Романтика. Ч 3. Дорога. Гл 16. Шантрапаниада

                16. Шантрапаниада

Полина Илларионовна уехала через два дня. Она бы погостила дольше, будь ее зять забулдыгой, грубияном, хамом, или куражился бы над ее дочерью. Увы! Их взаимная нежная привязанность удручала, а инквизиторская вежливость и внимание к персоне самой Полины Илларионовны приводили в коматозное состояние. Есть ли более невыносимая разновидность зятя, чем зять, которого абсолютно не за что шпынять?!

Проводили Полину Илларионовну утром, Нина поплакала, пошмыгала, но на обратном пути утерла глаза и нос и деловито объявила:

– В цирк. Репетировать.

Но в цирке, к удивлению и ужасу Олега, Нина вооружилась ведром с водой и тряпкой и принялась деятельно протирать разноцветные скамьи амфитеатра.

– Олешка, – виновато смеялась Нина, – я работать устроилась!.. У нас совсем денег мало и мне совестно: ты работаешь, а я...

– Знаешь что?!

– Да знаю, знаю... Я с Иваном Ивановичем посоветовалась, он говорит это мало времени займет. Я сама на сережки заработаю.

– Сережки, сережки... Будут тебе сережки! Пятьдесят рублей осталось за концертино! Зачем я его купил...

– Вот еще. Ты уже так хорошо играешь. Мне нравится. Олешка, ты меня потом научишь. Я обязательно научусь на концертино.

Олег махнул рукой. Его это неприятно задевало, но вскоре он убедился, что на стороне Нины решительно все.

– Знаешь, кому стыдно черной работы? – наступала Нина. – Кто больше ничего не умеет! А только пол подметать! Потому что они лодыри или бездари и ничему больше не могли научиться и им стыдно. А кто по необходимости – тем не стыдно. Вот.

Олегу оставалось лишь склонить голову перед разумницей женой.

Нина перетерла все скамейки, забралась на оркестровку, там подмела пол и стерла пыль со стульев, пюпитров и пианино. Лишь после этого вынесла в манеж свой реквизит.

Занималась долго. Алла отрепетировала и ушла домой поспать. Поспала и вернулась в цирк. Олег и Нина трудились в пустом манеже. Алла посидела в первом ряду и вдруг вскочила.

– Нинка! А ну, давай!

– Чего?

– Показывай. Весь жонгляж. Помнишь, как выходить, как руки держать?

– Помню! Сначала три шарика...

Олег учил Нину только трюкам и технике работы над ними, очень сходной с техникой работы музыканта, и понятия не имел, что Алла выстроила номер Нины режиссерски. И хотя его подруга не бросала более четырех булав и пяти колец, номер смотрелся очень хорошо – красота и гибкость тела артистки делали свое дело. Олег даже растерялся от неожиданности.

– Пять колец у меня – как семечки, скоро шесть пойдут! А пять колец – с балансом отрепетирую! А с мячиком у меня немного уже четыре получается! А один темп на пять булав – запросто! Еще полгодика поработаю – и все!

– Быстрая сильно... – слабо возражал Олег.

– Ну – год! Подумаешь.

– Талант! – воскликнула Алла. – А я в училище даже плакала от этих побрякушек. Дай попробовать!

Алла перепрыгнула барьер и схватила четыре кольца. Все четыре после первого же броска попадали на ковер и раскатились в разные стороны.

– Нет, я тупая.

– Не тупее меня. Просто у тебя не было учителей, таких, как у меня.

– Каких учителей?

– Тебя и Олешки. Без вас обоих я бы ничему не научилась. Я вам так обязана! Я вас так люблю!

На минуту воцарилась неловкая и сентиментальная тишина, когда любящие и дружащие люди неосторожно пробалтываются о своих чувствованиях, чего делать не следует.

– Подождите меня немного, – Олег выбежал из цирка.

Вернулся он с большим букетом красных и розовых гладиолусов, разделил его надвое и протянул обеим. Подруги заулыбались от удовольствия, Нина даже не вспомнила о потраченных на букет деньгах. Такие красивые цветы!

