Романтика. Ч 4. Аннабель-Ли. Гл 2. Перекресток

                2. Перекресток

Наутро, в день открытия, Нина выбралась в манеж с пьедесталом и терпеливо выслушивала ругань и понукания вошедшей в педагогический раж Алки. И все затем, чтобы получить в конце концов резюме:

– Молодец, Нинка. Ты родилась для манежа.

Подошло время репетиции парных жонглеров, а в их присутствии Нина наотрез отказалась гнуть свое тело.

– Неудобно мне, перед незнакомыми!.. – прошептала она Алле.

– Дура, – ответила та. – Ладно, с тебя на сегодня хватит.

Нина уселась на пьедестал и отдышалась.

– Вы не стесняйтесь, занимайтесь, – сдержанно сказал Юрий Игнатенко. – Вы нам не помешаете.

– Я уже назанималась, спасибо.

У жонглера были причины для сдержанности. Спросил о синеглазой девушке у инспектора – тот наплел чего-то, спросил у Пахрицина – у того аж рожу перекосило, наверное, сам клеился, да получил по носу, спросил у Агапова – тот загигикал и сказал: «Спроси Женьку!» Спрашивать дядю Володю – неудобно, у него своя Валька на выданье, с Чернышевыми разговаривать как-то не пришлось еще.

Принялись с отцом раскладывать на барьере реквизит, им самоотверженно помогал Аркаша, проявил он себя довольно расторопным ассистентом.

Нина унесла пьедестал и уселась на барьер. Светлое трико плотно обтягивало ее красивые сомкнутые ножки, а кисти тонких рук она сцепила ладонями наружу.

– Хватит, – запросил пардону старший партнер, – перекурить надо.

– Иди, кури, – отрывисто ответил младший и, наконец, решился: – А почему дядя Володя Зыков сказал, что у вас мой жанр? У вас каучук, и неплохой, кажется.

У Нины забилось сердце.

– А я... немного занимаюсь.

– Возьмите, попробуйте, – он кивнул на свои булавы и кольца.

Степан Игнатенко заурчал, но сын взглянул свирепо и тот смолк.

– Собрался курить – иди, кури. Берите булавы.

– Я не знаю... с чужим реквизитом, наверное, не получится...

– Хорошо жонглируешь, раз не все равно, какой реквизит.

Нина покраснела и осторожно взяла три булавы. Старший Игнатенко все не уходил и неприязненно смотрел на девушку. Нина выбросила булавы.

– Ой, какие хорошие! Сами летают! Мои похуже. А эти – сами! Только привыкнуть... Сейчас... сейчас...

У жонглеров полезли на лоб глаза. Юная незнакомка лепила такие трюки, что им самим впору позавидовать было. Нина заметила произведенный эффект и наддала жару, благо не частые падения булав на ковер можно было на вполне законных основаниях списать на чужой реквизит.

– А четыре? – осевшим голосом опросил Игнатенко-сын.

– Ага! – лучезарно улыбнулась Нина и взяла протянутую булаву.

– А пять?

Нина вздохнула.

– Я только выбросить могу, и то через раз... Вот видите, не получилось ... А вот... Ага! Получилось!

– А пять колец?

Нина деланно обиделась:

– С балансом выбрасываю! А вот еще мячики... Где у вас мячики? Ладно, я свои принесу.

– Не надо мячики. Мячики – ерунда. А ну, лови! Поймаешь? Поймала. Еще лови! Да ты и вперекидку можешь?!

Нина сияла: впечатление она произвела оглушительное. Да еще Владимир Григорьевич добавил: захлопал ей в ладоши.

– Меня Имби Изатулина учила. Только ей теперь некогда, – беззастенчиво забросила она удочку.

– Готовая партнерша. Черт возьми... Послушай, – тихо сказал он и вплотную подошел к ней, – выходи за меня замуж, мы через полгода такой номер сварганим, всю загранку объездим.

А вот это завал... Нина в мечтах претендовала на роль партнерши в номере, но никак не на роль спутницы жизни. Ему что, до сих пор никто не сказал, что она замужем? Нина потихоньку, потихоньку попятилась.

