Романтика. Ч 4. Аннабель-Ли. 7. На Северском Донце

                7. На Северском Донце

Тимофей Яковлевич Елдырин после злополучной свадьбы значительно полюбезнел и либерализовался. Закатил разгромный выговор Леониду Семеновичу Вертухайскому якобы за срыв пяти представлений. Оскорбленный до глубины крокодилового портфеля, заменяющего ему душу, цирковой ярыжка перевоплотился в пламенного демократа, бесповоротно солидаризовался с широкой народной массой и единолично настрочил в адрес Главка обширную объяснительную, в которой облил шефа всевозможнейшими помоями, в частности подробно описав его шашни с Филипычевой женой и пошитие за счет цирковой казны костюма для личного пользования. Костюмом на дармовщинку разжился вместе с директором и сам Леонид Семенович, разжился и муж бухгалтерши, шапитмейстер, но Леонид Семенович в запарке о том позабыл.

Итак, либерализовавшись, Тимофей Яковлевич решил еще и подлизаться к артистам и служащим подведомственного ему учреждения и организовал за счет профсоюза выезд на турбазу в Славяногорск, о чем и объявил перед началом третьего воскресного представления.

Нина до сих пор не выбросила листок с адресом семьи Игнатенко, но тут, наконец, рассердилась сама на себя: «Сколько можно?! Где он?»


 – Нина, тебе письмо, – из форганга вышла Наташа и помахала конвертом
– Ой! От Анжелки! Спасибо! – Нина уселась на пьедестал и разорвала конверт.

Анжела писала, что Коля получил красный диплом, что его оставили работать во дворце «Шинник» и дали им комнату гостиничного типа, потому что Колькин оркестр победил на каком-то смотре, что она сама взяла академический отпуск, так как «влипла». Здесь Нина, по неистребимой женской привычке завидовать всему на свете, позавидовала подруге: остался бы Олешка в Энске и он бы работал в театре, и им бы дали комнату гостиничного типа и она бы тоже сейчас носила маленького... «Ой! Что это я?!! Вот чепуха!» – опомнилась Нина и продолжила чтение. Далее Анжела писала, что Анатолий Иванович в горе: Нина сбежала, она ждет ребенка, а Райка махнула рукой на студию и серьезно загуляла, наверное, замуж выйдет, а самое интересное, самое пикантное и неожиданное, о чем жужжит весь дворец – в декрет ушла за компанию с Анжелой Елена Леонидовна. То есть, не ушла еще, но скоро уйдет: за километр видно. Чокнулась тетя. В ее-то годы!

...Почему потускнел свет? Почему во рту стало так противно? Почему налились свинцом ноги? Почему отяжелели руки? У Елены Леонидовны есть муж, почему бы ей не забеременеть? Ну и что, что ей за тридцать? Можно и в сорок, еще ой-ой, как можно... И у нее один ребенок, а в семье надо не менее двух. Нина читала – один ребенок вырастает эгоистом. Вот. Надо двух. А у Елены Леонидовны один. Дочка, кажется. А надо еще мальчика. Вот как ее братик Вовка. Как же без мальчика? И нечего кусать губы. А губам нечего трястись. И вообще, хватит репетировать, она устала, вот отработает и сразу пойдет домой. Это все от переутомления, надо отдохнуть. И чего она взъелась на Елену Леонидовну? Елена Леонидовна хорошая. Хочет иметь ребенка – пусть себе имеет. Ей, Нине, какое дело? Пусть от кого хочет рожает. А от кого же еще рожать, как не от мужа? Ведь если родится похожий... то есть, непохожий... то есть, с карими... К черту! К черту цирк с его булавами, к черту Олешку с его надменной физиономией, к черту Игнатенко с его голодными глазами!

