Гений, уложившийся за сутки

ГЕНИЙ, УЛОЖИВШИЙСЯ ЗА СУТКИ

Понедельник, 03 декабря 2007 года

От розы увядшей остаётся лишь имя её
Умберто Эко «Имя розы»

     Возвращаться домой было страшно. Будто в руины после гибели Помпеи. Рисовалась картина запустения, того унылого кавардака, остающегося после отъезда. Уехала… Название к полотну какого-нибудь Репина. А хуже всего была дурацкая, безмозглая иррациональная надежда на чудо. Что она не уехала. Передумала. Опомнилась. Остановилась. Сумела. Справилась. Осталась. И страх этой надежды лишиться.


     Чувствовала я себя препоганейше. Как ни странно, несмотря на непривычно большое количество алкоголя в виде пива и энергетических коктейлей, похожих на «Бёрн», только с градусом, выпитого накануне, я не чувствовала ни привкуса, ни запаха перегара. Лишь неимоверную слабость. Меня покачивало. И ещё я очень плохо соображала, не отошла от шока. Не успела. Просто не хватило времени. Сон был беспокойным, одежда моя пропиталась липким, холодным потом, я просыпалась от постукивания друг о друга зубов и очень неприятного озноба, понимала, что вокруг меня и во мне – сплошное горе, а я его переживаю, и времени у меня на это дело в обрез, ведь очень скоро понедельник… Это означает, что надо ехать на работу… Что жизнь должна продолжаться вне зависимости от… Просто ВНЕ ЗАВИСИМОСТИ.

     Горе, уходи от меня… Мне нельзя чувствовать горе, нельзя окунаться в страх, уходи, уходи, уходи же… Жить дальше – вот что имеет значение. Только это. Кстати, жить мне хотелось совершенно точно. И как можно скорее. Это я хорошо помню. Вот только не в этом аду… Хотя разве это ад? Я в комнате у Анечки Левищевой, хорошей и понимающей меня девочки, которая всегда поддержит в трудную минуту… А она в тяжёлые моменты – бросала. Всегда. Но речь не о ней. Я у Анечки, Миры, Мирочки Левищевой. И Насти Анисимовой, а Настя такая добрая… И такая женственная. Тоже очень-очень хорошая. Они спят. Утомила я их вчера изрядно. Конечно, то ревела, то тараторила без остановки, даже смеялась, помню… и не раз. Концерт или спектакль. Мне даже было хорошо. Я чувствовала, что я – у своих, и здесь меня не осудят. А ведь это счастье… Даже находясь на грани, можно понять, что где-то рядом с тобой витает счастье, если уметь его заметить. Я уснула раньше их, чуть ли не с банкой энергетика в руке, так боялась лечь раньше, чем опьянею, чтобы ни на секунду не остаться одной, наедине со своим горем. А проснулась наедине. Горе, отвали от меня!

     Нашарила на полу возле раскладного кресла, на котором спала, мобильный. Ещё только три часа утра. Есть время, чтобы придти в себя хоть сколько нибудь. Маловато, но есть. Итак, она меня бросила, предала, свалила и уехала. Но это неважно, важно, что мне надо быть в форме к восьми часам утра и ехать на работу. Работа, вот что важно!

     Лис, Лисёнок, Лисичка, ты всё-таки поддержала меня. Ты! Нашла самые лучшие, самые правильные слова, как всегда. Сказала, что приедешь… Что мы сможем нормально поговорить обо всём… Что сейчас ты сидишь рядом со мной и пьёшь чай. А скоро мы будем пить его вместе… Тёплая… умничка. Даже если ты не приедешь, работа или ещё что… Спасибо. Это были спасительные слова. Волшебные слова. Хоть я и не показала тебе, какими нужными они были. «Разве ты не чувствуешь, что я не злюсь на тебя?» - «Я чувствую. И это так удивительно…» Алиса, я поняла, что очень плохо тебя знаю. Я буду очень признательна нашим судьбам, если они пересекутся, чтобы дать мне возможность узнать и понять тебя больше. Ну, не только с ангельской стороны, с разных. Мне хочется. Вот только сил наберусь.

