Роман глава восемнадцатая

1
Курс выезжал на учения – закрепить бумажные азы полем. Для тактических манёвров под названием «Мотострелковая рота в обороне», и соответственно, в наступлении, батальон разбили на «красных» и «синих». Тем и другим предстояло целую неделю бегать по заснеженным просторам, долбить мёрзлую землю, коченеть в окопах, и драть на стылом ветру глотки – попеременке командовать товарищами.

В учебном центре курсанты селились в летней казарме – громадном, облупленном и перекошенном от времени фанерном бараке, или разбивали палаточный лагерь - как полагается – ровненько, красиво, с линейкой, палатками для офицеров и суточного наряда.
Романтизм в полевых условиях выветривается за первые сутки, хоть зимой, хоть летом. Если днём в палатке жара, то ночью неизменно холодно и сыро. Офицеры пребывают с личным составом круглые сутки - отсюда бесконечные придирки, к тому же в самые неподходящие моменты. Сон законным образом урезается на час-два, да и его остатки всегда найдут чем испоганить.   

Не водили курсантов и в капитальную столовую – это была прерогатива солдатского батальона обеспечения учебного процесса (БОУП). Впрочем, летом спокойно обедалось и на деревянных лавочках под шиферным навесом. Зимой – на ульяновском леденелом ветру пища стыла вмиг – суп превращался в безвкусную похлёбку, каши – в лубяную жвачку. Спасением был лишь чай, что три –четыре минуты хранил тепло. Кружки обхватывали огрубелыми замёрзшими руками - погреться, и торопились выпить, пока он мог хоть чуточку подбодрить изнутри. Если опоздал – то только зубы сводить!

Тяжко мылись котелки. Вобравший холод металл, дай бог, что не делал из воды льда, но разводы жира уж никак не смывались - только крупные остатки пищи…
По такой же печальной аналогии слово «комфорт» покинуло процесс освобождения от остатков пищи… Потому на долгие занятия курсанты собирались без восторга - «прелести» полевых условий уже нюхали.

Учебный центр «надежды» оправдал – фанерная казарма, где несколько окон зияли дырами, встречала их морозцем и порошей. Уныло и криво, словно брошенные железные калеки, в два яруса возвышались кровати – старые, искорёженные, провисшие. Единственное чего не было – сугробов по пояс.
- Всё нормально! – подбодрил парней Резко. – Лучше окопов!
- Ещё бы! – горестно отозвались курсанты.

…На ночлег устраивались кто как мог. Кровать Тураеву досталась у разбитого окна. Поиски куска фанеры или плотной тряпки ничего не принесли, и он просто подвязал шапку у подбородка.

2
С подъёмом Тураев понял, что простыл. В груди поселилась зудящая огненная боль, хриплый кашель рвался наружу, голову словно набили дробью. Простуда, конечно же, навалилась не из-за одной ночёвки. Учебный центр - не черноморский санаторий с пальмами, да ведь остальные курсанты в таком же холоде ночь провели – и ничего. Инфекция просто довершила своё дело в благоприятной среде, поскольку Тураев вчера сел в грузовик с мокрыми ногами. По приказу старшины он лазил в уличную кладовую – выносил оттуда лыжи для роты и набрал полные сапоги снега. Высушить портянки не успел – колонна скоро отправлялась, и через десять минут пути мокрые ноги сковало холодом…

Поход в местную санчасть не помог. Офицер-медик гулял в отпуске, а околачивающийся там фельдшер – срочник, лишь снабдил шестью таблетками аспирина. Фельдшер – сытый, благодушествующий, развёл руками с большим наслаждением. Солдаты БОУП и курсанты если и не враждовали между собой открыто, то особой любовью не проникались. Солдаты видели в курсантах вызревающий антагонистический класс - офицеров, у которых, по счастью, ещё нет власти над ними, и потому мелкими пакостями торопились извлечь себе удовольствие. Курсанты по возможности отвечали тем же.

Тураеву повезло, что в первый день лишь обустраивались – готовили помещение к долгому проживанию, занимались оружейными комнатами, растаскивали два Камаза имущества: лыжи, валенки, бушлаты, масхалаты, ватники, мишени, пирамиды под оружие и пр.
Товарищи прониклись положением Антона, оставили в покое, но завтра ждала игра в «войну». Как ему, больному, провести на зимних просторах десять часов – бегать и ползать до седьмого пота, громко кричать «Ура-а!» - Тураев не представлял. Что дадут освобождение – надежда и не теплилась. У военного человека в двадцать лет болезней не бывает по определению! Их молодые люди придумывают по недоразумению или с желанием «закосить» от добрых дел. С такими придумками здорово справляются отцы-командиры!