Выходной день выдался ясным и солнечным, автобус не слишком резво пробежал сорок километров, так что Бабай и Антошка изрядно одурели от сидения в душном салоне. А когда, наконец, получили свободу, то оглашенно рванули к ближайшему дереву и подняли на него по задней лапке. Обежали вокруг, понюхали, еще раз задрали лапы и лишь тогда уселись, блаженно вывалив красные языки.

Шумную ватагу встретил физрук турбазы и повел по игрушечной улочке палаточного городка. Мощные дубы распластывали ветви над рядами палаток, Нина и Жанка насобирали по пригоршне желудей.

– Мне! – захныкал Коська Шамрай. Нина уделила ему два желудя и он удовлетворенно засопел.

На одном дубе висел динамик и до такой степени надоедливо и оглушительно визжал, что являлось желание подыскать хороший булыжник и запустить его в наглый алюминиевый зёв.

Бдительные Бабай и Антошка не проглядели трех полосатых, видимо, состоявших в родстве котов, яростно залаяли и бросились в погоню. Коты в панике вскарабкались на ближайший ветвистый дубок. «Р-р-рвань! Р-р-рвань!» – басом ругался Бабай. «Съем! Съем! Съем!» – несолидным дискантом грозился Антошка. Самый старый кот с густыми шрамами на морде, с ушами бахромой, едва лишь оказался на толстой ветке, сразу задремал, склонив нос в сомкнутые перед собой передние лапы. Он изведал жестокие бои, не менее жестокие любовь и голод, был болен и немощен и уже почти ни на что не реагировал в этой жизни. Кот помоложе, здоровенный гладкий бандюга, сидел прямо, лизал лапу и хладнокровно посматривал вниз на беснующихся псов. «Рвань! Съем! Располосовал бы я вам морды, да связываться не хочется!» Третий, совсем котенок, принимал собачьи угрозы всерьез, прижимал от страха уши и мяукал.

– Антошка! Нельзя! Фу! Бессовестный! – закричала Валя, отогнала барбосов и попыталась снять котенка с дерева, но он с перепугу полез еще выше, обнимая ствол всеми четырьмя лапами.

Олег повеселел и крепко обнимал молчаливую Нину за тоненькую талию. «Всего неделя осталась. Ушьются эти жонглеришки и все на место станет».

– Можете располагаться кто где хочет – палатки все пустые, – сообщил физрук. – Надо было вчера приезжать – весело, молодежи много!

– Мы вчера работали.

– А... Предупреждаю – в палатках не курить. Строжайший запрет.

– Нина! – окликнули подругу Алла и Валя. – Пойдем палатку выбирать.

– Мама, я с девочками хочу, – затянула Жанка.

– Какие они для тебя девочки?

– С ними хочу! Пусти!

– Пусть Жанна с нами! – хором попросили подруги.

Светлана нехотя отпустила дочь и счастливая Жанка вприпрыжку помчалась с ними к кастелянше, получить матрац, одеяло, подушку и простыни. Олег, естественно, составил компанию Левке и Алику, хотя те до сих пор не простили его за отказ подписать жалобу.

– Берем четвертым Сержа?

– А как же!! Я почему-то такой в него влюбленный! Эй, Шантрапанэску!

– Шантрапанян!

– Шантрапанини!

– Шантрапанидзе!

– Шантрапа-оглы!

– Эй, «штатский вариант», поди сюда.

Серж подошел и надменно задрал сигарету огоньком к черному стеклу очков.

– Слушаю вас, сэры.

– Ваше акробатство, давай к нам в палатку, четвертым?

– О’кей.

Левка браво хлопнул Сержа по лопатке:

– Ковбой! Техас! Лас-Вегас!

Алик хлопнул его между лопаток:

– Мистер икс, игрек...

– Алик, заткнись, а то опять гадость скажешь.

– ...зет. Сам ты ни разу не грамотный.

Устроились, Олег пошел за Ниной. Раздвинул руками брезент и шагнул в палатку. В палатке раздался возмущенный вопль, в лицо Олегу шлепнулась какая-то мануфактура, не очень мягкая, и чьи-то руки ловко вытолкали его прочь.