– А... а... а у меня есть муж! Он меня вам не отдаст...

«Теперь порепетируешь!... Он от меня шарахаться будет. Вон как – аж губы перекривил... Ну и ладно. Буду сама заниматься. А когда они уедут – с Имби».

– Извините, – Игнатенко как обухом по лбу ударили. Мысль, что это прелестное, юное тело послушно принадлежит кому-то другому, приводила в бешенство и содрогание. – Я извиняюсь. У вас кольца нет. Я не знал.

Нина, терзаясь неловкостью, осторожно положила чужие булавы и ушла за своим реквизитом. Вернулась и пристроилась заниматься на краешке ковра у форганга.

И, как назло, именно в этот момент в манеж зашел гитарист из оркестра с катушкой, мячом и мандолиной. По взгляду, по улыбке черноволосой синеглазой девушки стало ясно – это и есть ее муж.

– Я на краю манежа встану, против ложи, не помешаю? – с ленивым добродушием спросил музыкант.

– Нет, – сквозь зубы ответил Игнатенко.

Олег недоуменно на него взглянул и нахмурился. Встал на катушку и долго разминал на ней ноги. Мяч и мандолина лежали на барьере.

Игнатенко опомнился и с фальшивой улыбкой посоветовал Нине:

– Одна катушка – это никому не интересно. Лучше научите вашего мужа жонглировать... – он хотел добавить: сделаете с ним номер, но в последний момент осекся.

Нина фыркнула.

– Его научишь! Хотите знать, это он меня учил. А на катушке он такое вытворяет, никому и не снилось! Увидите.

Номер Игнатенко шел после работы Зыковых и Юрий, несмотря на ворчание отца, бросил разминку и вышел посмотреть на Валю. «Хорошая девка, красивая» – убеждал он себя, но маячили перед ним все равно не зеленые, а синие глаза. Зазвучала скрипка. «Ух ты! Даже Валька улыбается. Хорошо играет! Здорово играет!» Игнатенко шагнул в сторону и вытянул шею. Сейчас же шарахнулся обратно. «Хорошо играет... Здорово играет... И на катушке хорошо работает... Будь он проклят...»



А перед самым выходом в манеж увидел одетую или, верней, раздетую для работы Нину. Он не удивился, когда она вышла в парад, но сейчас-то для чего разминается?

– Будешь наш номер смотреть?

– Ой, я завтра. Меня Алка съест. Мне надо размяться.

– Зачем?

– Как зачем? Мне Иван Иванович разрешает выступать! Каучук! И в Главке разрешили! – важно добавила она. – Ну, просто так, конечно, не за деньги, но мне ведь главное – опыта набираться!

Нина сорвала оглушительные аплодисменты и даже не заметила тоскливых взглядов своего нового поклонника.

Во время работы иллюзионного аттракциона Игнатенко заговорил с Кушаковым и, как бы, между прочим, спросил:

– Что за кадр в оркестре, я его утром в манеже видел...

Иван Иванович сделал вид, что не расслышал, но жонглер добавил:

– Зыковым на скрипке играл?

– Это? – Кушаков нехотя повернул голову. – Это Олешка. Олег. Гений. Нет, он сын божий. Сын божий, а не гений.

Игнатенко вытаращил глаза.

– Что? – насупился инспектор манежа. – Если человек играет на рояле Листа, на скрипке Баха и Паганини, а на гитаре играет лучше, чем на скрипке и рояле вместе взятых!.. Если он же работает сложнейшие цирковые трюки? Если он силен, хорошо сложен, красив, начитан? Если у него жена не женщина даже, а цветок, птица небесная? Это человек? Разве такие люди бывают? Нет таких людей. Сын божий.

– Чего же он в передвижке пропадает? Ездил бы в загранку, – угрюмо возразил Игнатенко. Кушаков лишь усмехнулся саркастически и ответил не очень понятно:

– Какая разница – в два пальца высотой лилипуты или в три...

– Он жонглер, что ли?

