Романтика. Ч 4. Аннабель-Ли. 10. Апостолы Иуды

                10. Апостолы Иуды

В Коканд приехали поздно ночью. На перроне циркистов встретили надменно позевывающий Леонид Семенович и сердито сопящий Филипыч. С Леонидом Семеновичем случилась некая неожиданная перемена: он даже с Игнатом Флегонтовичем поздоровался сквозь зубы. Переменился и Филипыч: ко всеобщему гомерическому изумлению в руках он держал «Историю КПСС» и «Устав» и поминутно их перелистывал, жирно намусоливая грязный указательный палец. И совсем уж зашаталась твердь земная под ногами путешественников, когда узнали они, что, записался он в Коканде в вечернюю школу, в десятый класс. Как ему это выгорело – аллах знает. А возможно и нет, не знает аллах, ибо имелась у Филипыча древняя замызганная справчонка об окончании всего лишь семи классов, выданная Забубенским сельсоветом Темноночского района Дремучедальского края. Куда аллаху до Филипыча или до того же Леонида Семеновича...

– Квартиры есть? Где? – вопрос вопросов, вопрос номер один почти всякого циркового артиста-передвижника.

Леонид Семенович по привычке загородился было портфелем, но вспомнил, что он уже изогнулся в виде вопросительного знака перед Дуделкиным, новым директором, и что его изогнувение было воспринято благосклонно, и спрятал крокодила под... Портфель оказался за спиной.

– Квартир полно. И все далеко от цирка.

Леонида Семеновича незамедлительно облаяли.

– Около цирка нет коммунальных домов! Один частный сектор! Площадку дали между микрорайонами, при чем здесь Вертухайский?!

В гостинице новые тычки и щелчки по чести и достоинству доблестного администратора.

– До утра! Несколько часов! Зачем тратиться на дорогие номера? – потел он перед не выспавшейся и поэтому злой ордой артистов и музыкантов.

– На наших удобствах экономите!

– До утра!.. Несколько часов!..

Леонид Семенович снял всего два номера, но больших, общих и распределил приехавших по принципу: женщины в одной комнате, мужчины – в другой. Просто, дешево и очень ругательно.

– Устроил казарму, жулик!

В номерах, помимо обычных кроватей, была тьма тьмущая раскладушек. Олег хотел было снять номер за свой счет, но Нина устало махнула рукой.

– Не надо.

– Ты же нездорова...

– Не надо. Не умру.

– Когда открытие? – спросил Олег администратора.

– Двадцать второго. Завтра шапито поднимать будем. Колесников, – зашептал он, – есть квартира, самая близкая к цирку, как ты любишь! Крылечко в парк выходит, там ханский дворец, музей. Комната большая, чистая, только без удобств. Зато рядом с цирком,
– Нина, пойдем?

– Мне все равно.

– Значит, пойдем.

– Чудненько! Завтра поедем на площадку и я вас отведу, ехать мимо будем.

Леонид Семенович дальновидно рассудил, что новый директор наверняка положит глаз на Нину и разговаривал с Олегом предупредительно.

В двенадцать часов дня часть циркистов погрузилась в автобус и поехала на площадку цирка. Дорога шла через парк и, хотя над ней висел «кирпич», Филипыч нагло под ним проехал. Кто-то вспомнил прошлогоднюю историю в Новокузнецке. Тогда инспектор ГАИ неосторожно поймал цирковой грузовик, который, по его понятиям, даже на металлолом не годился: одна ржавчина и старая краска. Грузовику было приказано следовать за милицейской легковушкой, он, и последовал, ведомый равнодушной рукой. А инспектор, не то, поостыв, не то, сообразив, не то, получив данное сквозь зубы распоряжение по рации, вдруг набрал скорость и стыдливо улизнул от пойманного нарушителя.

– Останови здесь! – приказал Леонид Семенович. – Колесниковы, за мной.

