Атаман Виниту и самурай Прохоренко глава 1

Предисловие
Начало.
 Булавинское движение, возникшее на Дону в 1707 г. и выражавшее вначале только казачьи интересы, вскоре вышло за пределы донской территории, охватив Слободскую Украину, Придонье, Среднее Поволжье, некоторые уезды Центральной России, а с 1709 г. - и Кубань. Восставшие с оружием в руках боролись за право на землю, за свободу от крепостной зависимости.
До булавинского восстания Дон был самостоятельной областью, не входившей в административное управление Московского государства. Политическая самостоятельность Дона во внешних и внутренних делах, его право принимать и не выдавать беглых беспокоили царское правительство, поэтому с конца XVII в. оно начало насаждать крепостнические порядки в верховьях Дона. Стремясь лишить донское казачество самостоятельности и покончить с вольницей на Дону, как местом скопления недовольных, Петр I вводит в 1707 г. на территорию Войска Донского значительную военную силу - карательный отряд под командованием кн. Ю. Долгорукого для сыска и высылки на Русь беглых.
О жестокости карательного отряда по отношению к беглым и «старожилым» казакам говорят документы этого времени: «А нашу братью казаков многих пытали и кнутом били и носы и губы резали напрасно, и жон и девиц брали на постели насильно и чинили над ними всякое ругательство, а детей наших младенцев по деревьям вешали за ноги».
Расправа кн. Ю. Долгорукого и его бесчинства возмутили Дон. Казак Трехизбянской станицы К. Булавин (бывший атаман соляных промыслов в Бахмуте) собрал беглых русских и украинских крестьян, солеваров, «голутвенных» (бедных) казаков и в ночь на 9 Октября (20 Октября по новому стилю) 1707 г. напал на кн. Ю. Долгорукого, убил его и истребил офицеров отряда.
Убийство кн. Ю. Долгорукого явилось сигналом восстания. Центром восстания в 1708 г. становится Пристанской городок на реке Хопер. В «прелестных» письмах - воззваниях К. Булавин призывал народ к уничтожению князей, бояр, прибыльщиков и «худых людей, которые неправду делают». Восстанием были охвачены казачьи городки Дона, Хопра, Медведицы, Бузулука, Северного Донца, Козловский, Воронежский, Тамбовский, Борисогле6ский, Пензенский, Ломовский, Инсарский уезды, Средняя Волга и Слободская Украина. Из центральных уездов страны - Смоленского, Вяземского, Тульского - начались массовые побеги на Дон.
К. Булавин и его сторонники - С. Драный, Л. Хохлач, Н. Голый, И. Некрасов, И. Лоскут первоначально имели план похода на Тулу и Москву. Но позже Булавин, не без влияния «природных» казаков, решил идти на Черкасск, Азов, а потом на Москву. Поход на Черкасск изолировал восстание от огромной крестьянской массы, посадских, ремесленников, которые могли бы поддержать движение и превратить его во всеобщую крестьянскую войну.
1 мая 1708 г. К. Булавин взял Черкасск, казнил атамана Л. Максимова и старшин. 9 мая он был избран атаманом Войска Донского. В это время к нему примкнули «домовитые» (зажиточные) казаки, которые думали использовать восстание в своих интересах – для борьбы с правительством за сохранение «автономии» Дона. Между «домовитыми» казаками и беглыми крестьянами, работными людьми, казачьей беднотой обострились социальные противоречия. Булавин колебался между этими противоположными группами. После взятия Черкесска он раздробил свои силы, послав большие отряды против правительственных войск (которых к июлю 1708 г. насчитывалась 33.844 человека) на С. Донец, Воронеж, Волгу. Остальных повстанцев направил на Азов. После поражения под Азовом (6 июля 1708 г.) в Черкесске «домовитые» и старшины организовали заговор и убили Булавина.
Со смертью К. Булавина антифеодальная борьба народных масс не прекратилась. Наиболее выдающимися вождями движения становятся И. Некрасов и Н. Голый. Под их знамя стали стекаться крепостные крестьяне, работные люди воронежских верфей, канала Волга - Дон, запорожские казаки. К ним примкнули отряды атаманов Павлова, Беспалого, Чернеца, Колычева, Лоскута, Ворыча и других.
Правительственные войска под командованием кн. В. Долгорукого (брата убитого Ю. Долгорукого) вместе с «домовитыми» казаками и старшинами жестоко расправлялись с участниками восстания.
С конца июля и до декабря 1708 г. по указу Петра I карательная армия В. Долгорукого сожгла и разорила казачьи городки по Дону сверху до станицы Донецкой, по Хопру, Медведице, С. Донцу, Калитвам, Деркулу. Большинство жителей этих городков казнили, частично выслали в Сибирь. Одних только убитых в боях, по сведению В. Долгорукого, насчитывалось 29.400 человек, 7000 человек было казнено, и трупы их на виселицах-плотах пущены вниз по Дону на страх живым. Всего, по неточным подсчетам, было убито около 40 тысяч человек. Казачьего же населения в 1707 г. насчитывалось 28.820 человек. Сравнение цифр говорит о том, что основная масса погибших была не казачьей, а крестьянской. Это лишний раз подтверждает мысль о том, что булавинское движение в своей основе было крестьянским.
