Предлагаемый читателям роман написан в 1998-ом году неверлендским писателем Эри-хом-Бастиндой Торкилстоном. Действие романа происходит в Неверленде в начале досто-памятного ХХ-ого века. Книга повествует о мужественных преодолевателях кровавых пе-рипетий Судьбы и особенностях богемной жизни в столице самого чернознамённого го-сударства на земном шаре.
Кровавое мурло Судьбы
(Дамский роман для настоящих мужчин)
Глава 1
Гусарское танго
Штабс-капитан гвардейской гусарской дивизии Глинлендского Двора, расквартиро-ванной в Киллминстерском Ведантском монастыре, сэр Мэтью Мэрриадор Эпплхат лёг-кой походкой взбежал по широким мраморным ступеням особняка эпохи барокко, уто-павшем в благоухающем летней свежестью саду. Сэр Мэтью Мэрриадор Эпплхат был мо-лод, элегантен, и по-военному подтянут и свеж. Его эполеты тихонько шуршали в такт шагам, бряцала о ступени наградная сабля, которую штабс-капитан получил за спасение королевских фрейлин, которых во время ледохода на Кэттл-ривер едва не унесло на отко-ловшейся льдине. Лихо подкрученные чёрные усы штабс-капитана и твёрдый мужествен-ный взгляд его таких же чёрных глаз выдавали неутомимого искателя приключений и по-корителя женских сердец.
Сообщив степенному лакею у входа своё имя и цель визита, штабс-капитан остался в большом просторном зале с лепным потолком, на котором амуры расстреливали из луков убегающих в беспорядке туземцев и стал нетерпеливо насвистывать мелодию новомодно-го вальса. В огромном зеркале с золочёной рамой отражался подтянутый, стройный гусар, одетый с иголочки: хоть на битву, хоть под венец. Оставшись довольным своим отраже-нием, сэр Эпплхат расплылся в щеголеватой улыбке.
Подошедший тихонько лакей предупредил о своём появлении лёгким покашливанием, перешедшим в надрывный хрип. Штабс-капитан с лёгкой предупредительной улыбкой подождал окончания приступа кашля у несчастного престарелого, но осанистого и солид-ного лакея, подумав про себя: «Бедняга! Должно быть, у него чахотка».
– Пардон, сэр, что-то разыгрался застарелый насморк, – произнёс лакей извиняющим-ся тоном, – господин Гугенбах просят вас к себе. Он очень рад вашему приезду.
– Так идём же! – нетерпеливо произнёс сэр Эпплхат, подкручивая усы изящным дви-жением светского льва.
Они поднялись наверх по длинной широкой лестнице с узорными перилами и красной ковровой дорожкой с золотым шитьём. На втором этаже в нише напротив лестницы стоя-ла статуя Венеры Милосской в гусарском мундире. «Странно», – подумал сэр Эпплхат, но вслух ничего не сказал.
Кабинет находился в конце коридора. На белой двери с золотым орнаментом по створ-кам висела медная табличка, на которой большими готическими буквами было выграви-ровано:
ТИШЕ! ИДЁТ РАБОТА УМА!
– Заходите, сэр. Господин Гугенбах ждёт, – сказал лакей и с поклоном удалился. Стряхнув пылинки с ментика и прокашлявшись, штабс-капитан бодро растворил дверь и шагнул в кабинет.
– А вот и вы, мой любезный дорогой гость! – радостно воскликнул Гугенбах, вставая из-за стола, за которым он что-то сосредоточенно писал. Господин Гугенбах был низко-рослый лысоватый господин довольно уже преклонных лет, в сером старомодном сюрту-ке, впрочем, изящного покроя и домашних шлёпанцах на босу ногу. Он суетливо пожал руку сэру Эпплхату и вежливо указал ему на плюшевое кресло у окна.
– Что привело вас в наш дом, мой юный друг? Может быть, ваш батюшка имеет ко мне какое-нибудь дело? – суетливо спрашивал Гугенбах, в то время как штабс-капитан, шурша эполетами, погрузился в глубины плюшевого кресла.
– Так точно, господин Гугенбах, батюшка прислал вам письмо, – согласился Эпплхат, легко кивнув.
– Замечательно, замечательно, – сказал Гугенбах и добавил, открывая дверцы шкафа, – желаете ли немного коньяка, юноша?
– Буду премного благодарен, мистер Гугенбах, – вежливо ответил штабс-капитан, ог-лядывая кабинет. На стенах были развешаны старинное оружие и охотничьи трофеи. Мас-сивные дубовые шкафы были доверху завалены книгами, на письменном столе в беспо-рядке громоздились кипы бумаг, стояла чашка с кофе, от которой исходил чудный аромат, напомнивший штабс-капитану лето, кофейные плантации в пэнтрийской глубинке, стра-стный роман с дочерью кофейного магната… Штабс-капитан помотал головой и, прогнав воспоминания, стал прислушиваться к невнятному бормотанию Гугенбаха.
– Помню, помню, мой юный друг, когда вы ещё ездили в папенькином поместье на маленьком рыжем пони, которого я вам подарил… Боже, сколько лет!.. Как летит жизнь!.. глазом моргнуть не успеешь, а эти сорванцы уже выросли, пошли по стопам!.. Может быть, желаете ластмаршскую сигару? – обернулся Гугенбах к штабс-капитану и тот заме-тил блеснувшие на глазах старика слёзы.
– Отчего же? Когда это гусары отказывались от крепкой сигары? – молодцевато вос-кликнул Эпплхат и указал на висевшую над дверью оскаленную львиную голову, – это ваш охотничий трофей, мистер Гугенбах?
– Вы имеете в виду льва? – сказал Гугенбах, подходя и поставив на резной столик пе-ред штабс-капитаном бутылку коньяка «Muckintosh», два бокала и коробку дорогих ласт-маршских сигар, погрузился во второе плюшевое кресло. Потом он начал не торопясь го-ворить, разливая коньяк по бокалам:
– Ах, этот лев!.. Это было летом… дайте-ка вспомнить… да, летом 1898-ого!.. Четыр-надцать лет назад!.. Подумать только! Мы с вашим батюшкой и ещё двумя благородными джентльменами отправились тогда в Африку в поисках приключений!.. Мы и до этого иногда выезжали из Неверленда… были в Бразилии, сплавлялись на плотах по Нилу, за-мерзали в степях Украины, путешествовали по Великой Китайской стене… Я полагаю, батюшка вам об этом рассказывал?..
– Да, он любит вспоминать прошлое.
– А что касается льва, то это особая история. Случилось это в джунглях Центральной Африки. Мы расположились лагерем на ночлег у водопада Тумба-Юмба, а наши суевер-ные чернокожие носильщики покинули нас ещё вечером, потому что слышали якобы, страшные крики злого духа в джунглях. Мы же, как люди здравомыслящие, пренебрегли их невежественными суевериями и расположились на ночлег. На посту у костра остался лорд Пьюпорт, он сидел и попыхивал сигарой… Кстати, берите сигару! Сигары отменные!
– Спасибо.
– Так вот. Среди ночи нас разбудил ужасный крик сэра Пьюпорта и дикий рёв, при-надлежавший вот этому самому льву. Когда мы выскочили из палатки, нашим глазам предстала ужасная картина: лорд был безжалостно проглочен львом и только окровавлен-ный сапог торчал из пасти животного. Я, ваш батюшка и сэр Клинфельд открыли огонь и сделали из страшного зверя решето. Мне досталась его голова, а у вашего батюшки дол-жен где-то храниться хвост…
– О да! В юности я как-то нашёл хвост льва на чердаке нашего замка! Но отец никогда не рассказывал мне эту историю, – воскликнул штабс-капитан.
– Да, старые истории дней давно минувших, – вздохнул Гугенбах и погрузился в пе-чальную задумчивость, попыхивая сигарой. Штабс-капитан продолжал неторопливо ос-матривать кабинет.
– Ах да! Мой юный друг, ведь вы привезли письмо от вашего батюшки! Кстати, как его здоровье? Как поживает ваша маменька? – встрепенулся Гугенбах.
– Здоровье у обоих прекрасное, спасибо. Папенька частенько бегает в лес с пудовой гирей на плече, занимается гимнастикой, много плавает – благо лето нынче тёплое. А ма-менька увлекается теософией, ездит на всякие собрания, – ответил Эпплхат, протягивая старому Гугенбаху белый конверт с сургучной печатью.
– Вот ведь как хорошо! А я, вот, стал уже не тот…– пробормотал Гугенбах с натянутой улыбкой, – иногда, конечно, выберусь в город на своём рысаке, проскачу по улицам с ве-терком! Эх!.. А по большей части, сижу вот в этом кабинете и пишу мемуары.
Послышался тихий предупредительный стук в дверь.
– Открыто! – закричал Гугенбах.
Дверь приоткрылась и в щель просунулась голова рябой рыжей прислуги.
– Ну что, любезная Бастинда? – спросил Гугенбах приветливо.
– Чай готов. Всё накрыто, – сказала прислуга неласково и удалилась, притворив за со-бой дверь.
– Вот. Вот они – последствия либерализма, молодой человек! Разве в наше время слуги могли себе такое позволить? Этак у нас скоро кухарка будет управлять государством! – грустно сказал Гугенбах и жестом пригласил сэра Эпплхата, – добро пожаловать на чай.
– Буду весьма признателен, – любезно ответил Эпплхат с лёгким поклоном.
Столовая в доме Гугенбахов располагалась на первом этаже, в просторном и светлом зале, обитом голубым плюшем. За длинным накрытым столом уже сидели домочадцы Гу-генбаха. Штабс-капитан отвесил всем поклон, и хозяин представил его публике. Затем он по очереди назвал всех сидящих за столом:
– Знакомьтесь, сэр Эпплхат, моя супруга Эсмеральда Гугенбах. Моя дорогая единст-венная дочь Кора и её дети. Это Майкл, а это – малютка Жозефина.
Малютка Жозефина пяти лет отроду глупо хихикнула и что-то шепнула братику на ухо.
– Это наша гувернантка, мисс Даунсет, – Эпплхат почтительно кивнул подозрительной тощей особе в чёрном, застёгнутом до подбородка старомодном платье и устремил взгляд к следующей сидящей за столом даме.
– Это моя племянница Рафаэлла, – представил Гугенбах. Рафаэлла была красавицей с пушистыми каштановыми волосами, лучистыми глазами и тонкими чертами лица. «Хо-рошо, что я сюда заехал», – подумал про себя Эпплхат.
– А это друг дома, сосед и любитель искусства, мистер Жан-Клод Бельмо, – предста-вил Гугенбах лысеющего тощего господина с моноклем в глазу. Взгляд Эпплхата только скользнул по нему и вновь устремился к племяннице Гугенбаха.
– Отчего же вы не садитесь, мистер Эпплхат? – поинтересовалась миссис Гугенбах, – чай стынет и плюшки будут не такие вкусные, когда остынут. Наша Бастинда печёт такие прекрасные плюшки!
– Премного благодарен, мэм! – ответил по-военному Эпплхат и сел за стол. Рябая Бас-тинда, сохраняя невыразимое достоинство снизошла до него, налив чай в фарфоровую чашку с фамильным гербом герцогов Пэнтри на дне.
– Вы служите при дворе Гамбургеров , штабс-капитан? – осведомился тощий господин Бельмо, нацелив на Эпплхата поблёскивающий монокль.
– Имею честь, – кивнул Эпплхат.
– Господин Эпплхат пошёл по стопам своего батюшки, – объяснил Гугенбах, с хру-стом откусывая поджаристую плюшку.
– Так точно! Мой отец полковник Королевской гвардии в отставке, – добавил Эпплхат.
– О, должно быть, ваш отец участвовал в знаменитом переходе через Глорафинский перевал во время Хэйриволлейской войны? – поинтересовался степенно мистер Бельмо.
– Мой отец был первым, кто ворвался на стены Санкт-Бармалея со штандартом Глин-ленда, который он установил на крыше Ратуши, – гордо сказал Эпплхат.
– О, это, должно быть, было очень жестокое сражение! – вздохнула горестно мадам Гугенбах, – берите плюшки, штабс-капитан, очень вкусно!
– Спасибо, мэм. Когда это гусары отказывались от плюшек?! – молодцевато восклик-нул Эпплхат и хрустнул плюшкой, – о, прелестно!
– А вы не были на премьере в опере в четверг? – спросила Рафаэлла у Эпплхата.
– Увы, мадемуазель, важные дела задержали меня в полку. Не так уж часто мы, гуса-ры, можем позволить себе лицезреть настоящее искусство, – огорчённо заметил штабс-капитан.
– О, вы много потеряли, штабс-капитан, госпожа Мурена так очаровательно пела! – сказала мадам Гугенбах.
– Конечно, синьора Мурена как всегда на высоте! Гениальная певица, – солидно под-твердил мистер Бельмо, – но и этот Панкертонский тенор, Фортиссимо, составил с ней за-мечательный дуэт, неправда ли?
– О, разумеется, мистер Бельмо, синьор Фортиссимо так очаровательно пел. Мне рас-сказывали, что у него недавно была дуэль в Драйбурге из-за местной красавицы балерины. Имя её хранится в тайне, – конфиденциально сообщила Кора, – Элтон знает синьора Фор-тиссимо, они вместе учились в гимназии.
– Ах, как жаль, что Элтон не смог попасть на премьеру. Ох уж эти его вечные автогон-ки! – сокрушённо посетовала мадам Гугенбах.
– У Элтона, моего зятя, вот уже две недели продолжается ралли, – объяснил Гугенбах для штабс-капитана.
– Очень мужественное занятие – гонки на автомобилях, – сказал Эпплхат, – мне при-вычнее мой гнедой, но я подумываю о том, чтобы в скором времени приобрести себе ав-томобиль. Что может быть лучше, чем чувство, когда ветер бьёт в лицо?!
– Да, но всё-таки, как-то страшновато. Такие ужасные эти их автомобили, столько шу-ма, дыма! – сказала мадам Гугенбах.
– За автомобилями будущее. Помяните моё слово – лет через тридцать лошади оста-нутся только в зоопарках! – торжественно объявил мистер Бельмо, – будут одни автомо-били!
– А какие же гусары без лошадей, мистер Бельмо? Неужели вы наивно полагаете, что и гусары останутся только в зоопарках? – рассмеявшись, осведомилась Рафаэлла.
– Ну, моя юная леди, гусары будут всегда! Гусар и в автомобиле останется гусаром! – гордо провозгласил Эпплхат, усмехнувшись.
– Ну, что вы, разве я желал обидеть наших доблестных защитников? – стал оправды-ваться мистер Бельмо.
– А вы были на выставке господина Тотенлихтера в Грайнд-Палас? – поинтересова-лась Кора у штабс-капитана.
– Увы, нет, леди.
– Обязательно сходите, если будет такая возможность! Картины этих экспресс-реалистов очаровательны! – воскликнул мистер Бельмо восторженно, – какая игра красок! Какая экспрессия, какое чувство!
– Обязательно схожу, если позволят обстоятельства. Я ведь человек военный. Служба, – сказал Эпплхат.
– А вот и Рафаэлла мечтала сходить на выставку. Если вы составите ей компанию, я думаю, оба вы получите огромное эстетическое удовольствие! – сказала Кора.
– Ну, что же, штабс-капитан, ваша служба позволит вам совершить эту прогулку в деб-ри прекрасного? – смеясь, произнесла Рафаэлла.
– Для гусар нет ничего невозможного, юная леди! Тем более – в вашем обществе, – улыбнулся Эпплхат, – в субботу я в увольнении, если желаете, то я к вашим услугам!
– Хорошо. Не забудьте, – сказала Рафаэлла.
– Гусары не страдают склерозом, юная леди! – гордо провозгласил и молодецки под-мигнул Рафаэле.
– А правда, что на последнем балу у графа Глетчера некие молодые люди учинили скандал, отказавшись танцевать вальс, как устаревший и никому не нужный танец, кото-рый, как они выразились, «пора сбросить с парохода современности»? – спросила Кора, обращаясь к месье Бельмо и штабс-капитану.
– Ах, это всё юные футуристы!.. – пожал плечами Бельмо и сделал скорбное лицо, со-бираясь произнести долгий разгромный спич против футуризма, но штабс-капитан пере-бил его.
– Если вы хотите знать моё мнение, леди, я думаю, что этим выскочкам неплохо было бы отслужить пяток лет в нашем полку! – горячо воскликнул Эпплхат, – да что они могут понимать в вальсах?! Это же целое искусство – вальс! Да как они только смеют?!. О чём, леди, вы думаете, вспоминает гусар перед сражением?
– О чём же, скажите нам, мой юный друг, – попросил мистер Гугенбах, пока леди не-доумевающе пожимали плечами, не в силах проникнуть в тайны гусарской души.
– О чём? Конечно, о том, как он танцевал вальс с любимой дамой, о чём же ещё?! – воскликнул Эпплхат горячо.
– Ах, как романтично! – вздохнула госпожа Гугенбах и хрустнула плюшкой.