     Мне холодно. Из-за влажной одежды и сырого воздуха. Правой рукой я что-то крепко прижимаю к груди, прямо к сердцу. Это небольшая серая мягкая игрушка из искусственного меха. Как ребёнок… Славный, маленький и беззащитный, он хочет к маме… Алиса… Такими добрыми бывают только мамы. Да, я знаю. У меня никогда не было такой мамы. Но сама я такой обязательно стану! А ты такая и есть…

     Хочется пить. Ого, да тут набор напитков на выбор. Питьевая вода в большой пластиковой бутылке, чашка с холодным чёрным чаем и даже маленькая стеклянная бутылочка «Нарзана». Всё-таки я очень везучая! Я сделала попытку улыбнуться заботливости девочек, но не смогла. Вместо этого меня обдало новой волной страха и горя. Горе, отпусти меня! Приподнявшись на постели, я жадно припала к бутылке с водой и сделала несколько крупных глотков. Холодно стало внутри и снаружи. Но я продолжила пить. Пусть мне станет совсем холодно, так холодно, чтобы дрожь дошла до самого сердца, чтобы заморозила боль, сковала горе, а я… Я потом растоплю его, когда немного выкарабкаюсь, когда придут первые силы…
Дрожи я не чувствовала, только оцепенение. Жесткое какое-то.

     Мне надо стать мягче. Прямо сейчас. Иначе я начну стервенеть, ожесточаться, а это – не то, что мне нужно. Я не испорчу себя из-за неё. Ни за что! Я – очень мягкая… Вот как этот заяц… Или кто он там, не видно в темноте… Я легла на спину, вытянулась в струнку, изо всех сил напрягла мышцы тела, а затем расслабила, положив себе на грудь неведому зверушку, и накрыла нас обоих одеялом. Алиса очень добрая… Анечка очень добрая… Доченька моя очень добрая… Настенька очень добрая… Люди очень добрые… Я… я добрая… мягкая… хорошая… Я очень люблю людей… я люблю людей… люблю… люблю… «Ты всё-таки любишь её…» «Ну, да…» Я люблю людей…

     Я просыпалась до восьми утра много раз. И каждый раз всё повторялось заново. Горе, уходи… Работа… Она предала… Алиса… Глотки жидкости… холодный пот… Я справлюсь… Серый комок, прижатый к груди, и невидимый комок в горле, который я растворяла любовью к людям. Да, именно к людям, не к миру, такому абстрактному, и потому холодному, а к людям, этим глупым несчастным созданьям, умеющим чувствовать, одним из которых я, надеюсь, являюсь.

     Всё. Время истекло. Восемь. Я решительно встала и нетвёрдыми шагами отправилась в ванную. Слабость в ногах и головокружение. Стоя под душем, я серьёзно боялась упасть в обморок, ибо сознание слабо присутствовало во мне. Конечно, я выстояла. Как глупо было бы раскроить череп о край чугунной ванны после всего пережитого и переживаемого. Я высушила волосы феном, причём огромного труда стоило держать его в руке, такой он тяжеленный… Вымазалась кремом, подкрасила брови и ресницы, побрызгалась дезодорантом.

     Затем пошла на кухню, где недавно проснувшаяся Левищева уже пила чай. Я присоединилась к ней. Налила чашку чая и села рядом. Мне было просто ужасно. Но я держалась. Я даже силилась улыбнуться ей. В ответ не помню на что. Я не хотела, чтобы она видела, насколько мне плохо. И Аня понимала это, поэтому пила чай с совершенно невозмутимым видом. Правильно. Затем я оделась, обулась и попрощалась с Аней, договорившись вечером созвониться. И ушла.

     Если находясь в квартире, я ещё тешила себя надеждой, что смогу доехать до работы, то пройдя по улице метров пятьдесят, поняла, что это не реально. Во-первых, я не была уверена, что мои ноги каждый раз касаются земли. Во-вторых, свежий холодный воздух, ветром ворвавшийся в мои лёгкие, словно проник в мою голову, закружив её вихрем, от чего меня сразу сильно затошнило. В-главных, я не могла думать. Какие-то обрывки слов или фраз… картинки… фрагментированное восприятие на фоне образного мышления… и ощущение горя, пустоты и страха… страха за себя.

     В таком состоянии на работе делать нечего, да ещё и в самый суматошный день недели – понедельник. Я не смогу работать, пока не смогу пережить случившееся. Самое большое, что я могу сделать, это пережить шок и принять ситуацию как можно быстрее, иначе я потеряю работу. Ещё сутки – максимум, что я могу себе позволить. Если это не будет поздно. Но по-другому никак. Сто процентов, у меня нет выбора. Я буду гением, если уложусь за сутки.

Впечатления от возврата домой:

Живая роза. Огромная, как моё сердце.

Бельё Кати, плавающее в тазике.

Записка. Плохая записка. Иногда лучше жевать…

Пакет с сахаром.

Требуха, торчащая из корпуса системного блока. Развороченные внутренности.

Милый пододеяльник в цветочек, который она не стала стягивать.

Звонок на работу
.
Звонок дочери. Умница! Респект!!!

День сна – прихожу в себя. Клянусь, приду!