– Нахал, – объявила Алла.

– Стучаться надо, – протяжно и наставительно добавила Валя. – Правда, Антошка?

 Антошка солидно гавкнул.

– Как же стучать в тряпичную дверь, девочки?

– Оправдывайся! Заходи.

– Как хорошо у вас! Уют! Что значит – женские руки. В город пойдем?

– Сейчас.

С турбазы циркисты вышли целой толпой, но на улицах Славяногорска разбрелись. Кто-то, повинуясь древнему инстинкту, устремился в магазины, кто-то пустился на извечные поиски пива, Серж Шантрапановский шествовал индивидуально, засунув руки за пояс джинсов и презрительно оглядывая тихие улочки, залитые теплом и солнцем дома, сады, мощные дубы и высокие свечи тополей.

– Кухмистерская! – воскликнул Левка.

– Перекусим? – спросил Алик.

Перекусили.

– А теперь – в гастроном, – мудро решил Олег. – Надо запастись на вечер.

– По рублю?

– Мало. Давайте так: дамы – по рублю, кавалеры – по трешке.

Алла, Валя и Лида отдали мужчинам деньги.

– Вы идите, а мы в промтоварный, посмотреть.

Когда сильный пол скрылся в дверях гастронома, Алла потерла пальцами лоб.

– Я на турбазу вернусь, голова болит.

– Да сейчас все вместе пойдем!

– Нет, я не буду их ждать.

Аллу угнетали преданные Левкины взгляды. Женщине льстит влюбленность мужчины, как бы она ни отмахивалась от него, но сейчас было что-то не то. Да, не то. Давно уже отдавались в сердце больным метрономом два слога: не то, не то, не то. С тех пор, как Олег и Нина сделались мужем и женой. Почему им выпало счастье, почему не может выпасть такое же ей? Надо ждать. Оно должно прийти, придет, но когда? Хватит ли у нее сил дождаться, не смириться с обыдёнкой, с заурядным, добропорядочным замужеством? А может, все это ерунда, гипноз? Вот она уедет в другой цирк, не будет видеть Олега и Нину, перестанет верить в их любовь... То есть, верить можно, верят же люди в любовь Тристана и Изольды, в любовь Ромео и Джульетты, а сами находят себе спутников жизни не особо-то и любя, по симпатии, пьют, едят, ссорятся, мирятся, растят детей и счастливы! Да, так все и случится, никакой беды в том нет, но... как хочется чуда! Если чудо невозможно, то о нем можно всласть мечтать, но и не делать трагедии из его несбыточности. Но если – вот оно, выпало другому, как смириться с мыслью, что оно не для тебя?..

– Где все?! – ни с того, ни с сего накинулся на Аллу издерганный последними событиями Леонид Семенович. – Экскурсовод ждет! Должна быть экскурсия! Экскурсия, понимаешь?

Алла хладнокровно послала администратора куда подальше.

– Я откуда знаю, кто, где и почему разгуливает?

Леонид Семенович покатился прочь, чтобы разыскать и собрать хоть минимум циркистов, пригодный для прослушивания лекции. Алла подошла к экскурсоводу. Пожилой, спокойный мужчина с улыбкой глядел вслед жирной спине и еще более жирному подспинку администратора.

– Вы подождите, они сейчас придут, – утешила его Алла.

– Да я не спешу особенно. Можно подождать. Вы артистка?

– А что, видно?

– Видно. Под куполом, значит?

– Под самым куполом. Выше всех.

– Не боитесь?

Алла пожала плечами.

– Обыкновенная работа.

– Но ведь опасно?

– У шоферов и электриков опаснее.

– Интересная вы...

– Ничего интересного. Вот, идет-бредет наше босячьё! Будет, кому слушать лекцию.

– Вы не в духе. Очень приличные, симпатичные молодые люди и девушки.

– Да, не в духе. Эй, вы, идите сюда и не разбегайтесь, будет экскурсия.

