IV

Время приближалось к полуночи. Феодосий бродил в лесу. Взвалив на себя все, как есть, волк не жалел, а думал о приятном – нить, которая сейчас связывала Феодосия с теми минутами, которые он провел с Кристиной, и словами, произнесенные им в деревне – доставляла волку последний и самый яркий приступ удовольствия, от которого кипела кровь, а глаза сами собой пускали счастливую слезу. Феодосий знал – все, безусловно, бренно, и эта нить в скором времени обязательно оборвется… И может быть разум Феодосия в истерике вопил, что затеянное волком неизбежно приведет его к мучительному концу, но сам волк ничего не хотел слышать. Феодосия лишь поражало, откуда его маленькому разуму так много всего известно -  неугомонно, чужым голосом, разум твердил, что все было - так и так. Эх, надо слушать, надо слушать… «Но поздно - поезд ушел, теперь посмотрим, как будет», - думал Феодосий. И права была Никифоровна: «Надо же такому случится…». Когда оборотни думали, как разделать человека, и как куски его мяса положить на тарелку, чтобы выглядело красиво, Феодосий, вопреки морали оборотней, сладко представлял картину: вот он, высунув язык, бежит к счастливой, смеющийся Кристине, его сердце, кажется, выпрыгнет из груди, то и дело оно проваливается и возвращается на место с тем единственным привкусом счастья, которого волк так долго ждал; Феодосий теперь понял, почему он ощущал перемены, и осознал, для чего жил, но словами невозможно было выразить все те чувства, которые его сердце теперь держало крепкими объятиями. 

Не пройдя вглубь леса и на версту, Феодосий, вдруг, почувствовал, как нечто влажное обвязалось вокруг его лап, нечто похожее на змею, и - мертвою хваткой сдавливая лапы волка, - резко рвануло назад. Волк бухнулся в снег и испугался; он пытался вырваться, но его продолжали тянуть. Феодосий ударялся о деревья, рычал. Морда волка была в снегу и в крови. Тут что-то тяжелое упало на голову оборотня, и он потерял сознание.

Феодосий очнулся около костра привязанным к дереву. «Знакомое место… я здесь Кристину встретил… - думал волк, оглядываясь по сторонам. - Ну вот! На этом все дороги заканчиваются, и моя закончится. Но я не унываю – нет…»

Вокруг костра собрались оборотни; их морд не было видно. Рыжее пламя костра, как шпиль, уходило на два метра в небо, усыпанное звездами. Ярко светила Луна. «Началось, думал Феодосий. - Теперь они будут рады вдвойне – празднику, и тому, что от меня избавятся»
Будто из-под земли, возник Велеслав. На широких плечах медведя держался черный, как уголь, плащ с капюшоном. Плащ, словно покрытый воском, блестел на лунном свете, и казался темно-синим. Медведь стоял неподвижно. Потом он резко вознес руки к Луне и стал что-то нашептывать. Оборотни, собравшиеся вокруг, повторяли каждое его движение. Феодосию было жарко. Слишком близко дерево находилось к пламени.
После обращения к Луне, медведь повернул голову к волку и проговорил:
- Я же предупреждал тебя! От нас не скроешься! – взгляд Велеслава, как будто тоже испускал пламя, которое обжигало Феодосия. – Мы за тебя молились Луне, чтобы она сжалилась над тобой. Мне тебя жаль, честно! Ты был прекрасным охотником, но, как и люди, к старости сошел с ума и теперь ты представляешь для нас опасность и оскорбляешь все наше северное сообщество оборотней. Стаи у тебя нет, волчицы и щенков тоже нет, поэтому мы сделаем все быстро – праздник скоро.
«Да, все быстро надо сделать, - думал волк, - зачем ждать? Давайте… я все уже решил для себя».
Вдруг из толпы выкрикнул кто-то – это был Ипполит.
- Да простит меня Луна, и да простите вы меня Велеслав, что я прерываю суд! Я знал Феодосия с самого рождения! Я видел, каков он в бою! Хоть у него и нет стаи, но может, совершим обряд изгнания! Заслуги его позволяют такое сделать!
При слове «изгнание» оборотни пришли в бешенство. «Как?!» - кричали они. «Он не заслужил никакого изгнания, ему только суд! Суд! Больше ничего!» – каркала ворона. Тут вмешался другой персонаж – кабан.
- Да убить его надо и все! – визгом крикнул он.
     Все притихли.
Велеслав держался спокойно – ему не раз приходилось проводить суд, и много чего можно было ожидать.
В тишине кто-то шептался: «Лишить жизни? А за такое лишают жизни?» Другие шептали: «Да к черту его! Действительно убить надо и пусть решает Луна, что с его душой делать! За такое убивает, убивают, я помню!»
Ипполит волновался. Он надеялся, что оборотни сжалятся над Феодосием, а вместо этого, они спорили, убивать ли его или нет.
Медведь поднял лапу, чтобы успокоить поднявшийся шум.
- Мы не можем проводить казнь в праздник, таков закон. – Оборотни одобрительно закивали. – В праздник мы можем смягчить наказание. Я согласен с Ипполитом. Но, волк Феодосий должен сейчас встать на колени и извинится перед нами и перед Луной – воем. – Собравшиеся волки-оборотни заерзали.

