Спичка. Глава 8. 8

  Пора… Пора, пока еще вьются колечки дыма. Сижу напротив, смотрю в огромные пушистые глаза, карие, как теплый шоколад. И девочка моя пьет такой же шоколад из большой керамической чашки, зажав ее в перебинтованной лапке. Сказала маме, что на битое стекло рукой упала. Несносная обманщица.
  Пора, а мне так не хочется ее никуда отпускать. Вечно бы сидела, смолила одну за другой (подарите мне сигаретную пачку-самотряску) и поила бы это создание шоколадом цвета ее глаз. Никогда не налюбуюсь. Она как воздух, не смотришь – не дышишь. Моя Олеся.
  Потом мы все-таки ушли. Ушли в осенний поздний вечер.
  Москва – город деловых людей и несбывшихся надежд. Москва, сегодня тебя съел сентябрьский вечер. Дома сливаются с темно-синим небом, любопытно взирая на нас яркими оконцами, бесконечные машины по шоссе, залитом электрическим золотом.
  Пока мы шли, мне так хотелось выбежать на середину дороги, пусть и под колеса, и вывести тебя за собой. Мне казалось, что этот вечер, этот свет можно зачерпнуть ведерочком, опустить в него ладошки, наполнить их электричеством (так покалывает кончики пальцев, чувствуешь?) и напиться им. Так я когда-то пила колодезную воду в детстве, зачерпывая ладонями – с упоением и до дна. Давай напьемся им, до дна на брудершафт, за нас. За то, что мы вечны в этом вечере и в этой осени. А когда ты сделаешь первый глоток, твои рыжие волосы еще ярче засияют, а глаза будут испускать яркий желтый свет, мы сами станем электрическими. А потом – хоть на провода и в них, путешествовать от дома к дому, подслушивать из проводов, о чем говорят люди по телефону, и смеяться над ними.
  До дна. За нас, за осень.
  Как же я полюбила эту осень. Нет, это она полюбила меня безответной любовью и теперь грустит, понуро опустив ветки деревьев, и слезы-листья льет. Полюбила настолько, что преподнесла мне щедрый подарок – мою Олесю. Никогда мне еще не делали таких щедрых подарков.
  И эта осень будет нашей. Будем покорять ее вместе, как гору. Потом спустимся к подножию, пройдя через вершину, где прячутся такие чудеса, о которых никто не слышал даже, не то, что видеть. Спустимся, а там уже новая гора – зима. И мы возьмемся за руки, и смело шагнем по направлению к ее заснеженной верхушке. И не обернемся. Хотя нет, я знаю, что я все равно обернусь. Свойство у меня такое – любить прошлое. Обернусь и подумаю: “Как же было здорово”.
  А пока я не хочу отпускать эту осень. Пока она сама не закончилась, давай тут побудем?
  И она так похожа на нее, моя девочка, ведь они обе рыженькие.
  Когда я вернулась домой одна, я долго не могла уснуть. Я прекрасно помнила о том, что завтра мне уже на работу, что отпуск, увы, не бывает бесконечным. Да и что мне делать в темноте и тишине, кроме как спать? Свет только что отключили.
  Да вот только голова моя дурная мне покоя опять не дает. И в голову стихотворные строчки сами лезут – впервые за столько лет. Пришлось встать, подойти с блокнотиком к окну, где был хоть какой-то свет от тех же самых фонарей и карябать карандашом, почти на ощупь.
  Вот и дожили, друг мой,
  Осень в моде:
  К волосам твоим она
  Так подходит.
  Говорила, нравится,
  Как пою я?
  Я могу про осень спеть
  Золотую.
  Я бы стала для тебя
  Райской птицей –
  Можешь в клетку посадить,
  Пригодится.
  Научилась бы я петь,
  Не фальшивить,
  Сладко песни распевать,
  Грезы видеть.
  Ты прости, что голос мой
  Так сорвался –
  Это страх мой никак не
  Наигрался.
  Ты запри меня, запри,
  Да покрепче:
  С предрассудком на мечах
  Буду сечься.
  Знаю, проиграю я –
  Дай водицы.
  И из пепла возрожусь,
  Твоя птица.
  Утром я перечитала это недоразумение и поняла, что “водица” “никуда не годится”, и что вообще стихи – это не мое. И мыслей никогда в них отразить не получается, и форма убога. Потому я просто отправила Олесе смс-ку со словами “Эта осень тебе очень идет, она в тон твоим волосам” и порадовалась тому, что хоть как-то удалось передать свои ощущения. В ответ смайлик – ее улыбка в пикселях телефона.
  У людей тоже бывают такие улыбки. Я видела как-то раз, как одна молодая художница расписывала изнутри аптеку. Раньше это была обычная аптека: скучные белые стены и витрины с лекарствами. А тут сидела девушка и превращала ее в сказочный домик. Луга, на которых волнами колыхались колосья пшеницы, маленькие ежики прячутся в ней, на горизонте избушечка, освещаемая закатным солнцем. Я застала девушку в тот момент, когда она дорисовывала полосочки на спине лягушки, сидящей у прудика. И такая она была смешная, эта художница. В безразмерном темно-синем комбинезоне с яркими пятнами, который обычно на время ремонта все одевают, с хвостиком и в очках, худая-худая, рисует лягушку. А вокруг стоят тазики с красками.
  И люди смотрели на нее и улыбались. Я пожалела, что у меня тогда не было с собой фотоаппарата. Наверно, это Олеся побудила во мне желание разделить ее увлечение – фотографировать то, что не каждый день можно увидеть.
  Я смотрела на них, и вспомнила ее улыбку. Вспомнила ее. Вспомнила, как мы гуляли однажды в том же парке, и она ела мороженое, несмотря на больное горло. Это все тот дождь, что привел ее ко мне. И как она перепачкала мне щеку этим мороженым, намеренно, и смеясь, облизывала ее.
  Как она тогда же рассказала мне про свою мать. Про то, какой она была раньше. Про то, какие вещи рассказывала Олесе. Она рассказала мне про случай, когда они с матерью шли по мосту – переходу через пути, и Олеся играла в тот момент с пластмассовым голубем. Она говорила, что в тот момент он показался ей настолько живым, что она решила запустить его. Но он не полетел, а упал вниз с моста и скрылся под едущим поездом. И тогда ее мама не разозлилась, а только грустно спросила:
  -Он тебе не понравился?
  -Понравился, - со слезами на глазах ответила она.
  -Не надо никогда выбрасывать то, что тебе нравится.
  Олеся запомнила эти слова.
  Я тогда тут же вспомнила и рассказала ей случай, произошедший в моем детстве. Как я спросила у своей мамы о том, что такое жизненный опыт. И она ответила, что жизненный опыт – это когда узнаешь то, что хочется потом забыть и не вспоминать. И я тоже запомнила ее слова.
  Олеся всегда выбирала странные темы для разговора. Или же просто молчала. Но, почему-то, это молчание никогда не давило. С ней было приятно молчать. Это называют “молчать хором” или “молчать об одном и том же”. И в такие минуты я всегда чувствовала, что мыслями мы с ней на одной волне.
  Как это – плыть в мыслях на одной волне? Наверно, это в одной лодке. И перепрыгивает эта маленькая лодочка-шлюпка с одной волны на другую в бурю или плавно скользит по водной глади в штиль. Так и получается, что на любой волне вместе. И даже весел не нужно. Вместе.