Путешествие с Чеховым. Финляндия

               
 Из  Финляндии с любовью…
     Утром 30 сентября 2002 года чуть покрапывало. Столичный  город, глядя на свое отражение в заливе, почистился и  умылся. Стеклянные стены супермаркетов  влажно блестят.  Вместе с Пульму Маннинен едем в такси на церемонию в  Театральный центр. Сегодня предстоит передача   средств, собранных  финской общественностью для Чеховского музея  в Ялте. Директор центра Риитта Сеппола и ее сотрудницы созвали  гостей,  поставили на столы пирожки, бутерброды, шампанское, соки. На экране – проекция обложки  музейного буклета, изданного еще в советские годы на финском языке. Вид ялтинской бухты, худой Чехов - в шляпе и с неизменной палочкой…
                * * *
   В Финляндии я второй раз. Первая поездка состоялась еще в советские годы. Наш музей был коллективным членом общества дружбы СССР-Финляндия, а Ялта была местом массового паломничества финских туристов. Один из них оказался, между прочим, писателем и написал  о чеховской Ялте рассказ «Ужас прекрасного места».  Памятник Лесе Украинке  он спутал в Дамой с собачкой, а  литературную экспозицию Дома-музея Чехова  - с самой Белой дачей. Сплошная экзистенция… Я же ехал в Хельсинки совсем с другим настроением: выступал с лекциями о Чехове в Хельсинки и Турку, работал в  библиотеке «Россика», обладавшей уникальным книжным фондом по русской тематике. Итогом стала публикация очерка  крымских впечатлений  финского писателя и журналиста Вентцеля Хагельстама, который встречался на Южном берегу с Чеховым и Толстым.
     В нынешней поездке тоже немало интересного. Мой визит совпал с 40-летием  столичного Музея театра, и на торжестве я должен  представительствовать от украинских и российских музеев. Для  этого я приготовил тяжеленную двухтомную историю  Московского Художественного театра, который недавно  отпраздновал свое столетие.  Вместе с переводчицей – работницей Театра для детей Марией Таваст (Мария – имя, конечно, условное, настоящее произнести сложно) – вместе с Марией мы  проби-раемся на такси  куда-то в район морского порта:  трубы, мачты  электролиний, безликие коробки заводов…
-  Мы едем на фабрику музеев, - говорит Мария. Я улыбаюсь милой шутке. Вот мы поворачиваем к четырехэтажному  корпусу с трубами, лезущими прямо из земли.  Это и есть искомая фабрика: тут  поселилась целая куча музейных учреждений. Так что – никаких шуток! Однажды – это было в  начале 90-х годов – кабельная фабрика фирмы «Нокия» обанкротилась и умерла. В опустевшем корпусе завелись музейщики. Самозахват по-фински.  Сначала их  пытались выжить,  потом  идея  ф а б р и к и  м у з е е в   потихоньку завоевала умы.  Государство выделило средства,  в бывших цехах  развернули экспозиции Музей  фотографии, Музей театра,  Музей гостиниц и   ресторанов. От старого оборудования остался громадный лифт, в котором, кажется,  можно поднимать  грузовики!
    …На втором этаже – столпотворение: среди декораций бродят толпы нарядных людей с бокалами вина. Декорум поистине фантастический: вот над головой  зависла огромная щука, вот  отверзлась  красная пасть дракона, вот здоровенный медведь карабкается на мраморную колонну… Пробираемся вдоль бесконечной анфилады  манекенов в костюмах всех времен и народов. В стеклянной витрине – стоптанная кроссовка какой-то театральной знаменитости,  а вот продавленный диван другого  театрального гения, глядящего безумными глазами с плаката.  Тут кабинка для просмотра видеофильмов. Нажал кнопку – на экране во всю стену проявляется  шансонье с гитарой…  А тут – старинный музыкальный автомат из бара:  можно послушать самые знаменитые театральные мелодии. Мария  набирает номер, автомат  просыпается и выводит до боли знакомое: «Белая роза, роза печали, красная роза, роза любви…».
