Виктория

Сегодня в библиотеке стоит небывалая тишина. Вообще-то, такова уж специфика этого учреждения. То полное безлюдье, самим сотрудникам со скуки задремать впору. Тишина такая, что можно услышать, как капает вода в кране подсобного помещения. То, наоборот, целое столпотворение. Только и успевай поворачиваться.

А сегодня – тишина полнейшая. И с утра ещё не было ни одного посетителя, хотя время близится к обеду. Наверное, из-за погоды. Кажется, уже поздний вечер опустился на город, и вот-вот зажгутся фонари, которые, впрочем, вряд ли способны хоть сколько-нибудь разогнать эту пасмурную мглу, с самого утра сгущающуюся всё более и более.

Пасмурно. Метёт. Метель клокочет, словно извержение какого-то, до сей поры неведомого людям, опрокинутого снежного вулкана, пробудившегося в далёких высях небес, скрытых от взора этой небывало густой, мрачной пасмурностью, пронизанной бесприютным холодом леденящих, зимних ветров.

И всё же, здесь, в здании библиотеки – тишина, жарко греют батареи, и даже – электрический камин.

В такие дни, в часы тишины и одиночества Викторию часто посещают воспоминания – сильные и явственные, застилающие взор, будто яркие видения, почёрпнутые безжалостной памятью из её же собственного прошлого…

Тогда был почти такой же день. Также точно мело – и по земле, и над землёй, и в небесах, что извергались такими же бушующими потоками снежной лавы. А в больничной палате было тихо. Пожалуй, даже – слишком тихо. Здесь умирала девочка. Ей едва исполнилось пять. Первый в жизни юбилей. Маленький юбилей маленького ребёнка, встреченный им месяц назад здесь же, на больничной койке. А теперь она умирала. Кто-то из взрослых раздобыл для той девочки воздушный шарик, наполненный настоящим водородом, благодаря которому шарики оживают подобно крылатым птицам, обретая возможность летать, не спрашивая на то человеческого дозволения. К шарику привязали длинную, длинную нитку, чтобы можно было достать до её конца лёжа на постели, когда взмывал тот шарик к самому потолку больничной палаты. Глазки девочки вспыхнули слабенькими искорками. Но лишь на мгновение, затем вновь обретя прежнее, абсолютно безразличное ко всему выражение. Ещё через несколько часов той девочки не стало.

…Гематологическое отделение. Здесь лечились дети, страдающие белокровием. Отсюда мало кто уходил. Но всё же некоторые уходили. Среди таковых оказалась и девочка по имени Вика. Она уходила вместе с мамой. Опять была зима. Только, на сей раз, день был ясный и солнечный. Аллея больничного двора упиралась в самые ворота, и издалека казалось, что она как бы сливается с улицей, с прилегающими аллеями и бульварами, образуя длинную, бесконечную галерею ветвистых деревьев, разукрашенных причудливым инеем, сплетающихся в сплошную череду витиеватых серебряных арок, блестящих и искрящихся в лучах солнца, нежалеющего ярких, причудливых красок во всём их безмерном многообразии.

Через некоторое время выяснилось, что у Вики всё же не белокровие, как предполагалось вначале, а малокровие. С этой болезнью можно жить. Как? – Другой вопрос.

С этого-то самого дня и часа, можно сказать, началась для Вики вторая жизнь. Она пошла в школу. Сразу в пятый класс. За истекшие годы учёбы так ни с кем и не сблизилась, ни с кем не сдружилась по-настоящему. Её сторонились, считали «странной», «ненормальной». Потом была гибель в автомобильной катастрофе родного отца, ставшая для Вики тяжелейшей психологической травмой, из-за которой она была вынуждена оставить школу после восьмого класса. Потом больше года была, что называется, «не у дел». Тем не менее, нашла силы поступить в библиотечный техникум, и окончить его, между прочим, стоит заметить, не так уж и плохо. Дальше – работа.

…В прошлом году Вика похоронила мать. Не очень-то её тянуло после работы домой, в эти, окончательно опустевшие, стены, казавшиеся теперь ещё более холодными. Силы и время тратить было, в общем-то, не на что, да и не на кого. Оставалось тратить их исключительно на работу, где, благодаря этому, Викторию уважали и ценили как хорошего, ответственного работника.

