Романтика. Ч 4. Аннабель-Ли. 12. Храни меня, мой..

                12. «Храни меня, мой талисман…»

Тоска перестала мучить Олега круглые сутки, зато накатывалась, как цунами, внезапно, и тогда ему приходилось худо. Хорошо, если дело происходило дома, а на улице? В цирке? В эти минуты Олег почти слепнул и глохнул, на гитаре играл чисто механически и, что интересно, без малейшей фальши.

Во время такого припадка и заявилась к нему пристыженная Зыковым Алла. Удручающая картина нарисовалась ее глазам: на столе остатки убогого завтрака, пол не мыт, комната мрачна. Олег с бессмысленными глазами сидел на постели и обнимал скрипку. Алле сделалось до слез жалко.

– Олешка, зачем ты себя убиваешь? Зачем отдал реквизит? А, Валька тебе его обратно отдаст... Оставайся в цирке! Я попрошусь работать, где ты, и Валька... Хорошая девка Валька...

– Что ты мне... Валька, да Валька...

– Я тебе добра хочу. Чего бы тебе внимания не обратить? Золотая девчонка! Дядя Володя богу свечку поставит.

– Все вы золотые, – сквозь зубы ответил Олег. – Уйду из цирка. А ты странная – дерево отцвело, а ты подходишь и утешаешь: ничего, это пройдет, весна снова наступит!

– Правильно! Зацветет! Наступит новая весна!

– То – дерево. У него много весен. А у человека одна. А мне осталось дожить остаток лета и дай бог, чтобы осень моя не облетела одними только листьями.

– Есенин выискался. И у человека не одна весна, не говори. Дай мне ведро с водой и тряпку.

Алла смахнула со стола мусор, вымыла посуду, потом выгнала Олега из комнаты и вымыла пол.

– А что ты ешь? – спросила она, убирая со лба прилипшую черную прядь. – Чахотку хочешь схлопотать? Я завтра приду и сварю тебе что-нибудь. Есть у тебя деньги? Дай мне.

Порылась в сумочке.

– Вот, это тебе.

И поставила на стол маленький флакон с зелеными таблетками.

– «Элениум». Очень хорошо помогает от психопатства. Так что, выпьешь на ночь таблетку.

Алла попрощалась и ушла. Вслед ей понеслись скрипичные пассажи.

На другой день Олег едва не погиб. Но лезвие бритвы, на котором он очутился, обкорнало и невыносимую остроту припадков тоски, так что он скорее выиграл, дойдя до границы жизни и смерти.

Утром он вспомнил – Алла обещала ему что-то там скухарить, он не стал даже чай кипятить, а сразу взялся за скрипку. Поиграл, поиграл и бросил. Посидел за столом, опираясь лбом на сжатые кулаки, и увидел флакон с лекарством. Он и забыл о нем.

Повертел флакон в руках, вынул три таблетки и проглотил. Голова приятно закружилась.


                – «Это было давно, это было давно
                В королевстве приморской земли:
                Там жила и цвела та, что звалась всегда,
                Называлася Аннабель-Ли,
                Я любил, был любим,мы любили вдвоем,
                Только этим мы жить и могли».


Олег декламировал взмахивая руками. Руки то тяжелели, то делались невесомыми. Он вытряхнул на ладонь еще таблетку.


                – «Но любили мы больше, чем любят в любви
                Я и нежная Аннабель-Ли, –
                И, взирая на нас, серафимы небес
                Той любви нам простить не могли».


Мысли перепутались совершенно. Еще таблетка...

Алла вошла с набитой сеткой и увидела, как Олег выводил руками в воздухе замысловатые фигуры.

– Олешка! Ты... ты что, пьяный?!

– Слушай, Алла! Я читаю стихи! Я их сам сочинил. Да! Да! Слушай!


                «Половины такого блаженства узнать
                Серафимы в раю не могли,
                От того и случилось (как ведомо всем
                В королевстве приморской земли):
                Ветер ночью холодный повеял из туч –
                И убил мою Аннабель-Ли!»



Блаженные слезы лились из сияющих глаз Олега.

Вдруг Алла увидела свой флакон, крышка валялась под столом. У Аллы подкосились ноги, сетка выпала из рук, она метнулась к столу и схватила флакон. Высыпала таблетки на стол и дрожащими пальцами начала считать.


