Сон

Рассказ не мой, хочу, чтоб Вы прочли, возможно выразите какие-то эмоции. Написал мой близкий друг.

0

-Видали ль вы жуткие гравюры Иеронима Босха? Бессмысленное уродство, либо же уродство бессмыслия. А все от того, что он проснулся. Понял, что живет во сне, и захотел увидеть самые шестерни, которые вращают замысловатый механизм нашего маленького  вертепа.
-Ну, он был неудачливым туристом, и начал осмотр города с канализационного коллектора. Естественно, бедолага поначалу был ошарашен.
-Хорошо, а как же наши эмоции и  воля? Вот у меня во сне обычно не бывает ни живых эмоций, ни волевых решений. Вы приравниваете мою жизнь к кинофильму, и отводите мне место зрителя?
-Ну, голубчик, не преувеличивайте. Во-первых, зачем нам огорчать Вас за чаем? А во-вторых, человек может управлять своими поступками во сне, как например, Дайдодзи Юдзан.
-Хорошо, Босх проснулся. А Джуан-Цзы?
-О! Сравнили божий дар с яичницей. Джуан-Цзы знал, что пробуждение - такой же сон, как и все остальное, и это его сон, а не чей-нибудь еще. Захотел - и проснулся бабочкой на цветке.
Разговор за чаем.

