Спичка. Глава 6. Дождь и Мы

  Весь день, а вернее вечер, перевернулся с ног на голову часам к одиннадцати, когда я уже собиралась отдаться в объятья Морфею. Это единственный мужчина в моей жизни, которому я могу отдаваться так самозабвенно, но я не могу сказать, что люблю его. Просто дружеский секс каждую ночь.
  Когда я услышала звонок в дверь, я ожидала увидеть кого угодно, но только не Олесю. Но на пороге стояла именно она, замерзшая и промокшая до нитки. Не шутка – гулять под таким осенним ливнем. С нее струйками стекала ледяная вода, как стеклянный бисер звенел о пол, волосы намокли и еще больше завились, и как будто потемнели. Я так и осталась стоять напротив нее, остолбенев, не в силах проронить ни слова, а она переминалась с ноги на ногу.
  -Впустишь меня или оставишь на пороге стоять?
  Я также молча сделала шаг назад, дав ей пройти.
  -Но как ты тут оказалась в такой час?
  -Да, вот, решила заглянуть к тебе на один важный разговор, но побоялась вот так заявиться, как снег на голову. Так и слонялась по району и не заметила, как стемнело, но потом поняла, что ночевать в подъезде мне не очень хочется. Позвонила маме, сказала, что заночую у подруги, и все-таки приперлась, - она кисло улыбнулась.
  Олеся хотела было сесть на табуретку в коридоре, но та в момент намокла. Тогда с хмурой решимостью на лице она забросила промокший портфель в угол и стала наспех стягивать с себя всю одежду.
  Я не успела отойти от одного шока, как меня накрыло вторым.
  “Что же ты делаешь со мной, несносная девчонка?”
  -Что ты делаешь? – я мысленно поймала себя на том, что голос звучал осипшим, и прокашлялась.
  -Раздеваюсь. Я же вся вымокла, пока там шаталась. И ты же не мальчик, чтоб тебя стесняться. Надеюсь, у тебя найдется какая-нибудь сухая одежда?
  Мне было невыразимо страшно. Я боялась, что увидев ее обнаженной, не смогу сдержать животной страсти и просто наброшусь на нее. Но я ошиблась. При взгляде на это несчастное замерзшее мокрое существо я почувствовала лишь переполняющую меня нежность. Захотелось лишь обнять ее крохотное тельце крепко-крепко, попытаться согреть своим теплом. И целовать, целовать бесконечно. Каждую клеточку, каждый сантиметр тела. Маленькие пальчики на ногах, бледные голени, острые коленки (и этот маленький шрамик от ссадинки на правой), покатые бедра и аккуратную ямочку пупочка, спину, полную поистине кошачьей грации, угловатые плечики, руки-лианы упругие, локотки, тонкие-тонкие кисти, мягкую податливую шейку, фиолетовые от холода губы и курносый замерзший носик. Вылепить губами заново эти совершенные изгибы. Почему я не тот величайший скульптор, что создал тебя? Не композитор, написавшись твою мелодию? Ты была бы партией для арфы, легкой и нежной, как пух неоперившегося птенца. Живой и яркой, но с легкой ноткой грустной лиричности. Мелодией, поселяющей на сердце щемящую радость и томящее счастье. Арфа мира сказочных историй, влекущих русалок и шустрых фей, что живут в цветах.
  Но я сдержалась. Какого бешеного усилия воли мне это стоило, но я все-таки сдержала себя. Если б я этого не сделала, я бы захлебнулась этой красотой. Я лишь сделала шаг вперед и прижала ее со всей, захлестнувшей меня нежностью, чувствуя, как быстро-быстро бьется это маленькое чистое сердечко. А она дрожала. И я поняла, что не только от холода.
  -Тебе нужно как-то согреться.
  Я отпустила ее (вырвала кусок себя с косточкой, с адской болью). Ноги бы не подкосились. Достала из шкафа старый шерстяной плед, закутала ее в него целиком и усадила на диван.
  -Я сейчас заварю тебе горячего крепкого чая. Грейся.
  Пока я заваривала чай, из комнаты не доносилось ни звука. И когда я принесла ей чашку, она пила все в том же тяготящем молчании. Она даже не смотрела на меня, а только на дно чашки, отрешенно и задумчиво. Уж не знаю, что она пыталась там рассмотреть.
  Потом она просто подняла на меня глаза, улыбнулась тепло-тепло, как только она умеет, сбросила плед и весело сказала:
  -Я согрелась.

  А в окно назойливо стучал ветер, что принес грозу, привел ее ко мне, звенел стеклами. И теперь он хотел пробить окно, ворваться в маленькую уютную комнатку и унести тебя с собой. Хотел украсть мою маленькую девочку.
  Моя девочка, счастье мое. Мой грех и мое спасение. Сладость и горечь. Маленький мой звереныш дикий, с огненной шерсткой. Моя нежность, моя страсть, моя любовь. Моя… моя… моя… Теперь я тебя никому не отдам, и даже ветру. Мы отныне всегда будем вместе.
  Мы… Такое весомое и монументальное, как замятинское “мы”. Только в тысячу раз лучше. Это как “ты” и “я”, только вместе. Теперь неразделимо, теперь единое целое. Так прекрасно, когда “я” и “ты” превращаются в “мы”.
  А ветер прилепил к окну ясеневый лист. Будто зажег маленькое багряное солнце. Сенсация! Сенсация! В небе над окраиной Москвы посреди ночи в начале сентября зажглось солнце! Сколько еще солнц зажглось и кануло в небытие в ту ночь? А сколько миров собралось из хаоса и также умерло?
  А помнишь, как мы взялись тогда за руки, оттолкнулись от подоконника и полетели в утро? И даже злой ветер нас не догнал. Ты увела меня в свой мир, где вечное утро. И мы бегали по облакам, играли в догонялки. Но я такая неуклюжая, я все время проваливалась по колено в эту бархатистую рябь облака. А ты так легко перепрыгивала с одного на другое и смеялась надо мной. Я тебя так и не смогла догнать, мое невыносимое солнце.
   А когда мы устали, мы сидели, отдыхали на туче. И внизу спешили на работу сотни людей, но нас это не касалось. И мы пугали их дождем и молниями. И тогда они все раскрыли свои зонтики, и улица превратилась в пеструю нелепую клумбу. И все люди одновременно подумали: “Ох, уж эта осень”. Но это была не осень. Это были мы.