Романтика. Ч 4. Аннабель-Ли. 13. Тропой Агасфера

                13. Тропой Агасфера

Праздников Олег не запомнил. Запомнил только, что было много представлений и это отвлекало его от скрипки. Зато с удивлением и радостью обнаруживал дни, когда не надо было идти в полупустой унылый цирк и можно было играть круглые сутки. Еще помнил серые улицы, облетевшие серые деревья и мелкий серый дождь. Беспрерывный дождь. Все остальное – мрак. Как будто вновь толстый слой пушистой пыли обволок память...

Напрасно Николай Викторович, почитай, что ежедневно спотыкался за ним вслед и канючил:

– Олешка, приезжай на следующий сезон!.. Олешка!.. На кого ты меня покидаешь? На Шантрапановского?! А, Олешка?.. Приезжай!..

Маэстро, надо сказать, пришелся при новом начальстве ко двору. Начальство его оценило. Крохотное чиновничество, судорожно вскарабкавшееся на какое ни есть маленькое, но все-таки директорское креслице, как оно может не ценить подчиненного, всегда виноватого, всегда дрожащего, всегда с пушком на рыльце и «чего изволите-с?» в глазах?..

– Нет. В театр поеду. Хотите, я вам свою электрогитару и усилитель подарю?

– Не надо мне гитару! Не надо мне усилитель! – выл маэстро и подъикивал с похмелья.

– Илья Николаевич, тогда оставляю гитару вам. Продайте ее, а деньги пропейте на помин моей грешной души.

Илья Николаевич промолчал, но, будучи человеком благородным, подключил к делу Левку, а Левка уже успел втайне от всех заиметь некоторую популярность среди кокандских музыкантов. Он-то и нашел Олегу покупателя – местного гитариста. Тот посмотрел прощальное представление и, едва отгремел последний марш, Олег вручил ему инструмент.

С горя Николай Викторович задвинул в ресторан, где к безграничному негодованию обнаружил почти официально устроившегося играть Льва Шермана. Лев Шерман объявил, что он бросил пить, бросил цирк, что он остается в Коканде навсегда, ибо тут тепло круглый год и можно дешево прожить даже без парнуса, а с оным – и машиной обзавестись. В бешенстве несчастный маэстро напился до пролегоменов к белой горячке и вознамерился разгромить ресторан, начав с битья посуды, за каковое деяние был всего лишь вышвырнут вон – меру наказания снизили благодаря апелляции ресторанных музыкантов и лично Льва Шермана, который заплатил за побитые фужеры и тарелки.

Олег получил расчет, трудовую книжку, в тот же день купил билет до... В какой город ехал Олег? А ни в какой. В Никуда. Он решил ехать, покуда хватит денег и пока не найдет театр, где будет нужен первоклассный скрипач.

Отнес в химчистку костюм, который и одевал-то всего несколько раз, переплатил впятеро, чтоб почистили в его присутствии. Перестирал несколько отобранных рубашек и высушил их утюгом. В день отъезда, утром, тщательно завернул костюм и рубашки в целлофан и в последний раз пришел в цирк. Последний раз зашел в манеж и долго стоял, глядя на утоптанные опилки. На конюшне поманил Аллу. Когда она пошла к нему, он спрятался сбоку форганга.

– Алла, я уезжаю сегодня. Вечером. Только не говори никому.

– Чего?..

– Так. Не хочется ни с кем прощаться.

– И со мной?.. – Алла склонила голову.

– С тобой попрощаюсь, – и протянул руку. Алла руки не подала, но обняла и поцеловала в губы.

– И вот это, передай... – Олег не смог выговорить имя Нины, – соседке Шамраев...

– Не пойду я к ней!

– Лиду попроси. Попросишь? Пожалуйста!…
– Что это?

– А, тряпье... Она покупала. Не хочу.

– Давай. Передам. Будешь писать?

– Напишу. Прощай.

– До свидания.