1

Лето наконец-то сменило жар на милость, и медленно перетекло в свою бабью пору, когда так приятно бывает побродить по парку, потоптаться по палой листве и поглазеть на сытых и ленивых голубей, которых прикармливают копеечными булочками суетливые и недовольные пенсионерки.  В это время любой, даже вполне серьезный, обыватель может позволить себе бездумные прогулки по аллеям, засыпанным шуршащими листьями, не рискуя быть заподозренным в праздности и сентиментальности.  Пока я думал обо всем этом, вездесущие и всегда почему-то представляющиеся мне одноликими, разносчики рекламы успели всунуть мне в руки несколько листков и упорхнуть в поисках новых жертв разомлевших от сентябрьского солнца. В пришедшуюся очень кстати урну тут же отправились вечная реклама готового платья от очередного поколения провинциальных модельеров, кричащая апокалипсическими красками афишка последнего творения Голливуда, и мой взгляд остановился на дорогой визитке представителя строительной компании обещавшей в рекордные сроки закончить мой трехлетний ремонт оконного проема  с применением современных материалов. Визитка обещала качество, дешевизну, и все то, что обычно обещают такие визитки, а вместо логотипа компании на меня вдруг лукаво взглянул блеснувший искоркой черный глаз, зажатый в обойму двух пересекающихся треугольников, образовавших подобие звезды Давида. Присев на скамью, я еще раз внимательно рассмотрел визитку, и только тут заметил, что парк как-то очень быстро обезлюдел, по небу пронеслись серые облака, и поднявшийся ветерок закружил на аллее маленький желтый лиственный смерч. Сквозь накатившую волной дрему мне подмигнул черный глаз, звезда вспыхнула золотым огнем и исчезла, и я заснул. 
По адресу, вместо ожидаемой мной малой архитектурной формы нужничка стекла и бетона, оказался старый, усыпанный каштанами двор, посреди которого стоял ветхий домишко с деревянной мансардой, в растресканной штукатурке стен, засиженный толстыми синими мухами и хитрыми дворовыми пауками. Я постучал, и изнутри суховатый высокий голос сказал «войдите». Посреди маленькой комнатушки стоял, занимая две трети ее пространства, обтянутый поблекшим синим сукном высокий дубовый стол, на толстых круглых ножках, наверное, принадлежавших когда-то молодому деревянному мамонту. Стол был завален кипами желтой от времени бумаги, в опасной близости от которых плевался кипятком мятый медный чайничек на лабораторной газовой горелке. За столом, развалившись в дряхлом плетеном кресле-качалке, подложив на сиденье полтора десятка подушек, сидел очень большой полосатый сибирский кот с седыми бакенбардами, в очках без стекол, и читал газету «Губернские ведомости» за май месяц 1904 года. На развороте были явственно видны фотографии усатых государственных деятелей в моноклях и женщин с кружевными зонтиками в длинных старомодных платьях. Заметив меня, кот отпил чая из изящной фарфоровой чашечки (такие бывали когда-то давно в кукольных сервизах), и проворно спрятал газету в ящик стола. Под газетой обнаружились огромные деревянные счеты, чернильница, с торчащим из нее гусиным пером, стопка промокашек, и пресс-папье зеленого камня, которое, вероятно, при случае можно было использовать вместо асфальтного катка. Кот  принялся стучать счетами, демонстративно громко сопеть, и скрипеть пером по бумаге, тщательно вырисовывая готическими буквами на листке, время от времени припечатывая написанное ударом пресс-папье. От пресс-папье дубовая громада стола сотрясалась, чайник подпрыгивал, и дребезжала форточка высокого окна. Почему-то мне показалось, что войти меня пригласил не кот. Кроме него в комнате никого не было, если не считать накрытого стеклянным колпаком чучела неясыти, стоявшего на высоком книжном шкафу. Сова крутила под колпаком головой, щелкала клювом, и грозно блестела стеклянными глазами. Время от времени она порывалась клюнуть муху, ползавшую по другую сторону колпака, и царапала когтями деревянную подставку с медной табличкой на латыни. Несмотря на безобразное поведение совы, ее неспособность разговаривать сомнений не вызывала, а потом, согласитесь, нельзя же доверять чучелу общение с посетителями. Больше в комнату втиснуть ничего было нельзя, и мое внимание привлекла узкая дверь между столом и окном. Дверь приоткрылась, и из нее вышел маленький худой человечек, с седой бородой, в ермолке со свисающей кисточкой, на манер шапки магистра, и в необъятном халате, представлявшем из себя гибрид кимоно и королевской мантии.  