Романтика. Ч 4. Аннабель-Ли. Гл 1. Перекресток

                Не век опьяняет нас чаша вина,
                Звенит и смолкает на лютне струна.
                И песня, что пелась в былые года,
                Изгнанника сердце тревожит всегда.
 
                Царевна Да И из дома Чэн



                1. Перекресток

И снова дорога...

Снова вокзал, снова поезд и бесконечная вереница станций, поселков и городов за окнами вагона...

По милости своего безмозглого патрона цирк-шапито катил в Донбасс, чтоб оттуда сделать совсем уж несусветный конец в Узбекистан.

Ехали через Харьков – там была пересадка на электричку в Славянск. Между прибытием поезда и отправлением электрички оказалось часа полтора и циркисты убивали их кто как мог. Было душно, пасмурное небо временами мазалось мелким липким дождичком. Нина озиралась на неуютные многолюдные залы и жалась к Олегу. Так не хотелось покидать увитую виноградом мансарду в Балашове! Где они будут жить в Славянске?

Зямочкин, Шерман, Чахотка и Пройдисвит удалились в гастроном, а именно – в те его отделы, где торгуют водкой и килькой в томатном соусе. На более солидный консерв не хватало финансов.

Алик, отрезанный ломоть, нежничал с женой и дочерью, Шантрапановский бдил щиколоткой кровный чемодан, Роберт Фурсов, наглаженный, надушенный, напомаженный, бродил по залам, исследуя вселенную скорбными рассеянными взглядами. Ему чрезвычайно хотелось есть, но он тщательно скрывал это. Мил-друг придурок, ассистент Ромэнского, который катил где-то далеко-далеко, охороняя вместе с дрессировщиком клетки с медведями, безжалостно его обирал и даже заставлял стирать белье и носки. Ехала с собачками и Ольга Мартьянова. Динкевич, Власов, Марат, семья Шамраев и Алла завернули погостить домой – в Москву. Часть артистов, не обремененная багажом, отправилась со скуки в здание Харьковского цирка, – оно находилось в минутах ходьбы от вокзала, – надеясь встретить каких-либо знакомых или бывших партнеров.

Изатулин сидел на чемоданах хмурый и неразговорчивый, когда Олег спросил, чего он дуется на белый свет, Рудольф ответил:

– Игнатенко.

– Кто это такое? – иронически осведомился Олег.

– Парные жонглеры. Отец и сын. Здесь, в Харькове работали, а до отпуска будут в Славянске.

– А ваш номер? – опешил Олег. Изатулин махнул рукой.

– Будем на простое.

Верный Бабай, поделивший с хозяином его угрюмость, вдруг вскочил и насторожил уши. Он первый услышал Антошкино тявканье. А почему тявкал Антошка? Антошка не просто тявкал – Антошка расправлялся с недругом, огромным, чуть не с теленка, пятнистым догом. Антошка ни разу в жизни не получил ни одной приличной трепки и понятия не имел, что это такое. Мы не имеем в виду Антошкиного младенчества, когда его за невинные провинности в эти самые провинности весьма непедагогично тыкали носом. Итак, Антошка увидел чудовищной величины пса, выпрыгнул из рук зазевавшейся Вали и, ничтоже сумняшеся, набросился на врага, которому, даже встав на задние лапы, не достал бы носом до подбородка. А как рассуждал в этот критический момент дог? Дог, надо сказать, был чистый, холеный, комнатный, очень воспитанный и очень умный. И он умно рассудил, что если этот маленький лохматый мафиози так остервенело, без оглядки нападает, то, видимо, знает свою силу и знает, что делает. Поэтому дог перепугался, заскулил, поджал обрубок хвоста и кое-как забился со своими ходулями-лапами под скамейку, под ноги хозяину.

– Слабо! – заржало над бедным деликатным догом невоспитанное человечье стадо.

В ужасе за жизнь Антошки, Валя подбежала и схватила его за шиворот.

– Нельзя! фу! фу! Бессовестный!