    Есть тут большая комната, где  можно поиграть в куклы. То есть, в кукольный театр. Фигура Матери всех сказок  притягивает взоры: из ее карманов,  прически, складок одежды выглядывают бесчисленные фигурки  сказочных героев.  Я надеваю на  руку куклу-волка,  на другую – хитрую лисичку и  захожу за ширму. Нехитрая импровизация на русском языке,  публика смеется, мои герои жестикулируют и скачут от радости.  Я тоже.
   А вот особый закуток – раздевалка  с костюмами волков. Я вопросительно смотрю на Марию, она  переговаривается с  «волчицей», которая уже собрала вокруг себя стаю волчат. Вот они встают на четвереньки и скрываются в норе… Смеясь, дети ползут в логово, а там… а там ?  А там  всякие театральные чудеса:  мостики, световые и звуковые эффекты. Барабан для создания грома… Машинка для  имитации молнии…Короче - всякая театральная машинерия.
-  Дети познают, так сказать, чрево театра, - разъясняет Мария.
   Я пытаюсь постичь смысл всей этой пестрой, на первый взгляд, картины, так непохожей на чинную обстановку обычного музея. Это музей-игра, музей-театр. Когда группа детей приходит в музей, она сразу  втягивается в познавательную игру. Помните анфиладу исторических персон?  Дети бросают кубик, выпавший номер указывает на фигуру. Дети должны угадать,  к  какому веку относится костюм,  кто его носитель, какова его роль в спектакле.  Потом игра затягивает их в логово волков… Потом они играют в ширмах кукольного театра… Потом выходят на сцену  во взрослых костюмах. Сцена оформлена как античный театр на фоне  величественного Олимпа… Мы с директрисой музея, Ханой-Леной Хилариори, черноволосой, чернобровой,  смуглой и гибкой  женщиной, в которой очевидно живет театральный бес, надеваем парики, мексиканские сомбреро и  мечемся по сцене как угорелые. А ведь она – профессор Театральной академии… А я -  заслуженный работник культуры  Украины…  Но радость игры так велика, что  все остальное слетает как шелуха.
    На юбилейном вечере мне как «знатному иностранцу» дали слова в числе первых. Я по-доброму завидую  этому замечательному музею, его сотрудникам, которые за воплощение оригинальной концепции  получили  премию Евросовета. Музей,  сквозь который «прорастает» театр. Я говорю о том, что Антон Павлович Чехов - увы – в Финляндии не бывал.  Я приехал, чтобы исправить ошибку великого драматурга…(публика доброжелательно аплодирует). Музей  Чехова в Ялте тоже прорастал – прорастал сквозь  жилой дом,  Белую дачу  писателя.  Это началось еще при жизни Чехова.  На юбилей ему натащили  старинные ларцы,  не менее древние ткани,   фотографии… Чехов ворчал: превратили кабинет в музей. Лучше бы мышеловку подарили. Мыши, знаете ли, одолевают... Мария Павловна рассказывала, что пойманных мышей Чехов относил на ближний лужок. Чувствуя столь гуманное отношение, мыши возвращались на Белую дачу…
    Это – шутка. А теперь – серьезное. Великий русский философ Николай Федоров сказал, что музей – это не собрание вещей. Музей – собор  лиц. Судя по лицам  гостей и  организаторов  торжества,  Музей театра обладает неисчислимыми богатствами…
     Через пару дней мы с Пульму Маннинен приехали в Музей театра  снова. Меня интересуют профессиональные вопросы: как организована музейная служба,  что нового в  хранительской  работе.  Финских коллег тоже интересует наш опыт. В постоянном штате  у них всего восемь научных сотрудников (оформителей и экскурсоводов нанимают по мере необходимости).  Объем работы выполняется огромный, поскольку каждое рабочее место  оснащено  максимумом техники. Каждый сотрудник сидит в отдельном  кабинете со  стеклянными стенами. Всюду компьютеры, сканеры, ксероксы,  факсы… В компьютерах заложены базы данных по афишам, костюмам, фотографиям, программам, личным вещам, и т.д. Здесь я за минуту получил список всех постановок  пьес Чехова на финском театре. Фондохранилище  с передвижными стеллажами: шкафы катаются по рельсам, доступ к экспонатуре  не ограничен. В комнате для хранения негативов  (есть и такая!) работает климатическая установка. Всего здесь хранится более 700 театральных костюмов: распоряжением правительства театры обязаны сдавать  самые ценные костюмы  в музей.  Мы посмотрели условия хранения: каждый костюм уложен в особую коробку. Даже пуговицы обернуты микалентной бумагой. Имеется собственные отделы  реставрации и консервации… При мне реставрировали старинную шаманскую маску из бересты. Шаман – он ведь тоже в своем роде актер…