– Но позвольте, разве можно вот так, не зная предмета, нападать на этих несчастных футуристов? – спросил господин Бельмо, раздумав уничтожать бедняг и обидевшись на недостаток внимания за столом к его персоне.
– Это я не знаю предмета? – раздражённо ответил Эпплхат, сверкнув очами в сторону господина Бельмо, – ах, как вы неправы! Моя матушка все глаза проплакала из-за моего непутёвого младшего брата.
– А что случилось с бедным Соппи? – сочувственно произнёс господин Гугенбах, уро-нив чайную ложечку в блюдо с гоголь-моголем и трюфелями.
– Ах, бедный Соппи, – саркастически произнёс Эпплхат, – бедный малыш Соппи те-перь живёт где-то в трущобах Панкертона, среди этого сброда, которые называют себя «художниками»! Он тоже подался в футуристы! А вы говорите, месье Бельмо, что я не знаю предмета! Бог мой, лучше бы я его не знал!
– Святая Мария, говорят, они в столице очень плохо питаются, ходят оборванные, мо-ются раз в пол года! Он же испортит себе желудок, несчастный Соппи! – всплеснула ру-ками госпожа Гугенбах.
– Он портит репутацию всему семейству, знаете ли, тут уж не до желудков! Папе на улицу выйти бывает стыдно из-за собственного сына! Ха, «желудок»! – сардонически рас-хохотался Эпплхат.
– Ах, как это ужасно! – покачала головой госпожа Гугенбах.
– Ну, что вы, зачем так расстраиваться из-за этого прискорбного факта? – спросил мис-тер Бельмо тошнотворно-оптимистическим тоном, – в наш век либерализма всякий может выражать своё жизненное кредо, как ему заблагорассудится!
– Ха! – скептически хохотнул штабс-капитан, откусывая большой кусок поджаристой маслянистой плюшки.
– Ваша ирония мне непонятна, господин штабс-капитан, – пожал плечами Бельмо, – если у молодого человека ветер в голове, то из этого ещё не следует, что… ну, не знаю… что…
– Ах, господин Бельмо, если бы ваш сын подался в футуристы, вы бы так не говорили! – сказала наставительно Кора.
– Вы так говорите, леди, как будто все футуристы – висельники и бандиты. А они – просто-напросто заблудшая молодёжь, и только!
– Ха! – сказал Эпплхат с набитым плюшкой ртом.
И тут послышалась возня у входа в столовую, топот и визг Бастинды «нельзя сюды!». Затем двери распахнулись, и в столовую ввалился, громыхая сапогами здоровенный дети-на в гусарской форме, кивере набекрень, распахнутом ментике, под которым была тель-няшка и закричал:
– Барин! В короля стреляли!
– Как стреляли?! Кто стрелял?! Яснее говори, дубина! – потребовал Эпплхат, вскаки-вая, – это мой денщик Клаус, дамы и господа.
– Барин! На выставке в Грайнд-Палас! Стреляли! – продолжал сокрушаться денщик, глупо вращая глазами и тяжело переводя дух.
– Король жив?! – на бегу спросил Эпплхат, крикнув присутствующим, – прощайте, дамы и господа! Служба!
– Жив! Жив! – пропыхтел денщик, отдуваясь.
– Так чего же мы стоим, остолоп?! Пошевеливайся!
Послышался торопливый стук шпор по паркету и бравый штабс-капитан, сопровож-даемый замученным денщиком, пулей вылетел из столовой, успев только крикнуть:
– Вот они – футуристы!
– Однако, господа, вот добрались и до короля, – покачал головою мистер Бельмо, – ка-кой упадок духа нации, какой вопиющий декаданс, господа!
– И не говорите, мистер Бельмо, молодёжь нынче не уважает авторитеты, – покачал головой господин Гугенбах.
– И плюшки, мне кажется, подгорели, – покачала головой госпожа Гугенбах.
Ветер развевал гривы коней, когда Эпплхат и его денщик мчались по роскошным цен-тральным улицам Киллминстера к отелю «Наци», где остановилась королевская чета. В сторону шарахались омнибусы, конки, дилижансы и кэбы, гуляющие пары с кружевными зонтиками, детишки в матросских костюмчиках и чумазые беспризорники. Полисмены остервенело свистели вслед стремительным всадникам. Мимо проносились витрины мага-зинов, ресторанов, кинотеатров, ателье, низкопробных забегаловок для элитарной буржуа-зии, парикмахерских, кафе, полицейских участков, церквей и контор. Мостовые дробно выстукивали тревожный галоп коней. Денщик озверело кричал «Ура!».
Отель «Наци», роскошное здание постройки конца прошлого столетия с лепными и вызолоченными кариатидами, атлантами, химерами, домовыми, буками и нимфами по фронтону, внезапно воздвигся пред взорами штабс-капитана и денщика, когда они, распу-гивая несметных голубей, проскакали через площадь Зоо.
У парадного подъезда вперемешку виднелись ярко-красные с золотом мундиры гусар Глинлэндского Двора и чёрно-синяя форма полицейских с шашками и огромными маузе-рами на ремнях. Эпплхат резво соскочил с лошади и швырнул поводья Клаусу, а сам пу-лей подлетел к подножию парадной лестницы.
– Ваши документы! – резко потребовал красномордый усатый полицейский, перекры-вая проход штабс-капитану.
– Ты что, скотина, по эполетам читать не умеешь?!! – закричал на него Эпплхат страш-ным голосом, от которого красномордый побледнел и отступил на шаг, мямля:
– Пардон…вашбродь…извиняемся…
Эпплхат оттолкнул его и орлиным прыжком взлетел по лестнице, распахнул тяжёлые дубовые двери и ворвался в мраморный и пурпурно-бархатный холл, где среди позолоты, плюша, зеркал и холёных пальм в кадках толпились царедворцы, доктора, гусары, лакеи с подносами шампанского, госпелгемского и гренландской сивухи, полицейские инспектора и нещадно выявляемые и прогоняемые репортёры, которые чадили магниевыми вспыш-ками и нецензурно ругались, когда охранники выкидывали их наружу в высокие светлые окна.
Эпплхат сразу ринулся к молодому рыжему поручику, который, вальяжно опёршись на статую нимфы, что-то рассказывал нескольким фрейлинам.
– Швондер, здравствуй! – закричал Эпплхат, хлопнув по плечу осёкшегося на полу-слове поручика, – милые дамы, добрый день, извините, я вынужден лишить вас общества поручика!
С этими словами Эпплхат оттащил Швондера в сторону и торопливо заговорил:
– Швондер, в чём дело? Кто стрелял в короля?
– О-о, Эпплхат, я это видел! О да! – сказал Швондер с достоинством.
– Ну, рассказывай же! – поторопил нетерпеливо Эпплхат.
– Это было в галерее Грайнд-Палас, на выставке, такая, знаешь, там мазня выставляет-ся, – начал Швондер не торопясь и поглаживая подбородок, – король осматривал картины. Супруга с ним рядом. Охрана, всё как положено, ты же знаешь – всё сто раз проверили…
– Знаю, знаю! Дальше! – воскликнул Эпплхат, и, сорвав с подноса проходившего мимо лакея бокал гренландской сивухи, залпом опрокинул его.
– Всё шло как положено. Мы скучали, было жарко. Король восхищался картинами, ну, ты его знаешь, – пожал плечами Швондер, – и вот мы уже собирались заканчивать, и тут всё это и произошло. Вдруг грянул выстрел, и король повалился на пол, всё затянуло ды-мом. Поднялась паника, крики, фрейлины в ужасе, Её Величество в обмороке. Мы все бросились к королю, он был без сознания – пуля попала в корону, прямо в бриллиант, этот, знаешь, Глаз-Алмаз, на сто карат. Он-то и спас Его Величеству жизнь. Иначе бы всё! – и Швондер состроил скорбно-назидательную физиономию.
– А кто стрелял?! Злодея поймали?! – нетерпеливо вскричал Эпплхат.
– О, эта бестия скрылась! – скривился Швондер, будто съел центнер лимонов, – и зна-ешь, как дьявольски хитро они поступили?! Стреляли из-за картины!
– Чёрт! – прищёлкнул языком Эпплхат.
– Вот и я говорю – бестия! – подтвердил Швондер, – мы потом сорвали со стены эту мазню, а за ней – целый тайный ход! Конечно, арестовали хозяина галереи, я лично при-нимал участие, мои ребята перебили у него дома всю коллекцию фарфоровых кукол! – похвастался Швондер, – арестовать-то арестовали, но он клянётся, что ни о каких подко-пах не знает! Я его нагайкой – а он только в слёзы и ползает на брюхе!
– Может, и правда – ни при чём, – пожал плечами Эпплхат.
– Может, – пожал плечами Швондер, – но приятно проучить эту интеллигентскую сво-лочь! На короля ведь покушаются, шутка ли?!
Подбежал запыхавшийся адъютант полковника Пипенфельда и сообщил Эпплхату, что его срочно требует полковник. Раскланявшись со Швондером, штабс-капитан торопливо стал протискиваться за адъютантом сквозь толпу. Кто-то ослепил его фотовспышкой и Эпплхат отпихнул незадачливого журналиста. Послышался грохот разбитого фотоаппара-та и горестные вопли его владельца, которого уже подхватили под руки два дюжих швей-цара.
Эпплхат поднялся вслед за адъютантом на второй этаж и вошёл в просторный номер, который занимал полковник. Осанистый, грузный, в распахнутом мундире, Пипенфельд сидел в кресле, завалив ноги в сапогах со шпорами на стол, и прижимал к голове компресс со льдом, отпивая виски большими глотками прямо из бутылки. Его большие пышные усы грустно висели по сторонам рта.
– А, это вы, штабс-капитан! – сказал полковник уже изрядно заплетающимся языком.
– По вашему приказанию прибыл, господин полковник! – гаркнул Эпплхат, вытянув-шись в струнку.
– А-а! – махнул рукой Пипенфельд и отхлебнул из бутылки, – оставьте эти казармен-ные привычки, Эпплхат.
С этими словами полковник погрузился в грустное молчание. Эпплхат осмотрелся. Роскошный интерьер был ему хорошо знаком, только теперь в него был внесён беспоря-док: там и сям валялись окурки, фантики от конфет и игральные карты.
– Профукали монарха, Эпплхат! – сокрушённо сказал полковник, тяжко вздохнув.
– Но, господин полковник, ведь король…– начал Эпплхат, но полковник только мах-нул рукой.
– Ну, знаю сам, что жив. Не будь он жив, я бы уж давно застрелился!.. Это мы – элит-ная дивизия, гусары короля – и в такую лужу сели! Печально, Эпплхат, конфузно получа-ется!
Эпплхат неопределённо кивал.
– Хотите выпить, Эпплхат? – протянул бутылку полковник, но штабс-капитан вежливо отказался, – не хотите?.. Что ж, понимаю, цирроз в перспективе… А чего бояться мне?.. Моя честь потеряна… Опозорил род…– продолжал сокрушённо полковник, отпивая из бутылки, – да мои предки с пятнадцатого века при дворе!.. А я?.. Хотите выпить, Эппл-хат?..
– Полковник, будьте мужественны! Нужно приложить все силы, чтобы разыскать за-говорщиков! – твёрдо сказал Эпплхат.
– Кого вы учите, мальчишка! Я две войны прошёл!.. – вскипел полковник, – если офи-цер теряет честь, это позор, который смыть невозможно!.. Да как я теперь смогу смотреть Их Величеству в глаза на параде?! Я же со стыда сгорю!.. Хотите, может быть, выпить?!.
– Нет, господин полковник, не хочу! – сказал Эпплхат и твёрдым шагом вышел из ка-бинета. Сухой пистолетный выстрел раздался у него за спиной. Эпплхат скорбно вздох-нул.
– А вон ещё муха, адъютант! – заорал за спиной штабс-капитана пьяный голос полков-ника и донёсся ещё один сухой пистолетный выстрел. Эпплхат презрительно скривился и быстро пошёл прочь.
В просторном гулком холле его нагнал маленький вертлявый человечек в костюме. Это был первый помощник королевского секретаря-машиниста, сплетник и карьерист с плешью и бегающими глазками. Звали его Оппи Феллет. Суетливо пожав Эпплхату руку потной ладошкой, Феллет спросил, какие новости.
– Я только что прибыл, – коротко и не скрывая брезгливости ответил Эпплхат и попы-тался поймать взгляд секретаришки, но тот отвёл глазки.
– Я полагаю, в вашем ведомстве полетят головы, – заговорщицки прошептал Феллет, воровато оглядываясь на высоких гвардейцев, которые изнывали от жары в своих мехо-вых ушанках, стоя на посту у дверей, ведущих в номер короля.
– Это у вас ведомство, а у нас – дивизия, – сухо отрезал Эпплхат, глядя на кучку тол-пившихся у дверей штатских из свиты, фрейлин, военных и слуг. Поодаль, на плюшевом диване у стены сидел понурый и печальный шут короля Виллеман в клоунском наряде. Он нервно курил и мял в руках свой дурацкий колпак.
Феллет продолжал что-то шипеть о заговорах и кознях, но Эпплхат перестал его слу-шать, а потом и вовсе отошёл в сторону и присоединился к группе у двери.
– Здравствуйте, господа! Король пришёл в себя? – поинтересовался он у присутст-вующих.
– Скоро должен выйти доктор. Ждём-с, – ответил старый, украшенный седыми бакен-бардами до плеч, советник короля по вопросам эстетики барон Вотерфолл.
Эпплхат тоже стал ждать, прислушиваясь к тревожной светской болтовне приближён-ных Его Величества. То и дело подходили какие-то люди снизу, группа у дверей росла. Прибежал поручик Швондер с двумя бутылками шампанского, а потом куда-то скрылся. Время шло, а доктора всё не было. По прошествии полутора часов все устало расселись на диваны и кушетки, многие гусары расположились по-походному, прямо на полу. Министр обороны и советник по кройке и шитью играли в карты на щелбаны, шут плакал, стоя в углу на голове по приказу кого-то из важных особ, Феллет противным шёпотом рассказы-вал фрейлинам непристойные анекдоты, а те прыскали со смеху и краснели, прикрываясь веерами. Эпплхат в разговоры не вступал и мрачно сидел на кушетке, играя желваками на скулах.
Вдруг растворились двери, с грохотом припечатав к стенам двух гвардейцев и громо-вой голос рявкнул:
– Ага!! Смерти моей ждёте?! Сатрапы!!!
Многие дамы от ужаса попадали в обморок, шут в углу с громким стуком свалился на пол, а министр обороны нерасчётливым щелбаном едва не убил хлипкого советника по кройке и шитью. Эпплхат и все прочие вскочили по стойке «смирно», когда из распахну-тых дверей вышел, страшно блистая горячечными очами на неестественно бледном лице, сам монарх, Мезозой II-ой Гамбургер, в горностаевой пижаме, с перевязанной головой и в шлёпанцах с гербами. За ним стаей роились особо приближённые советники и родствен-ники.
– Что?! Не ждали?!! – громовым голосом возвестил король. В страшной нависшей ти-шине дробно стучали чьи-то зубы.
– Ваше Величество, радость-то какая!.. – испуганно и восторженно сказал барон Во-терфолл.
– Кто сказал?! – обернулся король и обвёл толпу безумными глазами. Вспыхнула где-то рядом фотовспышка.
– Я говорю, радость-то…– начал неуверенно Вотерфолл. Пот стекал струйками по его длинным бакенбардам, нижняя челюсть мелко тряслась.
– Молчать!!! Иуда!!! В рудники!! В Лэгшир на галеры! – вскричал король, брызжа слюной.
– Но… позвольте… Я…– мямлил Вотерфолл, приобретая бледно-зелёный цвет лица. От него отодвигались.
– В каторгу!! Заговорщики! Всех под монастырь подведу, собаки гоглштейнские! – продолжал бушевать король. Появились два рослых доктора в белых халатах и, взяв Его Величество за руки, стали уговаривать его уйти.
– Он ещё не совсем здоров…– извиняющимся тоном обратился к присутствующим ко-ролевский врач, профессор Сальто.
– И ты поплатишься, проклятый коновал! – закричал король и больно ударил профес-сора по голове тяжёлым скипетром.
– Ай! – сказал профессор. Санитары вежливо и деликатно скрутили короля и утащили обратно в номер. За ними потянулись родственники и особо приближённые. Остальные тоже хотели войти, но фаворит короля, расстрига и маг-самоучка Грегор Дракулито за-хлопнул двери у них перед носом, злобно прошипев:
– Гореть будете в аду, Иуды!
– Что вы изволили сказать?! Вас вызвать на дуэль?! – прокричал в закрытую дверь мо-лодой горячий майор Эженио Массакра, но ответом ему послужил лишь гнусный хохот. Король всё ещё кричал что-то глухо и неразборчиво, потом затих.
– Какой скандал! – говорили друг другу приходящие в сознание дамы.
– Однако, пора уже покончить с этим экс-монахом! – злобно сказал Массакра и пошёл прочь, высекая искры из паркета своими шпорами.
