Романтика. Ч 4. Аннабель-Ли. 5. Пир кабацкий

                5. Пир кабацкий

С утра в цирке закипела работа. Филипыча со Стасом шеф отрядил возить столы, длинные лавки, посуду, скатерти, ящики с водкой, пивом и вином, а также и закусь. Распоряжалась плотная, задастая и грудастая, с черными усиками на губе женщина, родная сестра Тимофея Яковлевича, очень на него похожая. Но только внешне. Ни косноязычия, ни природной тупости в ней не наблюдалось. Жирными, унизанными перстнями и кольцами пальцами она требовательно указывала, куда что выгрузить, где что поставить. Помогали ей какие-то алтынники, как на подбор коротконогие с тугими ляжками молодые мужички, чем-то неуловимо похожие на Леонида Семеновича, кстати, толкающегося и лебезящего тут же. Шестое чувство, а может быть и заурядные два из пяти, подсказывали Олегу – всё это прожорливое кодло подвизается в торговле.

– Оркестр! Где оркестр?

– Мы здесь, – подскочил Пройдисвит.

– Поиграйте.

– Молодые в два приедут! – опешил Сергей Александрович. – Еще двенадцать!

– Я хочу послушать, чего вы стоите.

– Если мы ничего не стоим, вы сумеете найти другой? До двух часов? – холодно спросил Олег.

– Что вы хотите сказать?

– То, что уже все равно, сколько мы стоим.

– Олешка!.. – прошипел Пройдисвит.

– Вешать на себя ценники я никому не дам. Приедут молодые – начнем играть.

Сестрица Тимофея Яковлевича не привыкла к подобному с собой обращению и, возможно, затеяла бы базарную склоку, но вид статного, молодого, очень красивого мужчины размягчил ее разведенное и очень любвеобильное сердце, с трудом мирящееся с грядущим возведением в ранг бабушки, до которого оставалось месяца четыре.

– Ну, хорошо, хорошо.

– Для московского цирка чего-то стоим, а для вас не стоим? – деликатно и укоризненно вмешался Илья Николаевич.

– Хорошо, хорошо. Я же сказала, – и, одарив Олега масляным взглядом, перезрелая Афродита отбыла.

«Куда сбежала Нина? – сумрачно думал Олег. – Рожица у нее виноватая была...»


А Нина к этому времени уже два часа отработала с кольцами и обручами. Она и младший Игнатенко репетировали на сцене дворца культуры, а старший сидел в первом ряду и давал ценные указания. Надо отдать справедливость Степану Трофимовичу; он все более восторгался и удивлялся трудолюбию и таланту Нины.

– Хрупкая девушка, а хватка – мужичья! Юрка, она тебя через пару лет обставит, как пить дать.

– Пожалуйста, – нехотя огрызался сын. Ему страсть как досаждало присутствие родителя – в кои-то веки оказался наедине с прелестной ученицей и вот помеха.

Но родитель знал, что делал. Такую партнершу терять ни в коем разе нельзя, а его недоросль мог полезть с преждевременными ухаживаниями и погубить все дело. В конце концов пусть остается женой своего музыканта – она еще более заинтересована в Игнатенко, чем они в ней. А номер может получиться аховский – позабудут, что такое передвижка.

– Два часа, дети, обедать пора.

– Ой!.. Значит, сегодня хватит?

– Почему же? Пообедаем и по новой. Выдержите вы восемь часов?

– Выдержу, – Нина чуть было не брякнула, что Олег гонял ее гораздо жесточе, но почему-то прикусила язычок. – Тогда я домой и обратно прибегу .

– Но зачем же! Пойдемте в кафе, посидим, отдохнем. «Вот влипла! – подумала Нина. – Не дай бог, увидит кто, что Олешке скажу? А, плевать. Я же не вдвоем – втроем!..»