Медики лишь ходатайствуют о щадящем отношении к больному, но освобождает не кто иной, как командир - этот постулат вбит в голову каждому! А здесь даже и ходатайствовать некому. Если же произойдёт чудо - командиры сжалятся над Тураевым – из учебного центра особым порядком его никто не отправит. Ни в какие армейские ворота не лезет – больной персоне особое внимание!
Что там говорить – не будет Антон Тураев обращаться ни к командиру взвода, ни к Резко! Даже не подойдёт к Кулеше проситься в наряд. Не привык он выпрашивать – ни сладких кусочков, ни поблажек, ни снисхождений. Язык не поворачивается! Пример с детства перед глазами крепкий – сам Павка Корчагин! Тоже болезнь одолевала и ничего – брал комсомолец кайло и мёрзлую землю долбил не хуже других! А здесь, слава богу, мирное время и задача игрушечная. 

Как Тураев не бодрился, после обеда стало хуже: температура поднялась, голову разламывало болью, таблетки не помогли. Антон вспомнил, как лечила его от простуды мать - подручными, домашними средствами: внутрь - горячий чай с малиной, снаружи –водочный компресс. Давить заразу микробную с двух сторон! Курсант вздохнул: и первое и второе – сейчас просто фантастика.
К ужину он совсем «расклеился»: улёгся на кровать и, погружаясь в полузабытье, мечтал только об одном – чтобы его не видели командиры. Мир для больного теряет все краски – облекается в могильный, чёрно-белый цвет. Органы чувств становятся вдруг врагами, потому что они дают знать, что жизнь вокруг продолжается и для кого-то она по-прежнему прекрасна.

А больному хочется покоя и только покоя – никаких звуков, даже самых привычных; никаких картинок – пусть, самых радужных; никаких запахов, пусть и самых сладких... Пленник вирусного нашествия не может радоваться, поскольку радость, увы, не способна пробиться из глубин ослабленного организма даже по самому невероятному поводу! Объяви тяжёло больному, что он – миллионер, в ответ лишь невесомое движение ресниц.

Как его на самом деле грызёт боль, Тураев не хотел показать никому, тихо лежал на кровати и терпел до последнего, чтобы беспомощностью не привлекать внимания. Впрочем, до него и в самом деле мало кому было дело. Что Тураев заболел не на шутку, понял лишь Круглов.
Когда скомандовали построение на ужин, Тураев сквозь полудрёму понял – в столовую не ходок. Приподнявшись на локте, он слабым голосом попросил друга принести сахар, хлеб, лук и чай.

Сахар, хлеб, чай положены по норме. А вот лук Круглову пришлось добывать на кухне. Повар - солдат в белой нательной рубашке и брюках хэбе, прослужил уже полтора года, потому из-за просьбы заартачился, но Вячеслав прошагал в подсобку и сам взял три луковицы. Дерзкого курсанта наряд проводил злыми взглядами, но связываться не стал.
Тураев яростно кусал лук, жевал, морщился, глотал; когда становилось невмоготу, откусывал хлеб с маслом, прихлёбывал чай. Его крепко, до слёз, жгло изнутри, но Антон терпел, вгрызался в луковицу, в облегчение представляя себе, как хлещет ядрёный луковый сок по горлу, как получают смертельный привет микробы.

Прошли вечерняя поверка и отбой. Однако и после такого жгучего ужина температура не сходила, грудь раздирало першением.
- Водкой бы хорошо растереть! – прохрипел Антон. – И компресс.
- Компресс – дело верное, - подтвердил Круглов. – Вот только…
Само слово «водка», а тем более предмет им выражаемый, в учебном центре могли означать только вопиющее безобразие. В другое, полезное применение спиртного напитка никто и никогда бы не поверил.

– Просочусь мелкими группами в деревню, - Круглов поднялся с кровати, потянулся за бушлатом. Тураев, преодолевая проклятую скованность тела, заглянул в военный билет, из-под обложки достал пять рублей.
Деревня располагалась в трёх километрах. Круглов, невзирая на полную темноту и снег, сбегал шустро. К его возвращению рота спала глубоким сном. Бодрый, раскрасневшийся Вячеслав растолкал Тураева. «Фокус первый!» - он достал бутылку столичной. Если бы больной чувствовал себя легче, то даже в ночной казарме он увидел, как светится радостью лицо друга. Но Тураев приходил в себя тяжело: и сон и недуг его разморили крепко.

«Фокус второй, - на ладони Вячеслава появилась маленькая баночка. - Малина. Утром с чаем умнёшь». Варенье даже у полусонного и больного Тураева вызвало немой вопрос. «Местное население с благодарностью за мир во всём мире», - пошутил Круглов.
Стараясь не шуметь, он растёр водкой спину Тураева. Затем, облив из бутылки полотенце, обложил ему торс. Холодная казарма, да и почти ледяная водка - спасли соседей от спиртового духа и ложных выводов.

