Романтика. Ч 3. Дорога. Гл 17. День рождения

                17. День рождения

К Нине привыкли, ее номер в программе воспринимали как само собой разумеющееся и даже как будто удивлялись, если вспоминали, что она не числится в штате Союзгосцирка. И когда ее однажды не оказалось на месте перед выходом в парад, Вениамин Викентьевич Прохожан, неувядаемый пасквилянт, праведно вознегодовал:

– Гнать таких с работы! В Главк сообщить!

Дружный хохот ошеломил его, бедняга долго не мог врубиться, на чем он окургузился. И с этой минуты начался закат Вениамина Викентьевича, как пламенного, стойкого, несгибаемого кляузника, а окончательно погиб он во времена, выходящие за рамки нашего повествования, когда некий игривый союзгосцирковский бюрократ поручил отписаться на очередной донос группе молодых коверных, еще не закомплексованных конвейером, нардами и бесконечным однообразием клоунских шуток. Группа озорников, прежде всего, выразила благодарность тов. Прохожану за неусыпную бдительность, а затем сообщила, что виновные, выведенные на чистую воду его письмом, сурово наказаны: трое из них на три месяца переведены на работу верблюдами в труппу Кадыр-Гулям, зачинщик отправлен в аттракцион Исаакяна, у которого ушел в декрет удав, а зачинщицу определили Кляксой к артисту Румянцеву. В заключение сообщалось, что у одного из дрессировщиков имеется вакансия на должность макаки и если тов. Прохожан не против, то... И так далее.

Но мы отвлеклись. Нина не вышла в парад и не работала в первом отделении. Шеф с выпученными глазами примчался за кулисы: он как раз пригласил каких-то нужных толстопузов, распалив их рудиментарное воображение намеками на пикантные позы и изгибы юной артисточки.

– Где? Почему? Как? Когда? – добивался Тимофей Яковлевич у Кушакова, но Иван Иванович что-то промямлил и спрятался в вагончик. Даже звонки перед вторым отделением давал Аркаша.

Тогда шеф приступил к Олегу. Олег же кивал в сторону Аллы:

– Я тут ни при чем. Ее спрашивайте.

Но растерянная Алла сама ничего не понимала и сама была не прочь взять Олега за жабры. Началось второе отделение и Алла побежала домой допросить Нину. Увы!.. Окна в мансарде не светились, дверь заперта изнутри, а на ее стук никто не отозвался. Алла жестоко обиделась.

Олег играл в оркестре внешне спокойно, но взглядывая на инспектора манежа криво улыбался и о чем-то задумывался. После представления встал посреди конюшни и огляделся. Что высмотрел – неизвестно, но еще раз зло улыбнулся и ушел.

Нина услышала его шаги и встала у окна. В комнате густел полумрак. Олег неслышно подошел к ней и взял за плечи. Нина не обернулась. Олег нежно пощипал ей мочки ушей и кончиками пальцев погладил ямки под ними. Нина почувствовала, как он вздрогнул от беззвучного смеха и с досадой стряхнула его руки. Олег засмеялся вслух и обнял ее.

– Иван Иванович пригласил мою Нину в гости? К себе на квартиру или в ресторан?

– На дачу!.. Какой-то балашовской шишки на ровном месте... Познакомился тут... Отпусти меня! Вот, слушай. Понесла я ему, значит, последние пятьдесят рублей за концертино, он деньги взял и вздыхает так, вздыхает. Представляешь? Ах, говорит, Ниночка, как это плохо, что вам пришлось серьги продать!.. Как мне жаль!.. Гусь лапчатый... Я, дура, уши развесила, думаю – сейчас цену за концертино рублей на сто сбавит, думаю, как раз и куплю себе сережки. И тут он про дачу. Я обрадовалась, ой, говорю, надо Олешке сказать, а он – «что вы, Ниночка! Ни слова ему! Мы там будем одни в целом мире!» Вот скот! Это он что же мне... за деньги?!

– Не ругайся. Это очень страшно, влюбиться втрое младшую за себя… Мне за девять лет и то было страшно.

