Однажды Лев Николаевич Толстой

Даниилу Хармсу

«Веселым ребятам» из журнала «Пионер»

И самой сплоченной театральной беседке начала века -
вдохновителям, критикам и соавторам.



Однажды ясным майским утром шел Лев Николаевич Толстой по Никитскому бульвару, направляясь в Камергерский. Позади была трудная рабочая ночь, посвященная съемкам его еженедельной передачи на ТВ. Какая-то добрая душа довезла его до Нового Арбата, махнула рукой в неопределенном направлении и, сказав: подземный переход – там! растаяла в воздухе. «Булгаковщина какая-то!» - подумал Лев Николаевич и с удовольствием вдохнул терпкий утренний воздух Центрального Административного Округа.

«Ну, елки-метелки, как же я измучен этим ТВ!» - устало вздохнул Лев Николаевич, вспоминая, как вчера с самого начала работа не задалась. Увидев свой сценический костюм Лев Николаевич пришел в волнение и заявил, что человек, разодетый как Беня Крик на похоронах приказчика Тартаковского, не имеет морального права выступать на стороне добродетели. Не лучше ли ему остаться в домашнем? На красноречивый взгляд костюмерши Лев Николаевич с достоинством заметил, что все куплено на Кузнецком в лучшем магазине готового платья известного заграничного портного.

 - У нас стильная передача! - отрезала костюмерша и исключила прения, указав на некоторые условия договора.

Войдя в студию изрядно не в духе, Лев Николаевич убедился, что злоключения его не кончились. Герои его представляли собой коллекцию самых отъявленных негодяев, стащивших у старушки-процентщицы последнее верблюжье одеяло. «Какая низость!» - подумал Лев Николаевич и, почувствовав прилив  недюжинных миссионерских задатков, принялся бичевать порок. Начав с Ветхого Завета, он убедился в знании аудиторией всех заповедей. Затем подробно ознакомил присутствующих со статьями УК, но подчеркнул, что кары небесные многократно страшнее! И некоторые описал. Запись шла уже многие часы, подозреваемые целовали нательные кресты и клялись самыми ужасными клятвами, но Лев Николаевич продолжал метать. Неожиданно среди публики нашлись добровольцы, готовые сознаться, что соучаствовали в грабеже и тем самым прекратить пытки.

 «Да! - удовлетворенно подумал Лев Николаевич, поднимаясь по бульвару - даже костюм Бени Крика не скроет старца Зосиму! Но с имиджем определенно надо что-то делать... А не отпустить ли мне бороду – седую, окладистую? И хорошо бы еще деревеньку прикупить в Подмосковье или на худой конец где-нибудь под Тулой. Да и заняться исконным барским промыслом...»  И в таком приятном направлении потекли его мысли, что Лев Николаевич и не заметил как перешел Большую Никитскую на красный свет и только, оказавшись нос к носу с разъяренным городовым, опамятовался. Между тем лицо городового по мере приближения Льва Николаевича меняло цвет и выражение, и в конце он уже совсем по-отечески проворчал:

- Вы бы, Лев Николаевич, поаккуратнее!
«Не спал служивый!» - догадался Лев Николаевич и ласково сказал:
- Прости, братец, задумался. А ты, я вижу, дружишь с книгой – узнал меня!

И широким жестом достал из кармана «Хаджи-Мурата» в мягкой обложке. «Бессонному стражу Никитских ворот от автора» разборчивым почерком написал Лев Николаевич на первой странице и поставил подпись и дату.

 - Владей, служивый! Расширяй кругозор! А будешь так же бдительно нести службу, государь тебя не забудет и тоже пошлет на Кавказ – абреков погонять и имя свое прославить. 

И, оставив осыпанного милостями городового, продолжил путь. Сентиментальность  жандармов смущала Льва Николаевича. « К лицу ли мне, прогрессивному писателю-гуманисту, эти сцены с поклонами?..» - подумал он, ускоряя шаг.

По обеим сторонам Тверского на скамейках полусонные наркоши грелись на утреннем солнышке, ловя остатки кайфа. Их лица улыбались бессмысленными улыбками навстречу ласковому майскому утру и просыпающемуся  бульвару с суетящимися птичками, пенсионерами-собачниками и их подопечными и величественно шествующим Львом Николаевичем. «Нет, нет, не прав этот вольтерьянец с сомнительной балканской фамилией Шендерович!» - возликовал, глядя по сторонам, Лев Николаевич. Льву Николаевичу случилось прочесть произведения модного вольнодумца, в том числе «Здесь было НТВ», в котором автор среди множества дельных и смелых мыслей сетовал на назойливое поведение обывателя по отношению к мастерам пера. Он утверждал, что интеллигентных людей, способных при встрече с person celebre ограничиться приятной улыбкой, мизерное количество. Льву Николаевичу и самому досаждали купеческие замашки господ, все эти «Пожалуйте к нам, Лев Николаевич, по маленькой!» и полный декаданс барышень и дам. Он даже подумывал, что было бы недурно разыскать молодого литератора и пожать ему руку. Не ровен час – махнет балканец по примеру Инсарова на свою историческую родину и - поминай, как звали!  И тут, увидев столько тихих интеллигентных улыбок, со скамеек устремленных к нему, Лев Николаевич ободрился и полный самых утешительных мыслей направился к  памятнику Пушкину.