В конце 1708 г. восстание было подавлено, в результате чего Дон лишился самостоятельности.
До булавинского восстания И. Некрасов был атаманом Есауловской станицы. Примкнув к борющимся, он вскоре выдвинулся как один из наиболее видных руководителей антифеодального движения. Ему и Драному Булавин поручал самые серьезные боевые операции. Драный и Некрасов взяли Черкасск. 7 июня 1708 г. Некрасов вместе с Павловым осадил Царицын и приступом взял его. Расправившись с воеводой, боярами и прибыльщиками (налоговыми чиновниками), он ввел казачье самоуправление в Царицыне. Затем Некрасов направил свои войска по суше к Тамбову и Пензе. Сам же с небольшим числом восставших двинулся к станице Голубинской. По пути, узнав о гибели Булавина, он посылает грозное письмо к старшинам Черкасска с требованием ответа, за какую вину они убили Булавина: «... И естьли вы не изволите оповестить, за какую ево вину убили и его стариков не освободите, и если не будут отпущены, то мы всеми реками и собранным войском будем немедленно совокупясь к вам итти в Черкасск ради оговорки и публичного розыску...».
Некрасов собрал значительные силы в Паншине и Есауловской, намереваясь идти на Черкасск. Это обеспокоило В. Долгорукого, который, не скрывая опасности, писал 5 августа полковнику Дедюту: «... А на Дону Некрасов збирает великие войска воровские. Боже сохрани от него, ежели зберетца, не плоше Булавина».
Некрасов, находясь в станице Голубинской, ждал прихода Н. Голого с отрядами повстанцев. Чтобы не допустить соединения отрядов Голого и Некрасова, В. Долгорукий и Шидловский со своими полками напали на станицу Есауловскую, а Хованский - на городок Паншин. В ожесточенном бою Некрасов потерпел поражение. Чтобы спасти участников движения от поголовного уничтожения, он уводит булавинцев (в сентябре 1708 г.) на Кубань. Правительство считало восстание на Дону подавленным.
 26 мая (н. ст.) 1709 г. отрядом полковника П.И.Яковлева за измену и переход на сторону шведов была разрушена Запорожская Сечь. В тот исторический период Российская империя и Швеция находились в состоянии войны и то обстоятельство, на чьей стороне выступит Сечь, серьезно влияло на ее ход.
Гетман Мазепа обратился к запорожским казакам с посланием, в котором утверждал, что “у шведского короля нет никаких злых умыслов ни против Украины, ни против Запорожья. Король, только преследует своих неприятелей - москалей, которые сами раздражили шведов, а теперь не в силах противостоять им и бросились на Украину, где поступают хуже, чем шведы, которых выставляют чужими неприятелями. Запорожцы вместе с малороссиянами должны радоваться прибытию шведского государя, потому что оно подает всем возможность свергнуть с себя московское ярмо и стать свободным, счастливым народом”. Затем в послании Мазепы приводилась сказка о намерении русского царя перевести малороссиян за Волгу.
Доводы Мазепы, подкрепленные раздачей шведских денег, показались запорожцам убедительными. Несколько позже был составлен проект договора со шведами в четырех пунктах, который Мазепа представил на утверждение шведскому королю. Король обещал не заключать с царем мира иначе, как с тем условием, чтоб Украина и Запорожье навсегда были изъяты от московского владычества “со своими древними правами и привилегиями”. Король обещал также во все время пребывания шведов в пределах Украины размещать свои военные силы так, чтоб они занятием квартир не причиняли обывателям вреда, обещал прощение сельским жителям, покидавшим свои жилища и показывавшим вражду к шведам, если они возвратятся в места своего жительства и станут доставлять шведам продовольствие. Король обязался отдать своим войскам приказание по отношению ко всем малороссиянам соблюдать строгую дисциплину.
Запорожцы выразили желание поскорее развернуть полномасштабные боевые действия против русского царя. На это король ответил, что одобряет воинственные побуждения запорожцев и будет по возможности им содействовать. В то же время, между казаками не было полного единодушия. Так, запорожцы, сохранившие верность русскому царю, сообщали, что в Сече “козаки старые не хотят изменять царю, но вся "сирома" склонны к бунту против царя и ненавидят москалей”. Как бы то ни было, запорожское братство стояло на такой тряской нравственной почве, что нельзя было поручиться за долговременность ни того, ни иного направления: сегодня в Сече брала верх одна партия, на другой день ее пересиливала другая. Очень часто запорожцы говорили вслух совсем противное тому, что думали. Так, например 12 апреля в Сече "рада" отрешила симпатизировавшего шведам атамана Гордеенко и выбрала в кошевые атаманы Петра Сорочинского. Этот человек правительственными лицами считался благонамеренным, и сначала этот новый кошевой действительно показал себя таковым. Он отправил к запорожцам, находившимся при Гордеенке, послание, в котором своею властью приказывал им покинуть отрешенного кошевого, воротиться в Сечу и оставаться в верности государю. Но в Сече затем собирались рады за радами, во время которых происходили междоусобные драки. В конце концов хваленый Петро Сорочинский перешел на сторону Мазепы и по его поручению отправился лично в Крым просить у хана помощи против “москалей”.