– Нет. Этого ему нельзя. Музыкант. Там тонкая организация пальцев. Он не жонглирует. А, катушка? Забава. Шутка гения. Снизошел до любопытства: а что оно такое – цирк?! Извини, мне некогда.

Игнатенко не заметил горечи в голосе и глазах Кушакова. «Нализался дядя! – подумал он. – Сын божий!..»


Широко раскрыв и без того огромные синие глаза, Нина под большим секретом поведала Алле о неожиданном предложении жонглера. Алла выслушала ее равнодушно.

– Ну и что? Просто так мужа раздобыть, чтоб нравился, и то нелегко, а в цирке и еще горше – чтоб и работать вместе... Вот не хочу я за Витальку и жизнь не в жизнь, ни мне, ни ему. Он трясется, что я замуж выскочу и ему придется новую партнершу срочно искать и репетировать, а я сплю и вижу, что он женится на гимнастке из самодеятельности и выпадут мне лишние хлопоты с дальней дорогой, а проще говоря – получу под зад коленом. Пока войдешь в новый номер... Могут годы пройти. А он так и сделает, в каждом городе по цирковым студиям рыщет! Не хочет, чтоб ему Союзгосцирк козью морду подсунул. Ты для Юрки – мечта, сказка: молодая, красивая, жонглируешь похлещи его. Дурак бы он был, если бы не побежал за тобой. И на кой тебе предмет этот парный жонгляж, если Олешка не соглашается его репетировать? Занимайся своим делом и не морочь людям головы.

– Нравится, – вздохнула Нина. – Прямо... не знаю, как нравится! Все бы бросила.

– И каучук? – ревниво дрогнула Алла.

– Ну... Одно другому не помеха. Юра сказал, что со мной он бы всю заграницу объездил.

– Балда ты, Нинка. Вы хоть кольца с Олешкой купите, чтоб к тебе никто не клеился.

– Мы же не расписаны....

– Ну и что? Кольца все равно надо купить.

«Ага, – подумала Нина, – а концертино? Иван Иванович, жила, двести пятьдесят рублей содрал! А свадьба в Чимкенте? А костюм Олешке? А ее мечта – золотые сережки? А еще сапожки импортные – так хочется...»


Дома Нина не удержалась и похвастала Олегу:

– А у меня еще один жених объявился! Замуж звал!

– И я знаю кто. Игнатенко? – Олег смотрел довольно сердито.

– А кто же еще. Я для него готовая партнерша. Ты бы со мной репетировал – никто бы и не лип.

– Нет уж, – проворчал Олег, – я лучше буду твоих женихов разгонять, чем с булавами возиться.

На другое утро Олег разыскал Николая Викторовича и совершенно для Николая Викторовича огорчительно потребовал привести в порядок пианино. Это значило, что дирижеру требовалось идти к директору, в бухгалтерию и оформлять договор на Олега, который и приводил в божеский вид струны и механику странствующего Росинанта от стада фортепьянного.

– Мне идти до их иховства!.. – скулил маэстро. – Лучше бы мне морду дерьмом обмазать, чем с Елдыриным... собеседовать! Я бы умылся, да и все...

– Да невозможно играть, Николай Викторович! Ладно, не надо настраивать. Пусть Шантрапановский Динкевичу аккомпанирует. Я не буду.

Николай Викторович прикинул, что хуже – скандал с сатириком или разговор с усатым шефом и выбрал последнее.

– За горло берешь, – прохныкал он и поплелся в цирк.

А Олег, забросив катушку, засел на оркестровке, снял с пианино все крышки и с головой погрузился в джунгли струн, демпферов и молоточков. Правда, не настолько с головой, чтобы время от времени не покоситься с неприязнью в манеж, где репетировали парные жонглеры.

Владимир Григорьевич Зыков, который возился на конюшне с аппаратом, увидел идущего в манеж Юрия Игнатенко и поманил его пальцем.

– Привет.

– Здравствуйте, дядя Володя.

– Ну, видел, как Нина жонглирует?

– Ну, видел.

– И что?

– Хорошо жонглирует.

– Подошла бы она тебе партнершей?