– Влюбиться? И... деньги?!

– У него же нет никаких других шансов.

– Это низость! – упорствовала Нина.

– Кто знает... Не судите, говорят, да не судимы будете.

– А, ну тебя. Заступаешься. И ведь ты знал, что он... ко мне так! Знал! Я знаю! Потому и нос воротил, когда я первый раз выступала!.. Ладно, дальше слушай. До меня, значит, дошло, я перепугалась и попятилась, а он – «Ниночка! Ниночка!» – а я – бегом! Дурацкая, дурацкая была у него физиономия!

– Гм. Да. Как говорит наш шеф. И теперь ты не выступаешь больше.

– Конечно. Как теперь в манеж выходить?

– Не жалко?

– Жалко... А только не буду выступать... Он для блезира расстарался, телеграмму в главк дал, а сам...

– А что скажешь, когда спросят?

– Что? А, почему не выступаю? Не знаю... Скажу, что ты не пускаешь. Вот!

– Стало быть, все шишки на мою голову?

– Ну, Олешка!.. Ради меня! Ты же меня любишь? Или уже не любишь?

– Люблю! Люблю! – поспешно развеял сомнения Олег.

– Олешка, а Наташка с Аликом женятся. А гулять будут в цирке. На конюшне. По-походному. Баз черных костюмов и белых платьев. Как у нас с тобой. Олешка, ну а вдруг бы я тебе изменила?

– Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда.

– А вдруг?

– Нет. Нет. Нет. Ты моя Санчо Панса. А как Дон-Кихот без Санчо Пансы? А Санчо Панса как без Дон-Кихота? Как нам друг без друга? Такое невозможно. Нонсенс. Тогда ничего на свете нет – ни неба, ни солнца, ни звезд. Даже музыки.

– А что есть?

– Лужа. А в ней трилобиты. Едят друг дружку и размножаются.

– Ладно. Пусть будут троглодиты. Олешка, а я не хочу Санчо Пансой! Я лучше буду этой... как ее? которая за Дон-Кихотом бегала?

Последствия этой истории едва не оказались роковыми если и не для Олега, то уж для Нины точно, она ведь клялась, что умрет без цирка.

Рано поутру они отправились заниматься, но у калитки Нина вспомнила вчерашние передряги и решительно повернула обратно в мансарду.

– Я не хочу сегодня репетировать. Я дома побуду.

– Я с тобой?

– Нет, Олешка, ты иди. Я одна хочу. Олешка, ты за меня сегодня помети и скамейки протри, тебе наши женщины скажут...

– Бросай ты свою работу.

– Нетушки. Я только сегодня!.. Завтра я ничего – буду заниматься.

Олег поиграл на пианино, поучил «Чакону» Баха, позанимался на тромбоне и выбрался, наконец, в манеж с неизменной катушкой, мячом, балансом и прочим хламом. Вот тут-то и началось. Как из-под земли, дождевым грибом, выдулся Тимофей Яковлевич, замахал руками и потребовал ответа за вчерашний невыход Нины на «работу». Тут же толкались Динкевич Марк Захарович, отец и дочь Зыковы, пребывавшие в недоумении, неразлучные Марат и Виталий и злая, как голодная кошка, Алла.

– Почему? В чем дело? Как? – напирало на Олега бронированное брюхо Тимофея Яковлевича.

Олег растерялся. Он твердо надеялся, что виновник всех бед Кушаков давно придумал благовидную причину и не хотел противоречить ему, как вдруг последовало удручающее открытие:

– Уж Кушакова-то могли бы предупредить? Он вторые сутки руками разводит. Так же нельзя – хочу, выхожу в манеж, хочу нет. Надо уважение иметь.

Благородную сию речь выдал на-гора Зыков, а у Олега от ярости потемнело в глазах. «Трусливая обезьяна!» – обругал он про себя инспектора манежа и отрезал:

– Я ей запретил. Все. Разговор окончен.

– По-че-му?! – в один голос ахнул весь честной народ. «А действительно, почему я ей запретил?» – лихорадочно соображал Олег и ухватился за единственную, мало-мальски имеющую смысл, причину:

– С какой стати она должна бесплатно выступать?..