И с тротуара скомандовал:

– Поезжайте на площадку, я через десять минут буду.

Администратор подвел Олега и Нину к длинному одноэтажному дому с двумя крылечками. У левого крылечка висела стеклянная доска, на доске бронзовела надпись, извещавшая любопытного, что здесь помещается некоторая лаборатория, на дверях левого крылечка висел большой замок.

– Подождите меня, – сказал Леонид Семенович и скрылся во дворе. Через минуту показался с хозяйкой и очень на нее похожей миловидной молоденькой девушкой.

– Вот, как обещал. Самая симпатичная, самая спокойная супружеская парочка цирка. И самая талантливая! – соловьем залетным разливался Леонид Семенович.

– Правда, симпатичные. Я думала, это вы так, для красного словца.

– Что вы! Как можно! Вы сами познакомьтесь поближе, а я удаляюсь. Дела!.. Дела!.. Весь в трудах и заботах!..

– Здесь наша бабушка живет, – говорила хозяйка, ворочая в тугом замке ключом, – а мы ее отправили в санаторий. А тут Леонид Семенович клеит объявления о квартирах, я его что, да как, он мне и наобещал постояльцев.

Дочка хозяйки (она уже представилась, ее звали Люда) во все глаза разглядывала Нину и Олега. Ее поразили мужественная красота Олега и тонкая прелесть его подруги.

– Вот, смотрите хоромы.

Комната была большая, высокая и мрачноватая. Мрачной ее делали круглая черная тумба голландской печи, тоже черный, высокий и очень старый буфет и большой, низко нависший над столом оранжевый абажур.

– Останетесь?

– Цирк далеко?

– О! Сто метров через парк, мимо танцплощадки и ваш цирк.

– Остаемся.

– Вот вам ключи, вот вам замок, устраивайтесь.

В комнате стояли две кровати и, едва хозяйка ушла, Нина поморщилась, потерла виски пальцами и прилегла на ту, что примыкала изголовьем к буфету.

– Нина, – осторожно заговорил Олег, – может, в кафе сходим или я тебе принесу что-нибудь из магазина?

– Я ничего не хочу.

– Нина, но так же нельзя!.. До каких пор ты будешь лежать и ничего не есть?.. – глаза Олега закипали слезами.

– Буду лежать... Пока не умру... Хоть бы скорей...

– Я буду с тобой репетировать парный жонгляж... Я брошу музыку, бог с ней, какая музыка, если ты страдаешь...

– Не надо со мной ничего репетировать. И не надо бросать музыку.

Олег пристально и тяжело смотрел на Нину. А она, не замечая его взгляда, вдруг поднялась и, тихо напевая, раскрыла чемодан. Рылась в свем нехитром имуществе, кое-что расставила на буфете и столе. Вынула легкую рамку и всмотрелась в красочную репродукцию. С нее святой красотой светилась «Сикстинская мадонна». Нина повертела репродукцию в руках и положила обратно в чемодан.

Деловитая возня Нины успокоила Олега.

– Я все-таки пойду в магазин и куплю чего-нибудь. Если я молока принесу, будешь пить?

Нина не ответила.

Олег вышел на крыльцо и осмотрелся. Было тепло и светило неяркое солнце, прямо перед Олегом за узкой, почти как широкий тротуар, дорогой тихо шумели кронами огромные акации, тополя и чинары, а вдоль асфальта росли небольшие ровные каштаны. За деревьями мрачной громадой темнели стены и ворота ханского дворца-музея. Немного справа, за дорогой, начинала виться тропинка и пропадала между деревьев и где-то в том же направлении виднелся штакетник круглой танцплощадки.

Со двора показалась хозяйкина дочь с сумкой в руке. Олег обрадовался:

– Люда, ты в магазин?

– В магазин.

– А как к нему пройти?

– Вот так, – Люда махнула налево. – По этой же стороне улицы. Не пройдете мимо.

– А в цирк?