Показался Леонид Семенович, держа под руки Юрия Игнатенко и кого-то из турнистов. Человек семь артистов шло следом, а уже за артистами телепались маэстро, Чахотка, Иван Иванович с Иваном Никифоровичем и Илья Николаевич с саксофонистом-баритонистом. А еще, уже за оркестрантами, неохотно брели Димка, Рафик, Сашок и Стас. Филипыч, узнав, что кормежка на турбазе будет производиться за свой счет, остался в Славянске.

– Количество достаточно? – администратор вытер со лба заслуженный пот.

– Пошли.

Шумная ватага циркистов двинулась через зеленое, поросшее редкими дубами, поле на берег Северского Донца.

– Вот отсюда, с этого пологого берега советские войска форсировали Донец и штурмовали правый берег, – так просто начал экскурсовод свой рассказ. Слушатели сразу притихли и с откровенным ужасом глядели на другой берег реки – на стену отвесных меловых скал, и там-то были фашисты, оттуда лился беспощадный кинжальный огонь, казалось немыслимым, безнадежным делом одолеть эти страшные бастионы отсюда, с пологого берега.

– ...Река была красной от крови. Теперь перейдем мост, я вам расскажу историю монастыря и катакомб.

– Кто же здесь умирал? – судорожно вздохнул Олег. – Такие, как я... У меня в руках скрипка, а не винтовка, надо мной солнце, а не мины, а моего отца убили где-нибудь здесь, он чуть постарше был...

Но вот слова экскурсовода увлекли мысли циркистов в более отдаленные времена, но когда осмотрели монастырь и подошли к черному квадрату входа в катакомбы, Нина вцепилась в Олега.

– Боязно!.. Чего мы туда лезем?..

– Мне тоже не по себе... Держи спички, а я буду свечку.

Получив десяток свечных огарков цирковая братия, нервно посмеиваясь, полезла вслед за экскурсоводом в подземелье. Тысячетонные массы камня сжимали узкий, тщательно прорезанный ход.

– Чтоб этих монахов! – ругался позади Нины и Олега Алик. – Делать им было нечего – копали в земле норы!

Его одолевал жуткий, беспричинный страх перед могильными стенами крутого каменного коридора и он ругался не переставая, чтоб не закричать от ужаса.

– Впереди туннеля свет, – утешил его Олег и вскоре сам вздохнул с облегчением, когда оказался наверху, в большой искусственной пещере.

Сразу же бросились к меловым окнам и с высоты залюбовались видом на Донец, на поляны и рощи. Алик стоял бледный, руки его тряслись.

– Перепугался? – удивлялись и смеялись над ним товарищи.

– От-то` я первый и последний раз влез в пещеру, пропади они совсем.

– Выбираемся из подземелья. Вот здесь лаз. Мужчины помогут женщинам.

Левка и собрался помочь Алле, но она заметила это и вынырнула на солнечный свет быстрее всех.

– Как хорошо, боже! – Алик протянул руки к синему небу. – Как хорошо!


Постояли у мертвого ствола дуба, памятника солдату-разведчику, что вызвал огонь на себя, а завершили путешествие у братских могил, под громадной статуей Артема. Тело каменного великана было изрешечено пулями и осколками, и сейчас залеченные раны выдавались более светлыми пятнами. Экскурсовод закончил свои рассказы.

– Спасибо, друзья, за внимание, приятно было познакомиться с вами. Будем возвращаться.

– А вот так нельзя? – Олег махнул рукой напрямик.

– Ого, крутизна! Шею сломать! – испугался кто-то.

– Что вы говорите, какую шею? – возмутился Алик. Его коробила мысль о своем малодушии перед подземельем и хотелось реабилитироваться. – Олешка, поехали! Смелые – за нами!