18 апреля 1709 г. отряд царского полковника Яковлева прибыл к местечку Переволочна. Там находился запорожский полковник Зинец с тысячью сечевиков. Ему повиновались тамошние обыватели и набежавшие в Переволочну люди из окрестных селений в числе двух тысяч. В местечке был замок с гарнизоном из 600 запорожцев и достаточно запасов, так что можно было держаться несколько дней. Яковлев, по данному ему наказу, прежде всего послал предложение сдаться и признать власть царя; запорожцы отвечали выстрелами из пушек и ружьев. Запорожцы считали себя искуснее “москалей” в военном деле, но ошиблись. Русские солдаты были многочисленнее и искуснее защитников Переволочны: они ворвались в местечко, рассеяли защищавших его казаков и начали метать в замок ядра и бомбы; защитники отстреливались, но ничего не могли сделать. После двухчасовой осады замок был взят, запорожцы в числе 1000 человек побиты, иные засели обороняться в избах и сараях и были там сожжены вместе с их убежищами; прочие все бросились спасаться бегством, но попали в Ворсклу и в Днепр и утонули. Взято было в плен только 12 человек. В Переволочне была самая удобная переправа через Днепр, и потому там находился большой запас судов, на которых сразу можно было переправить через реку до 3000 человек. Полковник Яковлев приказал все эти суда сжечь. Переволочна считалась богатым, торговым городом, доход с таможни которого шел в войсковой скарб Запорожской Сечи. Неудача в Переволочне до такой степени навела уныние на запорожцев, что они стали покидать городки на Ворскле, где уже разместили свои гарнизоны.
Затем началась окончательная расправа с предавшей Россию Сечью. Полковник Яковлев получил царский указ и поплыл по Днепру в Старый Кодак. Запорожский полковник, начальствовавший в этом городке, не сопротивлялся и принес повинную, но некоторые удалые убежали на острова. Яковлев всех покорившихся законной власти отправил в Новобогородск, а против убежавших на острова послал погоню. Спасаясь от погони, многие из бежавших ушли из островов в степь. Русские успели нескольких побить и взяли в плен 11 человек, из которых трое оказались великороссийскими беглыми солдатами из Киева.
Затем Яковлев со своим отрядом прибыл к Каменному Затону - городку, построенному близ самой Сечи. Запорожцы не отвечали на увещевательные послания, а кроме того, стало известно, что кошевой Сорочинский ездил в Крым и запорожцы с часу на час ожидают вспомогательной татарской силы. Посланная на лодках партия солдат напала на запорожский отъезжий караул; русские перебили и потопили многих запорожцев, привели живьем одного пленника, и тот показал, что все запорожцы, как один человек, не хотят склоняться к царскому величеству. "Замерзело воровство во всех", - выражался Яковлев в своем донесении Меншикову.
Яковлев приказал насыпать шанцы и поставить на них орудия, но стрелять приходилось трудно на далекое пространство через воду, а сухопутьем никак нельзя было приблизиться к Сечи. Приступ начали на лодках, при этом у Яковлева было убито от 200 до 300 человек, а раненых было еще больше, и в том числе офицеров: те, которые попадались запорожцам в плен, были подвергаемы истязаниям и мучительной смерти. Таким образом, штурм начался неудачно для царских сил, но прибытие присланного от генерал-майора Волконского полковника Игната Кгалагана с его полком и драгунами генерала Волконского решило исход сражения.
Русские ворвались в город и начали избиение. 300 человек было взято в плен; в числе их были старшины запорожского коша. Яковлев приказал заковать знатнейших из пленников, а прочих казнить на месте "по достоинству". Все пушки и военные принадлежности были описаны и взяты. Яковлев, исполняя царский указ, сжег все курени и всякое строение в Сече, "чтоб оное изменничье гнездо весьма искоренить", а Кгалаган, в ревности к исполнению царской воли, не остановился только на этом, но отправился в погоню за разбежавшимися запорожцами, ловил их и отдавал на расправу войсковому русскому начальству.
Царь Петр, получивши известие о разорении Сечи, был чрезвычайно доволен, потому что считал Запорожье важнейшим корнем измены на Украине. Он издал манифест ко всем малороссам, излагал в нем вины запорожцев, их коварство, с каким они в последнее время старались обмануть русское правительство, прикидываясь покорными, и в то же время вели вредные для России сношения с неприятелями. Царь оповещал, что запорожцы сами виновны в своей погибели, приказывал ловить убежавших из Сечи и доставлять полковникам и сотникам для отсылки на расправу. Тем из них, которые сами явятся с повинной и принесут раскаяние, обещалась пощада.
Артикул 19. Есть ли кто подданный войско вооружит или оружие предприимет против Его Величества, или умышлять будет помянутое Величество полонить или убить, или учинит ему какое насилство, тогда имеют тот и все оныя, которыя в том вспомогали, или совет свой подавали, яко оскорбители Величества, четвертованы быть, и их пожитки забраны.
 
Часть 1.
Новый-«Старый свет».