Жуткое молчание было ему в ответ. Никто не сказал ни слова, все отвернулись и отошли. Даже шеф гордо понес прочь свою проволоковолосую голову, ибо в неизмеримых безднах и тайниках души шестьдесят шестым чувством знал за себя, что дубина, и вот – вот он, экземпляр рода человеческого, падший еще более низко.

«Плевать на вас всех!» – стиснул зубы Олег, Нине ничего не сказал и на представление пошел один. Если бы он знал, что его ждет в цирке, он бы, наверное, остался дома. Первыми его «обласкали» Алла и Валя:

– Крохобор!

– Жадина!

Рудольф Изатулин молча взглянул и повертел пальцем у виска. Вадик Шамрай, чтобы избежать встречи, торопливо скрылся в вагончик. Музыканты на его приветствие отвечали сквозь зубы. «Неужели Кушаков такая подлятина и не вытянет меня из помойки?» – с тоской думал Олег, спрятавшись на оркестровке. Но герой-любовник очевидно расстрадался ларингитом и его выходная ария откладывалась. С деревянным спокойствием ходил он по конюшне, словно Олега не существовало в природе.

Маэстро пребывал в панике. Он и возмущался Олегом и смертельно трусил, что тот не выдержит обструкции товарищей и уйдет из оркестра.

– Вы полегче! – юлил он перед музыкантами. – Нам то что? Пусть сами в своей семейной жизни разбираются. А уволится – что будем делать?

– Пусть катится. Обойдемся. – грубо ответил Левка.

– Пусть?! – закудахтал Николай Викторович. – Динкевич кого будет поедом есть?! Тебя?! Меня!! И «штатским вариантом» закусит. «Романс» Зыковым ты играть будешь? На трубе?

– Серега на гобое сыграет. Иван Никифорович уже посинел оттого, что больше его работает...

– Не смеши людей. А где гитариста возьмем?! Такого гитариста, я имею в виду?!

Левка что-то засвистал и нахально отвернулся.

Нина сидела дома одна-одинешенька. Там идет представление, звучит музыка, Рудик Изатулин потешает публику, а она... Нет, это ужасно. Как ей без цирка? Надо отрепетировать номер и не зависеть больше ни от кого. Ни от Кушаковых, ни от Главка, ни от... Олешки! Сиди и трясись, что он сбежит в свою дурацкую оперу или симфонию. Она будет репетировать не по восемь – по шестнадцать часов. А отдохнет, когда артисткой сделается. Много ли Валька или Алка работают? Часок порепетируют утром, да пятнадцать минут поработают на представлении... Нет, Валька еще минут сорок стойки пожмет. Сама. А Марк Захарович? Вообще не занимается. Выйдет в манеж, поорет (глотка у него, правда, луженая), а больше всех получает. А все деньги на облигации тратит, все мечтает миллион выиграть. Да еще бегает, какие-то вонючие катышки продает, с понтом – мумиё, дураков ищет. Впрочем, дураков на его век хватит. Как Алкин Виталька ругался: мы, говорит, головой за копейки рискуем, а он языком треплет и в три раза больше хапает! А Чернышевы совсем обнаглели: в свои дудки только на манеже и дуют, они у них уже слюнями заросли. Это Левка говорил. Артисты, тоже мне...

Послышались торопливые шаги – Алла и Валя отработали и примчались утешать подругу.

– Бедная Нина!

– Все так возмущаются!

– Никто даже подумать не мог!

– Никто от него не ожидал...

– Из-за каких-то денег...

– Постойте, вы про что? – насторожилась Нина.

– Он говорит – «я запретил»!

– Ну, так...

– А мы – почему? Он вертелся, крутился, даже покраснел, и говорит – потому что тебе не платят.

– Вот и добился – с ним здороваться никто не будет.