Антошка покорился, но впоследствии горько жаловался Бабаю на хозяйское самоуправство – не дали разделаться с этим подлым длинноногим трусом!

Олег проследил направление хмурого взгляда Рудольфа и увидел идущего меж Агаповым и Женькой подтянутого, среднего роста молодого мужчину с правильным, но мелким и невыразительным лицом, в сверх-моднячем вельветовом костюме, с японским складным зонтиком в руке. Турнист и вольтижер в жестокой зависти пускали слюни и на фирменный костюм и на зонтик. Даже Шантрапановский забылся и на секунду отклеил от чемодана свою ногу, даже Роберт Фурсов на время позабыл терзавший его голод.

– Игнатенко?

– Игнатенко-сын.

– А где Игнатенко-отец?

– А черт его знает. Мне как-то неинтересно.

Новоявленный жонглер отделился от двух приятелей, поздоровался с Чернышевыми, пожал руку Вениамину Викентьевичу Прохожану и подошел к семейству Зыковых с временно примкнувшей к ним Ниной. Нина и Валя по очереди тетешкали ненаглядного лохматого и воинственного дитятю – Антошку.

– Здравствуйте, дядя Володя. Татьяна... извините, отчество забыл.

– Ничего. Сколько лет, сколько зим! Привет.

– Дочка выросла! Валя?

Валя кивнула.

– А я вас не помню.

– Замужем?

– Я не пойду замуж. Очень надо.

– Гм...

– Дура. Не слушай ее.

– А это... ваша партнерша?

Игнатенко покосился в синие улыбчивые глаза Нины, вздрогнул и перевел взгляд на Антошкину пестренькую шкурку. Сам Антошка, Антошкина шкура и Антошкин хвост нимало его не интересовали, но Антошкин мех перебирали пальчики правой руки синеглазой девушки и на безымянном ничего не блестело.

– Нет. Это твой жанр.

– А, вы значит жонглер? – хлопнула ресницами Нина. Ей стало немного смешно. Очень уж откровенно читались на лице незнакомца все его мысли. «Вишь как, сразу смотрит – есть кольцо или нет... Интересно, он хорошо жонглирует?»


– Парные жонглеры, – пояснил Зыков. – Стоп, да ты уже, наверное, с Зойкой работаешь?

– Зойки давно нет, – торопливо ответил Игнатенко и с досадой отвернулся от Нины.

– С отцом до сих пор? А где Трофимович?

– В гостинице сидит.

«Хорошая деваха у Зыкова. Только ростом выше меня. Хорошая девушка. Но эта, синеглазая!..»


– Вы в нашу передвижку работать? Я что-то слышал краем уха.

– Один город, потом в отпуск.

– А мать где?

– В Москве. Не хочет больше ездить. И папаша ждет не дождется, когда я номер сделаю.

– Какой номер? – не утерпела Нина.

– Соло-жонглера.

– Ой!..

– Будет тебе конкурент! – засмеялся Зыков. И посочувствовал жонглеру: – Не повезло тебе с Зойкой.

– Сколько сил угрохал – и все зря. Тупая, как пробка, все бы семечки грызла.

– Вы сегодня же с нами?

– Нет. Через пару деньков. Ну, до скорого.

– Пока. Бывай.

Жонглер ушел. Нина задумалась.

– Он со своим папой работает? – переспросила она.

– Юрий и Степан Игнатенко, парные жонглеры.

– А... а кто эта Зойка? А почему она...

– Юрка не хочет один работать, а партнера никак не подберет, вот и возит за собой папашу. Нашли они партнера. Юрка вообще-то хочет партнершу, желательно жену, партнер той влип в историю с... грязная история, кое-как отмазался и вылетел из системы, потом нашли они Зойку, Юрка и женился даже, да вот опять сорвалось у него.

– А когда его папа на пенсию уходит?

– Поступай к нему в партнерши, он сейчас уйдет!

– Ну!.. – Нина покраснела. Владимир Григорьевич ненароком разоблачил некоторые ее тайные мыслишки.