Глава 1.
«Зло тихо летать не может».
- Войдите ротмистр! Их императорское величество желает видеть вас!
Массивные двустворчатые резные двери чуть распахнулись, пропуская в полутьму душной приемной косой луч солнечного света. Так и не присевший ни на минуту в течение двухчасового ожидания гвардии капитан его императорского величества лейб-гвардии Семеновского полка Алексей Изотов от волнения шумно втянул полной грудью воздух так, что камзол на груди угрожающе затрещал и шагнул в дверной проем. Нет, это была не ошибка денщика (лакеев государь не терпел), назвавшего посетителя неверно согласно введенным недавно положений об офицерских званиях в регулярных войсках. Дело в том, что большинству старых дворян из царской обслуги было известно, что за этим капитаном-семеновцем давно уж закрепилось и даже особым царским рескриптом записано такое вот несоответствие – кавалерийское звание ротмистр в, хоть и гвардейском, но все ж, пехотном полку! Но об этом исключительном случае чуть позже. А пока этот «капитан-ротмистр», попав в…какое-то просторное помещение, чтоб не щуриться неподобающим образом или, не дай бог, не заслониться рукой от яркого полуденного света ударившего, вдруг через огромные, во всю стену окна прямо в глаза, принялся, помогая себе бровями, пучить оные, на что они ответили обильным слезоотделением. Отчего бравый гвардеец сразу же на половину ослеп и, замерши, встал навытяжку тут же, возле дверей. Пелена, так предательски и некстати заслонившая обзор, поначалу заиграла всеми цветами радуги, но (о, ужас!) уже через миг, взорвавшись короткими водопадами слез, прочертившими на слегка припудренных щеках две неровные борозды, чуть приоткрыла свою завесу. Не зная еще чего ждать, гвардеец скосил постепенно приходящие в себя глаза в сторону темного пятна у окна, которым оказался… 
Петр… Царь Самодержец Всероссийский и прочая и прочая… Император, Победитель, Триумфатор, Отец Флота Российского, Главный Зодчий новой столицы и Новой России… России, постепенно вылезающей, как древний змей-Горыныч из старой, тесной, покрытой сотнями бледных шрамов и опостылевшей шкуры Московской Руси. И как все живое, покрытое на первых порах только лишь тонкой, ранимой, свежей и розовой от просвечивающихся сквозь нее капилляров, кожей, она с болью ежилась от любого дуновения ветра в муках зарождения чего-то нового. Блестяще-громового и кроваво-жестокого. А Он сидел в своем любимом потертом персидском халате с кистями,  штопаных полосатых чулках воткнутых в стоптанные башмаки, откинувшись назад в низком, неудобном, но вычурном кресле положив свои огромные ладони на резные белые подлокотники. Почему-то именно эти ладони сразу приковали к себе взгляд ротмистра. Может быть это от того, что его взгляд прорвался через слезы, словно сквозь туман и сфокусировался на них, как на первом, что получило четкие очертания, помещенные в рамку из еще плывущих разноцветных очертаний?
 Разве могут быть у царя такие руки? Во-первых, из-за своего размера эти непропорционально длинные пальцы, напоминали крылья неведомой, сказочной птицы Рух, а если судить об их деяниях – то скорее мифического Феникса. Может, как раз из-за них – этих рук-крыльев и возникло выражение «птенцы гнезда Петрова»? Во-вторых – разве могут быть у грозы всей разбуженной ревом проснувшегося от зимней спячки Медведя мелкотравчатой Европы такие мозоли? Заскорузлые, сухие и потемневшие от времени. Такими ладонями, наверное, можно без опаски ухватить только что отлитое и вышедшее из опоки-формы еще вишневое от жара горячее чугунное ядро. Или тянуть грубую узловатую пеньку корабельного каната. А еще – они выглядели… усталыми. «Да-да», - отметил про себя, пораженный такой неожиданной мыслью ротмистр, - «Какие-то они усталые! Опущенные крылья…?»
- Про Лешку Нестерова уже знаешь? – голос царя вернул офицера к действительности. Петр, не меняя своей позы, повернул свое лицо к вошедшему. Круглые, чуть на выкате глаза смотрели без всякого выражения. Опухшие и воспаленные краснотой верхние веки чуть прикрывали некогда горящий взгляд. Высокий, открытый лоб исчертили крестом три уже явно заметные морщины – две вертикально опускающиеся к переносице перечеркивала изогнутая коромыслом главная, глубокая, проходящая от одного начавшего седеть виска к другому.
«Сколько же лет я его не видел вот так вот близко?» - подумал ротмистр и не думая отвечать царю, так как знал эту манеру Петра – задать вопрос и самому же на него отвечать - «Да, пожалуй, с тех самых пор и не видел, как… Это ж сколько лет минуло?» - пальцы прижатые ко швам чуть задергались в счете.