                – «И, взирая на нас, серафимы небес
                Той любви нам простить не могли...»



– Тридцать пять... пятнадцать штук выдул... Вот тебе!!! Вот тебе!!! – и в исступлении начала бить его по лицу. Олег не слышал побоев и пел свое:


                – «Ветер ночью холодный повеял из туч –
                И убил мою Аннабель-Ли...»



Алла потеряла над собой власть и ударила его так, что он упал на пол. Здесь только Олег немного пришел в себя и обиженно заморгал глазами. Алла выбежала из комнаты и вернулась с ведром воды и тазом.

– Марганцовка у тебя есть? А, что у тебя спрашивать... Таращит свои бараньи бельма... Пей!

Зачерпнула пол-литровой банкой воды и протянула Олегу. Тот продолжал хлопать ресницами.

– Пей!!! Или я тебя сейчас придушу!! – и рванула его за воротник. Олег выпил банку воды.

– Еще пей. Еще одну. Так. А теперь – ну-ка! – и пнула ему под ноги таз.

– Кретин... У него с утра крошки во рту не было... А теперь сначала! Пей! – экзекуция повторилась.

Алла плакала. Олег не сводил с нее безумных глаз.

– Какая ты красивая, Алла!.. Я люблю тебя!.. Выходи за меня замуж!

– Зачем ты это сделал?.. А если бы я не пришла?.. Или пришла часа через два?..

Олег засыпал. Алла кое-как уложила его и села рядом с постелью. Отчаянная тревога мучила ее.

– «Скорую» вызвать? Начнется – как, отчего, где взял... Может, обойдется? Таблетки не полностью растворились... Ну вот что, Олег Васильевич, рискну я нашими жизнями. Оживешь ты – хорошо, а нет – я остальное выпью, только спрячусь получше!

Олег ничего этого не слышал, он уже спал, дышал тихо и ровно. Алла держала его за руку и считала пульс. Пульс поначалу немного падал, но затем установился и не менялся до шести вечера.

Пора было идти на представление, но это значило на целый час оставить Олега одного. Алла боялась. Решила идти искать хозяев.

Ей повезло – во дворе она встретила Люду, спросила ее, узнала, кто она, и потащила за собой.

– Люда, Олешка очень болен, посиди с ним час, пока я отработаю. Но только не отходи ни на минуту и если ему станет хуже, сразу беги и вызывай «скорую помощь».

– Алла... что у них? Они поссорились?

– Д-да... Поссорились... Олег очень переживает... Ты побудешь с ним? Договорились?

– Конечно.

Алла побежала в цирк, оркестр уже садился, дирижер, и партнер Аллы нервничали.

– Николай Викторович, Олешка заболел... Он не может работать... Вы, пожалуйста, не сердитесь на него! Ему очень плохо!

– Напился, небось. Иди быстро переодевайся, – сказал Миронов, обеспокоенный ее отсутствием.

Быть может и не последовало бы следующей безобразной сцены, не окажись рядом с ее партнером окончательно осмелевшего Игнатенко и не улыбнись он на его слова.

– Вор! – закричала она ему в лицо. – Вор! Эту дрянь ты не украл, – она тебе сама продалась, ты Олешкин труд украл! Он ее учил! Каждый оборот булавы у этой мерзавки – Олешкина работа! А ты явился на готовенькое, торгашеская душонка! Ты хуже Агапова и Пахрицина!

Игнатенко бросился к Алле, но ему преградил путь Левка:

– Повороти назад. А то погну трубу об твою голову!

Игнатенко только зубами скрипнул.

Издерганная этим днем, не успев толком размяться, Алла работала плохо, заваливала трюки. Партнер зло посматривал на нее, но молчал.

В оркестре тоже было неблагополучно.

– Без Олешки оркестр звучит пусто, – тоскливо констатировал Илья Николаевич.

– Зыковым... Что играть Зыковым?! – Николай Викторович хватался за голову.

– «Мамбо» и сыграем.

– Да! «Мамбо»! На три пиано.

– А что Динкевичу, маэстро? Что он с нами сделает, когда отработает под «штатского варианта»?

Дирижер плюхнулся на стул.

– Наука нам на будущее, надо иметь хорошего пианиста.