У самого памятника внимание Льва Николаевича привлекла одинокая фигура господина в черном, вольготно расположившегося на скамейке  под сенью тучных лип и каштанов. Фигура при появлении Льва Николаевича отложила книгу и уставилась на Льва Николаевича, как ему показалось, с приветливой вопросительностью.

«Еще один любитель Достоевского...», - с легкой досадой подумал Лев Николаевич и взглянул на сидящего господина попристальнее.  Что-то странно знакомое было в его облике, в  чертах лица. Этот прямой тонкий нос, эти живые черные глаза... «Да ведь это сам ...», - поразился Лев Николаевич. И огласив окрестности радостным криком:

- Николай Васильевич! - шагнул к сидящему господину,  благоговейно протягивая к нему руки. - Давно, давно, милостивый государь, мечтал познакомиться! Позвольте представиться – граф Толстой, Лев Николаевич, литератор.

- В самом деле? - несколько развязно ответил Николай Васильевич, между тем поднявшись навстречу с готовностью и пожимая Льву Николаевичу руки самым сердечным образом.

- Ох, уж эти мелкопоместные дворяне! - мысленно поморщился Лев Николаевич - Малороссия, глушь, хутора...

- После бала, Ваше сиятельство? - скаламбурил Николай Васильевич.
- Au contraire, mon ami! – вздохнул Лев Николаевич, и непринужденно перейдя на французский, поведал Николаю Васильевичу историю прошедшей ночи, как он споспешествовал добродетели и жег глаголом сердца.

- Экая фря! - не сдержался Николай Васильевич по адресу костюмерши и, критически оглядев домашнее Льва Николаевича, а заодно и свое, нашел оба наряда в полном соответствии с представлениями о платье, подходящем живым классикам  и даже с покушеньем на моду. - Я знаю мир ТВ, душа моя, Лев Николаевич! Там же мошенник на мошеннике сидит и мошенником погоняет. Один господин N  - порядочный человек, да и тот, по правде сказать  - свинья! - горестно процитировал близко к тексту свою поэму Николай Васильевич.

Дослушав рассказ до конца, он посмотрел на Льва Николаевича глазами полными слез и сдавленным от восторга голосом произнес: 
- Das ist fantastisch, mon petit prince! - заодно давая понять, что Нежинская гимназия, хоть и не Царскосельский лицей, но отдельным одаренным выпускникам кой-какие знания давала...

И пока Лев Николаевич переваривал это непонятное «petit», обернулся вокруг себя самым колдовским образом, неизвестно откуда материализовал бутылку превосходного карлсбадского пива Платан и протянул ее Льву Николаевичу со словами:

- А не опроститься ли Вам, любезнейший мой Лев Николаевич?

«Булгаковщина какая-то!» - во второй раз за утро восхищенно подумал Лев Николаевич, прикладываясь к пиву и припоминая свое решение отпустить бороду и зажить барином.

- К цыганам, Николай Васильевич? Презрим оковы просвещенья? - подкрепившись и придя в еще более приятное расположение духа,  спросил Лев Николаевич.

- Вы разве не в Камергерский шли, ангел мой? - удивился Николай Васильевич и лукаво взглянул на Льва Николаевича.

- Да, да, я за каким-то делом шел в Камергерский - подтвердил Лев Николаевич. - Но наша встреча...опроститься...перевернули мою жизнь! Я теперь в деревню...или хоть к цыганам...Да куда прикажете, Николай Васильевич!

- Тогда в Камергерский, Лев Николаевич! «Знаю я одно прелестное местечко...» - неожиданно приятным голосом запел Николай Васильевич, известный в свете скептическим отношением к своим вокальным данным. – Там и опростимся с божьей помощью. Свиные шкварки, колбасы, яишница с салом, вареники с печенью, горилка з перцем...Вы, надеюсь, пока не почувствовали в себе призвания к вегетарианству, дражайший мой Лев Николаевич? - подозрительно спросил Николай Васильевич и прожег своим колдовским взором его сиятельство до самых глубин существа.

Лев Николаевич, сраженный перечнем удовольствий, ждущих его, по словам Николая Васильевича,  в Камергерском, прислушался к внутреннему голосу, но  ни  малейшего призвания к вегетарианству не обнаружил и молча, но решительно замотал головой.

Спустя минуту живописная пара, вздымая клубы утренней пыли, рысцой пересекла испокон веков не мытый подземный переход и скрылась из виду в глубине Большой Дмитровки.