Часов в шесть вечера в квартиру Игнатенко позвонили. Нина была одна, поэтому она посмотрела в глазок, узнала Лиду и лишь тогда открыла.

– Просили передать, – холодно, не здороваясь, сказала Лида и протянула сверток. Нина вопросительно поглядела на сверток, потом на Лиду
– Олег, – добавила та, – что – не знаю. Алла просила. Он сегодня уезжает.

И уже с порога своей квартиры:

– Эх ты, дура, дура!

В комнате Нина села на пол и развернула сверток. «Костюм... Я покупала – не хочет носить... Рубашка... Вот эту я в Чимкенте купила... Нет, еще в Фергане... А вот эту в Уральске... Ага, в Чимкенте вот эту... Не хочет носить... Я купила...»


Нина прижимала к лицу костюм и рубашки и втягивала воздух, но костюм пах химчисткой, а рубашки свежей стиркой и глажкой. Ничто не напоминало Олега. «А это что? О, господи!» У Нины в руках оказался тщательно споротый теплый подклад с осеннего пальто Олега. Сколько счастья испытала она, когда шила его в Энске!.. За это Олег подарил ей рубиновое колечко...

У Нины помутился разум. Она взглянула на руку, на золотое рубиновое кольцо и вскочила. «Тогда и я должна отдать кольцо! Я должна отдать кольцо! Сейчас!»


Пусть так, но зачем она лихорадочно схватила свой чемодан и покидала в него все свои вещи? Зачем свернула в ком свою шубу и затолкала в сетку? Зачем, дрожа, как в лихорадке, надела плащ и выбежала на площадку? Зачем прислушалась с ужасом, не идет ли кто снизу? Зачем с ненавистью оглянулась на дверь своей квартиры, на дверь тюрьмы, где просидела целый месяц? Зачем отчаянный звонок Шамраям?

– Лида, Лидочка, извини, возьми пока! До утра! Пожалуйста, Лидочка! Чемодан и шуба! У тебя! До утра! Лида!

Лида хотела захлопнуть дверь, но Нина упала на колени.

– Господи... Да ты что?! А ну, входи!

– Нет! Лида! Нельзя! Возьми вещи! Мне бежать!

Лида приняла чемодан и сетку с шубой, а Нина помчалась вниз по лестничным маршам.

Вовремя! Ей пришлось спрятаться в другом подъезде – Игнатенко торопился домой. Нине захотелось зарезать его.

Валя соскучилась по родителям и покинула подругу, и Алла, не выдерживая одиночества и растревоженная прощанием с Олегом, побрела из дома куда глаза глядят. Судьба послала ей навстречу Алика и Левку. Музыканты поздоровались с ней и пошли было дальше, но она окликнула их:

– Эй, вы, а ну стойте.

– Мы к вашим услугам.

– Олешка сегодня уезжает... А может, уже и уехал...

– И нам не сказал?! Ну, свинтус...

– Да вы не сердитесь, он...

Но друзья уже не слушали Аллу. Повернули обратно и рысью помчались к цирку. Алла еле поспевала за их размашистым шагом.

– Филипыч...

– Вот он!

– Эй, Филипыч!

– Фью-ю-ю!!! – засвистел Левка. – Филипыч, на вокзал надо, бегом!

– Бензину нету.

Левка сунул ему пятерку. Филипыч сопнул носом и очевидно этим сопением, как творец в Адама, вдохнул бензиновую струю в бак циркового автобуса. Автобус уже бодро фырчал, когда Алла решилась и тоже вскочила в пыльный салон.

До отхода поезда оставалось около часа, посадку не объявляли. Задумчивый и одинокий стоял Олег на перроне с чемоданом и гитарой у ног со скрипичным футляром в руке.