- Вестимо знаешь, – прервал его арифметический расчет Петр, - Вы ведь с ним одного корня – того самого, что лишь воля моя вытащила, выдернула и отряхнула от того холопьего дерьма, что губит любую смышленость человеческую хуже болота. На вас была вся надёжа моя! На вас – не порченых собольими шубами и не обремененных властолюбием! На вас – быстрые умом и легкие к наукам и мастерству – дети народа русского!! - Петр постепенно повышал голос, - На вас! А не на этих индюков надутых, набитых золотом и чванством, но умом пустых, как полковой барабан – треклятое боярское семя! На вас хотел оставить продолжение дел многотрудных моих! Вами, как блестящими, прочными и надежными колонами-штыками хотел окружить трон детей моих!!! 
 Царь встал и начал прохаживаться взад вперед по комнате все быстрее, краснея и размахивая руками, входя в то свое страшное состояние, в котором мог сотворить что угодно. Вот-вот задергается в нервном тике родинка на правой щеке и нижнее веко и тогда всё – самое лучшее это передние зубы выплюнешь, а про худшее лучше не думать. Достаточно вспомнить тех стрельцов, что вернулись голодными из астраханской ссылки к своим московским семьям и, упившись медами присланными Милославскими, в пьяном угаре, принялись крушить своими огромными бердышами все подряд, в очередной раз Соньку на царство внести на руках хотели. Попутно «пуская красного петуха» и грабя усадьбы Нарышкиных и тех, кто просто под руку попался. Лишь бы подвернулся кто побогаче да беззащитнее. Шесть сотен буйных голов, самолично, юный царь тогда срубил, вернувшись из заграничного турне в ярости, обезумевши от человеческой крови и стараясь утопить в ней тот ужас, что пережил в малолетстве во время стрелецкого бунта 1682 года. А на пару с Алексашкой Меньшиковым, во второй день, намолотили топорами, чуть ли не вдвое больше. Тут уж стой, не шевелясь, и молчи средь этих беспощадных молний, жди, смиренно молясь, чем дело кончится. Может и обойдет тебя гроза стороной. Видать сильно накипело в царевой груди, после казни обер-фискала – главы созданной царем при сенате новой службы, чтоб «над всеми делами тайно надсматривать и проведывать про неправый суд, а также и в сборе казны и прочего...». Не думал, не гадал Петр, что голова тайной полиции, который долгое время был царевыми глазами и ушами во вновь им созданной империи сам погряз в нечистых и корыстных делах. Оговорил Нестерова под пытками его подчиненный - ярославский провинциал-фискал Савва Попцов. На дыбе он рассказал, что был человеком Нестерова и платил за свою должность обер-фискалу деньгами, лошадьми, скотиной, рожью, отрезами парчи, одеялом на лисьем меху, часами серебряными с боем и тому подобным. По слухам, на допросах, кои известно, каким образом обычно производятся, вскрылось множество других нелицеприятных фактов, которые и повлекли страшную и мучительную казнь колесованием.
- А чем он мне отплатил!? - он остановил свое суматошное метание, -  «Всяк человек есть ложь», – закончил царь, вдруг притихшим голосом свой монолог цитатой из псалма Давида. Тяжко сел обратно в кресло, закрыл глаза и лоб руками и замолчал. Видна была только нижняя часть лица с торчащими в стороны, словно приклеенными усами да плотно сжатые, побелевшие губы. 
Алексей ждал. Во время затянувшегося ожидания он уже «просветленными» глазами принялся коситься по сторонам, с любопытством оглядывая помещение в котором оказался волей своей, похожей на след змеи на песке, что видел неоднократно во время Хивинского похода, зигзагоподобной судьбы. Да, не в такой обстановке привык он видеть в прошлом своего царя, благодетеля и товарища по буйным, бывало и многодневными, попойкам. Перед глазами проплывали картины не такого уж и далекого прошлого. Каких-то восемь лет прошло с последней встречи! Вот терем в Преображенском, пусть и свежесрубленный и чистый, но с низкими потолками, маленькими комнатками и топкой печи «по-черному». Вот конюшня, озеро, «потешная» крепостца Прешбург. А вот и каменные палаты кремлевского дворца с толстыми, уходящими арками вверх колонами.  А все больше вспоминаются: поле под звенящим зноем светло-голубым небом или блестящий мокрой брусчаткой осенний плац. И юный государь в окружении обучающихся европейскому ведению боя рекрутов или уже среди солдат, построенных под стяги в пылу первых, кровавых и горьких, но так необходимых для осознания дальнейшего пути сражений. А между ними – чуть заматеревший царь, входящий в пахнущие древесной смолой и дегтем корабельные мастерские с топором или чертежом в руке. А то и весело кричащий что-то морякам висящим на вантах и реях, стоя в лоцманском наряде за штурвалом нового фрегата под Андреевским стягом.