– Ах, королю виднее, – сказал, пожав плечами, понемногу приходящий в себя министр обороны.
– Какая отсталость! Феодализм какой-то! И это в наш ХХ-ый век! – сказал Эпплхат и отошёл покурить к высокому окну, из которого открывался чудесный вид на площадь Зоо. Она была оцеплена и пуста, лишь иногда туда-сюда сновали гусары.
Феллет что-то строчил в блокнотик, гнусно поглядывая в спину Эпплхату. Шут Вил-леман дрожащим голосом затянул тошнотворно-весёлые фишеры . Все нервно смеялись. У одной фрейлины случилась истерика, и её пришлось увести.
– Ну, как Его Величество? – спросил поручик Швондер, похлопав по плечу задумчиво-го Эпплхата. Поручик был слегка пьян. Из карманов ментика торчали две бутылки пэн-трийского коньяка.
– Да и не спрашивай, друг Швондер! – отмахнулся Эпплхат, – деградирует вся эта сис-тема!
– Ну-у…– протянул Швондер и воскликнул, – так, может, айда к цыганам в номера?!
– А что, Швондер, и поедем. Я хочу быть нынче пьян как свинья, – задумчиво произ-нёс Эпплхат.
– Вот и славно! – обрадовался Швондер и они пошли.
В холле по-прежнему гудела толпа военных и штатских. Какая-то весомая дама в длинном чёрном платье пела арию из оперы «Жизнь за Зря» под аккомпанемент рояля и скрипки. Все обменивались новостями и сплетнями, плели козни и интриги, устраивали заговоры, флиртовали и мошенничали. Был почти обычный придворный день. Почему-то сейчас эти люди раздражали Эпплхата, и он свободно вздохнул, только когда они со Швондером пересекли площадь Зоо и миновали полицейский кордон на улице Харда и Хэви. Там они поймали карету и отправились в загул.
Проснувшись утром в будуаре баронессы фон Шлагбаум, Эпплхат дождался кофе в постель, потом оделся, побрился сабельным клинком из коллекции барона фон Шлагбау-ма и отправился на службу. Баронесса трогательно махала ему из окна расшитым батисто-вым платочком. Эпплхат ограничился сдержанным воздушным поцелуем и тронул боево-го коня. Часов в 10 Эпплхат подъехал к массивной громаде Ведантского монастыря, где была расквартирована дивизия, и сдал коня давно дожидавшемуся его денщику.
– Как прошёл вечер, сэр? – поинтересовался денщик.
– О, чудесно, Клаус, – улыбнулся Эпплхат и дал денщику два тугрика на чай.
У ворот мальчишка-продавец газет визгливо и монотонно выкрикивал:
– Покупайте газеты! Самые свежие новости! Кровавое покушение на короля! Убийца не пойман! Что у короля с головой?! Где найти самые дешёвые фраки?! Будет ли раскрыто ограбление поезда Киллминстер-Роттенбрэйн?! Светская хроника! Носит ли парик тенор Фортиссимо?! Какого цвета туфельки у принцессы Изабеллы Гогглштейн?! Все последние новости! Покупайте!
Эпплхат купил у мальчишки утренний выпуск «Morning down», на первой странице которой была огромная фотография короля в момент, когда он устраивал скандальную экзекуцию своим подданным и огромный заголовок:
И ЭТО НАЗЫВАЕТСЯ ДИНАСТИЕЙ?
КОРОНОВАННАЯ ШИЗОФРЕНИЯ
Эпплхат недовольно сплюнул и сунул газету в карман, затем решительно пересёк мо-настырский двор и вошёл в прохладу галереи.
Штаб 2-ого полка, при котором служил Эпплхат, располагался на втором этаже здания, в огромном, тускло освещённом помещении, где братия служила молебны до того, как власти Киллминстера расквартировали здесь придворную дивизию, когда королю приспи-чило покинуть свою резиденцию в Глинленде и начать вместе со своим двором путешест-вие по стране. Монахи были недовольны и каждый день слали петиции мэру, губернатору и даже президенту в Панкертон. Иногда приходили туманные и путаные ответы, столь ви-тиевато написанные, что понять их было невозможно, и всё оставалось по-прежнему.
В огромном помещении одиноко стучала пишущая машинка, да раздавался невнятный бубнящий голос полковника Пипенфельда, который устало и помято лежал на плюшевой кушетке под специально принесённым и повешенным здесь портретом короля в массив-ной золочёной раме. Полковник курил трубку и выпускал в потолок синий дым. На ма-шинке у окна печатала подпоручица Диана Трактус, секретарша полковника, весьма ми-ловидная особа в гусарском мундире. Тут же неподалёку скучающий адъютант Ферро чи-тал утреннюю «Morning down» и от отвращения плевался на красный ковёр. Двое рядовых с саблями наголо скучали на стульях у дверей. Больше в этот утренний час в зале никого не было.
– Господин полковник, прибыл в ваше распоряжение! – воскликнул браво Эпплхат, – доброе утро, леди. Здравствуйте, Ферро.
– А, это вы…– скучающе протянул полковник, перестав диктовать, – ещё не читали? – кивнул он в сторону адъютанта, который в очередной раз скривился, не отрываясь от ста-тьи.
– Никак нет, господин полковник, не читал! – прищёлкнул каблуками Эпплхат, достал из кармана газету и с громким шелестом развернул её.
– Почитайте. Проклятые грязные либералы! – воскликнул полковник, – да я таких на войне расстреливал без суда! Управы на них нет!
– Это уж точно, – поддакнул Ферро, который вообще всегда поддакивал полковнику.
– Распоясались! – сказал грозно полковник, – писаки чёртовы! Бумагомаратели!
– И не говорите! – поддакнул адъютант.
Полковник бросил диктовать и углубился в свои кровавые и деспотические воспоми-нания о добрых старых временах, а адъютант кивал головой и со всем соглашался.
Эпплхат подсел поближе к Диане и подмигнул ей, кивнув на разошедшегося полков-ника. Она улыбнулась.
– Сегодня уже был у короля? – кивнул Эпплхат в сторону полковника.
– Нет, ещё не вызывали, – вполголоса ответила секретарша, – вчера, говорят, случился жуткий скандал?
– Ну, не такой уж и «жуткий». Хотя теперь газетчики раздуют этот маленький инци-дент до размеров сенсации, – пожал плечами Эпплхат.
– А вы там присутствовали в этот скандальный момент?
– Конечно. По долгу службы был обязан, – ответил Эпплхат.
– Ах, как интересно! А правду пишут, будто у короля изо рта шла пена? – понизила голос Диана.
– Ну, что вы! Гнусные выдумки! – ответил Эпплхат, – а там не писали, что король по-крыт шерстью и у него во рту полуметровые клыки?
– Нет,- смутилась Диана, – всё-то вы шутите, штабс-капитан.
– Таков уж мой нрав! – браво ответил Эпплхат, – гусар без чувства юмора, как монах без чувства вины!
– Хи-хи-хи! – сказала секретарша, – знаете, монахи опять написали на нас донос Папе Рилмскому. Будто бы мы – оккупанты в божьем доме.
– Ну, что ж. Пусть пишут, – пожал плечами Эпплхат.
– А утром приходил их главный, ну, такой, с бородой до пояса, и просил у полковника освободить место для молебна. У них сегодня какой-то праздник. А полковник сегодня не в духе, выхватил шашку из ножен и давай махать перед носом у монаха. Тот убежал, про-клиная нас на чём свет стоит.
– С полковником сегодня лучше не связываться, – подтвердил Эпплхат, глядя, как тот с маниакальным упорством рисует для адъютанта углём на стене схему виселицы. Пол-ковник скрипел зубами и был красен от гнева.
Подпоручица достала пудреницу и стала критически рассматривать свои прекрасные черты, а Эпплхат скучающе углубился в газету. Некий бойкий памфлетист поливал дина-стию Гамбургеров тоннами грязи, вспоминая все психические болезни королей до древ-них времён. Дескать, Филипп Лохматый потому никогда не брился и не стригся, что боял-ся, будто ему отстригнут ненароком голову; дескать, король Элен всегда беседовал по вечерам со своей любимой пальмой на богословские темы и т. д. Попало и всем осталь-ным королям, после чего писака утверждал, что с такой тяжёлой наследственностью не-возможно родиться здоровым человеком. Было написано, что будто бы король уже два раза проходил лечение в клинике Зигмунда Нониуса и будто бы у него обнаружен гипер-трофированный ахиллесов комплекс в виде подсознательного влечения к своей левой пят-ке, которую якобы король постоянно видит в повторяющихся кошмарах. Однако статейка была явно состряпана из политических соображений, потому что ближе к концу было за-явлено об удивительном душевном здоровье, например, династии Гогглштейнов. «Про-клятые самозванцы!» – подумал Эпплхат. Конечно, писателишка – это пешка в чужой иг-ре, но тем не менее ему придётся расплатиться за свои грязные инсинуации.
– Господин полковник, к вам депутация городской Думы! – объявил распорядитель, появляясь в дверях по стойке «смирно».
– А-а, гоните их в шею, – отмахнулся устало Пипенфельд, который успел уже опять развалиться на кушетке и пил коньяк из жестяной походной кружки.
– Извините, господин полковник, они говорят, что по важному делу… Что если вы их не впустите, они будут ходатайствовать к самому министру, – замялся распорядитель.
– А-а, впускайте, чёрт с ними, – скривился Пипенфельд и добавил, когда распоряди-тель строевым шагом вышел вон, – проклятый старикашка меня съест, как только ему представиться случай. Да какой он министр! Тыловая крыса!..
С этими словами полковник налил себе кружку до краёв коньяком и залпом опрокинул её.
Послышалось шебуршание, шушуканье и тихое покашливание и в зал стали один за одним протискиваться невзрачные штатские. Они неуверенно оглядывались по сторонам и тихонько переговаривались. Полковник принял гордый и неприступный вид, развалясь на кушетке и попыхивая папироской.
– Ну-с, господа, в чём дело? – осведомился он скучающе.
Вперёд протиснулся невысокий тощий господин с окладистой бородкой, в пенсне, по-хожий на плохого водевильного актёришку.
– Ну-с, – выжидательно напомнил полковник.
Тощий прокашлялся и заговорил, как ему казалось, с достоинством:
– Доколе?! – сказал он и смутился.
– Доколе что? – не понял Пипенфельд.
– Доколе будут продолжаться вандализм, безобразие и безнравственность на улицах нашего города?! – робко спросил депутат, шурша бумажкой в дрожащих руках.
– А я почём знаю? – спросил удивлённо полковник и пожал плечами, сделав глупое лицо (для чего ему не нужно было особо трудиться).
– Здесь, – сказал депутат и потряс в воздухе своей бумажкой, – здесь находятся жало-бы на ваших солдат от невинно пострадавших граждан нашего города. Ваши гусары ведут себя просто… просто неприлично…
Он опять зашуршал своими бумажками, подслеповато щурясь, а полковник молчал и делался всё более пугающе спокоен.
– Ну, например, вот: «вчера я, Давидус Брокенд, был жестоко избит гусарским пору-чиком за то, что отказался выпить с ним за абсолютную монархию», – забубнил депутат, не поднимая глаз от своей бумажки, – или вот: «я, Фрэнклин Дасбанд, владелец трактира «У старины Фрэнки»…
– Препаршивейшая забегаловка, – заметил Эпплхат из угла.
– Вот… Он тоже жалуется на побои, нанесённые ему пьяными и буйными гусарами, – сказал смущённо депутат, а остальные закивали в подтверждение, – и тут ещё 19 жалоб. Мы просим вас принять меры…
– Просите принять, значит, меры, – кивнул полковник, медленно поднимаясь с кушет-ки. Лицо его было ужасно спокойно, и только мявшая сигарету рука выдавала всё его бе-шенство, – значит, мои ребята, как вы говорите, буйствуют? Безобразят? Ах, как нехоро-шо!
– Мы будем вам очень признательны…– начал депутат, но полковник не дал ему за-кончить, взревев страшным голосом:
– Мало! Они ещё мало буйствуют! Вы тут все террористы! – зарычал Пипенфельд, надвигаясь на попятившихся депутатов, – кто стрелял в Его Величество?! А?!! мои ребя-та?!! Говори, шкура, мои ребята?!
– Ну, что вы… Будьте цивилизованным человеком, – бормотали депутаты, пятясь к дверям.
– Козлы! Штафирки проклятые! К стенке бы вас всех! Жалобщики! Идите Гогглштей-нам жалуйтесь, холопы чёртовы! – продолжал бушевать полковник, сорвав со стены гип-совое распятие и размахивая им из стороны в сторону, – вон пошли! Тут люди работают! Вон, пока я вам кишки не выпустил!..
– Мы будем жаловаться! – крикнул кто-то самый смелый из депутации, находясь уже за дверью.
– Да Бога ради! Пишите свои кляузы! – рявкнул полковник, метнув вслед убегающим гипсовое распятие и с грохотом захлопнул двери.
– Диана, голубка моя, вывеси, пожалуйста, табличку на двери, что у нас обед, – успо-каиваясь, сказал Пипенфельд секретарше и вновь налил себе до краёв кружку коньяком, – проклятые штафирки! – проворчал он, влив в себя жидкость.
– Вы не хотите на войну, Эпплхат? – вздохнув, спросил Пипенфельд, вновь погружа-ясь в кушетку.
– Если долг велит, буду весьма рад, – ответил Эпплхат.
– Да разве с такими чего навоюешь?.. – хмыкнул полковник, кивнув на дверь, – рас-стрелять бы их всех, чтоб не мучились!.. Не хотите ли выпить, Эпплхат?
– Увольте, господин полковник, не могу. Позвольте мне отлучиться до вечера, – по-просил Эпплхат.
– Что ж, – пожал плечами Пипенфельд, – в ваши-то годы, юноша, если и просиживать штаны, то только в седле! Идите!
– Спасибо, господин полковник! – ответил Эпплхат, прищёлкнув каблуками, и удалил-ся твёрдым шагом.
Когда Эпплхат торопливо шагал по галерее, бегло рассматривая портреты каких-то жирных служителей культа, его внезапно окликнули:
– Господин штабс-капитан!
Оглянувшись, Эпплхат увидел, что его догоняет адъютант Ферро, размахивая здоро-венным пакетом с сургучными печатями.
– Вот! – воскликнул Ферро, подбегая к Эпплхату и отдуваясь, – думал, не догоню.
– В чём дело, Ферро? – спросил Эпплхат нетерпеливо.
– Важный конверт! Необходимо доставить в канцелярию. Полковник чуть не забыл. Извольте занести.
– Ну, давайте сюда, – пожал плечами Эпплхат, приняв из рук адъютанта конверт.
– «Строгая секретность. В случае опасности – съесть», – прочёл Эпплхат корявый по-черк полковника на конверте и поморщился, – передайте, что я занесу. Если только не съем в случае опасности – я сегодня не завтракал.
– Хи-хи, – сказал Ферро, потом отдал честь и убежал.
Эпплхат вышел на двор монастыря, где на жарком солнце бродили жирные белые ку-ры и сонные гусары, и громовым голосом кликнул денщика.
Тот прибежал откуда-то. Он уже сильно качался и источал сбивающий с ног аромат дешёвого рома, которым торговали в соседнем кабаке.
– Клаус, скотина, седлай вороного! – ласково пожурил денщика Эпплхат и помахал на-гайкой у него перед носом для понятности.
– Есть, ваше!.. благо… городие!.. – пробормотал денщик и отправился выполнять при-казание, шатаясь из стороны в сторону, как матрос во время бури. Собственно, прежде он и был матросом на крейсере «Махаон».
«А, чёрт возьми, жарко», – подумал Эпплхат, глядя на безоблачное небо над черепич-ными крышами. Солнце пекло вовсю. «Какого чёрта этот ещё копается?», – подумал не-довольно Эпплхат, но тут Клаус таки привёл коня.
Эпплхат промчался по тихим в этот утренний час улицам города, вновь пересёк пло-щадь Зоо и остановил коня перед парадным подъездом отеля «Наци», где в обширных подвальных номерах и располагалась Верховная Королевская Канцелярия. Организацию эту Эпплхат, как и многие при дворе, недолюбливал и считал средоточием всяческих грязных интриг и козней. Верховный Канцеляр, граф Антуан Глуттон, был при дворе од-ной из влиятельнейших фигур, некоторые даже склонны были считать, что влиянием сво-им он превосходил самого Грегора Дракулито и даже Серого Кардинала Макакиавелли. Как бы то ни было, Эпплхат видел Верховного Канцеляра всего два раза в жизни, мельком и случайно: один раз на приёме стрэйлэндского посла в Глинленде, а в другой раз в сквер-нейшем киллминстерском кабаке, переодетого в одежду мастерового. У него был орлиный профиль и ослиный анфас, раз увидев его, забыть его хищный и подлый взгляд было про-сто невозможно. Скрепя сердце, Эпплхат быстрым шагом поднялся по парадной лестнице, миновал охрану у дверей, пробухал сапогами по пустому и гулкому холлу и повернул на-лево за неприметной статуей рыцаря в доспехах. Проследовав через длинный коридор, Эпплхат ткнул в нос охраннику у дверей свой сверхсекретный пакет и был пропущен в собственно Верховную Канцелярию.