– Вы!.. Вы!.. – Нина задыхалась от ужаса и раскаяния. – Вы!.. Весь цирк!.. Вы все одного его мизинца не стоите! Он не запрещал мне ничего! Это я попросила его так сказать! Я сама не хочу выступать, потому что Кушаков... Он меня на дачу звал! Вдвоем! Думал, я так и разлягусь с ним за его паршивую телеграмму... «Для вас, девочка, главное – набраться сценического опыта, а опыт дороже денег!» Сам же мне лапшу на уши вешал! Да ну его, не хочу о нем больше и слышать...

– Ох... – простонала Алла, – а я его крохобором обозвала...

– А я жадиной... – прошептала Валя и вдруг заплакала.

– Откуда же мы знали? И почему он промолчал? А ты? Как тебе не стыдно?!

Нина не отвечала.

– Пошли, Валька! – решительно сказала Алла. – Сейчас Олешка придет и вышвырнет нас и сто раз прав будет. Ну, Ван Ваныч, ну, старый хрыч, кочерыжка капустная... Олешке бы по морде ему дать...

Нина фыркнула.

– Он еще и заступался за него! Это, говорит, так ужасно – быть безнадежно влюбленному! Судите, говорит, и вас засудят!

– Тьфу! – плюнула Алла. – Сама дура, дураков повидала, а такого дурака, как твой Олешка, поискать надо. Из-за какого-то... – Алла употребила довольно сильный эпитет, – натравил на себя весь цирк! Идем, Валька.

Олег явился домой дрожащий от ярости и унижения.

– Уволюсь! Завтра же заявление напишу! Каждая шавка да еще тявкает...

 Нина бросилась его обнимать и целовать ему лицо.

– Успокойся, Олешка! Мой хороший... Успокойся! Пойдем погуляем по улице?

Валя и Алла узнали истину и теперь Нина смутно надеялась, что все обойдется.

Весь следующий день они пробыли дома, Олег почти десять часов играл на гитаре, а Нина почти столько же жонглировала тремя шарами. Алла не показывалась.

– Пойду на работу. Спина моя горемычная!

– А у меня плечи! Садись за стол, поедим маленько.

– Ты дома останешься?

– С тобой пойду! – упрямо ответила Нина. «Сама всем все расскажу!» Ивану Ивановичу она готова была выцарапать глаза.

Никому выцарапывать глаз не пришлось: Алла и Валя (преимущественно Алла) провели массированную пропагандистскую кампанию и Кушакову очень скоро аукнулось: в глаза его никто не упрекнул, но кожа на спине покрылась волдырями от ехидных, насмешливых, глумливых, понимающих взглядов.

У шефа от неожиданной новости на несколько вершков опустились печенки, кишки и желудки: «Опередил! Обскакал!» Тимофей Яковлевич давно уже разрабатывал собственные тактические и стратегические диспозиции по завоеванию Нининых симпатий, но не на даче, как Кушаков, а в гостиничном номере, и тяжелой артиллерией в его отставной козы барабанщика замыслах должны были служить ее выступления. И вот, не подкрепленная тылами и обозами, партизанская вылазка Кушакова свела на нет его генеральские замыслы. Гм. Да. Кгм.

Едва Олег вошел под шапито конюшни, как с двух сторон его облапошили четыре нежные ручки, а к щекам прижались две пары нежных губ.

– Олешка, прости нас, пожалуйста!

Потом его окружила мрачноватая компания в составе Левки, Алика, Рудольфа Изатулина и Вадима Шамрая. Они молча изучали его фигуру, наконец, Левка прохрипел:

– Чего смотришь синими брызгами? Аль в морду хошь?

– Нам – то мог сказать?

– Свин ты после этого.

– А вы не свинтусы? Поверили, что я за дражайший пятак рубашку рву? Как Филипыч?

– Ладно. Мир.

Кушаков вывернулся весьма непринужденно: развел руками, сделал бараньи глаза и пропел:

– Ниночка, неужели вы шуток не понимаете? Вот господи, боже мой... Знал бы я... Олег, вы пожалуйста в голову ничего – не берите. Вот чепуха-то! ..

Нина мучительно покраснела, а Олег сухо ответил:

– Шутка – хорошая вещь. У меня тоже иногда бывает желание пошутить.