– А мужа ее куда деть?

– А не надо его никуда девать. Он музыкальный номер делает, и в цирке такого номера еще не бывало.

– Даже так?

– Слушай, а что ты теряешь? Нина, это такая девочка – по двенадцать часов может вкалывать с булавами, не смотри, что она хрупкая на вид.

– Так что вы предлагаете?

– Ну, найдешь ты девчонку, за сколько ты из нее партнершу сделаешь? Год провозишься и кое-как слепишь серенький номерок, из передвижки не вылезешь. А с Ниной и Олегом ты бы работал и в ус не дул. А женишься – вводи жену в номер, потому что провалиться мне на месте, а лучше Нины работать никто не сможет, ты ее никем не заменишь. У нее потрясающие способности и невероятная трудоспособность, и она любит это дело. И если уж на то пошло, ты в любой момент можешь прогнать ее, репетируй себе с женой. Только не прогонишь, я уверен.

– А если муж...

– Затвердила сорока Якова одно да про всякого ... Что тебе муж? Он будет свое работать и если кто и не вылезет из-за границы, так это он. И вы с ним. Смотри, проворонишь шанс. Я дело говорю.

Игнатенко ничего не ответил.

Нина бесшумно влезла на оркестровку, хотела напугать Олега, но он повернул голову.

– Вот слух! Как муха умывается – и то, наверное, слышишь!

Олег по привычке потянулся обнять ее за талию, но Нина отстранилась.

– Вот еще. Придумал. А что ты делаешь? Зачем пианино разломал?

– Я его ремонтирую и настраиваю.

– Зачем? Для этого вашего... очкасто-фиксасто-носастого?

– Для себя.

– Для себя?

– Я «Лунную» выучил.

– Да ты уже столько дней к пианино не притрагиваешься!

– Понимаешь, я ее работал, шлифовал, то это не так, то другое, то здесь фальшь, то там натяжка. А потом вдруг чувствую: готова. Все до нотки! Каждая нотка горит! И заниматься не надо! Чуть пальцы разогрею и сыграю. Без одной ошибки сыграю. Вот увидишь. А потом тональность – до-диез минор... До-диез минор – багрово-красный цвет...

– При чем тут – до-диез?

– У меня, наверное, биоритмы настроены на эту тональность. Я еще в школе какую-то пьесу из ре минора переписал на полтона ниже. В общем, завтра услышишь! Четырнадцатая соната, до-диез минор!

– Для Вальки старался?

– Почему только для Вальки? – обиделся Олег. – И для тебя, и для себя, и для всех.

– Ну, ладно. А когда?

– Завтра. Пока эту телегу смажу, чтобы не скрипела.

– Я пойду. В Славянске я пять булав научусь бросать! Лоб расшибу, а научусь. Ты придешь репетировать?

– Приду, наверное. Ты подожди, пока эти фрайера кончат...

– Я и так ждала. Они уже отрепетировали, пока я каучук гоняла.

Степан Игнатенко облегченно ухнул и смылся на конюшню, а сын его медленно складывал реквизит. Нина встала против директорской ложи и сразу, без разминки, бросила один темп пять булав. Удача вдохновила ее, она выбросила булавы вновь, но они посыпались на опилки, край ковра не доставал до барьера. «Нет, надо хорошенько размяться», – решила Нина и занялась одной булавой.

– Нина!

Нина обернулась.

– Лови! – с натужной фамильярностью воскликнул Игнатенко.

– Ой!.. – Нина поймала булаву и непроизвольно перекинула в другую руку.

– Мне, обратно.

Нина отправила булаву партнеру.

– Хорошо. Берем две. И две хорошо! Три... Сколько вы бросали с Изатулиной?

– Пять! – отвечала счастливая Нина.

– Доберемся до пяти. Четыре. Хорошо!

– Давай пять! – Нина не заметила, что перешла на «ты».

– Пять.

Начали жонглировать пятью булавами. Игнатенко присматривался.

– Нина, ты лишние темпы набрасываешь, когда у тебя три булавы. Третью сразу долой, мне, в темпе!