«Я ищу оправдания жизни своей... Но ищу оправдания жизни своей...» «В вагоне записать, не забыть бы...» «...но не больше увидишь с вершины... Если силы даны на вершину взойти – на вершине легко, только жить невозможно...» «А какого оправдания мне надо? Я играл, и людям моя игра нравилась. Они мне за это деньги платили. За зря, что ли? И Вале Зыковой моя игра нравилась, и номер их с моей скрипкой красивей! И Марк Захарович всегда восхищался, как я ему аккомпанирую. Коньячком, правда, сукин сын, так и не угостил... И всему оркестру, и зрителям нравилось, как я на гитаре играю, выручаю духовиков в жару или когда они с похмелья. Вот педагог в музыкальной школе из меня не получился... И опять – почему? Потому, что требовал с учеников, как с самого себя, а кто, какой нормальный человек такое выдержит? Людям нужна жизнь – материальная, добродетели – посильные, искусства – изящные... Ничего, когда-нибудь попробую еще, буду терпимее. Люди слабы, иногда их надо за шиворот вытаскивать из болота, иногда и собственное сердце вырывать из груди... Они на него сапогом потом наступают, ну да бог им судья...»


На площади перед дебаркадером вокзала время от времени останавливались рейсовые автобусы. Вот из одного вышла Нина. Тревожно оглянулась, в ярко освещенный зал войти не рискнула, а обошла здание. Поискала глазами и увидела Олега.

Нина ничего не хотела и ни на что не надеялась, но то, что было в ней доброго и светлого – не хотело пропадать так легко, и эта агония толкала ее на безумство. Нина шагнула в его сторону, но вдруг застонала и попятилась: к Олегу со всех ног мчались Левка и Алик, а позади, отставая, нерешительно шла Алла.

– Ну и наглец ты, братец! Столько лет вместе играли, и решил улизнуть, не попрощавшись! – обиженно заговорил Алик. Олег опустил голову,
– Ну, да бог с тобой. Далеко до посадки? Успеем мы приобрести пузырек?

– Вот мужичье! – сердито проговорила Алла. – Нигде вы без бутылки не можете!

– Вот и я о том же! – засмеялся Алик. – Так успеем?

– Успеем...

– Тогда я побежал, – и Алик бегом пустился в привокзальный буфет.

 Алла, Олег и Левка молча его ожидали. Пристыженный Олег не знал, как завести прощальный разговор, Левка и Алла дичились друг друга. Через десять минут примчался Алик. В руки Левке он сунул бутылку рислинга, Алле – пачку плавленного сыра, а сам с глубоким вздохом вынул из кармана стакан и устремил на него трагический взор.

– Гамлет глазеет на череп, – не удержался напоследок Олег.

– Хуже. Вы видите улику преступления. Этот стакан я украл. Второй раз в жизни украл сознательно!..

– А не сознательно, это – как?

– Это детство. Чужие сады там, огороды...

Грустное настроение спало, друзья заулыбались.

– А первый раз – сознательно? – смеясь спросила Алла. – Это не секрет?

– Расскажу! Иду раз (кажется, в Кзыл-Орде мы тогда придуривались), смотрю – велосипед...

– Велосипед?!

– Да нет, не велосипед. За кого вы меня принимаете?! Сумочка такая, знаете, треугольная, для мелких запчастей и инструментов, к раме пристегнута...

– И на кой ляд она тебе сдалась?

– Лева, дай досказать! Ни на кой ляд она мне не нужна была, но она была на замке! Представляете? На маленьком таком, аккуратном замочке, внутрь не залезешь. Я прошел мимо, потом вернулся, я чуть не рыдал, потому что никак не мог понять – зачем замок? Почему замок? Откуда замок? Я подошел и отстегнул сумочку вместе с замком. Из принципа. На это понадобилось всего лишь пять секунд. А замок был хороший – без ключика не откроешь.

Алла всплеснула руками и залилась смехом, Левка затрясся, а у Олега мелькнуло мгновенное сожаление о потерянных друзьях.

– Алик, Алик, и что же было в этой сумочке?

– Понятия не имею. Я остановил какого-то мальчишку на велосипеде и вручил ему сумочку и сказал, чтоб он ее больше не терял. Мерзавец сказал спасибо и пообещал не терять.