– Что? С тобой бы он сработался, он хороший жонглер, я его с детства знаю.

– Со своего? – насмешливо спросила Валя. Она отлично помнила Юрия Игнатенко, но терпеть его не могла, так как однажды в позднем детстве подслушала сальности в свой адрес, которыми он развлекался с дружками.

– Чего дуришь?! – рассердился Владимир Григорьевич.

– Я не дурю. Нина, пойдем, погуляем. Господи, скорей бы на электричку...

В Славянок приехали под вечер. Дул сырой пронзительный ветер, иногда его порывы вспарывали на западе пелену низких облаков и на землю прорывались больные пучки предзакатного солнечного света.

На вокзале артистов ожидали администратор и большой автобус.

– Риба, – прочитала Нина вывеску над магазином.

– Рыба, – снисходительно поправил ее Пройдисвит, – по-украински буква «и» говорится «ы»!

Сергей Александрович единственный в цирке, кто радовался путешествию на Украину. Тем более в Славянск, где у него имелась куча знакомых.

Ночь провели в гостинице, а наутро, тоже ветреное, но сухое и солнечное, разошлись по квартирам. Олег смотрел на листок с адресом и выслушивал вежливые (ибо шеф так и не вернул Леониду Семеновичу своего благоволения) объяснения, как пройти по нему.

Олег и Нина неторопливо шли по дороге, вымощенной брусчаткой, и разглядывали номера крепких, ухоженных особняков.

– Олешка, смотри, какая красота! Это плакучие ивы, я знаю! До самой земли веточки! Ой!..

Нина бросила локоть Олега и через зеленое, шелестящее под ветром жалюзи шагнула в прохладный шатер из поникших ветвей дерева. Прижалась спиной к потрескавшейся коре ствола.

– Как тут хорошо! Олешка, наверное, первобытные люди вот так себе шалаши делали! Переплетут ветки – и живут!

– Давай я адрес выброшу. Останемся под ивой.

– Ага, хитренький... Лучше пойдем. Это не наш?

– Вроде, наш.

Олег отворил калитку. С веранды, увитой уже настоящим виноградом, выглянула хозяйка, заулыбалась толстым, круглым, маслянистым, как луна, лицом:

– Цэ вы артысты?

– Мы!

– Проходьтэ, будь ласка!

Нина пошла, а сама не могла глаз оторвать от тяжелых, незрелых, но уже начинающих темнеть кистей винограда. Хозяйка провела гостей в дом и показала две огромные комнаты, сияющие, чистотой.

– Подобаеться?

– Чего?..

– Нравится?

– Очень!

– Мий чоловик у видрядженни... Ой, вы, мабуть, украйинской мовы нэ розумиетэ... Муж уехал, дочка с зятем у  Донецке живут, скучно! Я на веранде, сплю, с весны до осени. Так остаетесь, чи ни?

– Да, конечно. Ой, какие у вас перины мягкие! А мы в Уральске на топчанах спали! Все бока можно было отлежать! Так интересно!

На двух кроватях возвышались египетские пирамиды подушек с кружевными накидками, здесь же, в спальне, красовался роскошный шифоньер и трельяж с массивной хрустальной вазой и толстостенными хрустальными рюмками.

В просторном зале круглый стол с вышитой скатертью, диван, два кресла, изящный, по-видимому, очень дорогой, сервант, большой телевизор. Нина подошла к серванту, и даже рот раскрыла: таких роскошных чашечек и блюдцев она отродясь не видала.

Кухня, ванная и туалет сияли больничной белизной: стены были облицованы белой кафельной плиткой.

– У нее муж, наверное, или начальник, или вор! – улучив момент прошептала Нина.

– Если начальник – она бы нас на квартиру не пустила. Значит – вор! – так же тихо ответил Олег.

– Там в серванте серебряные рюмочки с позолотой!.. Знаешь, как они дорого стоят?

– Ну их, к лешему.

– В Балашове было лучше... А лучше всего знаешь где?

– Где?

– В Фергане.

– Да... Я тоже до сих пор помню Джамбул.