– А Вале? – лукаво спросила она.

– Пожертвуйте немного, будет и Вале.

– Ага! Как в сказке! Мачеха – неродным дочкам по яблоку, а родной, говорит, дайте все по половинке!

Тем не менее, букет заново переделили на три части и после работы, на зависть местным и цирковым франтихам, Нина, Валя и Алла шли домой важно прижимая цветы к лицу.

– Девки, пойдемте к нам чай пить. Со смородиной. Я в Уральске целую трехлитровую банку перетерла!

Электрический свет на чаепитие забраковали, зажгли свечу, а после чая потушили и ее: ярко светила полная луна. Девушки уселись на кровать, а Олега посадили посреди комнаты перед собой.

– Играй и пой! «Утро туманное»!

–...Теперь «Бубенцы»!

–...Про Баядерку!

–... «Цыганку-молдаванку»!

–... «Гори, гори, моя звезда»!

Олег играл и пел, Алла прижимала руку к сердцу, Нина вздыхала, а Валя сидела так тихо и неподвижно, что, в конце концов, перепугала изысканное общество.

– Валька, ты чего?

– Мне домой пора... Поздно уже...

– Да, надо разбегаться. Спасибо, Олешка!

– Спасибо! До свидания!

– А цветы? Цветы возьмите.

– Пусть у вас стоят. Да не вздумайте провожать.

Подруги ушли, а Олег положил гитару на стол и опустился на круглый вязаный коврик у ног Нины. Нина перестала болтать ногами, голым коленом подцепила подбородок Олега и довольно бессердечно заломила ему голову. Олег вывернулся.

– Джиу-джитсу на муже репетируешь?..

Нина засмеялась и повторила жестокую забаву. Тогда Олег схватил подол платья и задрал его весьма высоко. Уткнулся лицом в сомкнутые бедра, обнял и целовал, целовал душистую атласную плоть.

– Пусти... – тихим чужим голосом сказала Нина. Олег в отчаянии сжал ее еще сильнее.

– Пусти... Кому сказано!

Нина толкнула Олега так, что он чуть не упал, а сама прикусила губу, боясь застонать от нетерпения. Расстегнула платье и стащила через голову, сорвала лиф и крошечные белые плавки. Упала на не разобранную постель, черные волосы рассыпались на белой подушке, блики луны дрожали на тугой груди и мускулистом животе – легкий ветер колыхал снаружи плети винограда, в изголовье неподвижно светились гладиолусы. Не выдержала глаз Олега и, как рыжая красавица Джорджоне, заслонила ладонью свои прелести.

– Олешка, ты меня любишь?..

– Люблю!..

– Очень любишь?..

– Очень люблю!..

– Очень-очень-очень любишь?..

– Очень-очень-очень люблю!..

Луна полночи подглядывала на растерзанные, раскиданные по полу постели, на нагую, с бессильно разбросанными руками девушку – она лежала, чуть живая, поперек возлюбленного, он прижимал ее сомкнутые ноги к своей груди и временами пьяным движением головы дотягивался до них и целовал.

В первый же выходной после открытия в городе Балашове акции Сержа Шантрапановского на бирже человечества (не всего населения земного шара и даже не всего Союзгосцирка, а всего лишь той его крохотной частицы под названием цирк-шапито) неизмеримо возвысились. Серж вдвинулся в Историю. Под фундаментами египетских пирамид, а может быть и под самим Сфинксом, еще отыщутся писания балаганного Исаии или Михея, а писания цирковых Иоаннов и Марков будут читать наши внуки, а мы пока что засвидетельствуем по мере скромного таланта события великого дня.