– Вот сюда. По дорожке. И прямо на милицию выйдете.

– Зачем мне милиция?

– А цирк рядом! Там уже вагонов навезли, строят! Я видела.

– Спасибо, Люда. Сбегаю сначала в цирк...

Олег прошел мрачноватым угрюмым парком и вышел на грязную обочину (ночью лил дождь) оживленного шоссе. На другой его стороне, прямо на широкой асфальтированной площадке слева от здания милиции, поднимали уже вторую мачту. Олег перебежал дорогу. За милицией и площадкой цирка шумел широкий мутный арык, заросший по берегам кустарником.

– Привет, Дима, привет! привет! – поздоровался он со Стасом, Аркашей, Рафиком и остальной цирковой командой.

– Привет! – послышалось громкое восклицание руководителя велофигуристов. – И ты здесь? За шефом? Одна шайка-лейка, держитесь друг за дружку! Ну, молодец!

Олег увидел, как Власов тяжелой ладонью шлепнул по спине молодого, с иголочки одетого мужчину. Мужчина побледнел, покраснел, опять побледнел, зло сузил глаза и, не отвечая велофигуристу, быстро ушел в директорский вагончик.

– Гы-гы! Валентин Афанасьевич, что ж вы так с директором?

– С кем?!

– Это новый директор.

– Какой он директор!! Он шоферюга!! Я его как облупленного знаю! Лизоблюд! Директора ***той передвижки возил по рыбалкам да по б.....! Два года назад!

– Директор!

Валентин Афанасьевич выругался, плюнул и пошел прочь с площадки, кляня во все горло порядки, при которых артистами цирка заправляют Елдырины, Дуделкины, Вертухайские и прочее густопсовое жучьё.

Подкатил цирковой автобус, из него выбрались Игнат Флегонтович и шапитмейстер, викинг с Филипычем выгрузили из автобуса кучу какого-то свежеобточенного и свежесваренного железа.

– Зачем без меня мачты ставили? – с грозным спокойствием спросил Владислав Георгиевич.

– Директор велел... – струсил Димка.

– Зачем без меня мачты ставили?!! Валите обратно!!

– Но, но! Много на себя берешь! – завертелся Леонид Семенович. – Ставьте третью мачту!

– Пошел отсюда вон, гнида! Ноги повыдергиваю! – зарычал шапитмейстер. – Валите мачты!

Рабочие стояли, опустив руки и переглядываясь, администратор припустил в директорский вагончик с доносом.

– Чего тебе не так, чего ты выдергиваешься? – заныл Димка.

– Владислав Георгиевич... – осторожно подал голос замдиректора.

– Валите мачты!!!

– Вы кто такой?! – захлебываясь руководященским негодованием налетел на шапитмейстера директор. – Шапитмейстер? Так я вас уволю! По статье!

– Ты свою ВПШ закончил? Вот и грей задницей стул в кабинете и подписывай бумажки и не суй нос в дело, в котором ни хрена не смыслишь. Валите мачты!

– Не сметь! Вы уволены! Покиньте территорию цирка!

– Покиньте! – подтявкивал сочащийся и истекающий начальстволюбием администратор. Видно было, что за свое начальство он, не задумываясь, падет на амбразуру или, что гораздо опаснее, даже вступит в драку с бородачом викингом.

– Хорошо, – неожиданно добродушно согласился шапитмейстер, – я уйду. А вы дальше ставьте мачты. У меня только один вопрос: как вы собираетесь поднимать шапито? Вы же на мачты кольца не надели.

Димка взглянул на основания поставленных мачт, схватился за голову и завыл убогой однообразной нецензурщиной. Леонид же Семенович распорядился своей головой по другому – втянул ее в плечи, а сам спрятался за не очень широкую спину начальства.

– Ну они-то, – Владислав Георгиевич ткнул пальцем в сторону Дуделкина и Вертухайского, – попка-дурак, что один, что второй, но ты-то не первый год собираешь и разбираешь конструкцию, ты-то куда смотрел? Или у тебя тоже вместо головы брюква?!