Смелых оказалось не очень много – в основном те, у кого на ногах были кеды или затрапезные туфли, их не жалко было рвать на каменных осыпях. Алла заметила у Левы новые начищенные туфли и, когда он сделал несколько шагов в компании «несмелых», вдруг круто повернулась и побежала вниз по опасному склону. А он не побежал – не из-за туфлей, а просто было глупо бежать следом. Он с тоской смотрел вслед Алле, а та выделывала такие прыжки, что наверху Нина и Валя вцепились друг в дружку от страха, а внизу Алик позабыл свою вечную корректность и заорал:

– Убьешься! Идиотка!

Алла вихрем пролетела мимо.

Подождали товарищей, что возвращались кружной дорогой, перешли мост. Экскурсовод попрощался, его благодарили, приглашали в Славянок на представление, он сокрушенно разводил руками.

Когда возвратились на турбазу, уже вечерело. Власов тут же начал сколачивать бригаду рыбаков. На его клич откликнулись Шамрай, Зыков, Миронов, Марат, шапитмейстер, который, как и Власов, привез с собой целый ворох рыболовецкой снасти, Рафик и Аркаша. Из музыкантов решились отправиться в ночной поход Алик, Чахотка и расшебутившийся после выпитой бутылки вина маэстро.

– Олег, Лева, пошли! – агитировал друзей барабанщик.

Но вмешались высшие силы, более могущественные, чем трезубцы хилого пресноводного Нептуна:

– Мы на танцы пойдем! Лида, не пускай Вадика!

И Лида не отпустила мужа.

– Тьфу на вас всех! Конченые люди. Какие-то танцы вместо рыбалки... Илья Николаевич, вы тоже на танцы?

Но инспектор оркестра лишь блаженно щурился и благоговейно потирал свой аккуратный животик: вино действовало на него умиротворяюще, не так, как на маэстро.

– «Штатского варианта» возьмите.

– А точно! Сережа, идем рыбачить!

– Хе-хе! У меня удочки нет.

– Ерунда. Я тебе дам рогатку. Помнишь, как прошлогодние клоуны? Стреляешь вверх – и из-под купола сваливается рыба!

– Хе-хе, а если сапог?

Серж намекал на случай во время представления: тогда у коверных заела их нехитрая механика и рыба никак не падала; быстрее всех сориентировался Чахотка и швырнул с оркестровки в манеж свой туфель. Реприза была спасена.

– Сережа, да ты умнейший из умнейших «штатских вариантов», ядрена вошь! Нет, я без тебя не иду рыбачить!

До ошеломления польщенный «вариант» милостиво согласился порыбачить и по дороге на Донец не удержался и, брызжа слюной от восторга, поведал потрясенным спутникам о том, как ночевала у него знойная женщина, мечта поэта – славянская дива.

– Пришла – и сидит! Тащу, тащу, а ее с места не стащишь! Сидит и носом на меня крутит! Дай двадцать пять...

– Серж, ты берешь с дам деньги?!!

– Это она!!! Дай двадцать пять, на туфли не хватает...

– До чего же я туп!.. – Алик скорбно звезданул себя по темечку.

– ...А вот фиг тебе! Десять дам, а больше нету! Говорит, давай двадцать! Говорю, нету, дам десять! Говорит, давай пятнадцать...

– И ты дал?!

– Хе-хе! Десять!

– Слышали, фрайера, как надо бороться с мелким хипесом?! – воскликнул Алик. – Сережа, дай пять! Братцы, качнем Шантрапановского!

Говорят, долго по берегам Северского Донца гуляла легенда о пришедших не то с полюса, не то с Гималаев снежных человеках, снежные человеки в густой вечерней мгле с уханьем и ревом подбрасывали чуть не до звезд своего волосатого вождя, а после этого сожрали в Донце всю рыбу.

Увы! Не знали снежные человеки и не знал сам их вождь, что качали они его уже на шестьдесят первой минуте калифова часа, ибо уже вчера вечером десятирублевая одалиска воздвигла на очках «штатского варианта» аж две пары рогов.