Водки осталось половина.
- Пригодится, - кивнул Тураев на «лекарство».
- Спрячу на улице, - сказал Круглов. – А то найдут - вони не оберёшься.
Тураев отходил в сон в полузабытьи. Голова противно туманилась, горло, грудь изнутри выжигало калёным железом. Курсант хотел одного – скорее заснуть, и, даст Бог, забыться до утра. Он загадал - если крепко проспит до крика «подъём» - всё будет хорошо. Болезнь всегда подбирается к человеку ранним утром - в четыре, пять. Крадётся тихо, давая о себе знать лёгким, словно нечаянным, прикосновением. Вроде, как дела? Я тут мимо прохожу… А через полчаса она уже требовательно стучит в тело – открывай без промедления! 

И - труба! Надвигается самое страшное, что может быть - ватное тело, изнывающие от ломоты кости, бессильная маята. Так всегда было с ним прежде. Только сегодня коленкор совсем другой! Болезни нельзя дать прорваться, хоть ранним утром, хоть поздним! Ни за что!
Нет, завтра, да уже сегодня - всё будет хорошо! Он пробудится не от болезни - от голоса дневального, в семь часов. По распорядку. Проснётся здоровым, без хрипа и кашля, с ясной головой и жаждой жить.

Засыпая, Тураев подумал о Круглове. Как хорошо не остаться с болезнью один на один! Какое счастье, что есть друг, которого не пришлось дважды уговаривать о помощи. Тураев не умел просить настойчиво - предпочитал с любой проблемой возиться самому, или уж гордо умереть, чем многократно навязываться просьбами. Круглов же ради него сбегал в деревню без лишних слов.
Добрый, надёжный Слава! Антон представил его, пробирающимся по сугробам, сквозь ветер, стучащимся ночью в незнакомые избы и поклялся обязательно отплатить ему такой же преданной заботой!   

3
Землемеров, проводив в поле батальон, прошёлся вдоль неприглядной казармы, хозяйским взглядом осмотрел дорожки, правильность сугробов. Радоваться с его точки зрения было нечему: дорожки прорублены криво, песка насыпали как украли, сугробы отвратительные – не похожи один на другой. И этот бардак аж на третий день прибытия!

  Нервно размахивая палкой полковник стукнул по вершине сугроба разок-другой. Чуткое его ухо тонкий писк стекла уловило: комбат потребушил перину сугроба и выудил оттуда полбутылки водки. 
В канцелярии, что тоже не блистала порядком, теплом и ухоженностью, были собраны все офицеры батальона - на предмет устранения недостатков и решения текущих вопросов.

- Товарищи, полюбуйтесь, - Землемеров мрачно выставил находку на старый облезлый стол. - Разложение дисциплины катастрофическое.
- Полбутылки-то что? Понюхать, – подал голос капитан Стременной – командир шестой роты и давний соперник Резко. Стременной маялся широкими женскими бёдрами, по какому-то недоразумению притороченными ему природой, и которые худо-бедно получалось скрыть свободным покроем кителя. Но когда офицер одевал портупею, тянул талию, его очертания смотрелись весьма не по-военному. 

– Странно что не допили, - усмехнулся Стременной. - Точно - не мои.
Прокатился одобрительный смешок, но комбат его не поддержал.
- Странно, ни странно, а пьяниц надо изобличить, - сдвинул он сурово брови. - Такие позывы к алкоголю добром не кончатся.
- Может, пустую положить и все дела! Обломится им!

У Землемерова был свой план: - Бутылку будут искать, и наша задача схватить нарушителя за руку при опорожнении! Путём тщательного наблюдения. График офицеров я составлю.
Повисла недоумённая тишина.
- Из-за бутылки офицерский пост выставлять? – уточнил Резко.
- Упущение офицерское, потому будет так, - пояснил комбат.
- Все силы на полевые занятия лучше бросить, - не удержался Резко, - а не за сугробом наблюдать.

- Вы, капитан, боитесь результата этих наблюдений! - взорвался полковник. - И боитесь потому, что в сугроб наверняка полезет ваш курсант!   
- Просто затея эта бессмысленна, - Резко пошёл в ответную атаку на всех парах. – Наверняка батальон уже в курсе, что полковник Землемеров обнаружил недопитую бутылку.

- А если не в курсе?
- Через два часа все будут знать. До единого курсанта! – глядя в глаза Землемерову сказал Резко. – Хотя бы потому, что знают офицеры.
- Я лично прослежу, чтобы это осталось тайной! – запал никак не оставлял комбата. 
Офицеры на громкое обещание отреагировали по-своему: кто-то словно в упокойной молитве поднял к потолку глаза, кто-то лениво жевнул челюстями.

Глава 19
http://www.proza.ru/2009/10/29/217