– Вы к кому? – осведомился лисоподобный близорукий субъект в пенсне, сидевший за большим, заваленным бумагами столом.
– У меня пакет. Передать лично в руки Секретарю-Машинисту короля, – сказал Эппл-хат, сверяясь с конвертом.
Лисоподобный недоверчиво взял из рук Эпплхата пакет, повертел его, потряс, даже обнюхал и только потом вернул Эпплхату.
– Прошу подождать секундочку, – сказал лисоподобный и набрал какой-то номер на телефонном аппарате. Некоторое время он о чём-то заговорщицки шептался, а Эпплхат скучающе осматривал облезлую и тесную комнатушку, переполненную сейфами.
– Проходите, он вас примет, – сказал лисоподобный и указал Эпплхату на дверь с таб-личкой «Секрет. машинист».
– Здравия желаю! – сказал Эпплхат, входя в прохладное сумрачное помещение и огля-дываясь по сторонам. Тусклый свет пробивался из двух окошек под потолком, освещая два больших стола, несколько стульев и огромный шифоньер. В комнате было два челове-ка: Оппи Феллет, скорчившийся над пишущей машинкой, подслеповато уставившись в клавиши, и длинный худой секретарь-машинист Донателло Марвел в кожаном плаще и широкополой шляпе, который стоял спиной к Эпплхату, ел бутерброд и смотрел в заре-шёченное окошко.
– Здравия желаю! – повторил Эпплхат и звякнул шпорами. Глухой звук сразу же погас.
– А, Эпплхат, здрасьте, – сказал пискляво Феллет со своего места.
– Привет, – брезгливо ответил Эпплхат и обратился к Марвелу, – господин секретарь-машинист, у меня для вас секретный пакет от полковника Пипенфельда.
– Давайте сюда, – сухо сказал Марвел, не оборачиваясь, и протянул руку, в которую Эпплхат и вложил свой конверт.
– Я могу идти? – спросил Эпплхат.
– Нет. Я должен ознакомиться, – сказал сухо Марвел, с хрустом ломая сургучные пе-чати.
– Господин секретарь, у нас ещё депеша не дописана, – напомнил угодливо Феллет, и Марвел начал диктовать, одновременно читая содержимое письма Пипенфельда:
– Депеша. Верховная Канцелярия. Число. Месяц, – сухо говорил Марвел, а Феллет строчил на машинке, – дорогой барон Шапокляк. Нижайше просим вас поставить 8 цент-неров круасанов в распоряжение двора Его Величества в двухдневный срок. Заранее спа-сибо. За невыполнение – расстрел. Подпись. Место для печати. Всё.
– Будут указания? – напомнил о себе Эпплхат нетерпеливо.
– Ступайте, – сухо сказал Марвел, опуская сверхсекретный пакет в урну, – и передайте полковнику, чтобы он прекратил свои глупые розыгрыши.
– До свидания! – рявкнул Эпплхат и ушёл, звеня шпорами по каменному полу, раз-дражённо досадуя в душе на глупость и ребячество Пипенфельда.
«Сегодня он меня на службе больше не увидит!» – подумал гневно Эпплхат, грохоча сапогами по холлу.
Тут его нагнал непонятно откуда появившийся поручик Швондер. Из карманов его ментика торчали две бутылки госпелгемского.
– Айда в ресторан, Эпплхат! – залихватски провозгласил поручик, звеня своими бу-тылками.
– Почему бы и нет? – согласился Эпплхат с оттенком лёгкого цинизма.
Проснувшись утром в будуаре графини Кентавро, Эпплхат дождался кофе в постель, потом оделся, побрился опаснейшей из опасных бритв графа Кентавро и отправился на службу. Графиня трогательно махала ему с балкона особняка ядовито-красной шалью.
Уже покачиваясь в седле и попивая оставшийся после вчерашнего в кармане ментика пэнтрийский коньяк, Эпплхат вспомнил, что сегодня суббота и на службу ему не надо, а надо, совсем напротив, ехать к Гугенбахам, чтобы впоследствии составить компанию Ра-фаэле на выставке этого – как его там? – художника.
При воспоминании о Рафаэле Эпплхат мысленно облизнулся и пустил коня рысью.
В цветочной лавке на улице Дестройера штабс-капитан купил огромный букет белых роз для Рафаэллы. В кондитерской на улице Гёлфренда он купил коробку самых дорогих роттенбрэйнских плюшек для миссис Гугенбах и двух сусальных лягушек на палочке для детей госпожи Коры. В табачной лавке на улице Хэппинесс Эпплхат купил коробку ласт-маршского табаку для господина Гугенбаха. На площади Кворреля Эпплхат приобрёл связку сдобных бубликов с изюмом, сам не зная зачем. Просто у него было чудесное на-строение.
Обвешанный с ног до головы подарками, Эпплхат к полудню явился в особняк Гуген-бахов.
На звонок серебряного колокольчика отворила недовольная и рябая сверх обычного Бастинда. «А ведь слёг бедняга-лакей», – подумал про себя Эпплхат, а вслух сказал:
– Бастинда, голубушка, отнеси-ка эти бублики на кухню. Подашь к вечернему чаю, – и протянув оторопевшей кухарке связку бубликов, Эпплхат легонько отстранил её плечом и вошёл в холл.
– Господин Гугенбах, к вам гости! – хрипло гаркнула Бастинда и, не дожидаясь ответа, удалилась на кухню. Эпплхат полюбовался своим отражением в зеркале, а затем стал не-терпеливо мерить шагами залу.
– Это вы, штабс-капитан? Как чудесно, – послышался переливчатый и нежный голосок и, подняв голову, Эпплхат увидел на ступенях лестницы Рафаэллу. Она была чертовски обворожительна.
– А кого ещё вы ожидали увидеть? Санта-Клауса? Ха-ха-ха! – пошутил Эпплхат и про-должил, стрельнув глазами, – а вот я вам розы принёс. Белые, заметьте. Прошу принять в знак расположения.
И протянул Рафаэле свой огромный букет, поддерживая другой рукой роттенбрэйн-ские плюшки и ластмаршский табак.
– Спасибо, сэр Эпплхат, – улыбнулась Рафаэлла.
– Зовите меня Мэтью. Можно перейти на «ты», – сказал Эпплхат многозначительно и хотел было подмигнуть, но подумал, что пока это лишнее.
– Спасибо, Мэтью, – сказала Рафаэлла.
– А что, Рафаэлла, ваш… б-р-р, то есть твой дядюшка дома? – осведомился Эпплхат, оглядываясь по сторонам.
– Он играет в гольф в поле за домом. А Кора с детишками ушли смотреть синемато-граф.
– Ах, вот оно что! – сказал Эпплхат и положил свои гостинцы на резной столик у сте-ны, – у меня появилась идея! Давай сбежим по-тихому, никого не предупреждая! Пусть это будет сюрприз! Ты же хотела на выставку?
– Вот так – сбежим и дядюшке не скажем? – засомневалась Рафаэлла.
– Да! Давай я тебя украду на полдня у этого семейства, – воскликнул Эпплхат, прижи-мая руки к сердцу.
– Я вижу, тут не обойтись без романтики, – рассмеялась Рафаэлла и согласилась, – лад-но, можешь похитить меня. Но прежде я приведу себя в порядок.
И она обольстительно улыбнулась Эпплхату. Настолько обольстительно, что ожидая её, он так разнервничался, что незаметно для себя съел половину плюшек, предназначен-ных для госпожи Гугенбах.
Когда же Рафаэлла вернулась, она была так прекрасна, что даже у видавшего виды Эпплхата элегантно отвисла челюсть.
– Ну, вот я и готова, – сказала Рафаэлла, поигрывая страусовым боа и поправляя шляп-ку, – что так изумило нашего гусара? – поинтересовалась она.
– О-о! – воскликнул Эпплхат, с трудом ставя челюсть на место, – мы, гусары, горазды на комплименты, но тут, я боюсь, у меня нет слов!
– Да полно? – кокетливо сказала Рафаэлла, – ну, что ж, начнём прогулку. Только, Мэ-тью, не теряй дар речи, пожалуйста.
– О-о, мы, гусары, за словом в карман не лезем! – приходя в себя, сказал Эпплхат, – а как вам погода?
Они вышли из особняка, и Эпплхат поймал извозчика.
– Гони к Грайнд-Палас, – воскликнул он браво.
– О’кей, барин! – откликнулся извозчик и пустил лошадь галопом, нещадно хлеща её плетью.
– Эх, прокачу! – орал он, размахивая плетью.
Рафаэлла засмеялась, ничуть не испуганная бешеной скоростью, а Эпплхат восклик-нул:
– На гусарской скорости летим!
Минут через пятнадцать они подъехали к приземистому готическому зданию Грайнд-Палас.
Купив на входе у швейцара из-под полы два огромных эскимо, Эпплхат и Рафаэлла начали осмотр выставки. «Какая чудовищная мазня!» – подумал про себя Эпплхат, когда они остановились перед громадной картиной, названной художником «Рождество Хри-стово», на которой Спаситель в дурацком колпаке задувал свечи на огромном торте в компании апостолов под висящим на стене полотнищем с надписью «Happy birthday to you!».
– Ах, Мэтью, смотри, какое изумительное цветовое решение! – восхищённо сказала Рафаэлла.
– М-да…– протянул Эпплхат.
– А композиция? Как он продумал композицию! – снова восхитилась Рафаэлла.
– Композицию? Ну, конечно! – согласился Эпплхат.
– А ты замечаешь, что картина выполнена в эстетике раннего средневековья? – спро-сила Рафаэлла, не отрывая восхищённого взгляда от картины.
– Ещё бы! – горячо согласился Эпплхат, не отрывая восхищённого взгляда от Рафаэл-лы.
Так они и бродили по многочисленным залам галереи, увешанным всё той же тошно-творной живописью; Рафаэлла, восхищённая картинами, а Эпплхат – восхищённый Рафа-эллой.
– Это просто изумительно! – воскликнула она, когда они покидали выставку.
– Да, конечно! – согласился Эпплхат.
– Знаешь, прежде, в столице, я часто бывала на выставках, особенно новых художни-ков. У них такой свежий взгляд на вещи! Скажи, а почему ты так ругал футуристов, когда был у нас в прошлый раз?
– Это всё из-за Соппи, моего брата, – пожал плечами Эпплхат, – ему светила блестя-щая военная карьера, отец почти устроил его в Викторианский полк и тут братишка взял и убежал в столицу. С тех пор он даже не пишет! Ни одного письма за два года!
– А он тоже художник? – поинтересовалась Рафаэлла. Они шли по светлой аллее, ок-ружённой вековыми дубами, тени листвы скользили по их лицам.
– О, нет! Он стихоплёт!- презрительно сказал Эпплхат.
– Так твой брат – поэт?! Как чудесно! – воскликнула Рафаэлла.
– И ничего чудесного здесь нет, милая Рафаэлла, – пожал плечами Эпплхат, – видела бы ты, как моего отца едва не хватил удар, когда он прочёл в газете его стишок!
– Вот это да! Так он ещё и печатается! – воскликнула Рафаэлла и наморщила носик, – Соппи Эпплхат… Соппи Эпплхат… что-то не припомню…
– Ха-ха! Конечно, и не припомнишь! Ему это, как он выражается, «буржуазное» имя не подходит! – сказал Эпплхат, – свои творения он подписывает «Дуреамар». Такое вот дурацкое…
– Как, так Дуреамар – твой брат?! – прервала его Рафаэлла восторженно, – да ты цены не знаешь своему брату! Он – один из самых талантливых молодых футуристов! Знаешь, как им восхищается вся богема! Вот, только послушай:
Кроваво трактор
Вспорол пашню!
Ревёт турбины
Стоногий станок!
Даёшь человечий
Вавилон многобашенный!
Эй, ваше слово,
Товарищ бог!
Продекламировала Рафаэлла, встав посреди аллеи.
Прохожие, недовольно косясь, шли мимо. Какая-то барышня перекрестилась, на что Рафаэлла рассмеялась ей в лицо.
– Ну, как? – спросила она у Эпплхата.
– Не знаю. Какая-то пощёчина общественному вкусу, – пробормотал Эпплхат, сам не зная почему, виновато оглядываясь по сторонам, – а пойдём лучше куда-нибудь пообеда-ем.
– Хорошо, Мэтью. Но брата своего ты явно недооцениваешь, – сказала Рафаэлла, – к тому же, он очень милый человек.
– Так ты с ним знакома? – воскликнул Эпплхат удивлённо.
– Ну, не то, чтобы знакома. Виделись пару раз на вечеринке в их футуристическом ка-фе. Чуть-чуть поговорили об искусстве, только и всего.
– Ну, не то, чтобы в семье совсем не дали ему воспитания…– с сомнением сказал Эпп-лхат и сменил тему, – а как ты относишься к ластмаршской кухне?
– Это где во все блюда входят лягушки? Отлично отношусь. В столице я часто бывала в ресторане «Frogress», мне очень понравилось!
– Ну, «Frogress» не «Frogress», а я знаю тут один очень даже приличный ресторан «Дары болот». Там подают ластмаршскую кухню. К тому же там чудесная музыка и кло-уны, – похвастал Эпплхат, вспоминая свои многочисленные кутежи за последний месяц.
– Что ж, веди, Мэтью, – сказала Рафаэлла, – что-то я проголодалась.
– Хорошо, тем более, что это в двух шагах отсюда, – сказал Эпплхат и они пошли в направлении здания Обсерватории. Был чудесный летний вечер, пели птицы, стучали по мостовым колёса пролёток и тихонько скрежетали в тишине далёкие трамваи. Воздух пахнул сумерками.
– Как хорошо вокруг! – вздохнула Рафаэлла.
Эпплхат сжал её руку в своей.
– А будет ещё лучше, дорогая Рафаэлла! – браво воскликнул он.
В зале ресторана, освещённом приглушёнными болотно-зелёными огнями, они выбра-ли столик в тихом углу, откуда, правда, прекрасно просматривалась небольшая сцена, на которой в данный момент волосатый декадент исполнял романс, а томная волоокая ба-рышня аккомпанировала ему на аккордеоне. Они уселись, и Эпплхат браво выкрикнул:
– Гарсон, болотная душа, подь сюда!
И прищёлкнул пальцами.
Появился угодливый официант в национальной ластмаршской одежде – брезентовом балахоне и высоченных болотных сапогах. Ему было очень душно и жарко в этом экзоти-ческом наряде, которого требовал имидж ресторана, но он профессионально, угодливо и преданно улыбнулся и сказал:
– Добрый вечер, леди. Моё почтение, господин штабс-капитан. Что будете заказывать?
– Что ты будешь есть, Рафаэлла? – вежливо осведомился Эпплхат, подкручивая усы.
– Ну, что ж, – сказала Рафаэлла, сморщив носик и сосредоточенно читая меню, – по-жалуй, жабьи шницеля, суп-лягушатник, немного зелёной икры, и на сладкое пирожки с головастиками и мороженое. Всё.
– И ещё бутылку той бормотухи, которую вы настаиваете на лягушачьей икре и бу-тылку коньяка «Жабо» для дамы. Всё. И пошевеливайся! – добавил Эпплхат.
– Как прикажете! Приятного аппетита! – улыбнулся официант и скромно удалился.
– Обожаю ластмаршскую кухню! – сказала Рафаэлла и облизнулась.
– Я тоже! – сказал Эпплхат и облизнулся весьма двусмысленно.
Рафаэлла в это время уже отвлеклась на клоунов, которые гонялись друг за другом по залу, раздавая друг другу тумаки, пинки и затрещины и швыряясь тортами. Из глаз их обильно текли бутафорские слёзы, а изо ртов – дурацкие шутки и тупые остроты. Зрители восторженно и оголтело хохотали. Публика была самая разношёрстая: буржуа, высший свет, духовенство, бандиты, военные, пролетарии и люмпены, которые (люмпены) водили хоровод вокруг пальмы в центре зала, черпая свою бездумную радость жизни из бутылей с самой дешёвой гренландской сивухой.
Официант вскоре принёс заказ и Рафаэлла с Эпплхатом приступили к трапезе. Эпплхат часто наливал себе в стопку ядрёной ластмаршской бормотухи, отчего на душе у него светлело с каждой минутой, а разговор о высоких материях вёлся всё непринуждённей.
– Мэтью, расскажи мне о себе, – попросила Рафаэлла.
