьи – после легкой паузы. Музыкантов он зачислил в категорию «кивок головы после вторичного ихнего приветствия», а униформистов и шоферов, исключая Филипыча, замечал лишь в случае, определяемом непосредственной необходимостью, поднести, например, чемодан.

– Тогда не берите на нас совсем, я сам билеты куплю, – холодно попросил Олег.

– Я закажу билеты по спискам – спесиво ответствовал администратор.

Олег молча отошел от него. «Лакей королей – король лакеев!» Нине, однако, не улыбалось выбрасывать деньги на ветер, она пошла к Кушакову и преспокойно нажаловалась на Леонида Семеновича, рассказав, под честное слово, почему она вынуждена задержаться в Уральске, а также намекнув на некоторые финансовые трудности, из-за которых она была вынуждена продать свои золотые сережки. Выдержанный Кушаков тут рассвирепел и побежал в директорский вагончик, где в присутствии Наташи, двух местных кассирш, а так же Игната Флегонтовича обозвал Леонида Семеновича вонючим хорьком.

– Ее в больницу ложат, а ты свой толстый зад растрясти боишься!

Леонид Семенович бросился искать защиты у всемогущего шефа, но шеф неожиданно метнул гром и две с половиной молнии в него самого и Леонида Семеновича втемяшило: пластический этюд Нины Колесниковой! Любимый номер тов. Елдырина! Как он мог опростоволоситься и включить Колесникова в категорию номер четыре, когда следовало во вторую?! И, черт возьми, как он не обратил внимания на неоднократные многозначительные намеки шефа, что, дескать, дирекция совершает нечто экстраординарное, позволяя Нине выступать! С другой стороны, пошел он в баню, тот любимый шеф: узнает Колесников – убьет. Что ему стоит? Что ему терять? У него ни квартиры, ни машины, ни гаража, выпустит кишки за здорово живешь...

– Я же не знал! Почему он мне не сказал? Лучшая артистка... Мой любимый номер... – скулил зарвавшийся администратор, но было поздно.

– Так что ж, ты не можешь купить два железнодорожных билета без истории болезни? – багровел Кушаков.

– Так что ж? Гм? – поддерживал Кушакова директор.

– В скольки экземплярах? В двух? Трех? С печатью или без? Писать от руки или на машинке?

– Трех?! Без?! На машинке?!

– Дурократия чертова! – выругался напоследок Кушаков и хлопнул железной дверью.

«Хорек» сделалось достоянием молвы и не помог низложенному Леониду Семеновичу ни новый передел человечества на две категории вместо пяти, ни тот факт, что билеты для Олега и Нины он лично принес им на квартиру: циркисты из самых деклассированных, как например Шерман из музыкантов или Стас из шоферов, при его приближении деликатно зажимали нос большим и указательным пальцами, а негодяй шапитмейстер глумился в виде пения в спину песен с явным намеком и угрозой:

– «А молодого коногона несут с пробитой головой!»

Алла порывалась остаться с Ниной, но Олег попросил:

– Ты лучше езжай и квартиру нам присмотри.

Снова закрытие, снова сборы, снова опали пестрые лепестки гигантского цветка – цирка-шапито. Опустели берега Чагана, а не выловленное рачье поголовье перевело дух и принялось восполнять астрономические бреши в своих рядах, учиненные заезжими и, по-видимому, чрезвычайно прожорливыми артистами.

Восемнадцатого Олег провожал цирковых бедуинов, своих товарищей. Долго стоял на перроне и грустно глядел вслед уходящему поезду. Невольно он чувствовал себя отставшим. С вокзала отправился в больницу, Нина вышла к нему.

– Ты только что не ночуешь во дворе! Мне все женщины завидуют!

– Вот, я тебе принес: помидорки, смородина, я все помыл! шоколадку. И корейку – ты любишь. Я все сало содрал, а мясо порезал – в каждом кусочке по ребрышку. А еще – вот!

Олег достал пол-литровую банку плотно набитую кусочками бело-розового рачьего мяса.

– Они у меня полночи в кадушке ночевали, утром сварил.

– Как меня муж любит!.. Только я ничего без тебя не съем. Давай пополам?