– Олег, о чем вы говорите... Нина, немедленно переодевайтесь в парад. Сейчас первый звонок.

– Я...

– Переодевайтесь. И разминайтесь, будете работать. Никаких возражений.

Нина и представления не имела, какая это радость, какое счастье вновь вернуться на манеж после бесповоротного, казалось, отлучения. К ее собственному стыду, всякая злость на Ивана Ивановича начисто испарилась. Нина кляла себя, обзывала изменницей, но все зря. «Он же, правда, в меня влюблен... Он же не виноватый!.. – защищалась она сама от себя. – Это он с отчаяния... На что ему надеяться?.. Жалко... Ладно, улыбнусь ему!»

Хорошо, когда отгромыхают и рассеются грозовые тучи, хорошо, когда на небе вновь сияет красное солнышко! Нина вприпрыжку, как школьница, возвращалась домой и никак не давала Олегу взять себя под руку, а уж тем паче – за талию.

– Как мне нравится выступать! Еще бы жонглером! Я еще больше буду репетировать. Олешка! Больше тебя! По двенадцать часов!

– И так худышка...

– Ах, вам подержаться будет не за что?! Ах, простите великодушно, я об этом забыла! Ну, так вот – обойдетесь. Женитесь на Вальке! Там есть за что...

Олег обречено поник, а Нина надулась и умолкла. Олег искоса взглянул на нее и наконец-то осторожно обнял за талию. Нина не вырывалась. Поцеловал ее в висок. Нина думала. Олег поцеловал еще. Нина вздохнула и склонила голову ему на плечо.

– А вот и наши ворота.

– У тебя когда день рождения? – спросил Олег, отворяя массивную калитку.

Нина на секунду замялась.

– Не помнишь? Спохватился...

– Я даже о своих днях рождения забываю. Мы с тетей Машей никогда их не справляли. Она говорила: рождество Христово – и наше рождество. Когда?

– На рождество Христово!

– Да ну тебя. Когда?

– В сентябре. Восемнадцать лет! Совершеннолетняя! Могу даже замуж выйти и никого не спросить.

– Ты и без восемнадцати не особо то спрашивалась, удрала из дома и замуж выскочила без родительского благословения.

– За-амуж! – протянула Нина. – Какой замуж? Я пока тебе незаконная жена. Вот. Олешка, а я у тебя деньги видела. Целый кошелек. И все десятками. Новенькими. Почему не отдал?

– Чего ради буду я отдавать незаконной жене свой законный аванс?

– Ах, так? – снова заершилась Нина.

– Так. Не отдам и все. У меня есть любовница, молоденькая, хорошенькая, у нее в сентябре день рождения, мне надо подарок покупать.

– Олешка, не покупай ей ничего. Мне бы... ей бы сапожки хорошие, да где их тут взять!.. Да и что ты понимаешь в обуви и в тряпках!

– Кое-что понимаю.

– Как их стащить с меня – вот и все, что ты понимаешь. Олешка, а мне не нравится слово «любовница»... Оно грубое...

– А мне не нравится «незаконная жена».

– Да, тоже плохо...

– Ты моя единственная, любимая!

– А ты мой единственный, любимый! Вот. Олешка, отдай деньги, а то купишь какую-нибудь дрянь...

– Отдам.

Больше всех бракосочетанию Алика и Наташи радовалась Нелли. Бегала по цирку, цеплялась до каждого и радостно чирикала:

– А у меня теперь будет папа! Дядя Алик! Он теперь будет не дядя Алик, а папа!

По пятам за ней неотступно семенила старшая Димкина дочка и куксилась от жестокой зависти: почему у Нельки будет свадьба, а у нее нет?! Нельку же подобная глупость человеческая неслыханно возмущала:

– Вот ты какая! Скажи твоему папе, пусть он поженится на твоей маме, и у тебя свадьба будет!

Подруга так и сделала, за что негаданно схлопотала подзатыльник.