– Ну, что тебе сказать, дорогая Рафаэлла? Ты не против, если я закурю? – осведомился Эпплхат и когда Рафаэлла кивнула, откинулся в кресле и задымив сигарой, начал рассказ, – родился я в поместье моих родителей в Ангсте, неподалёку от Пэза. Они там живут и сейчас, с тех пор, как отец вышел в отставку в чине полковника королевской гвардии. Очень милые люди, как-нибудь тебя с ними познакомлю. В детстве меня воспитывали гу-вернантки и гувернёры, а потом меня отдали в Пажеский корпус при дворе Гамбургеров, где начинал и мой отец. Что сказать? Служил, был в разных местах… гусарская, знаешь ли, жизнь… в седле… «Седло висело над моей колыбелью» – как сказал поэт…
– О, мне тоже очень нравится Дэвилмэйкер! – воскликнула Рафаэлла, – а дальше? Что было дальше?
– Да, собственно, и ничего, – пожал плечами Эпплхат, – после двух лет настоящей по-ходной жизни – я ведь посетил даже эту смешную войну в Пэнтри – после этих двух лет я вот уже почти год служу Династии при штабе полка, – Эпплхат вздохнул и опрокинул в себя очередную стопку, – с некоторых пор, милая Рафаэлла, я начинаю разочаровываться в нашей монархии… Такое, знаешь ли, печальное чувство. Иногда я даже сочувствую анархистам.
– Ну, это не новое чувство! – сказала, улыбаясь, Рафаэлла, – и не пойти ли нам потан-цевать?
– С удовольствием! – живо откликнулся Эпплхат и тут музыканты на сцене грянули вальс, – какой же гусар не любит чудесных звуков вальса?!
И они закружились около сцены. Они были прекрасной парой, оба чудесно танцевали, оба безумно любили вальс. Где-то над рестораном всходила Счастливая Звезда.
Среди танца они увидели поручика Швондера, который кружил в вальсе стул, а из карманов его ментика торчали две бутылки отборной гренландской сивухи.
– Эпплхат, какие дела? – закричал Швондер, пытаясь переорать мелодичные скрипки и трубы.
– А, Швондер, дружище! Всё чудесно! – ответил Эпплхат громко.
– А что это за обворожительная леди с тобой? Ты должен нас познакомить, – сказал Швондер, подойдя к Эпплхату и Рафаэле, когда танец кончился.
– Это Рафаэлла. Это Швондер, – представил Эпплхат суховато, глядя на оживившегося поручика.
– Поручик Мафусаил Швондер! – браво воскликнул разошедшийся поручик и сделал попытку отдать честь, но промахнулся мимо кивера. Он был уже очень пьян.
– Очень приятно, – сказала Рафаэлла немного сконфуженно.
– А уж как мне приятно!.. – начал поручик, но тут Эпплхат мягко увлёк его под локоть в сторону и прошептал сквозь зубы:
– Швондер, эта дама из высшего общества. Почему ты ведёшь себя как пьяный кре-тин?
– Как кто?! – возмутился Швондер заплетающимся языком, – как ты меня… меня на-звал?!. Чтобы кто-то Швондера называл «пьяным кретином»!.. Дуэль!..
– Ну-ну, – поддакнул Эпплхат сочувствующе.
– А ты как думал… я шутки шутить?.. Я ведь… это…– продолжал бормотать Швон-дер, размахивая указательным пальцем перед носом Эпплхата, – это… Эпплхат, айда к цыганам… в номера!..
– Ну-ну, – повторил Эпплхат скорбно, – бедняга Швондер. Надо бы тебе принять ван-ну, выпить чашечку кофе. Иди, дружище, не видишь, мы обедаем.
– Вот так вот?.. – спросил понуро Швондер и пролил сентиментальную слезу, – а ещё друг…
– Иди, иди.
Швондер неуклюже и печально помахал даме и пошёл прочь меж столиков, натыкаясь на носящихся клоунов.
– Какой он милый, – сказала Рафаэлла, когда Эпплхат подсел к столику.
– Когда он проспится, он будет примерно в три раза милей, – усмехнулся Эпплхат, – расскажи теперь ты мне что-нибудь. Что-нибудь о жизни в столице.
– Собственно, ничего особенного в столице не происходит, – ответила Рафаэлла, – по-литика меня не интересует, по крайней мере, с тех пор, как воинствующие феминистки взорвали памятник Фридриху Плюше , за то, что он-де ратовал за угнетение и неравно-правие женщин.
– Попробовали бы фрейлины при дворе сделать что-нибудь подобное со статуей, на-пример, Ляпсуса Великого! Это ведь он сказал когда-то: «женщина – не птица, а курица – не человек!». Попробовали бы только! – воскликнул Эпплхат, – да их бы всех моменталь-но забрили бы во Фрейлинский корпус лет на двадцать!
– Патриархальные же нравы у вас при дворе! – воскликнула Рафаэлла.
– Традиции, дорогая Рафаэлла, традиции! – назидательно заметил Эпплхат, – а как в столице с искусством, раз уж ты не интересуешься политикой?
– О, искусство – это совсем другой разговор! – оживилась ещё больше Рафаэлла, блес-нув глазами,- кругом теперь одни эстеты! Знаешь, в Панкертоне теперь даже извозчики разговаривают о живописи, о поэзии, даже о синематографе! И что уж говорить о богеме?! Одна часть её прямо помешалась на декадансе, а другая – совсем напротив – ушла в аван-гардизм, футуризм. Среди этой, второй части, много коммунистов. Как-то я видела на ве-черинке у Трефольдо Брабантьеро этого Микки Маузера из Стрэйланда. Он в эмиграции и чрезвычайно популярен в эстетских кругах!
– Это тот – революционер и бунтовщик? – осведомился Эпплхат.
– Ну, конечно! – воскликнула Рафаэлла.
– Да, – сказал Эпплхат задумчиво. «Двадцать тысяч стрэйландских пфеннингов за го-лову» – пронеслась в его голове меркантильная мысль.
– Вообще, в сфере искусства в столице сейчас чрезвычайно интересно. Ломаются ста-рые каноны, стили. Знаешь, группа радикальных футуристов-деструктистов даже предло-жила взорвать весь старый город в центре Панкертона, но у них ничего не вышло.
– А зачем им это? – удивился Эпплхат.
– Как зачем? – удивилась Рафаэлла, – чтобы построить город будущего, Великий Ва-вилон!
– Неужели мой брат тоже в этом участвовал? – печально поинтересовался Эпплхат, опрокидывая очередную стопку.
– Конечно. Он был одним из тех, кто составлял этот манифест, – воскликнула Рафаэл-ла.
– Какой ужас! – воскликнул Эпплхат и покачал головой.
– Ну, что ты, Мэтью, быть футуристом – это сейчас очень модно, – запротестовала Ра-фаэлла, слегка раскрасневшаяся от вальса и коньяка «Жабо», – человек сейчас шагу не может ступить в искусстве, если он не футурист по духу. И это правда, я точно говорю тебе!
– Ну, я-то придерживаюсь старых понятий и консервативных взглядов. Один вальс стоит для гусара больше, чем сто тысяч псевдовирш этих футуристов! – сказал Эпплхат и подкрутил ус.
– А господа и дамы…позвольте вмешаться в вашу беседу…– раздался пьяный и запле-тающийся голос над ухом Эпплхата и тот прекратил игриво подкручивать свой ус и огля-нулся.
– Швондер, что тебе? – сказал Эпплхат и громко вздохнул.
– Только один танец, милая леди… один вальс… полька-бабочка… мазурка… цыга-ночка с выходом…– мямлил Швондер, томно смотря на Рафаэллу и двусмысленно обли-зываясь заплетающимся языком.
– Так! Поручик, да вы пьяны! – сказал твёрдо Эпплхат, констатируя уж слишком оче-видный факт, и поднялся со своего места.
– Милая леди… одну макарену, пожалуйста…– бубнил Швондер, уставившись всё тем же томным взглядом теперь уже в лицо Эпплхату.
– Пойдём-ка, друг мой, – улыбнулся сквозь зубы Эпплхат Швондеру и обернулся к Рафаэле, – милая Рафаэлла, поручику нужно освежиться. Помаши ему ручкой на проща-нье.
После этой трогательной сцены Эпплхат взял Швондера за шкирку, мягко развернул его и почти любезно повёл к выходу, очень вежливо добавляя поручику скорости мягкими и ненавязчивыми пинками. Иногда Эпплхат оглядывался на Рафаэллу и мило улыбался. Потом они скрылись за дверью.
Рафаэлла осталась одна за столом и налила себе рюмку «Жабо», с вялым интересом наблюдая за происходящим на сцене, где одетые в гусарскую форму девушки танцевали ластмаршский канкан. Она даже не заметила, что за стол её подсел лысоватый обрюзгший старик с премерзким сладострастным лицом, одетый по самой последней моде.
– Как поживаешь, моя цыпочка? – вкрадчиво прошептал старик и потянулся костлявой рукой в перстнях к руке Рафаэллы.
– Какого чёрта?!. – начала Рафаэлла весьма неинтеллигентно, но осеклась и промолви-ла севшим от волнения голосом, – это вы, Першингтон?
– Конечно, моя лилия, натюрлихь, моя зайка, – прошептал старик и улыбнулся встав-ными челюстями.
– Что вам от меня нужно? Разве мы уже не выяснили всё в Панкертоне? – осведоми-лась Рафаэлла недовольно, хотя голос её слегка дрожал, – разве я уже не сказала вам, что вы мне противны? Извольте, я повторю: вы мне омерзительны, отвратительны, против-ны…
– Ещё, ещё, моя бэби, – сказал старик, полуприкрыв глаза от удовольствия и прищёл-кивая вставным языком, – твои слова для меня слаще самой чудесной музыки!
– Да что вы понимаете в музыке?! – воскликнула Рафаэлла, оглядываясь на дверь в по-исках Эпплхата, но того всё не было.
– Может, ничего и не понимаю. Я ведь – простой меценат, буржуа, да ещё плебейского происхождения, – скверно захихикал Першингтон, – кого ты так ищешь взглядом, мышо-ночек мой? Уж не того ли гусарского мужлана с пышными усами?
– Когда он вернётся, он выкинет вас вон, – холодно сказала Рафаэлла, – подите к чёр-ту! Почему вы меня преследуете?
– О, я просто хочу, чтобы ты стала моей женой, фея моя! – лукаво подмигнул старик.
– Ха-ха-ха! – сказала Рафаэлла ему в лицо, хотя смех её и был нервным, – я ухожу!
И она сделала попытку подняться, но скверный старикашка вцепился ей в руку своими костлявыми узловатыми пальцами и зашептал угрожающе:
– Боюсь, зайка, если ты мне откажешь, твой отец весьма и весьма пожалеет. Боюсь, что вся твоя семья, моя розочка, пойдёт по миру, хе-хе-хе.
– Что? Вы бредите, проклятый старик! – воскликнула Рафаэлла, но не стала уходить, а только тоскливо оглядывалась на дверь, пока старик шептал:
– Козочка моя, ты же знаешь, что твой отец разорился, безудержно играя в казино. Ко-нечно, ты знаешь. А знаешь ли ты, что он наделал столько долгов, что теперь вся ваша се-мья до седьмого колена не сможет их выплатить? Разве ты думаешь, что твой папенька переживёт такой позор?
– Вы блефуете! – сказала Рафаэлла неуверенно и опять тоскливо оглянулась на дверь.
– Хе-хе-хе, ты же знаешь, моя лапулечка, что я не блефую. А теперь отгадай одну за-гадку, – сказал хитро и гнусно Першингтон и улыбнулся криво и косо, – загадка: кто тот добренький волшебник, который перекупил все папенькины долговые расписочки, все векселя? Ну, так кто же это?
– Вы…– чуть слышно промолвила Рафаэлла и села, закрыв лицо руками. Плечи её под-рагивали от рыданий.
– Ну, конечно, я! – воскликнул, ухмыляясь, Першингтон, – конечно же, это был я, моя Афродита! И если ты будешь глупой девочкой и откажешься от моего предложения, я пущу все эти бумажки в ход. Только представь себе это: папенька застрелится из фамиль-ного мушкета, маменька сляжет от горя, а ты, моя Цирцея, пойдёшь в посудомойки, если ты понимаешь, что я под этим подразумеваю, – и он похотливо захихикал.
– А вот, кстати, чтобы ты мне поверила, – сказал он и вытащив из-за пазухи пачку век-селей, помахал ими перед лицом заплаканной Рафаэллы, – выбирай: поможешь ты себе и своей семье, или… хе-хе. Да, если тебе захочется подсыпать мне стрихнин в кофе, кото-рый ты будешь приносить мне утром в постель… хе-хе… так вот: все эти бумажки всплы-вут вместе с моим завещанием, богиня моя. Ну, так как тебе моё предложение?
Рафаэлла молчала, опустив лицо в ладони.
– Как предложение? – повторил старикашка, угрожающе шепелявя.
– Я согласна, – упавшим голосом проговорила Рафаэлла чуть слышно.
– Ну, вот и ладушки, – захихикал старик, – тогда пойдём. На улице уже ждёт фиакр, запряжённый четвёркой лошадей и священник, который нас нынче же обвенчает. Хе-хе.
Они поднялись. Рафаэлла рыдала.
– А чтобы не встречаться с ревнивым гусаром, мы выйдем через чёрный ход, моя до-рогая, – напомнил, хихикая, старик и противно ухмыляясь, повёл убитую горем Рафаэллу через зал, где прыгали весёлые мертвецки пьяные клоуны.
Через пять минут с парадного входа в ресторан влетел Эпплхат с огромным букетом гвоздик и дурацкой улыбкой на лице. При виде пустого столика, он недоумевающе огля-нулся вокруг и сгустил на переносице свои кустистые чёрные брови.
– Ваша подруга ушла с каким-то старым господином, – прошептал на ухо Эпплхату угодливый официант с прилизанными волосами вокруг блестящей лысины.
– Чего? – грозно спросил Эпплхат и легонько ткнул официанту в лицо букетом гвоз-дик.
– Я говорю, что к ней подсел какой-то старый господин, они поговорили и ушли. Под ручку, – добавил официант, выдёргивая гвоздики из зализанных кудрей.
– Пшёл вон, подлец! – гаркнул Эпплхат и с размаху бросил букет на пол и растоптал его ногами.
– А на чай? – робко спросил официант и тут же за наглость погрузил свою плешиво-вихрастую голову в тарелку с ластмаршским супом-лягушатником, стоящую на столе, за которым сидела почтенная буржуазная семья. Почтенные буржуины оскалились и повска-кав на стулья, выдернули из-под своих фраков длинные зазубренные кинжалы. Официант тихо заскулил в супе, выпуская пузыри о пощаде.
Всего этого Эпплхат уже не видел. Он помчался к чёрному ходу, выкрикивая на ходу гусарскую брань и вытаскивая из ножен наградную саблю, а из кобуры – огромный ре-вольвер. Выскочив на улицу, он обнаружил, что кроме пьяных, вальяжно валяющихся тут и там на мостовой, на улице не было никого. Расстреляв все фонари вокруг, Эпплхат хму-ро вернулся в ресторан и сел за пустой столик, смотря на пустой стул Рафаэллы, на недо-питую рюмку «Жабо»…
– Гарсон, скотина! Две бутылки бормотухи с содовой! – рявкнул Эпплхат хрипло и ударил кулаком по столу.
Ему принесли заказ и он хмуро и мрачно пил тошнотворную бормотуху, пока мир не стал двоиться перед его глазами. Всё кружилось, мерцало и металось, и кругом сновали клоуны. Эпплхат печально потушил дорогую сигару о нос одного из них, сделанный из папье-маше. Клоун трусливо бежал.
Выйдя из ресторана походкой пьяного гусара, Эпплхат услышал странные и суетливые звуки из стоящего напротив кабака. Войдя внутрь, он увидел, что у стойки собралась группа людей, с интересом смотрящих на кого-то, лежащего у их ног. Истерически хохо-тала какая-то пьяная и очень падшая женщина.
– Что тут происходит? – спросил, вваливаясь в кабак, суровый широкоплечий полис-мен в шлеме-ушанке не по сезону.
– Поручик Швондер застрелился! – ответил ему из толпы чей-то хриплый голос.
«Бедняга Швондер!» – подумал Эпплхат, бледнея.
– Поручик открывал бутылку шампанского, пробка вылетела и попала ему в лоб, – рас-сказывал кто-то в толпе полисмену. Женщина продолжала истерически хохотать.
«Пробкой от шампанского! Пошлость какая…» – подумал Эпплхат горько и выдавил на губах циничную усмешку.
Мимо него прошла к выходу чета опустившихся алкоголиков.
– Э-эх, Матильда! Красиво умирать не запретишь! – завистливо сказал алкоголик ал-коголичке, и они удалились в синюю тьму за дверьми.
Эпплхат решительно подошёл к стойке, заказал две бутылки гренландской сивухи и вышел в ночь.
Проснувшись утром в будуаре прачки Клозетты Армстронг, Эпплхат с отвращением выпил поданный в постель холодный несладкий чай с зачерствевшей булочкой. Чем по-бриться в однокомнатной конуре коммивояжёра Отто Армстронга, он так и не нашёл. Страшно болела голова после того полведра гренландской сивухи, которую они выпили с вороным на заднем дворе премерзкого кабака в каком-то грязном предместье. Ко всему прочему, Эпплхат обнаружил, что где-то потерял кивер.