– А будущего у нас нет, Илья Николаевич. Коканд последний город. Круглогодичной передвижки больше не будет.

Серж Шантрапановский, услышав хулу в свой адрес, зашевелился:

– Шантрапановский играет! А вы носитесь со своим Колесниковым!

– Помолчал бы, Сережа.

– Что, помолчал бы? Подумаешь, жена ушла. Правильно сделала. У него московская прописка, квартира, машина, заграница! Хе-хе! Поносил – дай другому поносить.

Обернулся Алик.

– Ой ты гой еси, добрый молодец Серж Шантрапановский! А возьму я тебя одной рукой за шиворот, а другой – за джинсы, и скину я тебя с оркестровки, да не туда, где опилки, а на асфальт! на асфальт!

– Заткнись, сундук с тараканами! А то я тебе такой марафет наведу, никакими очками не прикроешь! – пригрозил Левка.

– Сережа, на вас муха села...

– А муху не обма-а-анешь...

«Штатский вариант» изобразил по своему обыкновению проколотую шину и втянул голову в плечи.

– Папа-Агапов и пахан-Пахрицин приехали. – переменил тему разговора Чахотка.

– Я видел, – ответил Левка. – Тузы бубновые. Вытащат своих пащенков. Костюмчики на них!.. Дуделкин и Вертухайский перед ними все зады извиляли.

– Во сколько им обойдется эта история?

– Рублей по пятьсот, – авторитетно заявил Левка.

– Тут что-то не то, – бурчал свое Илья Николаевич, – не мог Олешка просто так налопаться. Алку допрошу. Не натворил ли он чего? Ишь, набросилась на Игнатенко...

Но в антракте Аллы в цирке уже не оказалось: она отработала номер стремительно переоделась, не стала отвечать на ругань партнера и убежала, о чем-то предварительно переговорив с Валей.

Запыхавшись влетела в комнату Олега и спросила Люду:

– Ну, что он?

– Ничего. Спит себе. Немножко бледный и все.

– Людочка, спасибо! Ты иди.

– Может, помочь чего?..

– Нет. Сейчас еще одна сиделка придет, управимся.

Девушка ушла, а через полчаса, также запыхавшись, примчалась Валя и испуганно взглянула на неподвижного Олега. Алла перехватила ее взгляд и сосчитала у Олега пульс. Небрежно махнула рукой.

– Живой! Не помрет.

– Алла, что с ним?

– Отравился он, Валька.

Валя вскрикнула и зажала рукой рот.

– Да ты не бойся. Я ему тут устроила... промывание мозгов! Он снотворного напился, все таблетки почти что целые остались.

– Алла, врача! Надо врача! Слышишь?!

– Не паникуй. За шесть часов у него пульс ни капельки не изменился, ни черта с ним не сделается. А врача... Если уж совсем плохо станет – тогда. Понимаешь, я ему лекарство дала и достала без рецепта... Начнут спрашивать, как, да что...

– А если он умрет?!

– Видишь? Здесь тридцать таблеток. Если он умрет – я убегу за город, в поле, и выпью все. Да ничего с ним не будет!

Валя почти с ненавистью смотрела на Аллу, а та с удивительной кротостью переносила ее злые взгляды.

– Давай борщ варить, я утром целую сумку принесла. Валька, но ты только ж помалкивай об элениуме!

Валя кивнула и девушки занялись хозяйством. Поставили вариться мясо, начистили картошки, потом вскипятили чай, уселись ужинать. Эта мирная картина и представилась взорам Левки, Алика и Ильи Николаевича, когда они после представления решили проведать Олега и пришли к нему.

– Вот тебе на! – изумился Алик. Левка, увидев Аллу, потупился.

Подруги испугались. Им показалось, что все тотчас разгадают тайну беспамятства Олега. Илья Николаевич заметил их смятение и подошел  к Олегу.

– Спит, как сурок. На пьяного не похож, я бы унюхал. Интересно...

Он оглянулся на девушек, но те откровенно смотрели на дверь, словно говорили: да убирайтесь же, наконец!.. Левка и Алик намек поняли и вся их делегация, не солоно хлебавши, подалась прочь.

– Уф!.. Давай дверь закроем, чтоб не лез никто.

Немножко поели, попили чай и сели возле постели Олега.