За вышитым широким поясом виднелась узорчатая рукоятка веера, черные рукава халата были непомерно длинны и широки, и  оттеняли белую грудь. Такой покрой Вы могли бы увидеть на старинных китайских гравюрах, изображающих Лао-Дзы. Человечка можно было бы назвать карликом, но степенная походка, выражение достоинства на скуластом загорелом лице, и странная одежда делали его выше. При появлении его тут же воцарился порядок- кот прекратил сопеть и стучать пресс-папье, а чучело неясыти застыло, как и положено, на своем насесте. Все же, наглая сова не хотела так быстро сдавать позиции, и, обернувшись, подмигнула мне. Человечек странно, по–птичьи наклонил голову, и, прищурившись, внимательно посмотрел на меня большим, черным с искоркой, глазом.
-Здравствуйте. Вы по поводу трудоустройства? Очень рад, мы Вас ждали.
Голос высокий и сухой - да, это он приглашал меня войти.
-Нет, что Вы. Я, собственно, ищу строительную компанию…
-Разве так важно здесь и сейчас, что Вы ищете? Куда важнее и интереснее понять, что вы уже нашли.
Человечек позволил себе добродушную усмешку, и жестом пригласил меня за собою. Закрывая дверь, он погрозил чучелу веером. Если в предыдущей комнатке царствовал стол, то в этой, несомненно, власть узурпировали кресла. Их было только двое, но, мне думается, что такие громадины сделали бы честь любому гигантоману, и могли бы использоваться вместо тронов какой-нибудь королевской четой в изгнании. Человечек тут же нырнул в кожаную утробу кресла, скрипнув пружинами откуда-то из глубины, и пригласил садиться. Деревянные головы, не то псов, не то львов, венчавшие подлокотники, подозрительно обнюхали  мне руки, а правый подлокотник даже попытался попробовать на зуб манжету рубашки, причем чуть не выронил массивное кольцо, которое держал в пасти. С полминуты из кресла напротив внимательно и весело поглядывал то один, то второй глаз, в театральной полутьме комнатки, казавшийся лишенным ресниц и бровей, а также самого лица, которое у всех нормальных людей должно окружать глаза. Голос, зазвучавший из недр кресла, показался мне отдельным и самостоятельным от самого человека, и уж тем более, от его птичьих глаз.
-Итак, я хочу сделать пропозицию – Вы доставите одну небольшую посылку - а я, в свою очередь, обещаю Вас отблагодарить сообразно Вашей работе.
Я всегда питал легкую недоброжелательность к бестолковым и необязательным почтовым курьерам, и, представив себя на их месте, начал думать, как бы повежливее отказаться, как вдруг мне в голову пришла мысль, что посылка может быть совсем не обычной корреспонденцией, а скажем, чем-то незаконным, контрафактным или наркотическим, и мой отказ начал обретать словесную форму. Но меня опередили.
-Не подумайте, все законно. И тут же из кресла выплыла белозубая улыбка чеширского кота, и сообщила: Не забывайте, ведь Вы спите, а во сне можно позволить себе некоторый авантюризм. Тонкая рука, невесть откуда взявшимся, медным колокольчиком прозвонила три раза, и исчезла в кресле. На звон явился кот. Вопреки моим ожиданиям, он шел на четырех, а не на двух лапах, слегка прихрамывая на правую переднюю лапу, под мышкой которой у него были зажаты исписанный листок, конверт старинного вида, и палочка красного сургуча. Вывалив все это на круглый трехногий столик возле кресла, кот поправил пустую оправу очков на морде, точно таким движением, как это делает хоть бы и мой секретарь, и, приобрел от этого чрезвычайно важный и разумный вид, свойственный, мне кажется, всем секретарям. Где-то за креслом он нашел свечу в высоком подсвечнике, и принялся ее разжигать. Тем временем, мой работодатель просмотрел письмо, удовлетворенно хмыкнул, уложил листок в конверт, и передал коту, который, высунув язык от усердия, плавил на огне сургуч. По конверту кровавым пятном расплылась красная сургучовая клякса, в которую погрузился серебряный перстень с печатью. Кот  с поклоном передал мне конверт, плюнул на лапу, и аккуратно затушив свечу, исчез за дверью. По небу пронеслись тучи, поднявшийся ветер взметнул ворох листвы во дворе, и распахнул окно. Человечек проворно вскочил с кресла, подошел к окну, и, закрывая его на шпингалет, обернулся ко мне с улыбкой:
-Забыл представиться - Сорока.
И я едва успел разглядеть, как широкие рукава халата взметнулись двумя крыльями, веер обернулся длинным хвостом, и черно-белая птица выпорхнула в форточку. И сквозь надвигающуюся дрему я только успел ощутить, как меня увлекает куда-то за собой крепчающий ветер, несущий звуки хлопающих крыльев, запахи сургуча и чая, и, наконец, все смешалось, и я заснул.