Директора и администратора как ветром сдуло, Димка покаянно матюгался.

– Жить стало лучше, жить стало веселее! – горько пожаловался в пространство шапитмейстер. – Копытишь землю круглые сутки, жилы рвешь, а тобой всякая сволочь помыкает! Костюм я у государства украл! А от Елдыриных да Дуделкиных на десятки тысяч убытки! И они – не воры! Нет! Они уважаемые люди! Они уважают друг друга! Они друг за друга глотки кому хочешь, перервут!

– Брось, Владик, свою философию, – заговорил Игнат Флегонтович – Так всегда было и так всегда будет. А нам надо работать.

– Работать?! – ощерился шапитмейстер.

– Да, – ответил Игнат Флегонтович. – Люди тысячу лет травят крыс, клопов и тараканов и не вытравили! Но земля не на крысах и клопах держится, а на тех, кто работает. А этих, – он махнул рукой в сторону директорского вагончика, – никакой ртутной мазью не выведешь. Еще и под начальством Филипыча поработать придется! Грызет гранит наук! Чего-нибудь да выгрызет...

– Вот от меня Филипычу! – прошипел шапитмейстер и рубанул ребром ладони по локтевому суставу.

Олег вернулся домой с грудой кульков и свертков. Нина лежала с закрытыми глазами. Олег кипятил чай, звенел посудой, что-то резал, что-то крошил на тарелочках.

– Встань, Нина! Ради бога, поешь чего-нибудь! – у Олега дрожал голос. Нина не выдержала и села за стол.

Молча поели, молча попили чай. Как будто все как всегда, но откуда ощущение непонятной болезни? Словно мельчайший, как пудра, песок насыпался в глаза Олегу, затерся в суставы, прилип к коже, жег гортань. Даже сердце и мозг, казалось, были припорошены проклятой пылью. И некуда было от нее деться...

Вечером Нина разболелась не на шутку. Охала, стонала, глотала какие-то таблетки, намочила полотенце и положила себе на лоб. От помощи отказывалась. Олег лежал с открытыми глазами, темнота казалась ему бездонной. Руки он крепко стиснул на груди, положив на одеяло. Мыслей не было... Утром Олег сбежал в цирк.

Шапито над конюшней натянули давно, над амфитеатром – только что, рабочие монтировали оркестровку. Вагончик не разгружали, но музыканты ухитрялись из-под стульев вытаскивать свои пожитки.

Левка с поезда не умолкал и без конца тянул свое: «Ну, мы, конечно, возмущаться начали...»


Илья Николаевич крякал:

– Да, сели в лужу. Хрен на редьку... Ребята, Олег, помогите завтра ланцы на оркестровку заволочь?

– Завтра репетиция! – ввинтился маэстро. Он жестоко трусил нового директора.

Илья Николаевич что-то пробурчал в ответ.

– Когда? – задал резонный вопрос Левка.

– Ах, да... В десять утра.

– А оркестровку ладить в шесть?!

– Тогда вечером. В семь! Все слышали? Где Шантрапановский?! Кто передаст Шантрапановскому?!

– Я передам, – томно пообещал саксофонист-баритонист. Чахотка фыркнул.

– И чтоб... Ни в одном глазу! Ни у кого! Ни-ни!

– Да у нас и алкашей-то нет, Николай Викторович, один Лева под подозрением...

– Я завязал, – равнодушно отозвался Левка.

– А-а-а!!!

– О-о-о!!!

– У-у-у!!!

– Значит, вы один, маэстро...

– Что это значит?!

– Извините, Николай Викторович...

На следующее утро Олег осторожно разбудил Нину.

– Я в цирк пойду, Илье Николаевичу помочь. Завтра открытие. Тебе что-нибудь купить?

– Ничего не надо, Олег. Ты когда придешь?