– Алла, посчитай ему пульс... – тихо попросила Валя.

– Сама посчитай.

– Не умею...

– Возьми его запястье. Нашла жилку?

– Нашла...

– Стрелку на часах заметь. И считай, сколько раз ударит за минуту.

– ...Пятьдесят, кажется...

– Ну вот! И в два часа пятьдесят было. Будем по очереди дежурить? Давай ложись...

– Какой сон! Вдруг он умрет...

– Вот раскудахталась, мокрая курица! – нарочито бодро и грубо воскликнула Алла. У Вали катились из глаз слезы и падали на пальцы Олега, она до сих пор не выпустила их из своих рук.

– Ты его любишь, Валька? – тихо спросила Алла. Валя плакала и не отвечала.

– Я еще тогда догадалась, когда ты после музыки рыдала.

– Если бы... если бы... я этот балаган бросила бы... лучше домохозяйкой быть, только бы с ним... а она...

– Поцелуй его, Валька.

– Это воровство!

– Небось! Такому воровству эта публика только рада. Олешка не исключение. Поцелуй!.. Может быть, это единственный случай в жизни, поцеловать того, кого любишь! – горько добавила Алла.

– А ты не смотри...

– Я вообще пойду на крылечке постою. Душно!..

Когда Алла вернулась, подруга сидела за столом и плакала пуще прежнего, положив голову на сплетенные руки.

Долго, кошмарно долго длилась эта ночь. Хотя Олег дышал все так же ровно и спокойно, ни Валя, ни Алла не сомкнули глаз. Рано утром пришла Татьяна Михайловна, она беспокоилась за дочь. Увидела их несчастные осунувшиеся лица и всплеснула руками.

– Что за трагедия?! Объясните, наконец!

Алла и Валя дружно отказались отвечать на вопросы и так же дружно отказались покинуть Олега, пока он не проснется.

– Тогда ложитесь вдвоем на кровать и спите. Я покараулю вашего Олешку. Вот сумасшедшие, прости господи!..

Олег проснулся и не узнал склоненного над ним лица Татьяны Михайловны. Поднялся в тревоге, тело было словно надуто, горячим воздухом.

– Кто вы?.. В чем дело?..

– Проснулся? Не узнал?

– Ох, простите... узнал! А что случилось?

– Вот этих невест разбуди и спроси. А я не знаю.

Зыкова ушла, а Олег с недоумением посмотрел на лежащих в обнимку подруг.

– Что за чертовщина... Эй, вы! Невесты!

Валя и Алла с трудом разлепили воспаленные веки и отчужденно посмотрели на него.

– Какие милые шутки! Пришла ко мне, надавала по физиономии и преспокойно улеглась спать! Валя, а ты чего? Ты меня тоже била по лицу? Сонного?

Валя покраснела до корней волос, но Алла холодно сказала, посмотрев на часы:

– А знаешь, сколько спал ты? Ровно двадцать шесть часов. А мы тебя караулили – отдашь ты богу душу или не отдашь!..

– Двадцать шесть?! Я что, на работе вчера не был?..

– Как же не был? Был! «Романс» Вале играл. Эх, ты... Мы тебе борщ сварили, разогрей и ешь, а мы пойдем.

Олег проводил их до крыльца и с недоуменной улыбкой помахал рукой вслед.

Левка глубоко ошибся, когда определил сумму, за которую два старых хряка выкупят своих подсвинков, в пятьсот рублей. Сначала те вообще пытались отделаться одним коньяком, но следователь вдруг перестал цокать языком и с головой погрузился в бумаги. Папа-Агапов пошел в сберкассу менять аккредитив, а папа-Пахрицин стеснительно вынул из бумажника пять прелестных сереньких банкнот.

Следователь вновь превратился в муху-цокотуху и велел зайти завтра. Назавтра он в бумаги не углублялся, языком цокал, но цокал печально.

– Никто эту... бессовестную! не насилял! В венерическом диспансере, бессовестная, на учете! Вот заявление – убить ее хотели! Вай, вай!.. Как заставить взять заявление? Вай, вай. Я поговорю, но ведь такая бессовестная...

Папа-Агапов и папа-Пахрицин вновь поплелись в сберкассу. Меняли аккредитивы уже оба.