Он сидел у крошечного, засиженного мухами окна и, подкручивая усы, тоскливо и пе-чально смотрел на черепичные крыши Киллминстера.
– Который час… как там тебя?.. – лениво и хрипло проговорил Эпплхат, уставясь в ок-но.
– Меня зовут Клозетта, милый, ты, что, забыл? – спросила прачка, причёсывая перед потемневшим и треснувшим зеркалом свои длинные волосы цвета спелой соломы.
– Который час, Клозетта?.. – повторил Эпплхат равнодушно.
– Скоро одиннадцать, дорогой.
– Ну, что ж, мне пора, – сказал Эпплхат и поднялся, – до встречи.
– И ты не поцелуешь меня напоследок? – томно вздохнула Клозетта и повисла на шее Эпплхата.
– До встречи, – вяло сказал Эпплхат, запечатлев на её губах равнодушный поцелуй и сняв прачку с шеи, аккуратно отставил её в сторону, а затем ушёл, прикрыв дверь.
На лестничной площадке пасся вороной Эпплхата. С похмелья он горько и грустно за-ржал.
«Неужели мы проскакали верхом столько этажей?» – подумал Эпплхат. «Да, пожа-луй», – согласился он мысленно.
На улице было пасмурно. Моросил такой мерзкий, почти осенний дождь, и это – среди лета. На душе Эпплхата было прескверно и хмуро. В бистро на улице Клэшеров он выпил двойной рассол с тоником, но лучше ему не стало. Конь шёл по улицам неторопливо, ноги его разъезжались, а голова бессильно повисала иногда между передних. Временами он из-давал мрачное дружеское ржание, и по его крупу пробегала быстрая дрожь. В конце кон-цов его вырвало в какой-то гадкой подворотне, где сновали крысы и люмпены.
Перед Ведантским монастырём мокли кряжистые дубы и сонные часовые гусары. В ответ на требование предъявить документы, Эпплхат столь громко рыгнул, что с крыши галереи взвились стаи голубей и заметались под дождём.
– А, это вы, штабс-капитан, – сказал начальник караула, имени которого Эпплхат не помнил.
– А вы думали кто? – грубо пробубнил Эпплхат и проехал во двор, где отчаянно гром-ким голосом заорал:
– Клаус, скотина, прими коня!
Из-под крыши галереи выбежал Клаус с большим блестящим под дождём зонтиком и попрыгал через лужи к Эпплхату.
– Барин, вас ищет полковник. С утра! – прокричал денщик, низко кланяясь.
– Подождёт, – скривился Эпплхат и стребовал у Клауса початую бутылку гренланд-ской сивухи. Сделал глоток, снова скривился и с отвращением разбил ненавистную ём-кость о камни.
–Зачем же так, барин? – заныл денщик, глядя большими глазами на хозяйское безумие.
Ничего не ответив, Эпплхат прошёл в галерею и зашагал вдоль портретов попов. Все они смотрели на него с какой-то гнусной насмешкой.
– Ну, вот и он! А мы-то Вас заждались, – сказал Ферро, высовываясь из-за двери штаб-ной канцелярии, – полковник хочет Вас видеть.
– Угу, – пробурчал Эпплхат. Чем-то не понравился ему тон Ферро. Пройдя в зал, Эпп-лхат рявкнул:
– По Вашему приказанию явился, господин полковник!
Пипенфельд стоял спиной к нему и рассматривал портрет Его Величества, держа в од-ной руке стакан, а в другой – початую бутылку всё той же гренландской сивухи. Эпплхата мысленно передёрнуло при виде этого печального зрелища.
Услышав звук его голоса, полковник резко обернулся и посмотрел на Эпплхата прон-зительным взглядом. В глазах его стояли слёзы. В углу Диана печально высморкалась в занавеску.
Полковник молчал, тупо глядя на Эпплхата. Тишина была такой, что слышно было, как мухи бьются о стёкла. Потом Пипенфельд медленно опрокинул свой стакан и забуль-кал, впуская в себя жидкость. Потом всё так же скорбно взял с письменного стола солё-ный огурец и закусил.
– Бедный Вы, несчастный, – промолвил печально полковник и смахнул скупую слезу, – ах, и такой ещё молодой!
– Да в чём дело-то? – спросил недоумённо Эпплхат.
– Диана, душечка, пусть он ознакомится, – вздохнул Пипенфельд и, садясь на кушетку, налил себе ещё сивухи.
Диана, с покрасневшими от слёз глазами, подошла к Эпплхату и вложила ему в руки бумагу.
– Ах, – сказала она и резко отвернулась к окну.
– Да что вы все? – начал Эпплхат и осёкся, когда до него дошёл смысл документа:
«Повелеваю уволить сэра Мэтью Мериодора Эпплхата со службы по причине моего каприза. Лишить чинов и наград и отказать в пенсионе. Ну, как? С приветом, Его величе-ство Мезозой Второй Гамбургер».
Ниже стояла размашистая подпись короля и зловещая печать Верховной Канцелярии. Всё письмо было отпечатано на стандартном бланке, только имя Эпплхата было вписано корявым почерком. Странно знакомым почерком.
– Феллет! – сказал тихо Эпплхат, вспомнив мстительного и коварного Первого по-мощника секретаря-машиниста.
– И это моего боевого товарища! Моего дорогого друга! – горестно воскликнул Пи-пенфельд и горестно булькнул сивухой. Кто бы мог ждать такого от короля…
– Самодур! – прорычал Эпплхат злобно и порвал документ на мелкие кусочки.
– Ну, зачем же так?.. Ведь это всё же – Его Величество, – указал Пипенфельд на порт-рет в золотой раме, в который Эпплхат едва удержался, чтобы не плюнуть, – дорогой Эпп-лхат, не расстраивайтесь, это всё – придворные интриги… Хотите, может быть, выпить?.. Добейтесь аудиенции, попросите Его Величество изменить своё решение…
– Не пойду я к этому тирану! – воскликнул Эпплхат, – значит, вот так, в одночасье, и кончилась моя блистательная карьера?!
– Ах! – сказала Диана и всхлипнула.
– Король есть король, – пожал плечами Пипенфельд, – ему видней…
– Оставьте ваши бредни, полковник, – отмахнулся Эпплхат, – вся эта система скоро полетит к чертям! Ведь это феодализм какой-то! А у нас на дворе двадцатый век!..
– Ну, как, уже сказали новость? – просунулся в двери адъютант Ферро и подло ух-мыльнулся.
Эпплхат запустил в него наградной саблей с королевского плеча, но не попал.
– Не грустите, юноша… Выпейте вот сивухи… У вас ещё всё впереди…– бормотал Пипенфельд, откидываясь на подушки.
– Анархия – мать порядка!!! – в бешенстве воскликнул Эпплхат и быстрым шагом по-кинул комнату. Позади послышался мрачный храп Пипенфельда.
Скинув где-то во дворе свой гусарский ментик с потерявшими значение эполетами, Эпплхат кликнул денщика, но тот куда-то запропастился.
– Какого чёрта мне не ведут коня?! – крикнул Эпплхат в бешенстве.
– Ваша лошадь конфискована Верховной Канцелярией, – ответил ему из-под крыши галереи простуженным голосом старый майор Баргайн, который курил трубку и лениво смотрел на дождь.
– А где эта скотина – мой денщик? – раздражённо спросил Эпплхат.
– О, ему пожалован Его Величеством чин штабс-капитана, – чихнув, ответил майор, – он теперь назначен на ваше место.
– Ха-ха-ха! – иронически обронил Эпплхат, – он же ни читать, ни писать не умеет! Он же – имбецил, притом потомственный! Вот какие люди окружают нашего короля! Что ж!..
Эпплхат махнул рукой, плюнул и пошёл со двора под моросящим дождём. Его бле-стящая карьера в одночасье рухнула, Швондер погиб, ушла Рафаэлла. Жизнь уже не была прекрасна и удивительна. Отнюдь, жизнь была весьма мерзка. Чертыхаясь и проклиная всё на свете, Эпплхат добрался до своей убогой тесной квартирки на улице Памфлет, где он, правда, за последние два месяца жизни в Киллминстере, бывал раз шесть-семь. Там он, уже почти не удивившись собственному невезению, обнаружил, что ограблен: пропали деньги и некоторые ценные вещи (шиншилловый тулуп, расчёска с бриллиантом и праде-душкин коллекционный мушкет, который Эпплхат всюду возил с собой на память о слав-ном предке). Кроме того, то ли в насмешку, то ли по забывчивости, кто-то из грабителей оставил на спинке стула чёрный плащ с белым знаком анархии на спине.
Эпплхат встал посреди разгромленной комнаты и неторопливо закурил, вдыхая дым и стараясь ни о чём не думать. На подоконник раскрытого окна сел голубь, нагадил и скрылся в неизвестном направлении. Эпплхат саркастически ухмыльнулся. Послышался робкий стук в дверь. Эпплхат не обратил на него внимания. После паузы стук повторился, чуть громче.
– Да входите вы. Не заперто, – буркнул Эпплхат, не оборачиваясь.
– Здравствуйте, – сказал кто-то за его спиной и сморкнулся.
– Угу, – ответил Эпплхат и, обернувшись, увидел перед собой круглолицего неболь-шого лысеющего человечка, в котором смутно вспомнил хозяина квартиры.
– Ну? – спросил Эпплхат, видя, что хозяин нерешительно переминается с ноги на ногу и молчит.
– Извините, пожалуйста, но вы проживаете тут уже почти два месяца… Если быть точ-ным, 53 дня, вот, у меня здесь записано, – робко сказал хозяин, и попытался протянуть Эпплхату какую-то бумажку, но гусар лишь стряхнул на неё пепел. Хозяин быстро убрал документ и продолжил, – будьте добры, вы же давно проживаете, уплатите, пожалуйста, за квартиру… У меня – дети… Жена… Собака…
– А вы знаете, что меня ограбили?! – рявкнул Эпплхат, – спёрли все фамильные цен-ности, деньги! И это – у вас под носом!! Кто рекомендовал мне эту квартиру, как образцо-вую и тихую?! Я вас спрашиваю! Что за притон вы мне подсунули?!!
Хозяин побледнел и попятился, заблестели капли пота на его широкой лысине.
– Здесь никогда не было такого… Здесь приличный дом… – бормотал он, пятясь к две-рям.
– Пошёл вон, скотина! Буржуй! – заорал Эпплхат и метнул в хозяина поддельным ки-тайским болванчиком, но тот уже успел скрыться за дверью и оттуда храбро крикнул:
– Солдафон! Гусарская морда! Я вызову полицию!
– Зови, шкурник буржуйский! – рявкнул Эпплхат и опять отвернулся к окну, не обра-щая внимания не быстрые шаги убегающего хозяина.
Постояв так некоторое время, Эпплхат сорвал со спинки стула анархический плащ и, запахнувшись в него, вышел прочь, так хлопнув дверью, что её сорвало с петель.
Всю дорогу до вокзала он, не переставая, думал о Революции.
ГЛАВА 2
СТОЛИЦА
Соппи Эпплхат, более известный миру как Дуреамар, проснулся в своей мансарде от жуткой головной боли. Был удушливый и пыльный Панкертонский августовский день. Солнце уже слепило глаза из скошенного запылённого окошка, усугубляя своим неуём-ным блеском и без того невесёлое состояние поэта после вчерашнего выступления в клубе «Драматик» с последующим застольем у четы художников – кубофутуристов Эразма и Сентенции Пентатоников. Там его, как он смутно помнил, заставляли дегустировать от-вратительную брагу домашнего изготовления, настоянную на акварели. Это было пре-мерзкое занятие, в которое он втянулся со всем своим сверхчеловеческим темпераментом. Последующий вечер утонул в бездне небытия. Соппи с трудом поднялся с мятых просты-ней своей высокой железной кровати и залпом опрокинул в глотку заблаговременно по-ставленный у изголовья графин огуречного рассола трёхлетней выдержки, купленного им на аукционе в Бумтауне. Он подошёл к окну, распахнул его, высунулся наружу и стал обозревать город с высоты 101-го этажа. Дрожащими руками он бросал пролетающим птицам кусочки чёрствого круассана. Лёгкий ветерок вдруг растрепал его русые кудри. Соппи услышал скрип двери и оглянулся.
– Брат?! – сказал Соппи удивлённо и радостно.
– И ты, брат! – ответил Мэтью Эпплхат, возвышаясь в дверном проёме, небритый, слегка оборванный, в чёрном мизантропском плаще, застёгнутом у подбородка.
– Мэтью, как я рад! – воскликнул Соппи и, забыв о высоком звании футуриста и поэта, бросился к брату, раскрыв объятия.
– Ну, вот и встретились! – сказали они после тёплого приветствия.
– А как ты меня нашёл? – спросил удивлённо Соппи, оглядывая эксцентричный наряд брата, – И, кстати, что с тобой случилось?!
– Ну, нашёл-то просто! Помнишь, ты прислал мне в прошлом году открытку на День Свободомыслия? Там же был обратный адрес!
Сказав это, он помрачнел и добавил задумчиво:
– Да, вот что со мной случилось… Эх, все мои идеалы, все святыни – всё полетело в грязь! Знаешь, Соппи, я ведь теперь стал нигилистом!
– Да? – удивился Соппи, – но почему?
– «Почему?» – грустно сказал Мэтью и начал рассказ о своих злоключениях, грустно пересыпая повествование анархистскими высказываниями, антимонархическими и анти-клерикальными лозунгами, атеистическими, аморальными и феминистскими афоризмами и просто гусарской бранью. Соппи слушал сосредоточенно и понимающе кивал.
– Понимаешь, брат, вся эта такая-разэтакая система скоро полетит ко всем чертям! – разгорячился Мэтью под конец своей и без того прочувствованной речи, – теперь я, брат, понял, что нужно этой такой-разэтакой стране! Революция, брат, вот то, что нам нужно!
Тут Мэтью перевёл дух и разгладил свои всё ещё пышные усы.
– Да, брат, ты прав, – согласился Соппи, кивнув, – но нужно не просто сбросить к чёр-ту всех президентов-королей, нет! Нужно ломать глубже! Нужно мир менять! Вот ты ду-маешь, раз на тебе этот плащ, так ты уже и анархист?
– А что? – спросил Мэтью, удивлённо оглядывая свой чёрный плащ.
– Да тут полгорода ходит в таких, – ответил Соппи, – сейчас просто жарко, а так их пруд пруди – «анархистов»! Тьфу! И рядятся – то буржуи, или снобы, а однажды сам пре-зидент на митинге щеголял в таком. Никого тут этим добром не удивишь.
– Странно, – удивился Мэтью, почёсывая макушку, – знаешь, на вокзале в Киллмин-стере при виде такого плаща одна барышня упала в обморок!
– Ну, это же провинция! – презрительно усмехнулся Соппи, – а здесь, брат, столица. Столица! Тут люди продвинутые, их ничем не прошибёшь! Но мы стараемся.
– Я тоже хочу податься в футуристы! – горячо воскликнул Мэтью, вскакивая со стула и больно ударившись головой о низкий потолок.
– Осторожно, Мэтью, – сказал Соппи, – а что касается футуризма… что ж, попробуем показать тебе, как здесь живёт богема, не та - декадентская гнилая богема, а богема наша, футуристическая!
Пусть плаксивый декадент ностальгирующий
Протухшую жвачку прошлого ест!
Даёшь футуризма железные вирши –
Будущее есть!
Тут Мэтью не удержался и ликующе зааплодировал.
После робкого царапанья и предупредительного надрывного хриплого кашля, дверь отворилась, и в комнату протиснулся худощавый молодой человек в облезлом костюме с огромным красным в белую горошину бантом на шее и в белых штиблетах не по размеру. На его длинном носу висели круглые очки в металлической оправе.
– Хе-хе, – смущённо сказал он, потирая руки, – я думал, что не буду лишним…
– Да проходи, Никки, – махнул рукой Соппи, – садись.
– Угу, – сказал тот, присаживаясь на облезлый диван.
– Это мой брат Мэтью. Это – Николло Кудвил, – представил Соппи своего друга.
– Весьма приятно, – скривился Кудвил и потёр ручки, – грации-брависсимо!
– Чего? – не понял Мэтью и по гусарской привычке потянулся к сабле, но вспомнил, что оружия его лишили.
– А вам разве не нравится мой акцент? – с наглой боязнью поспешно выпалил Кудвил.
– Мой друг – сицилист по убеждениям, объяснил Соппи, глядя, как его брат багровеет по старой гусарской привычке.
– Санта-Мадонна, какой разговор! – воскликнул Кудвил, рефлекторно отодвигаясь к стене, – сицилизм – это будущее!
– Однако, – озадаченно сказал Мэтью, который, как и все порядочные обыватели, не-навидел Сицилию и сицилийцев, а уж в гусарские времена порядком повырезал их потом-ков на юге.
– Здесь, Мэтью, у нас широкие взгляды. Плюрализм. Идейный хаос, – объяснил Соп-пи.