2

В лицо ударил прохладный, чистый воздух, с легкими ароматами травы и цветов. Подо мной, сколько хватало глаз, расстилался луг, нисходящий вниз крутым горным ущельем. Ущелье заворачивало направо, и на повороте взгляду открывались вся мощь его каменных стен. Напротив, каменной грядой на фоне неестественно синего неба, словно вырезанный из серого картона, рисовался скальный гребень, местами прикрытый узкими, серыми поверху, и цвета морской волны на разломах, ледниковыми языками. Где-то внизу, на дне ущелья, текла река, но так глубоко, что даже обычный для горных рек шум несущихся с течением валунов не долетал снизу, и заглушался ветром.  И зелеными потоками стекали вниз цветущие заросли рододендрона. По необычайной синеве неба и режущей глаз контрастности пейзажа мне подумалось, что я стою высоко, выше, чем это возможно в Крыму, и подо мной горы Кавказа. Пока я проникался лермонтовскими чувствами, что-то изменилось. Что-то в воздухе. Это был запах озона, тот самый, что бывает перед близкой грозой. Снизу налетели порывы ветра, и чтобы устоять на ногах я шагнул назад, и под рукой почувствовал что-то очень знакомое. Дверная ручка! Конечно же, сзади должен быть дверной проем. Или даже не проем. Проем- это банально. Наверное, просто ручка, и больше ничего. Но нет. Сзади, словно отгородившись прозрачной стеной от ущелья, стоял город, двор с каштаном, дом, комната, кресло, словом все, что окружало меня так недавно. Ветер дико трепал занавеси на окне, бумаги взлетели со стола, и затеяли дикий хоровод по всей комнате, чучело неясыти огромным мотылем порхало под потолком, и только кот сохранил невозмутимое спокойствие, и, придавив газету пресс-папье, пил чай, щелкал счетами, и, время от времени выхватывал из бумажного хоровода листы, что-то в них вписывал, что-то вычеркивал, и отпускал обратно. За него явно можно было не беспокоится - они с совой и без меня как-нибудь разберутся. Тем временем ветер в ущелье слегка притих, и принес снизу несколько блеснувших белизной, и тут же растаявших в траве снежинок. Из-за поворота ущелья понесло клочья тумана, сгустившиеся внизу в облако. Облака, когда глядишь на них сверху, всегда белые. Они бывают плотными или прозрачными, с очертаниями фантастических животных, или ни на что на свете не похожие, а однажды я видел, как со снежной шапки Эльбруса сорвалось и взлетело вверх облачко в форме идеального диска, и растаяло в небе.  Но это облако было совсем необычным. Его сгущавшаяся темнота, казалось, не отражала солнечных лучей, и выглядело оно совершенно так же, как выглядят грозовые тучи снизу. Ударил первый раскат грома, и облако, все быстрее вращая косматыми крыльями, на глазах стало превращаться в смерч. Завороженный этой картиной, я не сразу заметил, как вихрь начал подниматься вверх, и окрепший снова ветер принес с собой мелкую снежную крупу. Сильно похолодало. И уже в последний момент, едва не застигнутый бешеной круговертью снежной бури, я рванул дверь на себя, и вывалился кубарем в комнату. В открытую дверь ворвался тугой поток холодного влажного воздуха,  сыпануло мокрым снегом, и, опережая ураган, хлопнув крыльями и промелькнув длинным хвостом, влетела черно-белая птица. И я проснулся, сидя в кресле.