С часу дня в цирк начал собираться приглаженный, лощеный и не очень лощеный народец. На конюшне время от времени появлялись артисты и мать невесты с вульгарной любезностью приглашала их за расставленные покоем на ковре манежа столы. Большинство циркистов вежливо отклоняли приглашение, лишь иуда Прохожан, Агапов и белобрысый Скляр с брысобелой половиной заняли места за столом раньше всех. Совершенно излишне напоминать, что здесь же угнездился и Женька Пахрицин. Ну, а Филипычева жена в поте спины участвовала в приготовлениях к лукуллову пиршеству.

– Едут! Едут!

Снаружи послышались остервенелые гудки целой армады «Волг», гости, исключая Прохожана, Скляров, Агапова и Пахрицина, устремились в проходы у директорской ложи, Пройдисвит подтянул гайтан и снял колпачок с мундштука.

– Цирковой марш!


Грянули марш Дунаевского, в котором Сергей Александрович довольно фамильярно обошелся с хроматическими триолями, а Алик, разрывая меха, даже и с гармониями, под балаганные своды вступила белоснежная, на пятом месяце беременности, буфетчицкого вида невеста и барменского обличья черный грач – жених. В молодых швыряли дорогие шоколадные конфеты и целые жмени монет от сияющего железного рубля до позеленевшей, разбитой пацанячьей чикой, копейки образца сорок девятого года. За молодыми и дружками в числе прочих гостей и родичей семенил и растревоженно сопел сам Тимофей Яковлевич.

– Любимая племянница! Гм! Единственная!

– Чтоб я подох, если жениха сюда не вытянули за жабры! – негромко, сквозь музыку марша, прокомментировал Илья Николаевич.

Шеф благостно покивал музыкантам и занял место поближе к свадебному Олимпу. Одесную он поместил хлюпающую от чувств сестру, ошуюю – Филипычеву жену. Сам Филипыч со Стасом пристроились на дальней Камчатке стола и нахально закусывали, не решаясь, правда, выпивать без команды. Жених с невестой сели, дубоватый тамада толкнул поздравительную речугу, последовали аплодисменты, предварительные выпивка и закуска и первое «горько». После того кто-то заорал, что свадьба не свадьба, если вслед жениху и невесте не поцелуются дружки. Женихов дружка был не против, но невестина категорически отказалась лизаться с незнакомым и малосимпатичным ей мурлом. Поднялась легкая сумятица, дело замяли, лишь один гость, непросохший очевидно еще со вчерашнего вечера, продолжал требовать свое, ему ткнули под ребра, заткнулся и он. В директорскую ложу, где уютно устроились музыканты, был выслан поднос с бутылкой водки, рюмками, объемистой миской оливье под майонезом и тарелкой с двумя горками ломтиков балыка и сухой колбасы. Алик понюхал балык и завистливо сказал:

– Живут, сволочи!..

Пройдисвит ловко откупорил бутылку и налил четыре стопки. Олег не хотел пить – Нина его изрядно отучила, но подумал, каково будет на трезвую голову смотреть на пьяное панургово стадо, и опрокинул рюмку.

– «С волками жить – по-волчьи выть! Кто ваша публика, позвольте вас спросить?»


– Чего? – не расслышал жующий Алик.

– Водка, говорю, хорошая, а закуска и того лучше! Балычком ее, балычком ее! Колбаской!

– Да, это тебе не общепитовская прель.

На сцене, то бишь в манеже, появились двое новых действующих лиц: помидорообразный мужик и укропоподобная баба, препоясанные крест-накрест вышитыми полотенцами. Баба держала на подносе здоровенную пятилитровую банку с широким горлом, а мужик тоже поднос, но с пузатым, как он сам, синим графином и небольшой рюмкой. Молодых подняли на ноги.

Первой подскочила к банке счастливая родительница невесты, извлекла невесть откуда серенькую книжечку, развернула, сначала сунула под нос бабе, а потом бросила в банку.

– Мать невесты дарит молодым сберкнижку с вкладом в пять тысяч рублей!

Свадьба одобрительно гукнула. У жениха, нетерпеливо переминающегося с ноги на ногу, слегка посветлело в лице.

– Олешка, а вам что подарили родители Нины? – не удержался и съехидничал Алик. Олег криво улыбнулся.