Оставшиеся на турбазе затеяли на свежем воздухе ужин. Столы, то бишь, одеяла на траве, сервировали примитивно, но аппетитно: сладковатый аромат открытых баночек с консервами, тусклое беловатое свечение вареной курицы, сварганенной Зыковыми пополам с Изатулиными, любимая Нинина корейка с тонкими косточками, конфеты, пирожное и вообще всякая всячина.

И самое главное, самое волнительное – бутылки. Бутылки большие и маленькие: ноль-семь, ноль-пять, ноль-двадцать пять. С пивом, с вином, с коньячком. Димка, Стас и Сашок скучковались вокруг двух бутылок водки и куч нарезанной колбасы и хлеба. А сколько унесли с собой рыбаки!..

Голодными и непьяными остались лишь два наглеца – Агапов и Женька. Пожрать и выпить на шару на этот раз им не удалось. К музыкантам пристроиться они не решились, собратья артисты хладнокровно их «не понимали» и не наливали, а когда они развязно подвалили к колбасе и водке, Стас угрожающе прогундосил из-под кепочного блина:

– А здесь не подаю-у-у-ут!

Весь день Игнатенко не удавалось даже приблизиться к Нине, та не отходила от Олега. Он кусал губы от досады и ждал чего-то. За ужином, после стакана вина, Игнатенко подсел поближе к девушкам и стравил пару относительно приличных анекдотов. Те смеялись, больше из вежливости, Олег сохранял ледяное бесстрастие, Левка сидел равнодушный.

– Идемте на танцы! – вскочили Валя и Лида. – Сколько можно пить и есть!

– И я хочу!.. – донеслось воробьиное чиликанье из района копны растрепанных черных волос и газельих персидских глаз. Несчастный ребенок ни на что не надеялся.

– Сиди уж, – лениво ответила мать.

– Отпусти, Света! – засмеялась Лида. – Под мою ответственность, – (Жанка затаила дыхание), – Коську в залог оставляю!

– Ну, идите.

Жанка взвизгнула было, но вспомнила, что раз она идет на танцы, надо быть взрослой и вмиг остепенилась и посолиднела, насколько это было возможно при ее тонюсеньком стане и тонюсеньких ручках и ножках.

Опять циркисты разделились – те, что посолидней или поленивей, остались верны пиршественному столу, а стайка молодежи с шумом двинулась между палатками и дубами к калитке в низеньком заборе. Забор отделял территорию турбазы от владений санатория.

Шумное переполненное море пестрых нарядов, веселых лиц от пятнадцати и чуть ли не до пятидесяти, смех, гам, яркий свет – вот какой увидели танцплощадку подошедшие циркисты. У Нины, Вали, Аллы и Лиды (о Жанке и разговора нет) заблестели глаза, Вадим и Олег расправили плечи, Левка повеселел, Женька с Агаповым сразу же выследили каких-то развязных девиц и осторожно, как два койота (нет ли пастухов?), закружили вокруг. Игнатенко злился на весь свет, но вида не подавал.

Одно лишь печалило жаждущих музыки и танцев: на эстраде, под круглой, дощатой раковиной полусвода, восседал духовой оркестр.

– «В ту степь» танцевать будем!

– Па-де-де!

– До-у-па-де!

Радовался один лишь Олег. Он не любил обесцвеченного убогого тембра электроинструментов и часто физически страдал, играя в оркестре; не ощущал своим изощренным тончайшим слухом ряда обертонов, присущих истинно музыкальному, пусть даже и фальшивому звуку.

Циркисты устроились недалеко от эстрады, где было посвободнее. Их стройные тренированные фигуры привлекали любопытные взгляды веселящихся. У девиц объявились какие-то мордовороты, Агапов и Пахрицин ретировались и временно примкнули обратно к своим. И когда оркестр заиграл танго «Татьяна», блудливые глаза Агапова остановились на маленькой Жанке.

– Пойдем! – сунулся он.

– Вас тут не хватало, – с отвращением сказала Лида. – Идите кого другого поищите.