– Я не умею в темпе! То есть, умею, только плохо... Имби из-за меня все время нагибалась за булавами, мне неудобно было... Я их и придерживала, чтоб точней бросить!

– Меня не стесняйся. В темпе! В темпе! В темпе!

Нина увлеклась, увлекся и Игнатенко. Через полчаса она уже почти не мазала, когда выбрасывала ему булавы.

– Хватит пять. Берем по три.

– Шесть! Ой! – испугалась Нина. – Не получится! Мы ни разу не пробовали!

– Получится. Попробуем.

Но ничего не получилось. Нина не успевала уследить за бешеными полетами булав, роняла, не могла поймать или забрасывала их в сторону.

После множества бесплодных попыток она задумалась. «Как Олешка учил?.. Надо найти один, самый тугой узелок и развязывать его!»


– Давай так: у меня будут все время три булавы, а у тебя две и ты мне давай один лишний темп, сначала.

– Зачем? Сразу шесть и все. Когда-нибудь получится.

– Попробуем по-моему...

– Чепуха это. Я с детства занимаюсь, неужели не знаю?

– Ну что тебе, жалко?..

Игнатенко, скрывая досаду, пожал плечами. Минут тридцать вымучивала его Нина и с ужасом ожидала момента, когда все же придется жонглировать шестью булавами.

– Давай шесть...

«Вдруг не получится? Так стыдно...»


Начали. Раз – Нина не поймала булаву. Два – Нина пустила булаву на метр в сторону от партнера. Она прикусила губу. Три! Остановись, мгновение! Булавы одна за одной перелетают от жонглера к жонглеру и не падают! Не падают! Нина не выдержала слепящего чувства радости, швырнула булавы на ковер и запрыгала на месте, будто две недели назад ей исполнилось не восемнадцать лет, а восемь. Игнатенко криво и растерянно улыбался.

– Я бы с тобой за несколько месяцев отрепетировал то, что мы с папашей делаем!

У Нины екнуло сердце. «Неужели клюет?» Но ответила она лицемерным грустным вздохом:

– Где же вам время на меня взять?

– А давай попробуем, – как бы нехотя предложил он.

– Зачем это вам?

– Может быть у нас с тобой что-нибудь получится.

Нина старалась не выдавать охватившего ее волнения. Но проявить деловые качества тоже не мешает:

– А вот ты женишься...

Но Игнатенко ее перебил:

– У тебя потрясающие способности и невероятная работоспособность, и ты любишь это дело...

«Какой умный парень!» – восхитилась Нина.

– ...и если я женюсь, то мне много времени понадобится, чтобы с нею отрепетировать то же самое, да и неизвестно, что получится. А загубить хороший номер и склеить серенький, чтобы из передвижки век не вылазить...

– А мне нравится!

– Ты настоящего цирка-стационара не видела. Ну, так вот, если моя жена будет лучше тебя работать... – «Как же, дождетесь!» – подумала Нина.

– ...я конечно... конечно... попрошу тебя! Но мне лучше ввести жену в номер на некоторые несложные трюки и трюки с тремя партнерами, как у нас было, когда мама еще работала...

Нина со все возрастающим уважением слушала жонглера.

– ...и твой муж... Он будет свое работать и если кто и не вылезет из-за границы, так это он. И что я теряю? А могу проворонить шанс.

Вы меня извините! Если не считать Олега, ну, может быть, еще и Кушакова, то с таким умным человеком в цирке Нина еще не разговаривала.

– Но только это все предварительно! – спохватился Игнатенко. – Сама понимаешь, пока ничего твердо обещать я не могу.

– Естественно, – кивнула Нина. – Давай шесть булав закрепим.

Занимались долго, до седьмого пота и лишь после репетиции Нина спохватилась: «А где же Олешка?» На оркестровке его не было и заниматься в манеж он не вышел... «Подумаешь... Я же ничего! Порепетировать уже нельзя...»