– Давай.

– Кроме шоколадки! Ладно, я тебе дам кусочек.

Невысокая женщина в белом халате и шапочке и очень выпуклых очках остановилась неподалеку и с видимым удовольствием рассматривала Олега. Нина смущенно и благодарно заулыбалась. Врач подошла ближе.

– Все обошлось. Дети у вас еще будут. А ты, если хороший муж, жену к нам больше не гоняй. Завтра заберешь ее. С фруктами и овощами поосторожней: холера ходит.

– Я думал, болтают.

– Не болтают. Воду кипятите, сырую не пейте, все мойте или кипяченой или подсоленной. Водки холера боится.

– Вовнутрь принимать, или как?

– И вовнутрь тоже.

К больнице Олег подъехал на такси. Нина вышла бледная, но спокойная и веселая. Еще сутки оставалось им жить в Уральске. Дома Нина прилегла и задумалась.

– Мы с тобой живем как птицы, Олешка. Да и то у перелетных птиц бывают гнезда...

– И птенцы.

– И птенцы... птенцы тоже... Олешка, спой «Романтику»!

– «Ты знаешь, кто я? Я последний, кто слагает о луне свои баллады…»

–...Теперь «Гитану»!

– «Вот, как бывает на свете, – парень был дерзкий и смелый, но вдруг цыганку он встретил, а цыганка песню пела...»

Когда легли спать, Олег долго и бережно укутывал Нину, подтыкал простыню и старался обнять так, чтоб ей было легко и покойно. У Нины щемило сердце, а отчего – она и понять не могла. Инстинкт материнства еще не проснулся, но уже и не спал так крепко, как раньше. Засыпая в объятиях Олега она думала: как тепло и защищенно ей в этих объятиях! А если это и есть единственное ее счастье? А если за пределами этого железного кольца рук одна пустота и холод? А чтоб кольцо не заржавело и не рассыпалось в прах, не следовало ли время от времени выходить из него и давать жизнь малышу? Неожиданно для себя Нина заплакала и слезы ее обожгли Олега.

– Это я так... Это ничего... Это я в больнице наволновалась... Сейчас пройдет... сейчас...

 И наступил день отъезда.

– Будем прощаться, Евдокия Андреевна?

Олег стоял посреди двора с гитарой за плечами и сумкой в руке. Другой рукой он обнимал за плечи Нину. За воротами тихонько ворчало мотором бежевое такси. Хозяйка всхлипнула, поцеловала их и перекрестила.

– Дай вам бог!.. Дай вам бог!.. – бормотала она.

Что-то случилось с Аленой – она не улыбалась. И когда Олег и Нина уже садились в машину, с криком бросилась на огород и вернулась с веточкой смородины, на веточке покачивались на тонких ножках крупные черные ягоды. Нина приняла веточку и тоже сморгнула пару слезинок.

– Ну, развели сырость, – грубовато сказал Олег. – До свидания! До свидания!

– До свидания, тетя Дуся! До свидания, Алена!

– Дай вам бог!.. Дай вам бог!.. – шептала хозяйка.

Такси мустангом рванулось с места.

Езды до Балашова – меньше суток. На поезд сели днем, вечером проехали Саратов и Нина с гордой снисходительностью сибирячки, выросшей на могучей сибирской реке, глядела через металлические фермы моста на Волгу. Ночью приехали в Балашов.

Олег приуныл. Болтаться до утра по небольшому старомодному дебаркадеру вокзала само по себе сомнительное удовольствие, а тут еще Нина – бледная, уставшая, слабенькая.

Вдруг, пока он озирался, зоркие глаза Нины заметили целую делегацию в составе Аллы, Левки и Алика. Те шли, бесцеремонно рассматривая всех подряд.

– Вот они! – заорал Левка (был он в наилегчайшем, веса комара, подпитии) и треснул Олега по плечу. – Здравствуй, Нина!

– Как ваше драгоценное? – вежливо спросил ее Алик и пожал руку Олегу.

Алла и Нина обнялись, словно век не видались.

– Я хотела одна вас встретить, но вот эти Дон-Кихоты...

– Простите, – обиделся Алик, – Жуаны! Подчеркиваю – Жуаны! Не надо оскорблений.