– Зайдите завтра! – лучезарно процокал им следователь.

 А назавтра... Назавтра он не улыбался лучезарно, не цокал языком, нет – страж законности всхлипывал, скрежетал зубами, хватался за голову.

– Мои дети умрут с голоду! Вай, вай! Пятеро детей! Кто кормить будет? Мне говорят, зачем выпускал на другой день? Под суд пойдешь! Уволят! Дети с голоду! В звании понизят! Вай, вай! Тысячу рублей заплати – останусь капитана... Где взять такие деньги? Вай, вай... Дети с голоду... Докажу! Дело сначала! Насиляли! Убить хотели! Докажу! Посажу! Восемь лет!

Потрясенные горестными стенаниями Пинкертона просители осторожно намекнули, что уже... того-с... стало быть... давали-с... Шерлок Холмс перестал стенать и широко раскрыл младенчески невинные глаза.

– Давали-с...

У Мегрэ вроде как слеза повисла на реснице.

– Дважды-с... Надо бы честь знать...

Эжен Франсуа Видок сел за стол и скорбно погрузился в перекладывание бумаг справа налево и слева направо.

Униженные и оскорбленные направились к начальнику милиции. Начальник их не принял. Они к прокурору. Несмотря на то, что из кабинета доносился приятный говор, прокурор уехал.

– Когда будет?..

В ответ волоокая секретарша взглянула в потолок. Круг замкнулся. Остался лишь один туннель, в конце которого тускло мерцало стеклянное окошко сберкассы...

Следователь встретил своих кормильцев с распростертыми объятиями.

– Ошибка вышла! Вай, вай! Извиняемся. Эту... бессовестную! выселять будем из Коканда! В вендиспансере на учете! Вай, вай. Хороших ребят подвела. Вай, вай. Мы их уже выпустили. До свиданья! До свиданья!

Взбешенные потерей трех тысяч рублей на двоих, папа-Агапов и папа-Пахрицин залепили своим осунувшимся чадам по отеческой затрещине и с тем это отребье человеческое навсегда исчезает из нашего повествования.

Олега не интересовало, не тяготило, не смущало ничто. Украшенные предпраздничными флажками дождливые улицы, измена Нины, цирк, работа, Алла, Валя, он сам – все, все ерунда. Из-за лошадиной дозы лекарства он на время превратился в робота, движения у него были замедленные и спокойные. Пришел на работу и безмятежно объяснил, что вчера был пьян. Маэстро посопел, взял его за пуговицу и весьма серьезно сказал:

– Врать ты не умеешь. Я за полкилометра учую, кто с похмелья, а кто нет. Ты – с похмелья, только не от водки. Анаша – страшная вещь, берегись, это опасные шутки.

Олег не обратил на дирижера ни малейшего внимания. Он забыл подойти к девушкам и поблагодарить за ночное дежурство. Так же равнодушно наблюдал за срывами в их работе.

Илья Николаевич подъехал было:

– Пойдешь на демонстрацию на баритончике? – но даже не удостоился ответа.

Опомнился он лишь к вечеру следующего дня, пятого ноября, и толчком были слова библиотекаря:

– Подложите программу – воздушные гимнасты не работают.

– Почему? – встрепенулся Олег.

– А я знаю? – пожал плечами Чахотка.

В антракте Олег побежал к Вале.

– Почему Алла не работала?

– Болеет. Вчера плакала после работы, сегодня лежит... Горячая вся.

Валя хотела рассказать, как они страдали за него целые сутки, как перенервничали, но вспомнила его вчерашние пустые глаза и промолчала. Она не догадалась, что пустота – следствие лекарства. «Все люди эгоисты и Олешка тоже... Из-за своего горя – плевать им на других...»


– Мне можно ее повидать? Кстати... Я мерзавец и подонок! Алка, наверное, жизнь мою спасала?.. Я что-то ничего не могу вспомнить... Вы ведь караулили, чтоб я коньки не отбросил?

– Да... То есть... Ну, да!

– Подожди меня после представления. Я с тобой пойду. Или она очень плохо?..

– Подожду. Ничего с ней не сделается! – Валя радостно улыбнулась Олегу.