– Анафему! Отныне и присно и во веки веков!

Из форганга с трудом выбралась маленькая женщина, ее шатало от тяжести чудовищной величины свертка. За ней поспевал муж, пытался помочь, но она его бойко отпихивала.

– Я дарю!.. – задавленно пропискнул хилый атлант в юбке.

– Родители жениха дарят молодым ковер! Ковер стоит...

«Пш-пш-пш-ш-ш... Сколько?.. Мн-мн-мн-н-н...»


– ...тысячу рублей!

Родители жениха, как и мать невесты, выпили из синего графина по рюмочке водки и гордо уселись обратно за стол.

Началось мздоимство. Тимофей Яковлевич кинул в банку толстую пачку пятирублевок, веско произнес:

– Пятьсот! – хотя там было двести пятьдесят и грозно огляделся.

– Дядя невесты дарит... – а помидор в полотенцах уже наполнял рюмку.

 Пятилитровая банка возникла перед Филипычевой женой, шеф угрожающе зашевелил усами, банка не понимала, наконец шефова сестра громко прошептала:

– Дальше!..

Родственники дарили по сто, по семьдесят, по пятьдесят рублей, друзья и знакомые по пятьдесят, по тридцать, по двадцать пять, Стас и Филипыч на полусогнутых оперативно драпанули из-за стола и пережидали татаро-монгольское нашествие в относительной безопасности за директорской ложей.

А вот Прохожан, Скляры, Агапов и Пахрицин не по храбрости, конечно, и не по богатым кошелькам, спасительному убёгству не предались, они наивно полагали, что их минует чаша, то бишь банка сия. Может быть, они надеялись на подмогу усов Тимофея Яковлевича, но, скорее всего, самонадеянно предположили, что само их присутствие на пиршестве уже есть огромная награда новобрачным.

Увы! Планида им выпала самая неприглядная. Инспектора по взиманию свадебного оброка, знать не зная их заслуг и достоинств, требовательно остановились перед злосчастными акробатами. Пришлось шарить по карманам.

Прохожан вытащил пятишку, Скляр трешку, Агапов мятый рублишко и пару гривеников, у Женьки же бренчало всего лишь сорок пять копеек.

– Гости...

– Это артисты цирка, – смачно осведомил кто-то пятилитровую банкиршу.

– ...гости, артисты цирка дарят...

Последовал унизительный подсчет.

– ...девять рублей шестьдесят пять копеек!

Илья Николаевич вполголоса выругался, Алик покраснел, Олег сжал губы и прищурил светло-карие глаза. Как бы там ни было, а их цеховую гордость сильно ущемили пресловутые девять шестьдесят пять. Сергей Александрович лишь радостно ухмылялся и пробегал пальцами по клапанам саксофона. Надулся и Тимофей Яковлевич: в подведомственном ему учреждении водится такая нищета! А пьют и жрут, промежду продчим, – за ушами трещит!

Банку набили деньгами, унесли, гости, изнывшие от длительного воздержания, с удвоенной энергией накинулись на яства и напитки, Пройдисвит скомандовал музыкантам, сам сыграл несколько тактов, а потом схватил микрофон и хрипло, с нутряной залихватскостью запел:


                «Есть у нас в районе Молдаванки
                Улица знакомая, друзья!

                Старенькие дворники
                Подметают дворики,
                Чтоб сияла улица моя!»




Заухало, задергалось застолье, повыкатывало глаза, поразинуло глотки и диким, бессмысленным рёвом и зёвом подхватило чудовищно идиотский припев:


                – «Улица, улица, улица родная,
                Мясоедовская улица моя,
                Улица, улица, улица родная,
                Мясоедовская улица моя!»



Тем временем двое Игнатенко и Нина тихо и скромно пообедали и вернулись к своим серсо, булавам и кольцам. Степана Трофимовича разморило после еды и он, посидев полчаса, ушел на квартиру отдохнуть, а Нина и младший Игнатенко занимались до семи вечера и под конец чуть не падали от изнеможения.

– Хорошо. Все трюки идут, – Игнатенко собирал реквизит. – Завтра столько же отработаем?