–...рыцари, одним словом, согласились не поспать полночи и поохранять меня. Ну, с приездом!

Вышли на площадь перед вокзалом. Олег оглянулся.

– Темнота и пустота... В случае бомбежки и затемнять ничего не надо. И ни одной машины!

– Пешочком, пешочком. Полезно для здоровья, – заявил Левка.

– Пехтуром так пехтуром. Алик, неси гитару. Лева, бери сумку.

– С какой стати?! – завопил Левка, но тут же осекся. Олег подхватил Нину на руки.

– Мне легче всех. Пошли.

– Олешка, может, я сама? – робко возразила Нина.

– Пошли, пошли.

Левка и Алик временно лишились дара речи, Алла втайне вздохнула. Левка нашелся первый:

– Аллочка, давай и мы тебя понесем.

– Обойдетесь.

– Эх, Алла, Алла!.. Вот если бы ты вышла за меня замуж...

– То что?

– Я бы тебя тоже на руках носил... И кирять бы бросил...

– И что бы я с тобой делала, Левушка? Подвесила бы рядом на трапэ и ты бы вверх ногами дул в трубу?

– А я бы стоял внизу и лупил в большой полковой барабан! И получился бы у нас классный номер на троих, – довершил картину Алик.

– Где площадка для цирка? – спросил Олег.

– На базаре. Только сегодня платформы начали разгружать.

– Базар! Коронная точка для цирка!

– Олешка, отпусти меня!.. Ты же устал!

– Нет, ты легкая, как синичка. А тебе не надо много ходить.

Он жестоко устал, руки немели, но готов был нести Нину пока не оборвется сердце.

– Алла, а ты далеко от нас? – спросила Нина.

– В нескольких шагах. Вы будете жить в мансарде с диким виноградом, а я у хозяев в доме. У них нашлась комнатка для меня. Но сегодня я с вами переночую, не хочется стариков будить. Наш хозяин в цирк устроился...

– Клоуном, – вставил Алик.

– Нет. Клоунов своих хватает. Ночным сторожем.

– Далеко еще идти? – жалобно спросила Нина. – Мне Олешку жалко!

– Да уже пришли. Олег, отпусти Нину.

Через пять минут они попрощались с Дон-Жуанами и вошли в темный глубокий дворик.

– Тут хорошо. Сейчас я ворота закрою.

В глубине двора возвышалось что-то похожее на высокий стог сена.

– Завтра увидите, какая красота. Идите за мной.

Ощупью поднялись по деревянным ступенькам в сени, Алла щелкнула выключателем и яркий свет залил большую высокую комнату с тремя широкими окнами. Нина прищурила глаза.

– Абажур надо. Свет очень резкий. А так – уютно. Ой! – вскрикнула она и бросилась к окну. – Какая прелесть!

На широком подоконнике, перед старомодными вышитыми занавесками стояло два горшка с цветущими глоксиниями. На остальных красовались тоже цветущая красная и розовая герань и старая эмалированная кастрюля с сансевьерой, похожей на выводок щук. Кроме цветов в комнате стоял большой стол, два стула, две кровати в ряд у правой стены и у самой двери радиоприемник на облупленной зеленой табуретке.

– Работает? – Олег щелкнул тумблером и попытался поймать сорокадевятиметровую волну.

– А здесь что? – Нина вышла обратно в высокие, мрачные, темные сени. У дальней стены пылились какие-то ящики, доски, фанерный бочонок, на стропилах висели кипы березовых веников. У входа со двора стоял круглый, из оцинкованной жести, умывальник.

– Надо воду в нем солить, не заболеем! – объявила Нина.

– Остальные заведения на огороде.

– Ага. Алка, побежали?..

Обессиленный Олег сел за стал и уронил голову на руки.

– Давайте спать, – сказала Алла, – я тоже с ног падаю. Вон та кровать, что побольше, вам, а я на маленькой лягу. Я тушу свет.

Олег проснулся поздно. Горячая Нина крепко спала в его объятиях. Он поцеловал ее сонные губы и встал, расправляя руки. Вторая кровать аккуратно заправлена, Алла ушла. Яркое солнце било в окна, лучи его продирались через плети дикого винограда. А со двора увидел: весь домик до конька крыши увит зеленью.