    Экспозиция , как мы заметили накануне, ориентирована на сотворчество, на игру, на активное соучастие  посетителей. Немало и технических новшеств. Раздел по истории финского театра – сплошная стеклянная стена с подсветкой изнутри. Она составлена из прозрачных пластиковых листов формата 2,5х1,5 метра, на которые напечатала в цвете вся необходимая информация:  фотографии, тексты,  рисунки, указатели, декоративные рамки. Стенды изготовлены тем же способом, что и  уличные  рекламы:  сначала - макет на компьютере, потом  распечатка на плоскости… В стеклянную стену встроены «гнезда» для объемных предметов, вставлены окна для видеомониторов. Нажимаешь кнопку и смотришь фрагмент спектакля.
    Есть в экспозиции экспонат, который меня особенно заинтересовал. В 1979 году в театре КОМ поставили спектакль «Три  сестры». Режиссер придумал для актрис необычные костюмы: сестры выходили на сцену в  платьях … из кожи!  Идея:  люди с кожей, вывернутой наизнанку, люди с  особенным чутьем к боли… Я благоговейно гладил эту серую, шершавую кожу с порезами  (словесные раны на коже!) и  был потрясен тем,  настолько это близко  к  собственно чеховским размышлениям об особой типе людей, которых можно назвать «сынами человеческими». К когорте таких людей Чехов относил Иисуса Христа, Всеволода Гаршина… Студент Васильев из чеховского  рассказа «Припадок» - той же породы… Они обладают повышенной чувствительностью к чужой боли и готовы принять на себя все страдания людские… Сегодня таких людей немного, говорит Вершинин. Завтра  они станут большинством – и какая счастливая жизнь наступит на земле!
    Да, удивительно устроен мир искусства:  финский режиссер, человек совсем другой, казалось бы, культуры, постигает Чехова глубже, чем  многие маститые  отечественные  мастера!  Здесь нет откровенного паразитирования на чеховской популярности, на чеховских текстах, что стало  модным  в российской   творческой тусовке.  Вспомним скандальный фильм  «Если бы знать!» по сценарию Виктора Мережко: тут чеховские сестры превращены  в наркоманок, сексуальных извращенок, Тузенбах с Соленым  превратились в «голубую» парочку, а  доктор Чебутыкин – в продавца наркоты…
    В Финляндии мы увидели другое:  попытки  сквозь Чехова  разглядеть  какие-то специфические проблемы собственно-финской национальной жизни.  С  таким парадоксальным спектаклем  встретились мы в старинном рабочем  городе Тампере.
                * * *
     На вокзале  в Тампере нас с Пульму Маннинен ожидал  коренастый, широколицый  мужчина с пышной шевелюрой по имени Аймо Минккинен. Он старый друг Пульму, работает директором … музея  В.И.Ленина. Стало быть, коллега… Пульму  Маннинен – социал-демократка,  Аймо – комму-нист. Они постоянно дружески пикируются, подначивают друг друга, но  улыбки не сходят с лиц, а глаза излучают ясь. Аймо хорошо говорит по-русски, что немудрено: учился в МГУ, диссертацию по философии защищал в Академии общественных наук. Конечно, это не ортодокс, скорее, очень левый социалист. Его партия даже представлена в правительстве, где заправляют социал-демократы. С Аймо можно говорить на любые темы, можно даже рассказывать анекдоты. Мне припомнился анекдот про Брежнева, который после кончины якобы попал в рай. К нему подошла некая женщина и спросила, не помнил ли он ее: «я – Крупская…». «Как же, как же, - ответил Леонид Ильич, – и мужа вашего, Крупского, тоже хорошо помню…».