– Джамбул?

– Это мой первый город с цирком, если Энск не считать, конечно.

– Олешка, а у нас теперь аж два номера жонглеров будет работать.

– Работать у вас будет аж один номер, – сухо ответил Олег.

– Противный... А почему? Игнатенко не приедут?

– Приедут.

– Тогда почему...

– Изатулины работать не будут.

– А... Плохо... Мне теперь с Имби не порепетировать...

– Пойдем в гостиницу за вещами.

– Ага.

Цирк вновь поставили на базаре, правда, на старом и циркисты много злословили по этому поводу. Как всегда, за день до открытия на конюшне царила привычная, острая, как кипящий нарзан, предгастрольная суета, воздушные гимнасты переселялись в вагончик к Зыковым, Марк Захарович – к Ромэнскому, а Игнатенко, новоприбывшие жонглеры, устраивались с музыкальными эксцентриками, своими давними знакомцами. Но в этой суете одна лишь Нина не находила себе места – вздыхала, маялась и печально бродила то по конюшне, то меж скамей амфитеатра. Вот как ей быть? Самой нахально одеться для парада и для работы? А вдруг Кушаков прогонит ее?.. Она его в такую лужу посадила... В Балашове ему неудобно было мстить, а здесь – новый город, новая республика, мало ли чего. Как хочется выйти в парад, как хочется выступать...

Господи, когда же она сделается артисткой, чтоб плевать на все проблемы вместе со всеми Кушаковыми?! Зануда старая – шляется по конюшне, не обращает на нее внимания...

– Нина, вы почему не репетируете этюд? – вдруг строго спросил ее инспектор манежа.

– А я... а мне... и в Славянске можно?

С лица Нины излучалась неудержимая улыбка.

– Что за вопрос? Пока я в этом цирке, вы будете работать в манеже.

– Вы такой хороший, Иван Иванович! – неосторожно воскликнула Нина. Кушаков грустно улыбнулся.

Нина убежала переодеваться, а к инспектору небрежно подошел Юрий Игнатенко.

– Она жонглирует? На репетиционном? Или ученица? Сколько ей лет?

– Восемнадцать, – неохотно ответил Иван Иванович. – Талантливая девочка. Но она не артистка. И не будет артисткой.

– Как? Почему?

Но Иван Иванович не захотел больше говорить о Нине.

– Я вас поставил третьим номером, после велофигуристов.

– А репетицию? Нам надо и сегодня и завтра.

– Я дам время. Пойдемте в вагончик.

Жонглер шагнул за инспектором, оглядываясь, не мелькнет ли где фигурка удивительной синеглазой девушки. Увидел он ее, когда вышел обратно: Нина не пошла в манеж, где и без нее хватало неразберихи, а поставила пьедестал около вагончика Зыковых и самозабвенно занялась своим номером. У Игнатенко пересохло в горле.

Нина ничего не замечала, но когда он прошел мимо с грудой жонглерского реквизита в руках, не могла удержаться от любопытства и пробралась в зал. Уселась на пятом ряду недалеко от форганга и с жадным любопытством наблюдала, как порхают булавы и кольца. «Лучше Рудика жонглирует, – отметила она, – только Рудик комический жонглер, а этот... а у этого... один жонгляж и больше ничего. Все равно – здорово жонглирует!» Игнатенко заметил интерес девушки, самонадеянно приписал его не своему искусству, а собственной персоне и очень повеселел. «Чего врал Зыков? «Это твой жанр!..» У нее каучук хороший. Или мне послышалось? Надо познакомиться. Чья же это чувиха?»


Илья Николаевич и Олег привели в порядок оркестровку, потом уже один Олег поставил и проверил гитару, усилитель и динамик.

– Эй, а ну, взлабни чего-нибудь! Чтобы душа развернулась, а потом опять свернулась! – фамильярно закричал с манежа младший Игнатенко и заболтал по-балалаечному кистью правой руки.

– Не умеем! – Олег засмеялся и огорченно развел руками. – Хороший жонглер, – добавил он вполголоса.