Проснувшись Серж Шантрапановский почесал свой жесткий джинсовый зад, чихнул, надел черные очки, умылся и позавтракал половинкой брикета каши. Прикинул, много ли недостает до стоимости «Волги». Недоставало много. Да еще подорожает, подлая, как пить дать, подорожает! В связи с недостачей и грядущим подорожанием предался аристократичному сплину. Сплин заедал, как блоха уличного кобеля и Серж поперся в цирк. В цирке было пусто, лишь на конюшне Колесников шпарил на скрипке муторную ре минорную партиту Баха, а на оркестровке Алик выколачивал на барабанах суперсложнейшие, еще более муторные ритмические узоры. Тоска, то бишь, сплин. Серж прошествовал в зал. В манеже жонглировала Олегова Нинка, лицо у нее осунулось и вспотело от напряжения. Серж через черные очки воровато ощупал ее тело и ему сперло дыхание. Везет же некоторым... Попасть бы с ней на пару на маленький необитаемый остров... Чтоб пальмы бананы и пляж. Хе-хе! А жрать чего? Одни бананы? А чтоб там был амбарчик с консервами и колбасой, а как иначе? Хе-хе... Вот была бы житуха! Пусть бы еще Козлова и Зыкова на тот остров, хе-хе... Но насчет Козловой и Зыковой сумнения: больно крутые телки, с ними не поцапаешься. Жанка! Нинка, Жанка и он на необитаемом острове и амбарчик с колбасой! Ах, черт его возьми, черт его возьми! Где же тот остров, где пальмы и пляж, где амбарчик с колбасой, где бананы?!

На конюшне послышалась возня и голос Олега:

– Съедят вас за трамплин. Прохожана не знаете?

– Подавится. Гы-гы-гы!

На манеж вывалила кодла: Аркаша, Рафик, еще два униформиста и молодой шофер. Предводительствовал кодлой Сашок, Сашок как мог, поносил Шамрая и его педагогическую методу и похвалялся выполнить с трамплина сальто планшем, которое беспардонно именовал «бланшем», и похвалялся выучить тому «бланшу» остальных «студентов цирка». Молодые люди поставили трамплин на примятые опилки, по очереди влезали на барьер и прыгали, весьма коряво переворачиваясь затем в воздухе. Прыгнул и Аркаша, впервые в жизни перевернувшись через голову. На этот случай у Сашка хватило ума опоясать его обрывком веревки и вдвоем с Рафиком спассировать в полете. Сам Сашок исполнил свой самоклепный «бланш», что и подтвердило его притязания понукать и подначивать остальных. Нина с опаской оглянулась и отошла подальше, Алик бросил барабанить и посоветовал:

– Вы бы поставили трамплин на место, пока шею никто не сломал.

– Сиди, помалкивай! – грубо ответили ему Сашок. – Барабань в свои тарелки, а к нам не лезь.

– Прости им господи, ибо не ведают, что творят... – и вновь погрузился в замысловатый барабанно-тарелочный ритм.

Но странное, поразительное, гипнотическое очарование возымел на Сержа Шантрапановского самый вид трамплина и неуклюжих прыжков горе-акробатов. Он ерзал, гомозился, подпрыгивал, даже снял очки и затолкал в нагрудный карман. Вообразить невозможно – Серж Шантрапановский без черных очков!..

– Не так! Не так! Не так! – чирикал он.

Обманчивая легкость прыжка с трамплина застила Сержев разум, или что там заместо него, и Серж, как кролик, сам полез в пасть удава – перескочил через барьер и рысью помчался к трамплину.

– Пустите! Я! Я!

Удивленная Нина, обалдевшие прыгуны, разинувший рот Алик последовательно запечатлели в памяти образ Сержа, стоящего на барьере, Сержа, прыгнувшего на край трамплина и взлетевшего в воздух, Сержа, в воздуха перевернувшегося, дрыгнувшего ногой и, наконец, воткнувшегося в опилки под углом в семьдесят пять градусов. Серж приманежился не на затылок, не на лоб, Серж приманежился на нос. Секунды полторы его стрекозиные мощи неподвижно торчали в этом положении, затем с сухим шорохом растянулись горизонтально.

– Хана!.. – выдохнул кто-то, но «штатский вариант» поднялся, ошалело огляделся и пошел от трамплина, но пошел не прямо, а как-то боком, в сторону. Потряс головой и сделал зигзаг на другой румб, но опять-таки боком. Тогда Серж еще раз потряс головой, надел очки и пошел прямо. И очень молча. Нордически молча!