     Аймо долго смеялся, а потом сказал, что использует анекдот  в экскурсионной работе…
     Веселый господин директор  Минккинен сажает нас в свой лимузин: это российские «Жигули»  седьмой модели. Капот горбится: недавно Аймо во что-то врезался.  Мотор гремит, стучит, урчит, но  машина  покорно следует  воле хозяина. Музей Ленина расположен в Доме рабочих. Традиции рабочего движения в Тампере всегда были очень сильны. Здесь прошли две конференции большевиков. После партийных дебатов   русских товарищей возили за озеро на стрельбище, где оттачивали боевое искусство  финские рабочие  отряды.  Своя гражданская война была и в Финляндии. Красные проиграли белым во главе с Маннергеймом, многие погибли, зато семьям погибших рабочих выстроили целый поселок красных домиков. Поселок теперь оказался в самом престижном районе города, дома стоят бешеные деньги. Если же говорить о сегодняшнем дне, то в антракте чеховского спектакля актеры вышли на авансцену и дружно пропели гимн рабочего движения – под аплодисменты всего зала…
    Музей Ленина  мы осмотрели ближе к вечеру. Это два зала, оформленных в стиле советских музеев: стенды,  революционные плакаты,  скульптуры вождя,   картины в золоченом багете. Особенно хорош Ильич в окружении детворы. Вот мемориальный диванчик: на нем Ленин сиживал вместе с Максимом Горьким… Вот уголок квартиры, где живал Ленин под псевдонимом «Иванов»… К стулу прислонена трость с серебряным набал-дашником.
-  Копия, - поясняет Аймо. – Был и подлинник. Но президент Кекконен как-то поехал в Москву и  подарил реликвию Институту марксизма-ленинизма. Для нас сделали копию.
     А вот картина  в стиле крутого соцреализма: Ленин в кругу единомы-шленников. Рядом с ним – Иосиф Сталин. Что-то вещает вождю… Красиво выбрит. На деле, конечно, Коба был типичный бандит  с Военно-грузинской дороги. Сейчас такого  в Москву не пустят  дальше вокзала…
- А как с посещаемостью?
- Очень много гостей из-за рубежа. Китайцы приезжают толпами.
   Есть в музее и новации: компьютер  с обширной Ленинианой: портреты, марки,  открытки, биография, труды, ленинские места… Есть даже какие-то игры для детей. Целую комнату занимает музейный магазин. Чего тут только нет! Пионерские галстуки, книги, открытки, значки, красные знамена; портреты Ленина глядят с вазочек, чайных кружек  и даже упаковок с молотым кофе. Я соблазнился купить пару пакетов, но директор  расщедрился и подарил целых четыре. Оригинальнее сувенира придумать трудно!
    Музей не бедствует. Что-то зарабатывают экскурсиями, что-то продажей сувениров. Основные же расходы по содержанию несет государство. Именно Ленин дал Финляндии независимость. Он верил, что не нынче-завтра грянет мировая революция, и Финляндия снова вольется в  Советскую Россию. Не влилась…
   Мне это безумно интересно  и как музейному работнику, и  как  вчерашнему члену партии. У нас теперь такого нет! Наша идеология от века проста: «Весь мир насилья мы разрушим до основанья – а затем…». Ломаем – строим. Ломаем – строим. И так до бесконечности - вместо того, чтобы старое просто отремонтировать, а новое построить рядом.
     Но  главный интерес  все-таки  в зале рабочего театра: спектакль «Дядя Ваня». По-фински  это звучит так:  «Ванья – ено».
    Спектакль начался как-то буднично, без музыкальных заставок и увертюр. Утро. Тишина. Звучат голоса птиц,  кваканье лягушек… По сцене в  футболке и плавках  разгуливает Астров. Потом и футболку снимает. На пару с бабкой Мариной переговариваются с публикой, шутят,  коммен-тируют злобу дня. Декорация – эдакий вагончик-времянка, какие у нас  используют строители и дачники. Куча пластиковых ящиков. Надувной матрац. Спортивное копье. Гитара… Сквозь окна – пейзаж северной Финляндии:  леса, леса, горы, горы… Копье тоже намекает на север как место действия: оттуда родом  финский чемпион мира по метанию копья.