И когда вольтижер, получив по носу, исчез, обратилась к Олегу:

– Олешка, пригласи девушку!

У Жанки дух захватило. Как о самой большой награде мечтала она просто потолкаться за спинами старших подруг и поглазеть на чужое счастье, а тут – танцевать! да с кем – с самым, почитай, красивым мужчиной на всей танцплощадке! Неизвестно, догадалась она об этом сама или подслушала бабские сплетни на цирковой конюшне. Олег улыбнулся безмятежной Нине и увел девочку в самый центр – пустой пятачок перед эстрадой.

– «С кем же ты теперь, моя Татьяна, моя любовь и первые мечты!..» – шутливо подпевал музыке Олег.

– Вы дружили с девушкой Татьяной? – очертя голову ринулась Жанка в светские дамы.

– Нет, – очень серьезно поддержал салонную беседу Олег. – У меня не было девушки по имени Таня. Я репетирую...

– Как?! – прекрасные черные глаза искрились восторгом.

– Вот стану я старый и пойду когда-нибудь танцевать танго и вот так буду петь: «с кем же ты теперь, малютка Жанна...»


Олег чуть было не пропел дальше, но вовремя прикусил язык.

– Жанна! Не отбей у меня мужа! – смеялась Нина. Она танцевала с Вадимом, Лиду пригласил Игнатенко.

Это уже верх блаженства. Ревность! К ней, к Жанке! Ненастоящая, конечно, но все равно.

– «Татьяна, помнишь грезы былые!..»


– ...диаметр – тринадцать метров!..

– ...кто переступит...

– ...обратно ходу нет...

– ...умру на опилках манежа!

Олег обернулся. Неподалеку топтались Агапов с Пахрициным, лапая талии двух зрелых, но аппетитных дам.

– А где Валя с Аллой? – спросил Олег Нину.

– Алка с Левкой! А Вальку какой-то профессор пригласил.

И точно: Валя танцевала с седовласым мужчиной, непереносимо интеллигентного вида.

Оркестр умолк. Олег раскланялся счастливой Жанке и взял за руку Нину.

– Если заиграют вальс, мы бегом кружиться, пока пусто. Ладно? Потом толпа не даст!

– Кружиться бегом?..

И зазвучал вальс. Любимый вальс! «Осенний сон»! Но больше Олегу не пришлось танцевать. Он увидел Левку. Левка стоял рядом с Аллой, а лицо Аллы полыхало злостью и раздражением. Вот Левка что-то сказал ей, Алла что-то резко ответила. Глаза у Левки стали белыми, он пошел прочь с танцплощадки, грубо расталкивая всех, кто попадался на его пути.

Болезненная щемящая жалость резанула сердце Олега и он, покинув Нину, пошел следом за товарищем. Левка не разбирая дороги спотыкался в сторону турбазы. Олег еле поспевал за ним.

– Лева!..

– Отстань.

«Чего я увязался за ним?» – тоскливо думал Олег, но все-таки шел, только отстал немного. Левка уселся на деревянную лавку под дубом, недалеко от палаток. С дерева мяукнул котенок – бедняга сидел там с полудня, так его напугали Бабай и Антошка. Левка снял котенка, посадил на колени и погладил. Котенок согрелся и довольно замурлыкал.

– Лева, брось ты переживать... – нерешительно подал голос Олег.

– Пошел ты! – зарычал тот в ответ.

Олег шагнул в сторону. «Чего я лезу? Ему одному легче...» Прохладный, чистый и звонкий осенний воздух доносил щемящую сердце мелодию вальса. «Как нарочно – «Осенний сон»!» Олегу страстно хотелось вернуться на танцплощадку – там музыка, там улыбки, там забвение всех забот, но он представлял себе, каково сейчас одинокому Левке и не решался оставить его. И когда все же решил уйти, судьба, в образе физрука турбазы, помешала ему сделать это. Тот вынырнул из тьмы и остановился рядом с Левкой. Был он изрядно пьян. Постоял, помолчал и произнес трагическим шепотом:

– Ты тоже одинок... Как и я...