Левка продавил пробку внутрь бутылки, оглянулся, нет ли поблизости милиционера, и налил две трети стакана вина.

– Алла? – протянул ей стакан Алик.

– Нет, конечно.

– Только пригуби.

– Ну вас, лоботрясы.

– Хоть губами прикоснись к краю стакана!

Алла намочила губы вином и отдала стакан. Алик внимательно осмотрел стакан и бережно подал его Левке.

– Пей, Лева! Она вот здесь касалась его!

Снова взрыв смеха. Выпил вина Олег, выпил Алик и все они словно забыли, что переживают минуты расставания. Послышались чьи-то легкие шаги, они обернулись и застыли, пораженные. Рядом стояла Нина. Глаза у нее были сухие и безумные.

– Олешка, прости меня!.. То есть, не прости... меня нельзя простить!.. Только знай – если я тебе причинила горе, то себе еще горше... Прости меня, не проклинай...

Тишина звенела. Алла, Алик, Левка, а может, и Нина, затаив дыхание ждали чуда, ждали неправдоподобной развязки, ждали примирения с объятиями и слезами прощения. Разве Нина не совершила свою половину чуда, приехав на вокзал? Олег... Четверо враз, вместе, посмотрели ему в глаза. А там ничего не было. Только пустота. И ядовитый зеленый блеск александрита на мизинце.

Страшное, космическое чувство одиночества и беззащитности обрушилось на Нину. Лишь сейчас в полной мере осознала она, что надо было идти за любимым и любящим куда бы ни повела его судьба... И вот она лишилась единственного человека, который мог бы ее защитить и убаюкать.

Отчаянно заплакала Нина и побежала прочь. Друзья почти с физической болью ожидали, что Олег побежит следом, что все же случится оно, гриновское чудо, по которому так тоскует человеческая душа.

Олег действительно забеспокоился.

– Ребята, спасибо за провожания, а сейчас бегите за ней, как бы она не натворила чего.

Алик и Левка не двигались. Алла тоже.

– Да бегите же! – вдруг вспылил Олег. – Хотите, чтобы побежал я и опоздал на поезд?!

Алик вздохнул.

– Да, ты действительно боишься опоздать на поезд!..

Он пожал Олегу руку, обнял его и, не медля больше, побежал за Ниной. То же сделал и Левка.

– Олег, Олег... – горько прошептала Алла. – Мог бы и простить слабую женщину... Ведь глупость, затмение... С кем не бывает...

– Нечего прощать. Некому прощать. И нечем прощать.


                Это было давно... Я не помню, когда это было...
                Пронеслись, как виденья, – и канули в вечность года,
                Утомленное сердце о прошлом теперь позабыло...
                Это было давно... Я не помню, когда это было.

Может быть – никогда...


– Ты жестокий.

– Нет. Просто... просто совершилось убийство. Живые чувства – умерли. Цветы любви и жизни – погибли. А на горизонте вытянулось множество бутонов других цветов – других городов, других людей, прекрасные бутоны цветов музыки.

– Бред сумасшедшего... Лучше бы Нину простил...

– Мне не больно. Мне любопытно. Там порог новой, незнакомой жизни и я туда пойду. И новые цветы для меня расцветут.

– Ладно, хватит трепаться. Дай, я тебя еще поцелую, и прощай... навсегда...

– Прощай... Навсегда... «Звездой во мгле скрываюсь я, скитаюсь я...» Прощай... навсегда...

Алик догнал Нину, слепую от рыданий, обнял за плечи и повернул к цирковому автобусу.

– Лева, где Алка?

– Сейчас придет.

Они забрались на заднее сиденье темного и неуютного автобуса, Нина на сиденье впереди и уткнула лицо в руки на поручнях. На площади показалась Алла, она озиралась и Филипыч посигналил ей.

– Поехали, что ли? – зевнул он.

– Поехали.