– Ага! – Нина счастливо улыбалась.

– Можно было бы в Коканде все представления отработать с тобой, пусть папаша дрыхнет. Если что получится, я в Главке прозондирую, чтоб разрешили.

Это уже предел мечтаний Нины. Она почти боготворила жонглера.

– Пойдем в кино? – вдруг небрежно предложил он.

А вот это уже лишнее... Как отказаться?..

– В цирке гульба до ночи будет, все равно одна будешь дома сидеть, какая тебе разница?

А действительно, чего она будет скучать весь вечер? Олешка там, небось, вовсю веселится, с невестой, небось, твист отплясывает...

– Ладно, пойдем. Только ты меня в цирк потом проводишь, а если Олешки там не будет, то и домой.

– Естественно.

– А вдруг мы билеты не купим?

– Купим.

И Нина отправилась с жонглером в кино, боязливо поглядывая по сторонам – не увидел бы кто.

У кассы столпотворение, но Игнатенко прошел к администратору и вытащил свое цирковое удостоверение. Администратор лично принес два билета в обмен на обещание получить пригласительный в цирк.

«Вдруг он плечом прижиматься будет или за руку в темноте хватать?..» – переживала Нина, но Игнатенко вел себя примерно и не сводил взгляда с экрана. А после сеанса повел ее к цирку. «И почему Олешка такой к нему несправедливый?» – думала Нина, с благодарностью поглядывая в сторону спутника.

Уже в воротах темного базара Нина услышала завывания аккордеона и саксофона, грохот барабанов, резкие аккорды электрогитары, а потом и хулиганское пение:


– «Нам бы, нам бы, нам бы всем в кабак!

Там бы, там бы, там бы пить коньяк!

Дьяволу морскому свезем бочонок рому –
Ему не устоять! Эй, чувак!

Ты слишком худ и бледен!..»



– Ну, все, Юра, спасибо! Я теперь сама, до свидания!

– В цирк заведу. Мало ли чего.

Они пробрались в фойе, Нина помахала Игнатенко ладошкой и шмыгнула в директорскую ложу, так как какая-то пьяная рожа уже обратила на нее внимание.

                – «Ти казала: у вівторок
                Поцілуешь разів сорок,
                Я прийшов тебе нема,
                Підманула, підвела!»



– надрывался в микрофон Пройдисвит, а с манежа доносилось разухабистое:

                – «Ти ж мене підманула,
                Ти ж мене підвела,
                Ти ж мене молодого
                3 ума з розуму звела!»



– Олешка! – позвала Нина. Олег обернулся. Глаза у него были пьяные, грустные и безумные.

                – «Ти казала, що помру,
                Я зробив тобі труну,
                Я прийшов – а ти жива,
                Підманула, підвела!»



– «Ты ж мэнэ...» – взвыл в ответ манеж. Часть гостей отплясывала на ковре и подпевала, часть уже была не в силах отодрать зады от стульев и тоже гнусаво подвывала музыке, за столами неведомо как оказались Димка, Сашок, Рафик, неандерталец Федя; компашка весьма непринужденно лакала все подряд и закусывала чем хотела. Филипыча, ужравшегося и упившегося до совершенного бревноподобия, Стас утаскивал за ноги через форганг на конюшню.

– Стас! Волоки его к медведям! В клетку! – веселились Димка и К°.



                – «Я сплю – мені сніться –
                Біля мене молодиця...
                Мац... мац... її нема –
                Підманула, підвела!»



– Олешка, вам еще долго? – спросила Нина, когда обессиленный Пройдисвит кончил петь и шмякнулся на стул.

– Не долго. До одиннадцати договаривались.

Но получилось не до одиннадцати, а до часу ночи. Едва музыканты засобирались, как косяками повалили к ложе любители музыки.

– Еще песню! «Мальчик из гетто»!

– Дорога-а-ая песня... – привычно зажурился Пройдисвит, а когда ему сунули трешку, ощерился: – Ня будя!! Гони червонец!