Левка с тоской обернулся к Олегу:

– Олешка, не найдешь чего-нибудь выпить?

Олег подошел ближе и отрицательно покачал головой.

– Выпить? – оживился физрук. – Организуем! Идем ко мне в палатку. У меня там один ваш циркач уже сидит.

Левка встал и отпустил котенка. Котенок понял, что снова остался в холоде и одиночестве и жалобно запищал.

В палатке сидел духовный отец Сержа Шантрапановского по прыжкам с трамплина – Сашок – и возился с магнитофоном, пытаясь перемотать какие-то кассеты, но пленка в них была изорвана и приходилось то и дело клеить ее.

– Сашок, есть дело. Сейчас мы с тобой отправимся в командировку... – бормотал хозяин палатки. Полез в карман и вытащил два измятых рубля.

Олег и Левка тоже полезли в карманы и через пять минут Сашок и физрук канули в ночь. Олег ни слова ни говоря сбегал в свою палатку и принес гитару. Ударил по струнам. Тусклые глаза Левки блеснули.

– Давай, Олешка, играй!

Олег запел:

– «Ах, где же вы, дни любви! Сладкие сны, юные грезы весны!.. В сердце моем нет надежды следа!.. Все прошло. И – навсегда!..»


Левка поник. Долго пел ему Олег и тот не шелохнулся, пока не вернулась экспедиция и не приволокла чудовищную бутыль из-под фурацилина с подозрительным мутным пойлом. Олегу стало не по себе.

– Что это за отрава?

– Бражка.

– Сколько здесь?

– Восемь литров.

Олег выругался.

– И кто же это выпьет?!

– М-мы!

И началась остервенелая бездарная пьянка. Вся закуска состояла из двух банок сгущенного молока, их открыли перочинным ножом и хлебали через край. После четвертого стакана физрук упал замертво, его положили на раскладушку. После пятого Сашок перестал узнавать Олега и Левку, занялся магнитофоном и перепутал все ленты. Ни одного звука магнитофон не издал, вместо него Олег перепел все свои романсы и песни – они волшебным бальзамом лились на отвергнутое сердце Левки.

Как они ни пили – проклятая бутыль не опустошалась. Давно уже замолкла музыка на танцплощадке, давно уже спал палаточный городок, когда в их пьяные мозги пришла спасительная идея выпоить оставшуюся брагу спящим товарищам. Левка тащил бутыль, Сашок – пустой стакан, а Олег шатался сзади, дребезжал на гитаре и низким безумным голосом тянул:

– «Налейте, налейте скорее вина, рассказывать нет больше мочи!..»


Первыми жертвами были избраны Алик и Серж Шантрапановский, вернувшиеся с рыбалки. Вломились в палатку. Олег швырнул гитару на постель и зажег спичку, Левка при ее неверном свете налил полный стакан. Алик высунул голову из-под одеяла и с интересом наблюдал за ними.

– П-пей... «Штатский вариант», сейчас твоя очередь настанет... П-пить будешь...

Алик достал из-под подушки карманный фонарь, включил и положил на тумбочку. Встал, взял стакан и аккуратно выплеснул брагу наружу.

– Пьяные свиньи! А ну, дай сюда! – вырвал бутыль из Левкиных рук и, как был, в одних плавках вышел из палатки. До ушей пьяниц донеслось убийственное бульканье – то выливалось на землю драгоценное содержимое бутыли. Алик вернулся.

– Ложитесь спать, иначе всем троим морды набью. Набью, набью! Я то трезвый, а вы лыка не вяжете! Так наподдаю – мать родная не узнает!

Олег и Левка беспрекословно улеглись, Сашка – как ветром сдуло. В темноте, из-под одеяла, донеслось насмешливое хихиканье «штатского варианта».