Вой на Луну при изгнании – самый отвратительный вой, который только существует. Некоторые считают – лучше умереть, чем позорится таким вытьем. К тому же, воющий должен отрезать себе хвост.
Страшные агатовые глаза Велеслава, как клинки, пронзили Феодосия, и тот вздрогнул и на мгновение испугался. Медведь спросил:
- Готов ли ты к изгнанию?
Тишина – оборотни ждали, какой же ответ даст старый волк. Ипполит молился Луне, чтобы она наделила Феодосия благоразумием, дабы тот не сказал чепуху.
Феодосий покрутил шеей – раздался хруст, - обвел толпу безразличным взглядом, который как бы говорил: «Да, какая Луна?! Вы о чем? Делайте со мной, что хотите!» и сказал:
- Не буду я выть на Луну, не буду отрезать себе хвост, буду только с людьми!
Пошли крики: «Да, черт! Убейте его! Не видите, что он говорит! Он изверг! С людьми собрался быть! Урод!»
«Не боюсь я, не боюсь! Сердце мое спокойно, и я не о чем не жалею!» - говорил себе Феодосий.
      
     Медведь ничего не сказал. «Нужно быстро принимать решение, – думал он, - какое наказание заслуживает волк?» Велеслав вспомнил одно наказание – правда, оно тоже считалось, своего рода, смертью, и даже было намного страшнее; толпа тем временем ждала приговора и хотела скорее уходить – праздник как-никак. «Пусть, Луна решит, что с ним дальше делать! Моя обязанность судить и привезти приговор в исполнение!» – сказал себе медведь и достал из плаща помятый сверток. Подозвав лапой какого-то козла, Велеслав приказал тому прочитать приговор, а сам скрылся в тень. Феодосий не видел медведя.

Козел выпрямился, с важным видом посмотрел на оборотней, и, усмехнувшись, тем самым, показывая, какой он самый правильный, ухоженный и хороший, развернул сверток. Глядя на сверток сквозь очки, отражавшие в стеклах танцующее пламя, козел поперхнулся и зачитал приговор:
- Именем великой Луны, суд оглашает приговор! За несоблюдение законов великой Луны, за ересь, за нарушение основных правил похищения людей, за неподчинение старейшинам северного общества оборотней, - он сделал паузу, чтобы оборотни впитали сказанное. – Феодосий, волк четвертого поколения, не состоящий в стае, приговаривается к самому позорному наказанию – к метаморфозе!

Оборотни радовались. «Ну, наконец, справедливый приговор!» - кричал кто-то. «Да! Да! Так его! Так его!» А Ипполит возопил: «Что он сказал? Что он сказал? Бедный, бедный Феодосий – такое наказание, ужасное наказание!» И он заплакал, жалея друга, старого друга. Ипполит никогда бы не понял, что хотел сказать Феодосий. Никогда. «Почему он сошел с ума? Почему?»
Козел довольно почесал свою бороду и отошел в сторону. Появился Велеслав.
- Мне очень жаль, что так все вышло, но у тебя был выбор. И да простит, Луна твои грехи! Какие будут твои последние слова? – спросил медведь, косо поглядывая на толпу.

Голос Велеслава громким тенором сдавливал Феодосия. О чем можно думать перед концом? Феодосий не представлял. В его голове сейчас вертелось множество мыслей, образов, воспоминаний; волк не мог выделить среди них что-то важное. Будь то мысль или воспоминание – все вертелось в определенной последовательности, без каких-либо эмоциональных всплесков, но появление Кристины все-таки заставило сердце Феодосия содрогнуться. И он пытался удерживать ее образ до самого конца…

Медведь томительно ждал, но Феодосий, опустив голову в покорности, ничего не говорил. «Что ж – прощай!» - сказал Велеслав, и в его лапе возник красивый нож с рукояткой в виде клыка, волчьего клыка, такого же острого, как и лезвие. И со всего маху медведь со свистом воткнул нож в дерево, чуть выше опущенной головы волка.
- Мы не вправе смотреть, в кого превратит тебя Луна – таков закон! – сказал медведь.
Послышались крики: «Пусть Луна его в муху превратит, и он замерзнет здесь! В тупую муху, которая ничего не соображает!»
- А лучше, в противную жабу, которая станет синей на холоде! Ха-ха! – смеялся боров.

После этих слов толпа оборотней черными пятнами рассыпалась в разные стороны, а Велеслав расправил плащ, как птица расправляет крылья, и скрылся за деревья – навсегда - от глаз наказанного волка…

Феодосий взволнованно посмотрел на Луну, которая задрожала, словно на нее подул ветер, и тотчас волк увидел невероятное – Луна пустила на Феодосия тонкие лучи, - как извивающиеся змеи, стремительно падавшие на очередную жертву лучи, и без боли входившие в сердце волка. Кровь заморозилась, сердце замерло, и Луна водопадом дала серебристо-белое море мотыльков, наполнивших знакомый мир Феодосия спокойствием, умиротворением и счастьем. Лунные мотыльки, как саранча, прилипали за каждый уголок воспоминания, опыта, знания; за каждый клочок мира волка, который он помнил и пожирали его. Луна, казавшаяся ужасной, беспощадной, но прекрасной, танцевала мотылькам, как будто подбадривала их. Все закружилось, провалилось, смешалось, и мотыльки, наполнившись миром до краев, как кувшины наполняются водой, облаком улетали обратно к хозяйке Луне. Волк видел, как самое дорогое мозаичными осколками засасывается светом; среди осколков была и Кристина. Поглотив все, Луна оставила Феодосию, который уже не был Феодосием, тишину, черноту, падение и, следовавшее после, тепло.