Молва о смертельном прыжке Сержа распространилась со скоростью гриппа. На Сержа ходили смотреть. И как не посмотреть! Ведь если абсолютно неподготовленный субъект не моргнув глазом лезет исполнять сальто с трамплина, то либо это человек необычайнейшей храбрости, либо дурак редкостной набитости.

Вадим Шамрай, например, почтительно обошел пару раз вокруг Шантрапановского и, причастившись благодати, удалился на цыпочках.

– Гигнулся Шантрапановский, скажут про Шантрапановского после следующего прыжка! – восхищался Алик. Но Алик – это змея известная, Серж лишь пыхнул сигаретным дымом и обернулся к нему профилем.

– У него экстерьер субтильный, иначе свернул бы шею, – еще один паломник, Марат, изучал великого акробата, переводя взгляд от непомерно толстой платформы туфлей до черных очков и обратно.

– Опилки были мягкие, – возражал Миронов. Он тоже спешил налюбоваться Сержем.

– Опилки!.. – обиделся за «варианта» Алик. – Он ест на пятьдесят копеек в день, на «Волгу» копит, где ему разбиваться! Божий одуванчик!

– Много накопил? – полюбопытствовал Марат.

Шантрапановскому вопрос крайне не понравился, он блеснул черным огнем очков и отодвинулся от любопытствующих.

Ворвался на конюшню пораженный тысячеустой молвой Колесников, он, во-первых, рвал на себе белую рубашку, а во-вторых – прорывался через ряды зевак к «штатскому варианту» и всхлипывал:

– Пропустите меня к нему! Я хочу видеть этого человека!

 Но это все пустяки, цветочки. Лев Шерман, – вот истинный бард, менестрель, трубадур и миннезингер шантрапановского прыжка! Левка, кое-как проспавшийся к началу представления, объявил Сержа никем иным, как Мистером Иксом, о чем и написал мелом на синей жести музыкантского вагончика. «Икс» Левка обозначил не словом, а латинской литерой и вот из-за этой литеры воспоследовали различные неудобства. Требовалось, например, охранять надпись от всякого рода злоумышленников:

– Знаю я вас, сволочей! – нещадно клял Левка собутыльников. – Только зазевайся – сейчас дорисуете!

Приходилось также заниматься правильной интерпретацией надписи, для чего каждого, кто проходил мимо, Левка ловил за рукав и долго, нудно, с подробностями разъяснял, что литера «икс» – это именно слово «икс», а не какая-то там дрянь, которую вы по своей глубокой испорченности себе воображаете, и что «икс» в сущности, не есть «икс» абстрактный и тем более не вышевоображаемая вами гнусность, а «икс» – это Серж Шантрапановский, совершивший гениальный прыжок.

– Балашов переименуют в Шантрапановск! – орал Левка. – Междупланетный шахматный конгресс по прыжкам с трамплина!

Еще немного и остался бы оркестр цирка-шапито без пианиста: у Шантрапановского от Левкиных экивоков появились признаки олигофрении.

Спас Шантрапановского маэстро: он перетрусил расхристанного Левкиного обличья и его разглагольствований, ущемляющих дух и букву.

– Брось трепаться! Переименуют в Шантрапановск... Ты соображаешь?!

– Я все соображаю... – завелся Левка, но маэстро завизжал, как свежекастрированный кабан:

– Сотри с вагончика!! Сейчас же!! Алкоголик!!

– Я не алкоголик! Я еще только учусь!.. – облился слезами Левка, подчинился и уничтожил пасквильную наскальную надпись.

Вениамин Викентьевич, истинный гурман, облизывался и потирал руки: какую жирную кляузу состряпает он на порядки, царящие в этом богом забытом шапито! Хватать их трамплин! Нет, Иван Иванович, это тебе не пройдет. Вылетишь ты из Союзгосцирка, вылетишь.