– Да? – протянул Мэтью и, уставившись на Кудвила, изрёк, – так ты – сицилиец? Чис-токровный?
– Чао-бомбино-сори, а как же! – слегка стуча зубами, и потому не очень уверенно от-кликнулся Кудвил.
– Однако, – всё более озадачивался Мэтью. В его голове с хрустом ломались все сте-реотипы.
– Брат, брат, – тихо сказал Соппи и отвёл Мэтью в сторону, а потом зашипел заговор-щически, – ну, конечно, никакой он не сицилиец, не чистокровный, я имею ввиду. Это у него такое жизненное кредо. Все мы любим эпатировать буржуа, понимаешь? Это то же самое, что и твой анархический плащ. Пожалуйста, будь с ним повежливей, его и так час-то бьют. Хорошо?
– Ладно, – кивнул Мэтью, в голове которого всё ещё с хрустом сопрягались извилины.
– Слушай, Никки, а чем кончился вчерашний вечер? – полюбопытствовал Соппи, сме-нив тему.
– О, ты разве не помнишь, как ты плясал на столе в салоне мадам Преферанс? Святой Януарий, это было потрясающе! – воскликнул сицилист, оживлённо жестикулируя, – все эти декаденты просто попадали со стульев, когда ты прямо со стола прочёл им свою «По-эму доменного конвертера»!
– Да? – удивился Соппи и натянуто улыбнулся, – ничего не помню, вот жалость…
– А потом ты предлагал полицейскому на улице расстрелять тебя за то, что ты не пат-риот. Белла-грандо-бандито, как ты кричал: «Убей меня, продажный сатрап! Я родину продал!»
– И что? – спросил со своей удивлённой улыбкой Соппи.
– Ничего. Пришлось напоить его пивом, чтобы он не арестовал тебя. С тебя семь туг-риков, – сказал Никки, – и, кстати сказать, как я понимаю, у нас не осталось денег. Вче-рашний вечер достался нам слишком дорого.
– Возможно, – сказал с сомнением Соппи и порылся в белой тумбочке, стоящей в из-головье кровати. Оттуда ворохом посыпались исчёрканные вдоль и поперёк листки руко-писей, но денег не обнаружилось.
– Даже заначку на галстук пропили! Кошмар! – посетовал Соппи и пожал плечами, – придётся идти к Ротвеллеру.
– Да уж, придётся, коза-ностро-милано-пронто-кантаро! – воскликнул сицилист, оглу-шительно хлопнув в ладоши.
Они шагали по оживлённой Некрополь-стрит и лёгкий ветерок овевал их прохладой, будто кто-то с неба смиловистился над футуристами в этот удушливо-жаркий день. Соппи и ожесточённо жестикулирующий Кудвил болтали без умолку о каких-то декадентах и какой-то выставке, а Мэтью слушал молча и рассеянно оглядывался по сторонам. Он уже почти привык к проклятым сицилийским словечкам Кудвилла и стереотипы в его голове перестали хрустеть и скрипеть. Только однажды он спросил у футуристов, не лучше ли доехать до этого Ротвеллера на извозчике, на что получил ответ, что извозчики – это бур-жуазные предрассудки, а поэты ходят пешком.
Поняв, что взять извозчика им не на что, Мэтью отстал и замолчал, погрузившись в со-зерцание столицы. Сновали люди, громыхали трамваи, гудели и грохотали автомобили, надрывали глотки продавцы газет, уличные певцы и нищие. Стёкла небоскрёбов отражали солнце. Торопливо бежали куда-то клерки, степенно вышагивали пролетарии, столбами стояли полицейские. На каком-то перекрёстке улицу пересёк эскадрон бородатых и разя-щих виски лэгширских казаков. Мэтью закусил губу от ностальгии, запахнулся в свой ми-зантропский плащ, и гордо глядя на окружающих, двинулся дальше.
Они остановились перед роскошным семиэтажным особняком, стилизованным под феодальный замок и позвонили у подъёмного моста.
Из застеклённой бойницы высунулся бородатый швейцар и, сонно протерев глаза, буркнул:
– Что за дела?
– Джерри, разве ты нас не узнал, ла-пиовра-каттани-делла-спагетти?! – вскричал раз-вязно Кудвил.
– Тьфу ты, нехристь проклятый! – сказал швейцар хмуро и сплюнул в ров с прозрач-ной водой и лебедями.
– У нас дело к Ротвеллеру, – объяснил Соппи, – пойди и передай, что пришли футури-сты.
– Тьфу, футуристы, – буркнул швейцар и что-то бормоча, исчез в недрах замка, стар-чески шаркая оттуда.
– Ну, вот, чуете, как в воздухе запахло свежими тугриками? А? Белла-маритано-мафиозо! – воскликнул Кудвил и рассмеялся противным смехом. Мэтью вспомнил Оппи Феллета, и подавил в себе смутное желание задушить чёртова сицилийца.
– Хозяин велел принять, – сказал вновь появившийся швейцар и со скрежетом опустил подъёмный мост на головы лебедей и белые лилии.
– Будьте, как дома, – сказал швейцар, когда вошедшие футуристы либерально пожали ему руку, и повёл гостей к господину Ротвеллеру. Соппи и Кудвил шагали и развязно об-суждали безвкусицу и пошлость обстановки, а Мэтью удивлялся и поражался всей этой невиданной роскоши, по которой они проходили. Такого обилия бархата, золота, плюша, красного дерева, китайского фарфора, хьюкорпсского мрамора, сусального паркета, доро-гого хрусталя, собольих ковриков, древнепэнтрийских статуй, китайских болванчиков и идолищ с острова Пасхи, полотен Рэвери и Кэндла, всяческих мелких безделушек, маги-ческих шаров, карт звёздного неба, лепнины, фресок, цветных обоев, телефонных аппара-тов, пальм в горшочках и болонок он не встречал даже в покоях королевского дворца в Глинленде.
«Буржуи, зажрались!» – подумал он гордо.
– Проходьте, товарищи! – сказал швейцар, по своей сатрапской привычке поклонился футуристам в пояс и впустил их в кабинет мистера Ротвеллера.
Ротвеллер, толстый небольшой человечек во фраке и цилиндре сидел за огромным письменным столом и сосредоточенно кричал в телефон:
– … Продавайте акции «Хоррор и К;» на полтугрика дороже! Чёрт бы вас драл, крети-ны!.. Сгружайте хлопок в течение трёх часов, а то испортится!... Молчать!.. Я сказал!.. Са-дитесь, господа, – прикрыв трубку, с улыбкой сказал Ротвеллер футуристам и опять за-орал, – фасоль и чугун брать по четыре тысячи за тонну!.. И ни тугриком больше!.. Воз-ражений я не потерплю!..
Футуристы вальяжно развалились на диване под распяленной шкурой тигра и ску-чающе зевали, слушая деловой разговор Ротвеллера. Мэтью остался стоять и удивлённо смотрел на валяющиеся повсюду пачки купюр и ценных бумаг.
Бросив трубку на рычаг жестом волевым и решительным, Ротвеллер поздоровался с футуристами за руку, энергично скрутил папиросу из стотугриковой купюры, вздохнул и закурил.
Мэтью сглотнул. Такого он давно не видывал.
– Ну, что, камрады, тяжело быть акулой капитализма? – спросил Ротвеллер печально, – дела. Кругом одни дела.
– Мы, собственно, хотели поговорить о выставке, – робко сказал Кудвил и, расхраб-рившись, добавил, – донна-белло-кататони!
– О выставке «Навстречу Заре Революции», – уточнил Соппи.
– А-а, – протянул Ротвеллер, глубоко затягиваясь, – «буржуёв на фонари, судей на мы-ло!» Слыхали, слыхали. Что сказать мне вам, камрады? Будь я не так занят, с удовольст-вием принял бы участие. Так иногда хочется стишок накропать, но – дела.
– Оно понятно, дела…– начал Соппи, но его оборвал резкий звонок телефона. Ротвел-лер раздражённо схватил трубку и сдвинул на переносице свои жидкие брови.
– Конечно, автомобили перегонять по льду!.. Я, что, должен ждать?!. А как там партия швейных машин?!. Застряла на перегоне?!! Чёрт, так подкупите их начальство!.. Будто не знаете, как это делается?!. – с этими словами Ротвеллер опять яростно швырнул трубку на рычаг.
– Видите? Думаете, нам, буржуям, легко? – грустно осведомился он, – а вы: «на фона-ри!». Ну, сколько вы хотите на вашу выставку, ребята?
– Да пустяки, три тысячи…– начал Соппи, но Кудвил перебил его:
– Санта-макарони, а как же проживание иногородних и дороги? Как же подкуп поли-ции, налоговой инспекции, начальства обители, наконец?! Пять тысяч четыреста, – уточ-нил он, вытащив из кармана мятую бумажку с расчётами, – и это – с затянутыми поясами!
– Берите десять! – бросил небрежно Ротвеллер через стол пухлую пачку тугриков, – только не забудьте написать, что я – ваш меценат. Можете, например, сжечь моё чучело. Но обязательно объявите, что я – меценат. Хочу, чтоб люди знали, что я – анархист! Было бы у меня время, обязательно бы что-нибудь накропал…
Резкий звонок телефона прервал его, и он снова решительно заорал в трубку:
– Клей гнать не из селитры, я сказал!.. Четыреста отравлений по губернии из-за вас!.. Я не успеваю моральные ущербы выплачивать!.. Что?!. Шоколад «Покойницкий», говорите, триста тонн, из Драйбурга?.. Грузите на составы в Хэйриволлей, начинайте немедленно!..
Дальнейшего разговора футуристы уже не слышали, ибо тихо удалились, шурша но-венькими ассигнациями.
– А ты говоришь, жизнь не прекрасна, Белла-аванти-дикаприо! – воскликнул Кудвил, обращаясь к Соппи, когда они сидели в летнем кафе на воздухе, в саду камней, среди глыб гранита, базальта, известняка, бетона и битого кирпича и добивали вторую бутылку «Гос-пелгемского» с плюшками.
– Ну, разве я мог бы сказать такую глупость? Что будто бы жизнь не прекрасна? Да полно! – удивился Соппи, мечтательно помешивая в бокале причудливый коктейль из пи-ва, молока, корицы, цикория, женьшеня, лаврового листа и виски, – нет, Никки, жизнь не только прекрасна, она ещё и удивительна!
На это сицилиец ответил взрывом жалкого задыхающегося хохота и мешанины сици-лийских и нормальных слов, смысл которых до остальных не дошёл, но привёл самого Кудвилла в изрядный восторг.
– А где вы собираетесь устраивать выставку, господа? – спросил Мэтью, вливший в себя отдельно от остального ещё и пивную кружку гэймоверского травяного самогона, и представлявшийся уже несколько нетрезвым.
– Выставка будет в монастыре Бритоголового Апостола. Это на Пекадском холме, – ответил Соппи, а Кудвил добавил со смехом:
– Тремоло-аллегро! Мы ещё врежем по ним нашими атеистическими стихами! Есть идея – загнать внутрь агитпоезд, на котором путешествует колония «Атеистическое соз-нание Кришны». Если удастся растащить неподалёку пути и протащить рельсы до обите-ли – обязательно так и сделаем, сеньорито-бонжорно!
– Ну-ну…– мрачно сказал Мэтью, в голове которого опять начался скрип и скрежет, опрокинул в глотку бокал гэймоверского самогона, заглушив досадные мозговые явления.
– Камрады, санта-бензоло, а может – на бега?! – вдруг воскликнул уже изрядно захме-левший Кудвил и суетливо захлопал в ладошки, радуясь своей изобретательности. Потом он вытащил из нагрудного кармана мятую бульварную газетёнку и прочёл, – «Спешите! Спешите! Почтеннейшая публика, дамы и господа, леди и джентльмены, товарищи! Не пропустите! Только у нас! Только одна неделя! Незабываемое зрелище! Кенгурячьи бега! Такого вы ещё не видели! Масса острых ощущений! Работает тотализатор! Играйте и вы-игрывайте! Животные специально обучены в Австралии! Загнанных кенгуру пристрели-вают на глазах почтеннейшей публики! Зрелище не для слабонервных! Спешите! Спеши-те! Ипподром «Астория»! Круглосуточно! Работает бар! Почему ты ещё здесь, приятель?! Беги на бега!!!»… Ну, как вам этот фарс, камрады? – осведомился Кудвил, гнусно хохот-нув, – а по-моему – пошло! Мне это особенно нравится, беллиссимо-розалио-анданте!
– Ну, может…– замялся Соппи.
– Да о чём речь?! До вечера делать всё равно нечего! На бега! – провозгласил Кудвил и повлёк Эпплхатов к выходу из кафе, спотыкаясь о камни и пугая буржуазных посетителей дикими криками «Все на бега!» и сицилийскими проклятиями.
До ипподрома «Астория» они на огромной скорости домчались на такси, распевая ро-мансы и швыряя в городовых пустые бутылки. Здание ипподрома серой громадой тонуло в огромном тенистом парке, как получивший смертельную пробоину корабль в зелёном, лениво колыхающемся море.
Почти не оценив прохладной тени аллей, компания проследовала в большой и гулкий холл здания, где оголтело шумела пёстрая толпа, копошась у окошек, делая ставки, с про-клятиями разрывая несчастливые билеты или сходя с ума при виде выигрыша.
– Я буду играть, моменто-белладонно! – воскликнул Кудвил и прежде, чем его успели остановить, исчез в пёстрой, шумной толпе у окошек.
– И много денег у этого?.. – сказал Мэтью, не добавив никаких звонких гусарских эпи-тетов, которые массово приходили ему на ум.
– Почти все, – пожал плечами Соппи.
– Может, остановить его?
– Поздно, – опять пожал плечами брат, – когда Николо Кудвил пьян, это – торнадо в человеческой оболочке.
«Сказал бы я, какое это «торнадо»! – подумал Мэтью, но вслух ничего не сказал.
– А вот и я!- появился из толпы сияющий Кудвил, размахивая пачкой билетов, – всё поставил на Попрыгундера! Он – стопроцентный фаворит!
Мэтью злобно сплюнул под ноги, но опять ничего не сказал.
– Пойдёмте скорей, Санта-розалия! Забег уже начинается! – вскричал Кудвил и увлёк Эпплхатов на трибуны.
Усевшись среди шумных зрителей, Эпплхаты и Кудвил принялись созерцать, как жо-кеи торжественно выводили под уздцы на старт холёных и стройных кенгуру. Задорный голос объявлял по ипподрому:
– … номер 2. Фэйритэйл, чистокровный прыгун, победитель скачек прошлого года в Анхейдэе, обладатель приза «Лёгкая нога»! Номер 3. Тасманийский прыгун Сумчатый Дьявол! Призёр гонок Роттенбрэйн-Манчкастер! Приобретён за восемь миллионов у луч-ших австралийских заводчиков! Победитель бегов в Киллминстере, Драйбурге и Париже! Номер 4. Сиднейский пегий, Гидроцефал…
– Да он хвоста Сумчатого Дьявола не стоит! – заорал кто-то зычно и нагло над ухом Мэтью и тот не дослушал о сиднейском пегом, а, совсем напротив, недовольно обернулся к крикуну, который, кроме того, что кричал, ещё при этом имел привычку разбрызгивать мокрую и мерзкую слюну.
– Полегче, приятель! Чего плюёшься? – грозно осведомился Мэтью у одетого в эле-гантный костюм франта, который курил сигару и нагло ухмылялся Мэтью в лицо.
– Чё этот фраер хочет? – сказал скучающий мордоворот в кепке и клетчатом пиджаке, сидевший слева от франта и куривший папиросу.
– Я не с тобой разговариваю, обезьяна, – отметил Мэтью коротко и опять обратился к франту, – не кричи так громко, понял?
– Луи, он назвал меня обезьяной, – пожаловался мордоворот франту, – его тут кончить или потом?
– Погоди, Гарри, – отмахнулся франт и обратился к Мэтью, – вы, сударь, по-моему, не очень поняли, с кем имеете дело?
– И понимать нечего! – отмахнулся Мэтью презрительно, но тут Соппи отвлёкся от со-зерцания подготовки к забегу и, обернувшись, увидел, что его брат-гусар ссорится – и с кем?! – с самим Луи Багетом, известнейшим гангстером и бандитом, без упоминания о котором не выходила ни одна уважающая себя газета Панкертона. Видя, что его брат ле-зет в бутылку, Соппи побледнел и пробормотал:
– Извините, сэр Багет, мой брат не местный…
– О чём ты?! – осадил его Мэтью,- просто этот денди заплевал мне всю голову, фанфа-рон чёртов!
– Босс, я его сейчас угрохаю, – сказал мордоворот в кепке и полез за пазуху. Соппи протяжно икнул.
– Оставь, Гарри, потом, – скучающе произнёс франт и указал набалдашником своей трости на дорожку, – вначале мы посмотрим забег, а потом встретимся в парке, если вы не против.
– Я-то не против, – пробурчал Мэтью, ожесточённо возвращаемый братом к созерца-нию забега. Руки Соппи дрожали.