– Мы с Аллой вдвоем живем! – щебетала она, когда после представления шла под руку с Олегом по плохо освещенной, угрюмой ночной улице. – Пусть родители от меня отдохнут немного, и я от них! Вот здесь мы живем. А вон в том доме родители. И Шамраи. У нас четырнадцатая квартира и у них четырнадцатая! Самый цирковой этаж!

Кроме Аллы в комнате сидели Имби Изатулина и Лида Шамрай, они втроем о чем-то судачили. Алла полулежала с закутанными ногами. Она очень обрадовалась Олегу.

– В гости пришел? Садись.

– Алла, я виноват...

– Ладно, помолчи. Такую дозу вылакал.

Алла прикусила язык. Ни Лида, ни Имби не знали, чего налакался Олег и она решила – пусть не знают и далее.

– Я пойду, – поднялась Имби.

– Посиди еще, – попросила Алла.

– Нет, пойду.

Имби тяжело было в присутствии Олега. Как артистка, она понимала: Игнатенко и Нина – редкая жонглерская пара, как женщина – переживала за Олега и казнила себя за то, что научила Нину жонглировать в паре. Не будь этого – и не страдал бы сейчас хороший человек.

Имби попрощалась и ушла, а в квартиру тут же еще кто-то позвонил. Валя пошла открывать. В прихожей послышался ее смех и вот в комнату неловко ввалился Левка с огромным кульком конфет. Алла смутилась, а Левка глядел угрюмо, исподлобья.

– Ого, как меня любят в цирке!.. Садись, Лева. А конфеты какие роскошные! Только зачем так много?

– Не беспокойся, мы тебе поможем, – заверили подругу Валя и Лида.

 Левка садиться не захотел и сразу же рванул на выход, как его ни уговаривали. Алла запустила руку в кулек, но вдруг загрустила и высыпала конфеты на столик.

– Олешка, а Игнатенко написал на меня заявление в местком... Теперь этот... дромадер Прохожан меня разбирать будет...

– За что?!

– Позавчера... я его обозвала по-всякому...

– Где они живут? – нехорошим голосом спросил Олег.

– На одной площадке с нами, – неосторожно проговорилась Лида и поймала отчаянный взгляд Вали. – Ничего, номер дома я не скажу.

– А я знаю, – глухо отозвался Олег и резко поднялся со стула.

– Олешка, не смей! – закричала Алла.

Валя встала в дверях и загородила Олегу путь.

– Так и будешь стоять до утра? – усмехнулся Олег.

– Олешка, черт с ними совсем! Ты же в тюрьму попадешь! Олешка!

Олег не отвечал и терпеливо ждал, пока Валя не пропустит его. Валя не выдержала и расплакалась.

– Я тебя не пущу одного! Я с тобой пойду! Ты мне не запретишь! Я тебе не дам делать глупости!

– Иди, иди с ним, Валька, – с непонятным спокойствием проговорила Алла.

Олег сердито оглянулся, но понял, что от спутницы не отвяжешься. Раздосадованный, он быстро сбежал с пятого этажа, Валя, на ходу натягивая плащ, по пятам неслась за ним, а на улице вцепилась ему в локоть.

Моросил мелкий осенний дождь, Олег спутал дома и, пока нашел нужный подъезд, голова у него намокла. Капли стекали по горячему лицу, сердце бешено колотилось.

– Ты почему меня не поправила? Думала, заплутаюсь в темноте? – довольно зло спросил он у Вали, нажимая кнопку звонка. Валя промолчала. Именно на это она и надеялась.

Открыл Игнатенко и от удивления и неожиданности отступил назад. Холод противного страха обдал спину, но он увидел несчастное лицо Вали и приободрился. Олег не стал ожидать, когда жонглер окончательно придет в себя и без приглашения шагнул через порог. Игнатенко попятился в комнату, молчаливо смиряясь с неприятным визитом.

Олег встал в дверях. Короткие темные пряди мокрых волос беспорядочно обрамляли его бледный лоб. Нина в ярком халатике сидела, поджав ноги, на диване, ее испуганно расширенные синие глаза пронзительно и неподвижно впились в Олега. Игнатенко отошел в глубь комнаты. Все четверо молчали. Потом Олег, чуть запинаясь, произнес:

– Я узнал, вы на Аллу заявление в местком написали?..

– Да, а что? – воспрянул духом Игнатенко.