– Вениамин Викентьевич, зайдите в вагончик, – сухо пригласил Кушаков руководителя акробатов-вольтижеров.

Прохожан победно расселся на стуле, инспектор молча жевал губами.

– Не знаю, как быть, Вениамин Викентьевич, не хочется писать на вас докладную, но как быть?

– Что?!

– Как вы могли оставить на конюшне без присмотра опасный для жизни реквизит? А если бы этот дурак сломал шею? Вас под суд!

– Меня?!

– Не меня же. А если бы дети баловались? И покалечились?

У вольтижера отвисла челюсть. Противный холодок побежал по спине.

– Ладно, не буду жаловаться. Возьму грех на душу. При случае угостите коньячком.

Вениамин Викентьевич бесшумно исчез.

– Куда же вы смотрели, когда этот остолоп полез на трамплин?! – набросился Кушаков на Сашка` и остальных перепуганных прыгунов.

– Мы и охнуть не успели! Выскочил откуда-то и сразу – чух! носом в опилки!

– Идиоты... Аркаша, дай первый звонок.

– Шеф сам себя командировал в Москву, – сообщил музыкантам Алик между двумя номерами.

– Чего он там забыл?

– По вопросам маршрута. Гм. Да. Кгм.

– Для этого надо в Москву мотаться?

– А почему не смотаться на казенный кошт?

– На казенный – конечно. Мне бы съездить.

– Выкуси. Не хочешь?

– Пошел ты...

– Маэстро, – торжественно возвестил Алик следующую новость. – Шантрапановский поэму пишет.

Музыканты навострили уши.

– «Шантрапаниада»!

– Кому там помешал Шантрапановский? – сквозь ехидные смешки прорезался скрипучий голос Сержа.

– Начинается так: «Шизоида моей жизни...»

– Сам дурак! – у Сержа заворочались лопатки и позвоночник.

– И эпиграф: «В этот мир явился я котом метаться очумелым под шапито у бытия!»

Музыканты ржали, маэстро кисло скривился:

– Шуточки у вас...

– Почему я в тебя такой влюбленный?.. – очнулся от похмельной летаргии Левка. – Сережа, он же врет! Я знаю: Шантрапановский номер делает. Колесников, слышишь? Выметайся с манежа. Значица, так – подкидные доски...

– Игде? – меланхолично икнул Илья Николаевич.

– Игде, игде... На оркестровке, соображать надо. Шантрапановский вылетает в манеж...

– С оркестровки?

– Чахотка, отлипни. Следом за ним вылетает рояль...

– «Стейнвэй»!

–...Шантрапановский его ловит на копфштейн...

– Прекратите хулиганство! – взвизгнул маэстро. – Попала шлея под хвост! Полез в акробаты, балда!

– Но, но! Ша!

– Ша! Ша! Поехали! Прохожана объявляют!

После представления Олег спросил Нину:

– Чего это ты повадилась в антракте толкаться на фасаде?

Нина густо покраснела. Выступала она в первом отделении и зрители узнавали в ней артистку, вот она и не могла удержаться от искушения лишний раз насладиться успехом.

– А я... контролершам помогаю!

– Обманываешь, наверное? Ладно, помогай.

Николай Викторович получил персональное замечание от инспектора манежа:

– Маэстро, когда вы в последний раз репетировали?

– Завтра! – брякнул прошибленный холодным потом дирижер.

– Хотите неприятностей?

– Завтра в двенадцать репетиция! – срочно повысил Николай Викторович голос на музыкантов.

– На фиг она сдалась... – проворчал Чахотка.

– Полегче! Кто не придет... – маэстро выкатил глаза.

– А нам? – спросил кучерявый балашовский саксофонист.

– Местным не надо. Но если очень хочется...

– Им не хочется.

– Лева Шерман, заткнитесь.

– Заткнулся. А вы, маэстро, в каких казармах воспитывались?..

На репетицию собирались кто с зубовным скрежетом, кто с тупым равнодушием. Олег с сожалением оглядывался на брошенную в манеже катушку,
Последним примчался Алик.

– Чуваки, директор приехал!