В вагончике сына ждал жестокий раздолбай. Отец, оказывается, следил, как он жонглировал с Ниной, и сейчас с пеной на губах и с тиком под правым глазом зашипел:

– Ты что?! Полдня возился! А она потом с мужиком номер сделает! Еще не хватало!

– Подожди ты. Муж у нее не будет жонглировать, он музыкант, слышал, как Зыковым играл?

– Я больно понимаю, что он там пиликает, а номер они сделают, с твоей помощью, а ты дурак...

– Разорался! Он музыкальный номер лепит, считай, что слепил уже, так что можно взять ее партнершей и ездить компанией.

– А потом муж замостырит ей пузо и все псу под хвост...

– Пузо она не даст замостырить, пока в штат не будет зачислена. А если загранка засветит, она десять лет без пуза обойдется, да и фиг с ним, с пузом! Побакланю на простое.

– Брось, не связывайся.

– Лучшей партнерши не найти. А найдется – так эту выгнать всегда успею. Ты не лезь, вот чего – ты уже нашел мне Зойку, сосватал, хватит.

– Смотри. Я предупреждал.

– Ладно, ладно.

Расплата за жонглерские успехи наступила после представления.

Нина чувствовала себя виноватой, но сдаваться не собиралась. Неужели он не понимает, что с Игнатенко она много быстрее будет зачислена в штат Союзгосцирка? Пока это Олешка отрепетирует, да пока это она соло-жонглера сделает – сколько времени пройдет? Да еще передумает музыкальный делать, да вдруг она опять влипнет, а делать аборт второй раз страшно...

Нина держала наготове свой козырь – нежелание Олега заниматься парным жонгляжем, но применить его не пришлось: Олег не упрекал подругу, а возмутительно и надменно молчал.

Тогда Нина попыталась объяснить, какие преимущества светят ей и Олегу в компании с Игнатенко, но сокрушительное молчание мужа лишало ее слова убедительности и веса.

Тогда Нина обозлилась. «Ах, так? Буду репетировать! Буду! Буду!»


Впрочем, Нина была жестоко отомщена в этот же вечер. Олег вспомнил, что завтра играет «Лунную» и срочно сменил гнев на милость.

– Придешь?.. Валя, Алка хотят послушать, Алик напросился, Марат, Вадик с Лидой и знаешь, кто еще? Аркаша! Униформист! Странный парень...

Теперь пришла очередь торжествовать Нине:

– Во сколько вы собираетесь? – изысканно холодно спросила она.

– В десять. А почему это – мы?

– Потому. Я с манежа буду слушать. Я в десять с Юрой репетирую. Вот. Сам не хочешь и мне не даешь. А я буду. Буду. Буду.

– Вот так, значит... Давай поговорим. Бить пальцы булавами и кольцами я ни за что не стану, я музыкант. Это раз. Я не хочу, чтоб ты занималась с... с Игнатенко. Это два.

– Это почему?!

– Потому. Не желаю иметь никаких дел с этой публикой.

– А я хочу.

– Не морочь голову ни себе ни ему. На него мне, положим, наплевать ...

– Ах, наплевать?

– ...а ты зря время потеряешь. Рано или поздно он начнет тебя сманивать, а мне неохота пачкать руки об разных недоумков.

– Ах, недоумков?!

В глубине души Нина чувствовала правоту Олега, но женское упрямство – великая сила!

– Ты откуда знаешь, умок или недоумок?

– Недоумок, – отрезал Олег.

– А я все равно буду репетировать, – упиралась Нина.

– Тогда я бросаю свой музыкальный номер. И поеду в театр.

– Ну и пожалуйста.

И когда ложились спать, Нина объявила, что у нее болит голова, разделась и провалилась в отвратительно мягкую люльку кровати. Олег сбросил свою перину на пол и улегся в горьком одиночестве.

Но Нина самонадеянно не рассчитала своих сил: засыпать одной? Боже, какой маразм... Как вообще можно уснуть, пока муж не перемнет всех... всех... всего, одним словом, до чего эти мужья так охочи?! Нина ворочалась, качалась на мерзких пружинах, наконец, спрыгнула на пол и на цыпочках подбежала к обрадованному супругу.