А здесь – настоящий Император в настоящем дворце! И дворец сей - нечета даже тем московским палатам своим убранством и блеском. Правда, то, что он осматривал сейчас, было, пожалуй, что самым скромным помещением из только что виданных в царской резиденции. За тремя высокими, не зашторенными окнами видна несущая свои студеные воды скованные сейчас толстым слоем льда Нева, отражая от очищенных балтийским ветром участков зеркальной поверхности лучи яркого январского солнца. Так вот почему здесь так ослепляющее светло! Детали интерьера в не таком уж и большом, как казалось в начале, царском кабинете видны отчетливо и до мельчайших деталей. Из мебели здесь лишь массивный красного дерева стол, полдюжины стульев и с остекленными дверцами шкаф, на полках которого видны множество разнообразных мелочей – корабельные масштабные модели, секстант, астролябия, компас, какие-то заспиртованные гады и твари. В углу блестел полированным лаком, привезенный из Голландии и подаренный царю глобус. На стене противоположной окнам висели гравюры, изображавшие различные баталии тяжелой двадцатиоднолетней северной войны, главная из которых посвящена подписанию Ништадского мира, как символу Великой Виктории новой европейской империи над сильнейшим на континенте противником – непобедимым «северным Александром», как называли до сих пор короля шведского Карла. На столе поверх письменных принадлежностей и книг, лежала какая-то карта. Петр сидел в кресле посреди этой залы, пол которой пестрел до головокружения расчерченным черно белыми квадратами в шахматном порядке паркетом. Король на пустой доске? Нет. Потому что на миг показалось, что сейчас призраками задвигались из того угла смутные фигуры – слоны, пешки и ладьи, навстречу которым тотчас же скакнули вздыбившись кони и сверкнул обнажаемой шпагой ферзь.
Встряхнув, отгоняя наваждения, головой, Алексей решился прервать молчание и тихо прокашлявшись, произнес:
- Петр Алексеевич, не изволь гневаться, разреши сначала узнать – почто звал то? Не ради ведь пустых бесед да сожалеющих возгласов! Потерявши голову – о волосах не плачут! 
Петр, на удивление - не шевелился и даже рук не убирал со своего лица, но жестко хлестнул в ответ голосом:
- Когда это я тебя без дела вызывал? И вот что… Во-первых – где твой рапорт о прибытии?! И второе – ты, Алексей, забыл видать, что сам-то вышел из того подлого сословия, которое и взгляда то поднять не смеет, не то что рот без спроса открывать?! Забыл, что сам холопкой то вскормлен и не можешь даже сметь эдак-то с царем своим разговаривать?! Тоже мне… волос…
- Не для того ты, государь, в свое время нас смердов из грязи поднял, чтоб мы шапку ломали да взгляды свои прятали безмолвно! – ротмистр сам был не из робкого десятка и царь это знал. Знал, что Алексей Изотов чуть ли не единственный, кто за все время своей безупречной государевой службы не стяжал себе ни единого лишнего гроша, не говоря уж о чем-то большем. Мало того – он не давал ни себе, ни другим, ни малейшего шанса усомниться в своей офицерской чести и безупречности выполнения всяческих рескриптов и артикулов, не говоря уж о приказах. Тем паче служа офицером в гвардии. Выполняя любые рискованные задания с какой-то безумной отвагой и точностью часового механизма, идя очертя голову на явно смертельные задания, умудрялся всегда выходить из них с честью и только лишь после того, как выполнит их до конца. Кляня и понося при этом любое начальство, за что не раз был лишаем наград и продвижения по службе, часто едва-едва не оказываясь во власти палачей. Его природное, как говориться, «от сохи», бычье упорство в достижении любой цели, неуживчивость в коллективе, но, при этом, мгновенная сметливость и поражающая безошибочность в действиях, считаемая за обыкновенное везение, помогающие в любом деле, при любом его состоянии, а еще и незнатное происхождение послужили поводом для приобретения им славы особого рода, вылившейся в неоднозначном прозвище – «царев бес - славный». От чего он так и не заимел до сих пор себе в офицерском окружении даже дружеского расположения. А после того, как он пережил десятка полтора дуэлей - заслужил только боязливое и настороженное уважение. Его стали обходить стороной даже те, кто, так же как и он сам оказался в гвардии, лишь благодаря тому, что были родом из тех сел, что были поблизости с местопребыванием скучающего царского дитятки. И что росли рядом с Петром, разделяя с ним, в свое время «потешные» будни.
- Да, НЕ ДЛЯ ТОГО! Но и не ради того, чтоб вы, презрев моих чаяний, принялись путать тягло государево с собственной выгодой! – царь, порывисто оторвав руки от лица, встал на ноги во весь свой недюжинный рост, сверкая глазами и переходя на крик.
- Знаю я, Алексей, что сие совсем к тебе не относится… Многократно проверен ты и делом, и словом. И тайно и явно… Но! Представь себе, мой давний друг, какая леденяще-стылая обида сей момент сердце мое сковывает! Я ж даже не гадал, что и с этой стороны придет измена! Кому довериться то можно?! Представь себе то, что гложет меня, не давая покою ни днем ни ночью! Светлейший князь наш,  Александр Данилыч Меньшиков заворовался так, что никаких его давних заслуг не хватит, чтоб оправдать сии непотребства! Губернатор Сибири князь Матвей Гагарин мзду берет в карман свой со всех туземных народов, не говоря уж о том, что монополию государеву на торговлю с Китаем и кабацкий налог в свою пользу повернул. Так тот хоть далече! А здешние то… под самым боком у меня… Долгорукие, Волконские, Нарышкины – сенаторы, губернатор астраханский Волынский…  и прочие. А что уж говорить о всяких там стольниках, коли даже ближайшие слуги государевы!.. – Петр подошел и, наклонившись к самому лицу Изотова, задыхаясь, стал уже шипеть, - А учрежденные мной прокурорская и фискальная службы, которые должны сие искоренять по закону, не уподобляясь опричнине - сами оказались рылом в пуху!