– Днем. Вечером у нас репетиция.

– Ну, зачем мне знать про твою репетицию!

– Нина!.. – только и смог горько выговорить Олег.

– Принеси мне мою шубу.

– Принесу...

Печальный он пришел в цирк и развеялся только лишь за работой. Помогать Илье Николаевичу кроме него не пришел никто.

Домой идти не хотелось. Олег постоял у барьера, униформисты разгребали и разравнивали в манеже свежие опилки. Вдруг они заработали ловчее и скорее и переглянулись.

– Директор!..

У барьера, шагах в двух от Олега, остановился Дуделкин. «Начальник! – подумал Олег. – О-о-о!..»


– Почему в цирке посторонние? – процедил он, не глядя на Олега и еле размыкая презрительную складку губ.

– Я не посторонний, – отозвался Олег, – я здесь шесть лет на гитаре брякаю. А вы на моей памяти будете третий, кто руководит этим дырявым балаганом.

– Это музыкант, – подал голос Аркаша.

Директор, не удостаивая Олега даже поворотом головы, развернулся туловищем и удалился. «Бонапартенок! Вшивый вождишка! И было бы кресло хоть путнее, – а то ведь, господи! цирк-шапито! Впрочем... Поставь нас рядом – на кого баба первого обернется?.. Вот и весь бонапартизм!»


Олег вернулся на оркестровку и открыл крышку пианино. Давно забытое лекарство – музыка!.. Улетающие звуки по пылинке, по песчинке уносят тоску и грусть... Олег перебирал клавиши, не зная, что играть. За спиной послышался шорох.

– Валя!

– Извини, – смутилась она, – я мешаю?

– Нет.

– Сыграй... сонату!

– Ты плакать будешь.

– Не буду. Сыграй.

Олег заиграл, с удивлением прислушиваясь к музыке. Каждая нота триолей падала вязко и замедленно, но все же очень четко, преувеличенно четко. Они не говорили ничего конкретного – они не оставляли сомнения. В чем-то не оставляли сомнения. А первые соль-диез не оставляли надежд. Пунктир этих трех нот отдавал ароматом ладана. По чьей погибшей жизни звонил этот колокол? Разум Олега еще не знал, а душа уже знала – по его...

А тем временем по конюшне, как тать в ночи, крался Степан Трофимович Игнатенко. Он шел и, время от времени, пугливо косился на звуки фортепиано и приседал невольно от неведомо каких страхов. Илья Николаевич остолбенел, когда в дверной проем всунулось его лошадиное лицо.

– Вы?!

– В главке... попросили отработать... мы думали – отпуск... попросили отработать... возьмите нашу музыку...

– Вы самолетом?

– Да, мы самолетом приехали. Безусловно – самолетом...

Жонглер исчез, а Илья Николаевич положил папку с нотами на обшарпанный и грязный гримерный столик.

– Ты играл – «Безлунную»! – прошептала Олегу Валя. – Ох, как тяжело может быть на душе от музыки!

Она ушла. Олег еще посидел, посидел и закрыл пианино. У лестницы его ждала Нина, цветок между двумя пропастями...

– Олег, у вас сегодня репетиция? Во сколько?

– В шесть.

– И до скольки вы будете репетировать?

– Не знаю. Часов до девяти или до десяти. Как твое здоровье?

– Голова уже не болит. Ты домой?

– Домой. Шубу твою достал.

– Ага. Ты иди, а я сейчас тоже приду.

Олег зашел в вагончик за шубой. Увидел ноты.

– Что это, Илья Николаевич?

– Да... Игнатенко музыка....

– Что, они забыли забрать?