Игнатенко победно оглянулся на Нину, которая уже перебралась на барьер, но Нина покраснела и опустила глаза.

– Давайте вашу музыку, мы сейчас будем репетировать, – попросил Илья Николаевич.

– Папа, принеси, – сквозь завесу из пяти сверкающих в воздухе булав попросил младший Игнатенко.

Старший лениво поднялся и пошаркал на конюшню. Было ему под шестьдесят, но фигура сохраняла спортивную поджарость, хотя и одрябла, лошадиное длинное лицо правой своей половиной страдало от легкого тика и имело выражение абсолютного недовольства не только порядками, царящими в этом лучшем из миров, но и самим миром.

Пройдисвит явился на репетицию под мухой, чего раньше себе не позволял и Николай Викторович пал духом: онагление саксофониста означало, что он собирается рвать когти. Оркестр играл, Олег поглядывал на Нину, а Нина глаз не могла отвести от работы парных жонглеров. Юрий Игнатенко жонглировал блестяще, отец еле поспевал за ним и в коротких паузах без конца утирал лицо платком и ворчал:

– Скорее бы на пенсию!

«Глупый человек, – думала Нина, – как это можно не хотеть работать в цирке?! Да и много ли он работает? Кто он такой в их номере? Помогайло! Да она бы запросто справилась на его месте! У Юры по четыре да по пять булав, а у него всегда по три. Что тут сложного? Да нет, наверное, трудно, раз он так отдувается...»


– Нравится? – победно спросил Игнатенко восхищенную девушку. Нина быстро-быстро закивала головой.

– Хотите, я вас научу, будете моей партнершей? Папашу на пенсию выгоним.

Буря восторга захлестнула Нину. Вот это было бы да! И Зыков на вокзале говорил – как в воду смотрел! Вот бы у кого поучиться, вот бы с кем номер сделать! Но тут же и приуныла: ничего не получится... Во-первых, он предлагает потому, что она ему нравится и он еще не знает, что она замужем, во-вторых, Олешка с полным равнодушием относится к ее занятиям с Имби Изатулиной, но черта с два он будет равнодушным если она займется жонглировать с Игнатенко. Впрочем, и Олешку и Игнатенко очень легко обвести вокруг пальца – ведь Игнатенко еще не видел, как она жонглирует, а увидит – голову потеряет и не посмотрит, что она, замужем, ну а Олега скрутить и того проще: надо насесть на него с парным жонгляжем, а для него это заноза под ноготь, и он, чтобы отвязаться, махнет рукой на десять Игнатенко.

– ...Ну, так будете учиться у меня? – не унимался жонглер.

«Вот увидит Олешка!..» – Нина с испугом взглянула на оркестровку, музыканты с нее уже опускались, не ответила и убежала.

– Олешка, давай парный жонгляж репетировать! – заныла Нина вечером, когда они посмотрели «ящик для идиотов», как называл Олег телевизор, и стащили на пол перины. Спать на бездонных пружинах кроватей не было никакой возможности.

– Ты опять за свое, – вздохнул Олег.

– За свое!

– Репетируй с Имби, мало тебе.

– К вашему сведению, Имби теперь не до меня! Она сердится, что к нам прислали Игнатенко и что им работать нельзя... Давай с тобой, а?..

– Нина, в самом-то деле!..

– Что в самом-то деле?! А я хочу! Вон Игнатенко репетируют – я глаз оторвать не могу!

– Вот и репетируй с Игнатенко.

– Ага... Больно ему надо с чужой женой возиться... И ты...

– Что – я?

– Ничего.

– Думаешь, ревновать буду? Да гори оно синим огнем... Не хватало еще...

Нина шмыгнула под атласное стеганое одеяло и сладко потянулась.

– Подумаешь – музыка... пальчики у него...

Олег потушил свет.

– Ниночка... лапочка... Дай, поцелую! Не могу я, понимаешь? Никак не могу. Сладкая моя...

– А я хочу! Вдвоем... Ой, медведь!..