Подкатили к цирку. Нина выбралась первая и быстро пошла по пустынной мокрой улице. Где она видела этот сырой темный коридор?.. А, это в том страшном сне, в Уральске... И куда она идет? Куда ей идти? К Игнатенко? Лучше она в арыке утопится... К Лиде? Но она никогда не осмелится попроситься к ней ночевать. Валя, Валя добрая, но она с Аллой живет... Надо вернуться в цирк и передремать там на скамейках, а завтра уехать в Энск. Уехать? У нее же нет денег, ни гроша... Даже на хлеб завтра нет, даже сегодня в автобусе она зайцем ехала... Продать что-нибудь ... А что? У нее только Олешкино колечко и купят... Продать Олешкино кольцо?! Лучше на панель пойти... Нет, она завтра найдет Валю и под залог кольца попросит денег на билет. А потом вернет деньги, а Валя ей кольцо перешлет. Валька честная, добрая... Или устроиться в цирке пол подметать, билеты продавать? Но когда это надо будет, – весной, да и каждая цирковая сволота, начиная с директора, будет в сожители набиваться... Но в цирк надо вернуться. И на половине дороги остановилась. На нее чуть не налетели Левка, Алик и Алла. Нина только сейчас поняла, что они провожают ее. Куда?..

– Хоть бы кто-нибудь был виноват!.. Хоть на волосок!.. – невыразимо горестным был голос Нины. – А то сама, сама взяла что было самого дорогого в жизни, сама бросила на дорогу и сама все растоптала!.. Все сама!.. Никто, никто не виноват!..

И снова разрыдалась бедная девушка. Вместе с ней в голос заревела и Алла, подбежала к бывшей подруге и ученице и обняла ее. Алик и Левка не могли различить, кто из них плачет громче и в смущении отступили.

– Что я натворила, Алла! Что натворила! Я не могу... Алла! Алла!

– Успокойся, ради Христа, успокойся! – всхлипывала подруга. – Успокойся, Нина! Терпи уж! Станешь артисткой и пошлешь его к чертовой матери.

– Я больше не хочу быть артисткой... Это я рядом с Олегом хотела быть артисткой, потому что он... потому что у него... А теперь я хочу только быть его женой и нянчить его ребенка... Господи, почему он не запретил мне делать аборт?! Пожалел меня... Алла, а может он простит... Я поеду за ним... Я тебе колечко в залог оставлю, ты мне дашь денег?..

Сердце у Аллы едва не разорвалось.

– Нина, что я могу тебе сказать?.. Один раз, – зашептала она, – я видела, как машина сбила собаку... Она отлетела в сторону и упала на снег, изо рта у нее бежала кровь, она билась, корчилась, все тише и тише и умерла... Я смотрела на Олега... В нем что-то умирало... вот точно так же, как тогда на снегу...

От ужаса Нина перестала плакать.

– Пойдем ко мне. Завтра будем думать, что делать.

– А Валя?..

– Я одна. Валька к папе с мамой намылилась. Как ты похудела...

– Я... пока... я целый месяц почти не ела... Не могла есть...

– Прозрачная стала... Ребята, вы нас проводите?

– Вопросики, однако же...

– Ну, спасибо.

У подъезда Алла оставила Нину и подошла к деликатным спутникам.

– Видно, мне судьба сегодня целоваться с музыкантами... Алик, нагнись. У, стропила! Теперь ты, Лева... Прощай, не поминай лихом... До свидания, ребята!

Две женские фигурки скрылись в темном подъезде.

– Жизнь... – угрюмо проговорил Алик. Левка мрачно промолчал. Они повернули обратно.

Минут через пятнадцать после прощания с Аллой подошел поезд. Олег нашел свое купе, сложил вещи и сразу устроился спать.

Вагон рассекал сырую осеннюю ночь, приятно покачивал тело, усыплял бесконечной, такой родной и близкой, музыкой стука колес...

Беги, Агасфер!




                КОНЕЦ