Илья Николаевич пробурчал что-то невразумительное, Олег попрощался и медленно побрел домой. «Ох ты, уже третий час», – думал он, пробираясь мимо танцплощадки. Дома, не зная, чем заняться, решил поиграть на скрипке гаммы, играя – увлекся, скрипка звучала, нотки сыпались ровно, потоком бисеринок. Сколько он играл – не помнил, но вот увидел – в комнату вошла Нина и села против него. Она молчала, а Олег не бросал играть, в сумасшедшем темпе прогоняя вверх и вниз соль мажорную гамму. Вдруг она его остановила:

– Олег, возьми гитару, спой «Романтику»!

У Олега забилось сердце. Он тихо запел песню, а сам чувствовал – словно пошел теплый летний дождь и струями своими смывал с него проклятую пыль – светлели глаза и ярче сверкали краски, звонче звучал голос.

– Еще раз, сначала...

Олег спел. Нина неподвижно смотрела перед собой. Олег хотел погладить ей волосы, но она мягко отстранила его руку и тихо сказала:

– Не надо, Олег, я больна.

Посмотрела на часы.

– Ты не опоздаешь? Уже шестой час.

– Не опоздаю. Но надо уже идти. Ты будешь дома?

– Да.

– Жди меня, ласточка! Я быстро вернусь!

У порога он обернулся, посмотрел в широко раскрытые синие глаза и громко прошептал:

– Люблю тебя!..

Багряный закат пробивался через купы деревьев. Их осенние ветви и листья затаились и молчали. В воздухе ни малейшего ветерка. Олег бесшумно шел по тропинке и старался не наступать на опавшие листья.

В цирке встретил Аллу. Она посмотрела на него и заулыбалась:

– Помирился со своей ненаглядной? – и легонько щелкнула его в подбородок.

– Алка, не дерись! Пойдем лучше сегодня к нам, после репетиции!

– Сегодня – нет.

– Чего – нет? Бутылку купим.

– Ну, если бутылку... Олешка, мы с Валей живем, ей от родителей захотелось отдохнуть, а может, наоборот...

– Так и Валю возьмем!

– Ты дашь мне договорить?! Мы с ней даже вещи свои не разобрали как следует, и идти до нас далеко, и надо отдохнуть хорошо – завтра открытие, и у меня еще стирка есть.

– Все ясно и понятно. Заел быт. А может, все-таки пойдем?.. А?..

– Вот пристал... Марш на репетицию – ваши уже полезли наверх.

Алла быстро и сильно развернула его на сто восемьдесят градусов и толкнула в спину. Со ступенек лестницы Олег бросил на нее последний взгляд и печально цокнул языком. Алла шутливо погрозила ему.

В девятом часу репетиция закончилась, Олег мигом уложил инструмент и почти бегом пустился домой. Невидимый гребешок ветра расчесывал тугие ленивые макушки деревьев и мощные кроны нехотя просыпались, желтые листья с мертвенным шелестом опадали – черные, фантастические снежинки.

Тоска кольнула Олега – он не мог среди частокола стволов разглядеть огонек своего окна.

Тоска уже разрывала ему грудь – он, вроде бы, начал различать силуэты домов, но его огонька не было и не было и вот уже ужас, половодье нечеловеческого ужаса захлестнуло его – он увидел свое темное окно.

Он побежал, прыгая, как пантера, а ветер вскрикивал: беда! беда! беда! Может, Нина спит? Она ведь больна, ей мешает свет лампы! Нет! В окне не было огонька! В окне не было огонька!!

Олег влетел на крылечко, в крошечную прихожую, ударом ноги распахнул двери в комнату, включил лампу. В комнате не было никого. Тело и мозг обняла благодетельная слабость – она была почти блаженством. Окружающее завертелось пепельным хаосом и обрушилось куда-то в межзвездное пространство.

Но он не потерял сознания – добрел до табурета и упал грудью на стол. И уткнулся лицом в коротенькую записку: «Олешка, прости меня! Надеюсь, ты меня поймешь. Ты музыкант, твоя дорога – музыка. А мне, наверное, с Юрой больше по пути. Прости, пожалуйста! Р.S.Я боялась, не могла сама сказать. Прости!»