Пройдисвит выдрал десятку из глотки меломана, вдобавок, когда тот прятал бумажник, на пол упала восхитительная купюра достоинством в двадцать пять рублей.

– «Друзья, купите папиросы!..» – выл жуликоватый саксофонист, а сам при этом воздвиг на купюре подошву своего туфля сорок четвертого размера. Алик, нажаривая одними басами, изогнулся и проворно подобрал двадцатипятирублевку из-под Пройдисвитова башмака.

– Хали-гали!! Хали-гали давай!!!

– Ты башли давай, слышь, дурило? Башли! Тогда и хали-гали будет.

– Кабак?!

– Хуже. Цирк. Гони деньгу и не гоношись.

Загипнотизированный «хали-гали» выволок два червонца и пока размышлял, какой из двух поновее, чтобы спрятать обратно, Пройдисвит хладнокровно выхватил оба и скомандовал:

– Поехали!

Истошно взвыл саксофон, публика затряслась в пароксизмах танца, а Сергей Александрович уже тоскливо ревел в микрофон:


                «Все равно жить не стоит,
                Пусть к чертям все летит!
                Смерть нас всех успокоит,
                Смерть нас всех примирит!»



Затем он засунул микрофон в раструб саксофона и последовала чудовищная по козлогласию, гомерическая по всевозможным видам техники, вроде вибрато, фрулято и портаменто, импровизация. Публика рехнулась и осатанела.

Сквозь пьяное марево донесся звон разбиваемой посуды и примитивный солдафонский мат Курячего-Ромэнского, который с утра охранял не то гостей от медведей, не то медведей от гостей.

– Я вас, так, перетак и разэдак, такие, сякие и разэдакие!!! Сейчас выпущу медведя, он тебе сделает обкусание!!

Кто-то приволок музыкантам бутылку водки и половину жареной курицы.

– Разлей! Открой и разлей! – крикнул перепуганной Нине Олег. Глаза у него излучали холодное бешенство.

Нина неумело откупорила бутылку и налила в четыре рюмки. Олег на секунду бросил играть и проглотил водку. За ним выпил Пройдисвит. Третью рюмку сцапал Алик, а четвертую уважительно поднес пыхтящему Илье Николаевичу. Нина отломила добрый шматок куриного мяса и почти насильно скормила Олегу, как он ни мотал головой. Потом соблазнилась сама, отодрала золотистую куриную ножку и с аппетитом сгрызла.

– Выпей водки! – мрачно усмехнулся Олег. Нина в ужасе замахала руками.

– Выпей, выпей! В этом лупанарии нельзя оставаться трезвым! – крикнул Алик.

Нина послушалась и налила себе треть рюмки.

– Ой, какая гадость...

– Не нахожу-с! Придерживаюсь прямо противоположного мнения-с! – приятственным голосом сквозь густой галдеж возразил Илья Николаевич.

Худо-бедно, но за два часа свадебные музыканты отхватили больше сотни.

– По тридцать рэ на рыло! – икал от восторга и выпитой водки Сергей Александрович. – Завтра три сотни!

– «А без денег жизнь плохая и не годится никуда!» – тщательно выговаривая буквы пропел Олег и так же тщательно упрятал деньги в карман.

Нина жалась и ластилась к Олегу, как виноградная лоза к молодому каштану. На безлюдном ночном перекрестке Олег остановился, она обняла его и поцеловала в щеку.

– Я пьяный, – покаянно мотал головой Олег, – безобразно пьяный...

 Наверное, по этой причине он и не заметил виноватости в неожиданно пылких ласках Нины.

– Ну и что? Свадьба же!


– Свадьба...

– Интересно было?

– Интересно... Драка была.

– Драка?!

– А что за свадьба без драки?! Украли у невесты туфлю... И украл не тот, кому положено, не свой...

– А почему свой должен?

– Выкуп в чужие лапы?! А тот обалдуй ящиком шампанского мозги скипидарит... Жених его – хрясь по зубам, а он жениха за галстук. Такая свалка была... Шеф ведро с водой принес, разливал... Завтра играть, с девяти утра до шести вечера...