Свадьба в стиле «Сильвы» удалась на славу. Пока шло представление, на конюшне соорудили из щитов столы, наставили на них мисок с салатом, сыром, колбасой, конфетами, выстроили пиво-вино-водочную батарею. Интересно, что Тимофей Яковлевич, у которого не без боязни испрашивали разрешения, не только позволил проводить торжество на территории подведомственного ему учреждения, но и сам принял деятельное участие в его подготовке, так что его, скрепя сердце, пришлось пригласить. Тимофей Яковлевич же приволок с собой Филипыча и Филипычеву жену.

Оркестр сыграл прощальный марш, виновник торжества спустился на грешную землю и пиршество началось. Увы, кому-то праздник, кому-то – черный день... Маэстро даже после третьей рюмки не развеселился. Ибо на вопросы, что будет делать забраковавшийся Алик в следующем сезоне, поступали мутные ответы. «Где найдешь такого ударника? – мучился маэстро. – Олешка, Алик, Левка – да это же... да это же...» Зямочкин не находил слов. «Какие музыканты! Еще бы Пройдисвит, тенорист!..» Но на хитрого хохла Николай Викторович не очень надеялся с самого начала и, чуяло вещее, – дальше Славянска он не поедет.

Серж Шантрапановский попытался улизнуть с торжества и свое улизновение мотивировал отсутствием на столах джина или, на худой конец, шотландского виски. Сержа поймали, к столу подтащили и сунули под нос полстакана водки. «Штатский вариант» российским продуктом возгнушался, тогда ему шепотом, но очень прозрачно намекнули о неких пикантностях, препятствующих поглощению гиперборейского напитка. От подобных гнусных подозрений лицо Сержа пошло крапинками и он хлобыстнул поднесенные полстакана. Нос его мгновенно посинел, подбородок позеленел, а вся физиономия приняла отчетливое дизентерийное выражение и Сержа немедленно освободили – побоялись испортить гостям аппетит.

К досаде Олега, Нина бдительно следила, чтоб он не пил водку и не очень налегал на вино. А когда Вадим Шамрай растянул меха аккордеона и заиграл «На сопках Манчжурии», потащила его танцевать.

– Послушай Левку! – брыкался Олег.

А Левка, нажимая на мифическую еврейскую картавость, выговаривал:

– «Кавалеры приглашают дамов, там, где бантик – там перед!..»

– Ну и что? А я тебя приглашаю. Алкоголик несчастный! Сам-то Левка не пьет, и штаны у него глаженые!

А Левка чуть побледнел, облизнул губы, предстал перед Аллой и взял ее за локоть.

– Зря он! – вздохнула Нина и прижалась в танце к Олегу. – Она к нему – ну ни капельки!..

– Посмотри, какая пара! – в восторге шепнул Олег. – Пара туш присноблаженных! Венера и Адонис!

Неподалеку от них вытаптывали «Манчжурские сопки» шеф и Филипычева жена. Сам Филипыч, как осьминог, присосался к столам и спешил по возможности больше сожрать и выпить на дурняк, пока дают. Неподалеку от Филипыча жались Агапов и Пахрицин. Их тоже никто не приглашал, они пригласили себя сами и сейчас с трусливой шакальей наглостью торопливо глотали вино.

Еще веселее стало на конюшне, когда Алик препоручил Наталью Олегу, а сам отобрал у Шамрая аккордеон и очень лихо заиграл «Лучший город земли». Пока Олег плясал с его новобрачной, Нина изумлялась на аккордеон и аккордеониста и незаметно для себя подобралась к самой клавиатуре.

– Как здорово!

– Меня соседский дед учил играть на двухрядке, – непринужденно рассказывал ей Алик, нажаривая мехами. – Я научился и в клуб, а там гармошка без надобности. Учись, говорят, барабанить. Дали две палки и мешок с песком, долби! А в училище меня на аккордеон приняли. Педагог через месяц сказал: о, этот мальчик далеко пойдет! И я иду. Далеко, а главное – долго.

Нина смеялась.

– А с четвертого курса выгнали. За несдачу общего фортепиано. Не выучил в срок этюд.

– За этюд?