– Хорошая мансарда? – послышался за спиной голос Аллы.

– Привет! Хоть картину пиши.

Двор небольшой, какой-то глубокий, наверное из-за высоких, потемневших, но добротных заборов. И ворота темные, добротные, с тяжелым массивным засовом. На веранду дома вело резное крылечко с навесом, под желобом с тесовой крыши, для сбора дождевой воды, стояла железная бочка.

– Хорошо твои деды живут. А это что?

– Душ.

– Надо бы искупаться... А если чайку вскипятить, где это?

– На веранде. Там газовая печка. Я уже договорилась, вари – не хочу. Нина – спит?

– Спит. Из пушки не разбудишь.

– И не сплю! Ты ушел, мне стало холодно, и я проснулась. Ой, Алла!

Вышли во двор хозяева, маленькие, толстенькие, бодрые и розовые старичок со старушкой, познакомились с квартирантами. На газовую плиту поставили два ведра воды, еще в одно опустила два кипятильника. Четвертое, пустое, вручили Олегу.

– Работай!

Олег вышел за ворота. Улочка ухоженная, зажиточная. Вдоль тротуара аккуратные акации. Метрах в двадцати чернела чугунная водопроводная колонка. Вернулся с полным ведром и осторожно вскарабкался с ним по деревянной лестнице к бочке душа. Пять раз ходил Олег к колонке, а когда нагрелась вода на плите – вылил в бочку три ведра кипятка.

– Ура! – воскликнула Нина и купание началось. После купания перекусили чем пришлось и отправились на поиски кинотеатра.

В кинотеатре встретили своих, цирковых. После фильма захотелось поесть основательней, пошли в ресторан. Там своих, цирковых, было полно.

– Куда ни сунься – везде на цирковую образину нарвешься! – вполголоса сердилась Алла.

– А сами мы – не цирковые? – урезонивал ее Олег. Начались взаимные приветственные махания рук и кивания голов.

После ресторана Алла втащила друзей в автобус.

– Поедем на Хопёр.

– Куда?! – испугалась Нина.

– Это река так называется.

– Вот что, девушки, а не много ли мы ходим? Не вредно ли это нам?

– Олешка, отстань!

– Чепуха какая!

– Вчера меня тащил через весь город!

– Гулять всегда полезно!

Олег надулся и умолк.

– Чаган лучше! – разочаровалась Нина.

– Зато здесь нашей братии нет! – радовалась Алла.

Увы – навстречу им по набережной небрежно дефилировал Серж Шантрапановский.

– Хэлло, леди энд джентльмены! – проскрипел Серж, элегантно вращая кистью руки чуть повыше уха.

– Отколе, умная, бредешь ты, голова?

– Хе, хе! Променад! Моцион! Дышу!

– Дышишь? Дыши. Послезавтра репетиция, знаешь?

– Сэр! – оскорбился Серж. – На лоне, так сказать, природы, о работе...

– Такой потешный! – смеялась Нина, когда они разошлись.

– Окурок от козьей ножки! – с отвращением сказала Алла. – Меня тошнит от него!


Так, в блаженном ничегонеделании, прошел первый день жизни в городе Балашове. А на другое утро Нина взяла три шарика, встала перед заправленной кроватью и занялась кропотливой работой.

– Может, не надо пока? – насмелился спросить Олег.

– Олешка, я же на кровать их роняю, за ними даже нагибаться не приходится. Ты не бойся. Занимайся на гитаре. Мне под музыку веселей!

Через четыре часа Олег отставил гитару и со стоном расправил спину
– Отбой!..

Нина швырнула шарики на кровать.

– Все же ты делала лишние движения. Многие трюки не надо было работать полностью.

– Не можешь не придраться!

– Я не придираюсь. Тебе же лучше. Я голодный, пойдем в ресторан.

– И Аллу возьмем!

– А куда же мы без Аллы? Приспособиться бы еще спать втроем...

– Сейчас как дам по уху, – хладнокровно пообещала Нина. Ревновать к Алле она перестала еще в Фергане.