3

Комната была пуста, слабо дребезжала форточка, а на улице оседали последние мелкие снежинки. В руке моей был судорожно зажат запечатанный конверт, который я во сне, наверное, от страха, слегка помял.  Ну что ж, конверт, пожалуй, надо отнести по адресу, даже если я сплю. Особенно, если сплю. Тут же на ум пришло несколько известных издавна способов самопроверки, как- то: ущипнуть себя за руку, или прикоснуться к горячему угольку, или… Впрочем, пора бы и выбираться отсюда. Конечно, неприлично уходить, не попрощавшись, но в этом сумасшедшем домике, верно, никто и не заметит моего исчезновения. Попрощаюсь с котом, подумал я. Он, конечно, не разговаривает, но понимает все наверняка.  Я открыл дверь, и опешил. Передо мной был маленький, но вполне современный офис. Кремовые оштукатуренные стены, пластиковые окна и подоконники, батарея парового отопления - словом все то, что в нашем городе издавна называлось одним всеобъемлющим и жутковатым словом «евроремонт». В офисе стояли ламинированные стол и этажерка, кофеварка на подставке, и огромный плоский монитор на столе. Ламинатно - штукатурное убожество кабинета оживляли миловидная девушка в очках за столом, печатная машинка «ремингтон» на столе, и толстая стендовая модель военно-транспортного вертолета на этажерке. Девушка разговаривала по телефону, и при виде меня приветливо улыбнулась, не теряя при этом смысловой нити разговора. Она была одета в полосатую шерстяную серую кофту с высоким воротником, серую юбку в полоску, а со спинки стула полосатым хвостом свисал толстый шерстяной шарф. Кончик шарфа, вероятно от сквозняка, нервно покачивался из стороны в сторону, и цеплялся за ножку стула. «Ремингтон» на столе оказался подключенным к длинному проводу, терявшемуся среди компьютерных кабелей, и, по всей видимости, заменял клавиатуру. Нечего сказать, оригинальное исполнение. И пока я ошалело рассматривал всю эту картину, из двери напротив вынырнул Сорока, развел руками, улыбнулся, и со словами «Здравствуйте, мы вас заждались» поманил за собой. Модель вертолета с этажерки заговорщицки мне подмигнула, и щелкнула клювом. Пройдя за Сорокой, я снова очутился в уже знакомой мне комнате с креслами, звериные головы на подлокотниках оживились, потянули воздух носами, и верно узнав меня по запаху, снова заснули. Сорока прозвенел колокольчиком, и вслед за мной вошла полосатая девушка. Шарф теперь висел у нее на плечах, и длинный конец его волочился по полу. Взяв у меня конверт, она аккуратно распечатала его,  передала письмо (готов поклясться, что листок письма был отпечатан на принтере) Сороке, и упорхнула обратно в офис. Внимательно прочитав все от начала до конца, мой работодатель сообщил, что отсутствие вестей - хорошие вести, а также что он-де не зря был уверен в моей исполнительности, и теперь поручит мне отнести ответ его любезному корреспонденту. И пока я размышлял, что же во всей этой истории с письмами меня удивляет более всего, и приходил к выводу, что удивляет все, Сорока отчертил на все том же письме линию, вписал пару строк, и запаковал его обратно, тщательно облизав клейкую полоску на клапане конверта. На конверт легла разноцветная полоска почтовых марок, ударил штемпель, и я отправился через офис обратно, в комнату с креслами, кивнув по пути девушке, продолжавшей щебетать по телефону, и подумав про себя, что хватит с меня этой галиматьи с письмами, ураганами, дверями и совами, и теперь хотя бы понятно, куда идти. С порога я оглянулся на модель вертолета. Словно какая-то фантастическая птица, вертолет размахивал лопастями, и перебирал шасси на стенде. Я решительно шагнул вперед, и оказался в длинном коридоре с очень высокими потолками, истертым кафельным полом, и множеством дверей. По обоим концам коридора были большие окна, через которые лился рассеянный свет. Однако, здесь на улице пасмурно. Интересно, а какое сейчас и здесь время года? И насколько вообще разнятся понятия «сейчас» и «здесь»… Впрочем, при всем желании, спросить было не у кого - девушка в офисе, верно, все еще болтала по телефону, а в коридоре никого не было. На двери, из которой я вышел, было написано латинскими цифрами VII и римскими 25.