– Угу. Чем не причина? А перед этим мы писали сочинение. На тему: «Что ты взял в жизнь из романа Горького «Мать». Что я написал? Написал, что читал роман два раза, но взять ничего не взял, так уж получилось. А был у нас один – Паша Арканов, тот его ни разу не читал, а написал: «посмотрел я на Павла Власова и подумал – неужели я не исправлю свои двойки? Он ведь мой тезка. И я исправил». Паша получил пятерку, я двойку и Пашу поставили мне в пример. Вся группа сидела красная, глаз не поднимали, а меня громили в хвост и в гриву. Тогда я сказал: а король то голый! Иезуит вы, говорю... не хочу и имени произносить. Рожа подхалюзая... Лезете, говорю, с фомкой в душу. Что началось!.. Даже расследовали – с кем бы я воевал в сорок первом... Да еще отец у меня поволжский немец, а мать из раскулаченных...

Алик мощным аккордом закончил песню.

– А сыграй вот это!.. – Нина не очень умело налялякала мелодию.

– Айн момент.

Нина стремглав помчалась к Олегу, потому что Левка уже орал:

– Следующий тур танцев пойдет под девизом: «Дамы приглашают кавалеров, там, где галстук...» Тьфу на вас – ни на ком галстука нет!

Валя дернула подругу за рукав и кивнула в сторону Левки:

– Алка, не будь людоедкой – страдает человек!

Алла пошла танцевать, скрывая грусть и равнодушие.

А Нина сияла Олегу синими глазами и смущенно подпевала музыке:


– «Сегодня яркие светят созвездья
Мне одной, мне одной.

Но где б ты ни был, я знаю – мы вместе,
Ты со мной, ты со мной».


– Как это – тебе одной? Сегодня героиня – Наташка!

В ответ Нина лукаво улыбалась.

Вернулись к столам. Дирижер хныкал и все глубже засовывал нос в рюмку с водкой, Тимофей Яковлевич встал сбоку от Филипыча и выбухнул:

– Весьма!

Сам Филипыч сыто сопел.

Нина незаметно от всех налила в рюмку Олега газировки вместо вина и на его несчастный взгляд ответила своим грозным. Олег чокнулся газировкой. Среди шума и галдежа Алла потихоньку спряталась в вагончике Изатулиных, Нина покрутилась и пошла за ней следом. Недреманное око жениха заметило непорядок и он велел Олегу и Рудольфу разобраться. Олег сунулся в вагончик и стал свидетелем жуткой сцены: Нина и Алла держались за руки, глаза у них подозрительно блестели и Алла говорила:

– ...я вот думаю – если нет у меня такой любви, как ваша, то я и не хочу другой!..

Слезы покатились по ее лицу, слезы покатились по лицу Нины, подруги обнялись и начали дружно рыдать. Олега вышибло из дверей, как пробку.

– Что там? – спросил Рудольф.

– Плачут. В преизбытке чувств. А мы выпьем. Да здравствует труд и хлеб, любовь и вино!

Гуляли долго. А после так же дружно разобрали столы, прибрали конюшню, посуду спрятали в вагончике музыкантов. Левка хмуро молчал – Алла исчезла час назад, даже ни с кем не попрощалась.

На двери своей мансарды Олег и Нина нашли приколотую Аллой записку: «В душе полно теплой воды, купайтесь».

– Ты почему меня тиранила? – наконец-то восстал Олег. – Я трезвый, как идиот!

– Потому, что я хотела с тобой одни-им... Во-от... – Нина вынула бутылку шампанского.

– Я целый полный фужер выпью...

– Ласточка!

– ...потому что у меня сегодня день рождения, мне сегодня восемнадцать лет!

Олег упал на колени и обнял возлюбленную за талию.

– Вот... Совпало, и я не хотела... То есть, я хотела, чтобы ты и я, и больше никого... Мы сейчас искупаемся, потом шампанское выпьем, а потом ты меня до утра целовать будешь...

Они потушили свет и разделись, полунагими проскользнули в душ, а после купания Олег закутал подругу в махровую простыню и понес домой.

– Боже мой, как хорошо! Какая я счастливая!




                КОНЕЦ ТРЕТЬЕЙ ЧАСТИ