    Дядя Ваня – на финский манер – это не хозяин дворянской усадьбы, а типичный финский  предприниматель. Он содержит придорожный магазин самообслуживания. Соня на черной доске выписывает цены на товары:  туалетная бумага - 2.20. Чай «Липтон» - 7.00.  Не в рублях, понятное дело. В евро. В пересчете на наши гривни … страшно сказать! И то верно: в Финляндии даже трамвайный билет стоит  полтора евро.  Ужасно дорогая страна! Выпивку достают не из буфета – Астров извлекает бутылку и закуску  из современного холодильника, деньги кладет на кассовый аппарат. И в конце спектакля Дядя Ваня с Соней  подбивают  расходы не на счетах, а на калькуляторе…
     У копья еще одна функция. Войницкий, как известно, любит Елену Андреевну… Та появляется на сцене в купальнике, загорает на надувном матраце, потом уходит… Бедный влюбленный  внюхивается в матрац… запах любимой женщины… мычит от  неудовлетворенных желаний. В сердцах  швыряет копье в дверь – оно так и торчит в дереве целое действие. Так сказать, «копье Зевса».
    Мотив летней жары  усугубляет комизм образа профессора Серебрякова.
Астров разгуливает по сцене в плавках -  у Серебрякова на  лысине носовой платочек с завязанными уголками. Тем не менее, на нем же – шляпа и пальто… Человек в футляре.  Мы помним, что тема жары в пьесе Чехова возникает  в связи с картой Африки: «А страшная, должно быть, теперь жара в Африке!» - говорит Астров.  Никакой карты Африки  на сцене нет и в помине. Зато вполне логично появляется придорожный щит с рекламой  кроссовок «пума» - кусок желтой саванны с  красавцем-зверем.
   Знаменитая сцена с картами-диаграммами, когда Астров рассказывает Елене Андреевне  о гибели русских лесов,  в Финляндии оказалась не очень актуальной. Лесов тут много – весь север Финляндии – сплошной таежный массив. Лес  тут берегут и рубят аккуратно: лесная  промышленность  приносит львиную долю доходов страны. Тема экологии оборачивается с финском контексте   острой социологической проблемой. Да, леса стоят в целости. А вот народонаселение северных провинций катастрофически тает. Астров показывает диаграммы:  люди не хотят жить в  медвежьих углах и перебираются на юг – в Тампере, в Хельсинки… Вот уже вся северная часть Финляндии пуста, как «Siperia» - то есть, Сибирь… Только два зеленых пятна  плотно  заселены – в районе  столицы  на юге и около Турку на западе. Профессор Серебряков хочет перетянуть семейство в город. Идея финского Астрова  в том, чтобы  сохранить народ на севере, - стало быть, и страну сохранить. Свято место пусто не бывает:  не хотите жить в своей стране сами – придут другие...  Идея вполне в духе социал-демократов – не случайно в  антракте звучит гимн рабочего движения… Забавно, что поют и профессор, и  старуха Марина, и безработный Вафля с гитарой, - и зал дружно вплетает голоса в хор актеров.
     В финале,  после монолога Сони «Мы отдохнем, мы увидим небо в алмазах…» - снова звучит музыка природы.  Марина кукует кукушечкой,  Войницкий поет соловьем…  кто-то имитирует синицу, кто-то квакает лягушкой… Вместо вселенской скорби и безысходности приходит оптими-стический мотив жизни. Надо жить – хотя бы и на севере!   
    Вот такой чеховский  «Дядя Ваня» идет в финском рабочем городе Тампере. Кто-то скажет: а какое это действо имеет отношение к Чехову? Трудный вопрос. Если представить классика как икону, на которую можно только молиться – то финский «Ванья-ено», безусловно, кощунство. Если же представить,  что  драматург  писал пьесу с мыслью  помочь людям в  их нелегкой жизни - модернизация вполне оправданна. Ибо такой  ф и н с к и й   Чехов  помогает осознавать  проблемы современной жизни.