- И это в то время, когда казны не хватает уже ни на что! Флот и армия, победившие у Гангута и Гренгама, под Лесной и Полтавой, перед лицом всей Европы показали себя грозной силой и должны соответствующе содержаться и далее. Не должны мы, ворвавшись в Европу, сверкать в ней своим голым задом! А строительство заложенных пограничных крепостей и застав? А Петербург? А прочие неисчислимые траты? Налоги и подати, кои ввожу вновь и вновь – давно не покрывают всех расходов! От подушной подати уж четверть тяглого люда в бегах да в разбойниках. Али сам того не ведаешь? – такие откровенные вести слышать от самого Петра Алексею было впервой. За такие слова кому другому уже давно язык отрезал бы. И не посмотрел бы ни на чин, ни на звание. А тут сам… Поневоле онемеешь.
- Нехватка средств уже превысила полмиллиона золотом! Бьюсь о сию проблему в одиночку, как о каменный утес, понимаешь?! – развернувшись кругом, царь отошел к столу и склонился над картой. 
Оплеванный в буквальном смысле царской слюной гвардейский офицер стоял на прежнем месте ошарашенный. Не то чтоб он не знал о сложившейся ситуации совсем ничего, но чтоб все обстояло так плохо, да еще и в таких масштабах! И еще его шокировало, что государь именно с ним, не смыслящим в вопросах управления государства практически ничего, с обычным боевым офицером об этом говорит! Конфуз, да и только.
- Ваше величество, Петр Алексеевич, чем я-то могу помочь? – через паузу, сглотнув через силу, спросил Алексей.
- Подойди! Покажу тебе кое-что.
Изотов, наконец-то, оторвался с «настоянного» на шахматном паркете места и еще не зная как себя держать с царем – то ли, как встарь, когда все было просто и без особых церемоний, то ли уже исключительно официальным манером и поэтому, каким-то полустроевым шагом, слоном по диагонали из черных клеток проследовал к столу. Борясь с неожиданной робостью, глянул на разбитую по губерниям, новую карту Российской Империи. Еще не понимая, о чем идет речь и что именно хотел показать здесь ему Петр, Изотов поднял голову, чтобы заглянуть в глаза двухметровому царю. Но тот не спешил с объяснениями и не смотрел на своего офицера, а начал говорить о том, что поначалу казалось совершенно с картой не связанным:
- Вот, ротмистр, смотри – это Великая Российская Империя! Западные границы её в последние годы раздвинуты весьма и сильно укреплены. Это есть результат удара шпаги, выкованной мною. И прошел он сверху вниз - от холодного северного моря до Балтики. – Петр проводил пальцем по карте, очерчивая новые завоеванные пределы империи, от Архангельска до Дербента. - И далее на юг, до Черного и Каспийского морей – граница сия обильно полита русской кровушкой. И заслужено теперь она наша. Дабы не потерять оные – восемь губерний, на кои разделил я Россию, а дальше более будет, содержат регулярные полки и корабли закаленных в сражениях армии и флота! Но, повторюсь, средств не хватает! Торговать с нами ни западники, ни азиаты не спешат. Кумпании в кои согнал я купчишек наших – не чешутся. А горных дел мастера коих я разослал по всем пределам империи, а особливо в Сибирь, дабы найти новые рудники железа, меди, а главное – серебра и золота, чтоб монету чеканить – до сей поры ничего существенного не отыскали! – Петр снова провел рукой по карте и произнес:
- Все здесь исхожено вдоль и поперек! Всё известно и обо всех всё знаем мы от фискалов в этой части Империи! Но есть три тайны, которые унес с собой в могилу проклятый Нестеров, так и не выпытанные у него… И вот первая.
Государь посмотрел в глаза ошарашенному Изотову и протянул ему свою большую и мозолистую открытую ладонь. На ней лежала, не весть, откуда взявшаяся, сверкая неровными краями золотая монетка. Алексей, взяв её, принялся внимательно осматривать. На одной части четким рельефом выделялся то ли вензелек, то ли странно изломанная ветка неведомого растения. Кажется, такое он уже где-то видел! Только вот где? И когда? Но самое интересное оказалось на другой её стороне, с которой гвардейскому офицеру в глаза бросилась вначале вполне русская надпись – «ОдинЪ Рупь» вверху, опять каракуль внизу и в центре монеты профильное изображение какого-то мужчины. И главное – ЭТО БЫЛ КАЗАК ЗАПОРОЖЕЦ!!! Вислые усы, бритая голова и оселедец – не давали в этом обмануться! Только смущала одна деталь, бросающаяся в глаза неправильность – почему-то из свисающего набок чуба торчало вплетенное в него перо… 
Алексей поднял на своего царя удивленные глаза. Потом, поднеся чуть ли не к носу, снова стал вертеть монетку в руках перед самыми глазами, как будто надеясь найти, высмотреть еще что-то, какую-то деталь, которая даст ответ на все разом возникшие вопросы. Царь стоял и молча, смотрел на его действия. Ждал. Через несколько минут, когда глаза у Алексея снова начало резать, но уже от напряжения, он сдался и взмолился:
- Батюшка, Петр Алексеевич, что же это делается, а? Откуда у этих супостатов, проклятых изменников и разбойников золото? Это ж получается, что и рудник у них теперь где-то есть, а при нем к тому ж и чеканная мастерская?! Эдак, если оно дальше так пойдет, то они своей деньгой всю экономику нашу подорвут!