Были ли у Виктории друзья? – Сказать трудно. Знакомых, в том числе и очень хороших, хватало с избытком. А вот друзей…

…Оттаивали по весне небеса, ещё совсем недавно казавшиеся сделанными изо льда. Пригревало солнце. Тянулись в рост травы и цветы. Оживали пруды и озёра. Звёзды падали ночами в моря и реки. Зеленели парки и скверы, леса и рощи, поля, холмы, равнины, долины и луга. Идущие на убыль ночи сменялись днями, становящимися всё длиннее. Свершался извечный жизненный круговорот. Что-то менялось. Менялось тихо и незаметно. Что-то менялось в жизни Виктории. Менялось, наверное, что-то и в ней самой.

Всё чаще и чаще после работы шла Виктория вовсе не в сторону дома, как бывало прежде, а на трамвайную остановку, направляясь, едва ли не через весь город, к автовокзалу. А оттуда, последним рейсом – в тот тихий, зелёный городок, затерянный средь выжженных солнцем степей, что был примерно в полусотне километров.

…Нет, то была не любовь, а просто… Вряд ли вообще можно сказать, что это было. Просто встретились два человека, совершенно одиноких в этом огромном мире. Вот, пожалуй, и всё. Где встретились, как, когда, при каких обстоятельствах? – Разве имеет это какое-нибудь значение?

…Снова осень серебрила листву, шуршащую подобно пересохшей чешуе. Снова обрушивались шквалистые ветры и проливные дожди, оставляющие на земле невысыхающую холодную влагу, которую схватывали заморозки, переходящие в морозы. Бушевали метели и бураны. Заносило снегом крыши и дороги. Сугробы и ледяные наросты вновь таяли с приходом весны, разбрасывающей первые цветы и новорожденные травы. Всё также свершался привычный, неизменный круговорот. Миновала ещё одна осень и ещё одна зима.

Города утопали в белом одеянии зацветающих садов. Белели свечи каштанов. «Прямо как венчальные свечи», - подумалось Виктории. И тут же, каким-то неожиданным для неё самой образом, в голову пришла и другая мысль, её напугавшая до спазмов в горле: «А может, как поминальные свечи». Виктория старалась, как могла, отогнать от себя эту мысль. Но она лишь усиливалась. Теперь вообще белый цвет, неудержимо разлитый в природе, почему-то порождал в её сознании совершенно, казалось бы, неуместное сравнение с цветом белого савана, в который наряжают покойников. Правда, буквально на следующий день, сама она удивлялась: «И что это такое на меня вчера нашло?!».

…Снова вечер. Снова платформа автовокзала, успевшая стать для Виктории такой привычной, почти безлюдная в этот тихий, дремотный час, подёрнутый, пока ещё лёгкой, поволокой начинающихся сумерек, день ото дня отодвигающих всё дальше и дальше время своего прихода. Последний рейс. Автобус, как это и бывает обычно в часы позднего вечера, почти пустой. Он трогается с места. Он идёт. Он летит. Он несётся. Далеко позади остаётся городская черта. То там, то здесь сияют огромными лампами дневного света окна меленьких придорожных кафе. Дальше – сплошная череда кустов, тоже цветущих, вздымающихся подобно белым цветочным холмам. А вот и огни того города, где есть у Виктории друг, или, по крайней мере, человек, которого она таковым считает. Но что же так перехватывает дыхание… Точно невидимая рука вцепилась в горло мёртвой хваткой. Катастрофически не хватает воздуха. Хочется закричать, позвать на помощь, но голос отказывается служить… Во рту ощущается привкус крови… А вот и кровь, в следующую минуту хлынувшая из горла фонтаном… Отчего… Почему…

Всё произошло за какие-то доли секунды. Виктория не успела ничего понять.

…Впереди сияет город. Сияет огнями окон, витрин, фонарей, источающих свечение розоватого, синеватого, голубоватого, янтарного, медового и многих-многих иных оттенков. На въезде в город электрический секундомер, сам собой включающийся с наступлением темноты, отмеряет неудержимый бег времени, высвечивая огненные цифры, будто вышитые из живого, дышащего, пульсирующего, фосфоресцирующего красного бисера. Переливаются пламенеющим разноцветьем широкие, высокие окна автостанции, уходящие, кажется, в самое поднебесье. В необозримо далёкой выси сияют красноватыми электрическими рубинами глаза сигнальных огней, обозначающих верхушку телевизионной вышки, невидной в темноте.

Автобус въезжает в город. Въезжает без Виктории. Её больше нет. В салоне осталось лишь её бездыханное тело.