4

 Дверь напротив, как, наверное, и все остальные двери здесь, была заперта. На всякий случай я обернулся - в щель все еще видно было край стола с монитором, и трепещущие лопасти вертолета, хотя звуки, казалось, не проникали сюда совсем. В коридоре стояла мертвая тишина. Ну и черт с ними, со звуками. Главное, есть куда вернуться, а это, согласитесь, уже неплохо. Из ближайшего окна открывался вид на город. По левую руку, выгнувшись неправильной, ломаной дугой, продолжалось здание, внизу были видны главный вход с мощными колоннами и портиком, ряд флагштоков с флагами, площадка перед входом, какой-то памятник, здоровенные синие ели, кусок парка, и стены следующего здания, частично забранные строительными лесами. Плотная облачность низко нависла над крышами, растревоженными муравьями по тротуару бегали люди. Я стоял на седьмом этаже Национального университета. Двери вокруг вели в аудитории. А второе окно, конечно же, смотрит на парковку, стадион, зоопарк, и дальше на крыши и купола, парки и дороги города, теряющиеся в синеватой дымке на горизонте. Звук шагов не отдавался эхом, но терялся в пустоте коридора. Внезапно, тишину нарушил звук распахнувшейся форточки, запахло свежим ветром и, почему-то, морем. Я, наконец, добрался до второго окна, поднял глаза от засыпанного пылью и осыпавшейся штукатуркой подоконника, и увидел море. Города не было. Зато прямо под стенами университета, широкой, уходящей вдаль полосой, протянулась песчаная коса, местами присыпанная выброшенными на берег водорослями, а дальше расстилалось море. Крепкий ветер несся над огромными волнами цвета бутылочного стекла, на гребнях закипали белые барашки, и волны с жуткой силой накатывали на берег. Были они явно фантастическими, и оттого казались совсем не страшными. Их гребни поднимались так высоко, что оказывались вровень со мной, и временами закрывали горизонт. Иногда они дохлестывали до здания, и в бессильной ярости лизали первые этажи своими пенными языками. Небо висело так низко, что тучи тонули в волнах. Ничто живое не нарушало этой картины. Так может быть, выглядел мир в самом начале. Или в самом конце. Университет, словно каменной стеной, заслонил город и весь остальной мир от моря, но сколько он еще простоит? Шторм набирал обороты, и вот уже первые соленые брызги и клочья пены добрались до моего этажа. Где-то внизу послышался шум бьющихся окон, волны поднимались все выше, и пора было уходить. И я совсем не удивился, когда, опередив плеснувшую в окно холодную морскую воду, в форточку черно-белой стрелой влетела сорока, и тут же юркнула в ближайшую аудиторию. Дверь была приоткрыта. Интересно, как же я ее проглядел? Зажмурив глаза, я шагнул в дверной проем, и крепко закрыл дверь за собой. За столом пил чай и ковырялся в бумагах кот.

5

Я облегченно вздохнул, и поскорее сошел с насквозь промокшего от морской воды коврика. Кот был настроен явно благосклонно, и, привычным движением поправив очки на носу, улыбнулся странной, совсем нечеловеческой полосатой улыбкой. Из-под колпака заухала и зашумела пронафталиненными перьями сова. И, наконец, из двери напротив, появился улыбающийся человечек, поманил меня рукой, и кивнул коту. Краем глаза я успел заметить, как тот доливает воды в чайник и разжигает горелку. С треском сломав красный сургуч на конверте, Сорока быстро пробежал глазами пожелтевший от времени листок, исписанный тяжеловесным готическим шрифтом. Кот появился, подталкивая перед собой небольшой столик на колесах, с чайником, вареньем и чашками тонкого, прозрачного фарфора. Он успел раздобыть себе где-то за креслом невысокий стульчик, и пока мы рассаживались, по комнате разнесся запах зеленого чая и жасмина. Подлокотники спали беспробудным сном, а правый, тот, который жевал мой манжет, еще и посапывал во сне. Я совсем забыл, о чем мы тогда говорили, да и какое, в конце – концов, это имеет значение, когда есть чай, варенье, удобные кресла и дружеская компания? И последнее, что я разглядел сквозь дымку приближающегося сна, был протянутый ко мне узорчатый веер, легко коснувшийся моей руки.

6

Чайник ревел, как небольшой паровоз, издавая немыслимо противный свист, стучал по печке шатунами, и дико вращал колесами, в безнадежной попытке поехать вперед по чугунной решетке газовой плиты. За окном холодной моросью падал мокрый мартовский снежок. В стеклянном заварничке, медленно опадали на дно темные хлопья, и было бесконечно приятно сравнивать этот маленький чайный снегопад с тем безобразием, что творилось на улице. Я быстро пресек железнодорожные потуги чайника, протер глаза, и окончательно проснулся. 7.30. Опять задремал за кухонным столом. До работы еще уйма времени, и теперь можно с удовольствием вспомнить все то, что мне приснилось, подумать к чему бы это, и всласть построить планы на выходные, ведь сегодня пятница. И тут со стены мне хитро подмигнул черный глаз, висящий в серебряной оправе звезды Давида, и резко обернувшись, я едва успел заметить промелькнувшую за окном черно-белую птицу с длинным хвостом.

Если мир подлунный сам
Лишь во сне явился нам
Люди, как не верить снам?