- Эва! А говорил, что ничего в этом не смыслишь! Сразу суть понял! Молодец! – Петр шлепнул офицера по плечу так, что тот, пошатнувшись, крякнул. – Не ошибся я в тебе, Алексей. А теперь еще раз погляди на карту, что теперь ты увидишь?
Петр Алексеевич, прищурив один глаз, стал пристально смотреть, как Алексей, склонившись над столом и водя пальцем по надписям, принялся, чуть шевеля губами и хмурясь, шепотом читать на карте всяческие географические названия. Не особо силен он был в грамоте. На лбу у него выступили капельки пота, один кончик из закрученных к верху темно-русых усов, как бы сам собой попал в уголок рта, брови ходуном ходили то, как бы удивленно, вверх, то сердито, словно сердясь, сходились у него на переносице.
- Батюшка-царь, так вон оно что выходит то, – в задумчивости начал рассуждать Изотов, - негде им выходит в России матушке укрыться то незамеченными. Всю её в пригляд взяли верные псы твои, фискалы.
У Петра при слове «псы» чуть дернулась щека, но он не перебивал, слушал раздумчивые рассуждения офицера-гвардейца.
- Малороссия? Никак нет! Там после Карла мало что осталось… Разве что в Порту ушли? Так султан сам жаден до денег – не дал бы им так развернуться у себя под боком. Почитай с войнами да мятежами у самого кажная копейка на счету. А Гирейка крымский и подавно! Да и не любит он казачков то. Та-а-а-ак… Север? Нет, не дойти им туда бесприглядно через всю Русь-матушку. Хоть и свежие еще земли, только что у шведа отвоеванные. Кавказ разве? Так Ваше величие там такого страху недавно натворили, что не шамхал, ни уцмий не посмеют с нами ссориться. – Алексей, вдруг, озарившись догадкой, вскинул взгляд на молчащего в ожидании царя и воскликнул:
- Так вот зачем, Петр Лексеич, ты меня носом в карту ткнул! Вот же она подсказка то! – Изотов шлепнул по самому правому краю карты, -  За Сибирью и Байкалом – земли неведомые, пятном белым так светятся! Да! Только туда и могли укрыться изменщики от гнева твоего, пройдя по южным степям, чрез земли других казацких вольниц! Только я вот, что еще думаю – ой, недаром разбойничков то на Дону и Волге, вдруг, поубавилось. Не ушли ли они, окаянные, с этой братией казацкой, а? - Но радость Алексея, тут же, улетучилась, как только он увидел, что стало с царем твориться.
Лицо Петра исказила та самая пугающая гримаса, при виде которой даже самые храбрые на поле боя воины, не раз ходившие грудью на визжащую картечь, и не единожды заглядывающие самой смерти в лицо пугались и начинали испытывать какой-то потусторонний страх. Щека и, вместе с ней веко, царя заходили ходуном. Глаза с расширенными зрачками, в которых замерцали адские всполохи, налились кровью и, казалось, что вот-вот вылезут из орбит. Частое дыхание и судорожные движения рук, сжимающих и отпускающих злополучную теперь уже карту империи, говорили о том, что у Петра вот-вот начнется толи «падучая» толи, что он сейчас выхватит шпагу и изрубит в гневе кого-нибудь попавшего под руку в куски. У Алексея невольно дернулась, согнувшись и тут же выпрямившись, коленка – ведь в комнате кроме него и безумного царя никого нет. Боялся его в таком состоянии Алексей, чего уж там скрывать. И не только он, надо сказать. Не по себе ему была эта его неукротимая и всесокрушающа, как падающий столетний дуб, бесноватость. Душа христианская сжималась в ужасе от страха при виде такой осатанелости. Еще и поэтому Алексей с радостью бросался выполнять всякие тайные поручения и облегченно вздохнув, покидал этот, такой нерусский и неуютный его душе город, отправляясь в только ему и, еще малому кругу посвященных, ведомый поход.
Но Петр, неожиданно рванув карту на себя, резко развернулся и, размахивая ею, как матрос сигнальным флажком, широкими шагами снова зашагал по комнате, постоянно меняя направление, словно взбесившийся ферзь. И заговорил. В своей обычной манере. Громко и четко. Одновременно успокаивая себя, переводя свой гнев в другое русло – из слепой ярости в суждения, из которых потом рождаются решения, выливающиеся в рескрипты, указы или инструкции. Алексей в очередной раз облегченно тихо выпустил воздух через ноздри и принялся выслушивать то, что говорил Петр. Уже заранее зная, что окончанием этой речи будет новое опасное и долгое задание.