– Надо бы... забрать его назад...

– А это уж не ваше дело – забрать мне заявление или оставить! – голос Игнатенко против воли поднимался до крика. Он уже понял, что заявление придется забрать, но еще яростно барахтался. – Вы еще что-нибудь имеете ко мне?!

Глаза Олега сузились от злобы, у Нины побелели от страха пальцы, Валя вновь повисла на его локте. Локоть дрожал, как дрожит корпус громадной, бесшумно работающей машины.

– Пока нет. Только... мне бы не хотелось угрожать... У меня знаете ли, дурной характер – я если что пообещаю, то обязательно сделаю.

Поднял голову, улыбнулся в лицо Игнатенко и добавил:

– И хорошо сделаю!

– Олешка, – дрожащим голосом заговорила Нина, – мы заберем заявление!

– Еще чего! – фальшиво вспылил Игнатенко, но Нина знала цену слову Олега.

– Заберем! – воскликнула она. – Слышишь – заберем!

Олег молча кивнул и вышел.

– Кто тебя просил вмешиваться?! – напустился на Нину Игнатенко. Втайне, он ликовал: не его одолел страх, а Нину!

– Если бы он пообещал оторвать тебе голову, он бы ее оторвал! Сразу после твоего месткома!

– Не очень его испугались... У него жену увели, а он даже... подраться не попробовал. Да я бы... Какой он мужчина!

– Он не унизится до этого! Ни за что не унизится! Никогда! – закричала Нина и упала в истерике лицом вниз на диван-кровать.

Иудин грех был наказан, суд состоялся, суд праведный и скорый, и приговор был жесток. Сначала угасло чисто женское любопытство к новому мужчине, затем пришло время сравнивать и Нина с запоздалым ужасом поняла, чем в жизни можно жертвовать, а чем нельзя. Олег любил – как на скрипке играл, а Игнатенко в скрипичной музыке разбирался чуть лучше поросенка. Руки Олега!.. Сильные, нежные, чуткие руки! Ее тело помнило эти руки, оно теперь кричало, требовало их обратно и отчаянно не хотело принимать похожих на холодные оладьи ладоней Игнатенко. Олег, Олешка!.. Он брал ее в объятия, сжимал лицо в ладонях, глядел не отрываясь ей в глаза и говорил, говорил... Что он говорил! От тех слов вскипала кровь, вскипала шампанским, а что бормочет этот кретин?! Выспрашивает, как она спала с прежним мужем...

Жертва любовью во имя Искусства, «Жертва» с прописной буквы, сначала девальвировалась до строчной, а потом и вовсе до примитивной бабской глупости, а Искусство... О каком Искусстве, да еще с большой буквы, можно мечтать рядом с Игнатенко? Кроме булав, загранки и машины в его воробьиных мозгах не умещалось больше ни одной мысли...

Нина плакала все сильнее, Игнатенко побежал за водой. Она отшвырнула его руку со стаканом, вскочила и торопливо открыла свой чемодан. Вынула небольшую картинку, изорвала и бросила на пол.

Игнатенко собрал клочки и на кухне сложил. Получилась какая-то чушь: чувиха с пацаном, вроде как икона. Пожал плечами и выбросил обрывки в ведро с мусором.

Олег еле попрощался с Валей и исчез в ночи. Валя глотая слезы, проводила его взглядом и побрела домой. Ей подумалось, что всем ее надеждам, так зелено, так робко пробившимся, не суждено сбыться...

Олег шел домой пустынной улицей. На полпути остановился у перил мостика через арык и поднял лицо к небу. Слепое, беззвездное небо плакало унылым дождем, и холодные капли смешивались в уголках глаз с горячими... То были слезы тихой грусти, а не звериной, нечеловечьей тоски, и то были последние слезы в жизни Олега. Больше он никогда не плакал.

Где-то, кажется бесконечно далеко, заныл дребезжащий магнитофон:

«Дождь, дождь на клены, улицы пусты, дождь, ветер плачет... Плачешь сама ты над бульваром... дождь и слезы...»


У себя, в своем угрюмом жилище, Олег взял гитару и играл до трех ночи.

Вынул кольцо с александритом и надел на мизинец.

– Храни меня мой талисман... Я не хочу никого ненавидеть!