– Это еще не повод, чтобы опаздывать... – завелся маэстро. Алик хотел было что-то возразить, но махнул рукой и пробрался к ударной установке.

– На Украину едем, в Славянок, – прошептал он Олегу.

– Ну и что? – не понял Олег трагизма ситуации.

– А из Славянска в Коканд. Кока-анд! Узбекистан! Нравится?

Олег тихонько свистнул.

– Из нормы не вылезем, это железно.

– И на норму еще будем репетициями натягивать, помяни мои слова. А это голая ставка, без совмещения.

– Инвалид умственного труда...

– Ему Игнат говорил – двинем в Вольск, оттуда потихоньку на юг, в Азию...

– А он ездил собственный маршрут выбивать?

– Ну.

– Эх, где-то сейчас Геворкян загорает! Хорошо, если не в тюрьме...

– А ведь свои же и написали на него вонючку – много гребет! Не дай бог, кто-то на копейку больше меня заработает... Сами же потом и мотали сопли.

Осведомленным оказался не только Алик – Илья Николаевич тоже о чем-то бубнил, его слушали на третьем и втором ряду, даже маэстро раскрыл рот.

– Закроют нас за нерентабельностью... – скулил Левка. – Сделают передвижку сезонной! Сколько их осталось круглогодичных? Буду другую работу искать...

– Разнылся.

– Разнылся? Всю зиму Лазаря петь? Без работы? Без башлей? На милость дирижера? Даст вызов или нет? Спасибо.

– Ладно вам. Еще ничего не известно, – обернулся Олег.

– Тебе ладно. Тебя с твоей скрипкой в любой оркестр схватят, а нам, алкашам, куда? В похоронное бюро?

– А теперь самое интересное, – видя, что Николай Викторович почти позабыл о репетиции, Алик торжественно поднял обе руки. Все умолкли.

– В Славянске у шефа племянница, а в сентябре у племянницы свадьба, Едем на свадьбу.

После этого сногсшибательного сообщения дальнейшее обсуждение личности шефа не подлежит воспроизведению: автор не варвар и не желает уродовать литературной обработкой множество блистательных оборотов богатой и гибкой русской словесности. Словесность густым потоком переливалась за борта оркестровки и в форганге сделалось склизко:

– Эй, там! На шканцах! Нельзя полегче?

Загудело, заиграло веселое шапито: все ругались и возмущались, предлагали написать в Министерство культуры коллективное письмо с жалобой на самодурство начальства, но как-то так получилось, что никто первый не брался за перо и бумагу. Как бы чего не вышло. Вот подписаться номером сорок восьмым, – куда ни шло...

А шеф сохранял олимпийское спокойствие и безмятежно таращил кабаньи глазки на смешную метушню растревоженных муравьишек – винтиков подведомственного ему учреждения. Он свое дело знал.

До Нины тоже дошли тревожные вести и она приуныла. Ей мечталось навсегда остаться при родной передвижке: здесь отрепетировать номера, здесь и просмотреться, здесь же и работать. Разве может быть на свете что-нибудь лучшее, чем их шатер, их цирк-шапито?!

– Олешка, а если... цирк закроют, что нам делать?..

Олег безмятежно махнул рукой и даже радостно, как показалось Нине, улыбнулся.

– Поедем в Зеленый Бор. Тетя Маша одна осталась, зовет не дозовется Девки замуж повыскакивали. Поживем у нее годик, слепим свои каучуки и эксцентриады, поедем в филармонию.

– Зачем? – Нина подозрительно глядела Олегу в глаза.

– Обкатаем номера. Потом в Союзгосцирк подадимся, раз тебе так хочется.

Нина молчала.

– И распишемся, наконец. Мне надоело околачиваться в незаконных мужьях.

– Ах, надоело?!

– Я сказал – в незаконных, – Олег поцеловал Нину.

– А в законных не надоест?

– Ни в жизнь! – и поцеловал еще раз. Потом еще.

Но Нина не утешилась. Уезжать из цирка? Помилосердствуйте!..