– Попрыгундер идёт под номером 6. Он всем покажет! – восторженно сообщил про-пустивший последнюю стычку Кудвил, не отрывая разгорячённого взгляда от линии стар-та.
Соппи тревожно икнул.
Затем грохнул стартовый выстрел, взревели трибуны и кенгуру понеслись во весь опор. Грациозно прильнув к холкам животных, жокеи погоняли их плётками. У 9-ого но-мера в сумке сидел жокей-лилипут. Толпа ревела и бесновалась, голову Мэтью опять об-дало целым дождём слюны, но он сдержался, решив, что после в парке ещё покажет про-клятому франту. Пыль струилась по дорожкам за скачущими кенгуру, как дымный хвост. Трибуны свистели, ревели и скрежетали зубами. Тоскливо и безысходно икал Соппи.
Тем временем из кенгуриной компании выделились два явных лидера: № 3 Сумчатый Дьявол и № 6 Попрыгундер. Они прыгали с бешеной скоростью, голова к голове, высунув длинные, красные, полощущиеся по ветру языки.
– Гони, гони, залётные!!! – орал Кудвил, привстав и размахивая в воздухе шляпой, – беги, Попрыгундер!!!
– Сумчатый Дьявол!!! Сумчатый Дьявол!!! – низвергалось на Мэтью вместе с потока-ми отвратительной слюны. Однако Мэтью уже перестал обращать на это внимание, по-глощённый азартом гонки. Он вскочил с места и ревел что-то нечленораздельное.
До финиша оставалось уже не больше полкруга, когда Попрыгундер прибавил ход и стал обходить отчаянно сопротивлявшегося Дьявола. Кудвил в припадке ликования цело-вал купленные билеты. Крики франта смолкли. Соппи перестал икать и зачарованно смот-рел на поединок грубой животной силы. Высунув длинный красный язык, Попрыгундер устремился к финишу. Дьявол силился нагнать его, но это было уже невозможно.
– Ура!!! Бенито-рафаэлло-труфальдино!!! – заорал Кудвил, – победа!!!
Но тут случилось неожиданное: Попрыгундер вдруг упал и жокей, перелетев через его голову, покатился в пыли к финишной черте, где и остался лежать, когда по нему проска-кала толпа кенгуру, во главе со взмыленным Сумчатым Дьяволом. Ипподром ревел. Куд-вил рвал на себе жидкие волосы и посыпал окружающих обрывками билетов и сицилий-скими проклятиями. И только Соппи обернулся украдкой и увидел, как Луи Багет, сдув дымок с пистолетного дула, убирает оружие за пазуху. Соппи быстро развернулся и тре-вожно икнул.
– Какой же я идиот, беллиссимо-грандо-люцерно!!! Подсунули эпилептического кен-гуру! – сокрушался Кудвил.
Мэтью сидел мрачный и задумчивый. Проклятый сицилиец просадил все деньги, вот козёл! Тут он ещё вспомнил, что вся его голова заслюнявлена этим чёртовым франтом, этим фанфароном и резко обернулся:
– Ну, что, в парк? Верблюд! – сказал он ухмыляющемуся франту.
– Ты – покойник, фраер, – сказал мордоворот и вместе с франтом поднялся с места.
– Может, не надо? – робко икнув, спросил Соппи.
– Надо! – ответили хором Мэтью и франт и все зашагали прочь от ипподрома в тени-стый прохладный парк. Позади всех, прихрамывая от горя, плёлся Кудвил. Он недостойно плакал.
Они шагали мимо гуляющих семей и деток в матросских костюмчиках, которые огол-тело хохотали вслед рыдающему Кудвилу. Солнце пекло нещадно, так что Мэтью даже снял свой анархический плащ и повесил его на руку. Луи Багет шёл впереди, лениво раз-глядывая красоты природы. Его мордоворот напевал песню «В крематории жарком» и пе-риодически многозначительно оглядывался через плечо на Мэтью. Тот делал выражение лица «Чё те надо?» и сплёвывал. Соппи нервно икал, перебирая в уме, как бы спастись от верной смерти самому и спасти своего непутёвого братца впридачу
– Сюда, – сказал Багет, тыча тростью в направлении тенистой лощины, где росли кря-жистые и корявые буки и вязы.
– Ну-ну, – ответил Мэтью саркастически и шагнул к лощине.
Там, под огромным ветвистым буком, Багет и его обезьяна повернулись лицом к Мэ-тью, Соппи и плачущему Кудвилу и наставили на них пистолеты. Кудвил охнул и упал в обморок на зелёную мягкую траву, Соппи безысходно икнул, а Мэтью вскричал с гусар-ской бравадой:
– Разве это – дуэль?! Так только низкие бродяги поступают!
– Хе-хе-хе, чё мы ждём, босс? Этот фраер просит пулю, пусть получит! – расхохотался плебейским хохотом мордоворот, но Багет вдруг изменился в лице.
– Оставь, Гарри. Наш приятель правду говорит: так не поступают люди нашего круга, – изрёк он и мечтательно оглядел буки и вязы, – как прекрасна нынче природа! – восклик-нул он, закончив осмотр красот, – просто таки грех убивать трёх тупоголовых людишек в такой день!
– Это кто тут тупоголовый?! – взорвался Мэтью, – да я на юге таких, как ты из пушек выстреливал в море, чёртов денди! Штафирка!
– Может, ему пасть порвать? Или моргалы выколоть?- спросил, слегка опешив от гу-сарской наглости, мордоворот у гангстерского воротилы.
– Да ни к чему, друг мой, – улыбнулся Багет, – Бог мой, какой же я добрый! Надо бу-дет ввести в привычку никого не убивать до обеда по четвергам. Это так приятно!
– А как же дуэль?! – гнул своё неугомонный Мэтью с самоубийственной настойчиво-стью.
– Дуэль – это архаизм. Ей место в музеях, – изрёк Багет, убирая пистолет за пазуху, – в такой чудный день я предпочитаю партию в бильярд любой дуэли.
– Ну, уж нет! Значит, ты ещё и трус?! – закричал Мэтью под нервное икание Соппи. Мордоворота прямо бросило в краску от подобной наглости.
– Босс, он, чё, свихнулся? – спросил он, пытаясь удержать лопатообразной ладонью отвисающую челюсть.
– Когда человек так хочет умереть, его желание нужно уважать. Кончай его, Гарри, – устало отмахнулся Багет и сделал декадентское выражение лица.
– Ну, что вы?!! Ну, погодите! – закричал Соппи, выходя из икотного ступора и подбе-гая к Багету, – он же не местный… мой брат… Он бывший гусар!.. Что он понимает в ве-ликих мира сего?.. Горячая кровь… простите…
– Господи, а ты-то ещё кто? – скучающе осведомился Багет, небрежно махнув мордо-вороту, чтобы тот обождал.
– Я – Дуреамар… поэт… я и про вас писал, вы, может быть, читали, – запинаясь, зата-раторил Соппи, а потом продекламировал дрожащим голосом:
Пропахшие порохом окраины
Бескрайнее злое столичное гетто
Новостроек бродячие краны
Строят грозную тень Луи Багета!
Вот…
– Это, что, и в книгах есть? – осведомился Багет с интересом.
– Конечно, для потомков… Что газеты? Газеты завтра забудут!... А стихи – это на ве-ка!.. – бормотал сбивчиво Соппи, искоса глядя, как мордоворот глупо хлопает глазами, в недоумении, почему босс медлит с мокрухой.
– Оказывается, и поэты меня знают, – сказал польщённый Багет и после паузы доба-вил, – ладно, решим наш спор иначе. Тут неподалёку есть респектабельный тир для выс-шего общества. Там и постреляем. Кто выиграет, тот и прав.
– Хорошо, ой как хорошо! – обрадовался Соппи. Кудвил на травке ожил и задвигался, неуклюже пытаясь подняться.
– Ну, пошли, – буркнул Мэтью мрачно.
– Босс, так это… чё, не надо их кончать? – спросил глупо мордоворот.
– Это же интеллигенция, Гарри. Пусть поживут, – улыбнулся Багет и махнул тростью, – нам сюда.
Здание тира отдавало помпезной стариной стиля ампир. На дорических колоннах гип-совые амуры целились из снайперских винтовок в античных атлантов и нимф, настолько вульгарных, что казалось, будто они сошли со страниц малопристойных журналов. «Миру – тир!» вещала огромная вывеска на фасаде над мраморной лестницей и входом, где гро-мадный швейцар в гренадёрской форме выпрашивал у клиентов чаевые. Вокруг стояли ряды роскошных машин, чёрных и белых лимузинов и даже один экстравагантный трам-вай, запряжённый шестёркой лошадей.
Негр в ливрее и шофёрской фуражке подбежал к Багету и низко поклонившись, спро-сил, куда хозяин желает проехать.
– Пока никуда, Лумумба. Сагиб желает отвлечься от мирских дел в тире, – сказал Багет и сунул негру в зубы дорогую сигару, которой тот едва не подавился, выражая на лице почтительнейшую благодарность, – жди в машине.
– О кей, масса, – пообещал негр и скрылся в белом, как прошлогодний снег, лимузине.
Они поднялись по мраморным ступеням, миновали почтительно склонившегося грена-дёра-швейцара на входе и вступили в прохладу позолоченного зелёно-плюшевого холла. У дверей было установлено чучело амура всё с той же винтовкой в руках. Крылья его кто-то разрисовал непристойными надписями. От роскоши у Мэтью просто отвисла челюсть: отель «Наци» был, в сравнении с этим тиром, просто жалкой забегаловкой. Всюду снова-ли пузатые буржуа и длинноногие красавицы в страусовых боа и дорогих нарядах. Почув-ствовав прямо таки пролетарскую подавленность этой буржуйской роскошью и блеском, Мэтью схватил с подноса пробегающего официанта бокал всё той же гренландской сиву-хи со льдом и залпом осушил его. Но ему не полегчало.
Однако футуристы не были смущены ни чуточки. Они бодро разговаривали о тупости и пошлости буржуа, Кудвил бросал сицилийские шуточки, которые повергали в зубовный скрежет мордоворота Гарри.
Потом они сели за столик в фойе и Багет прищёлкнул пальцами. Тут же откуда-то воз-ник угодливый официант с кисло-сладкой улыбкой и проговорил, часто кланяясь:
– Мы очень рады вас видеть, сэр Багет. Вы – наш самый дорогой гость…– начал он, но тут Багет заткнул ему рот стотугриковой купюрой и проговорил:
– Это я уже слышал. Принеси-ка нам дичь и графинчик доброго сордидфордского вис-ки.
– И гренландской сивухи! Графин! – воскликнул Мэтью.
– И сивухи, – кивнул Багет официанту, – и ещё. Пришли-ка сюда мистера Каннибалло, понял?
– Естественно, – поклонился официант, – две минуты.
И убежал.
– Бог мой, неужели это – сам адмирал Годзилло? – поражённо воскликнул Соппи, тыча пальцем в сидящего за соседним столиком седоусого старика богатырского телосложения в чёрной адмиральской форме.
– Разумеется, – кивнул Луи Багет и вяло помахал адмиралу рукой. Тот ответил по-военному скупым поклоном.
– Тот самый, что пустил ко дну «Титаник» весной? Тот самый? – продолжал горячо интересоваться Соппи, – капитан подводной лодки, да?
– Слушай, фраер чёртов, тебе же сказали, что да! – буркнул со своего места плебей Гарри, двинув квадратной челюстью.
– А как же отреагировала на это Европа? – спросил Соппи, в горячке даже не заметив бурчания мордоворота.
– Для Европы сошла версия об айсберге, – объяснил Багет, – им не нужен скандал. Го-ворят, германский кайзер пожаловал адмиралу Железный Крест.
– О, какая личность! – мечтательно произнёс Соппи.
Тут подали дичь: гунгнира в яблоках с запечённой внутри уткой, живописно валяюще-гося среди редкого салата и специй. Также принесли графины.
Подняли тост за айсберг по фамилии Годзилло. Мэтью пил прямо из графина и когда чокались, едва не разбил рюмку мордоворота.
Прибежал низкорослый субъект во фраке и затараторил, бегая глазками:
– Звали, господин Багет? Чего желаете? Есть живые колибри, только вчера привезли: попасть в них непросто, но – сколько удовольствия и всего пятьсот тугриков за птичку! Есть новинки в павильоне «Джунгли»: бешеный тигр на цепи. Риск минимальный и всего 10 тысяч за право контрольного выстрела!
– Фу, какой садизм! – воскликнул Мэтью и буркнул сивухой, презрительно рыгнув.
– Да уж, дружок, это всё не то. Не под настроение, – сказал Багет с кислой миной, – нам нужен поединок.
– О, сколько угодно! – воскликнул, нисколько не смутившись, Каннибалло, – стрельба в сервиз покойного короля Брехенвилля 1-ого Гоглштейна…
– А есть что-нибудь из имущества Гамбургеров? – осведомился Мэтью, опять отврати-тельно рыгнув, – и пулемёт впридачу?!
– Увы, только сервиз Гоглштейна и коллекция ручных болонок бывшего Папы Рилм-ского Катаклизмуса Х-ого, – вздохнув, ответил Каннибалло, – также есть труднейший ат-тракцион «Мышиная охота».
– Что-то не слышал. Ну-ну, – кивнул Багет.
– О, всё просто, мистер Багет! Правила таковы: берётся две партии отборных ангор-ских мышей (белые, повышенной пушистости и чёрные, короткошёрстные). К хвосту ка-ждой мышки привязывается красный или зелёный шарик размером с ноготь большого пальца, – объяснял Каннибалло, показывая Багету рисунки в красочном проспектике, – итак, мыши одновременно выпускаются из загончиков в двух разных вольерах и участни-кам даётся 20 секунд, в течение которых нужно сделать как можно больше точных вы-стрелов. Стрелять нужно в шарики, привязанные к мышиным хвостам. Видите, как гуман-но?
– Ха-ха-ха! – заржал Мэтью презрительно.
– Ну-ну, – подбодрил Багет упавшего было духом Каннибалло и тот радостно продол-жил:
– Условия просты: каждый выбитый шарик оплачивается заведением в тысячу тугри-ков, в то время как всякое убитое или раненое животное стоит тоже тысячу тугриков. Не-правда ли, неплохо?
– Если ты победишь, за каждый шар даю по три штуки, – добавил Багет, обращаясь к Мэтью.
– Идёт, – сказал экс-гусар и отпил из графина.
– Хе-хе-хе! Будто этот фраер позорный не знает, что Луи – самый лучший стрелок в этой чёртовой стране?! – брякнул Гарри, за что Мэтью выплеснул на него всё оставшееся содержимое графина и поднялся:
– Пошли, – сказал он коротко. Его уже слегка шатало. Соппи прокручивал в уме, како-во это – сидеть в долговой яме, а Кудвил просто онемел от чувства вины.
– Пошли, – согласился Багет, поднимаясь.
Гарри скрипел зубами, вытирая мокрое от сивухи лицо краем скатерти, но не смел ни-чего сказать.
Чинный лакей, проинструктированный куда-то внезапно исчезнувшим Каннибалло, повёл гостей заведения на второй этаж. Они вступили в просторную гулкую мраморную комнату, потолок которой был расписан огромными мышами и остановились перед мра-морной стойкой.
– Здесь два отделения, господа, – указал лакей, низко поклонившись, – вот из тех две-рей по команде выпускаются мыши, оттуда – чёрные, оттуда – белые, по 50 штук. Вы-стрелы производятся из двух семизарядных револьверов в течение 20-и секунд. Ваша за-дача – сделать как можно больше точных выстрелов. Если у вас есть какие-нибудь вопро-сы…
– Валяй! Где твои пистолеты? Фраер! – оборвал его Гарри со злодейским смешком.
– Сию минуту! – с поклоном ответил лакей и прищёлкнул пальцами. Откуда-то из-за леопардовой драпировки появился слуга в костюме мыши, принёсший на серебряном подносе четыре блестящих небольших револьвера.
– Выбирайте оружие, господа, – поклонился лакей.
– Выбирай! – махнул рукой Мэтью со смертоубийственным великодушием и легко пошатнулся. Соппи утёр пот со лба, прикидывая расстояние до противоположной стены, где должны были появиться злосчастные мыши: это было чудовищно далеко. Кроме того, всем известно, что Луи Багет – лучший стрелок в Панкертоне.
Багет иронически улыбнулся на пьяное замечание Мэтью и взял наугад с подноса два револьвера.
– Неплохие пушечки, – усмехнулся он саркастически.
– Для охоты на мышей! – расхохотался мордоворот Гарри и вытащил из-за пазухи свой пистолет огромного калибра, – а вот это – для охоты на более крупных животных, ха-ха-ха!
Мэтью молча взял с подноса свои пистолеты и повертел их на пальцах.
– Ну-ну, – сказал он глубокомысленно.
– Господа, если вопросов нет, прошу к барьеру, – сказал лакей, снова низко кланяясь, – а вы, господа, пожалуйста, отойдите к стене. Присаживайтесь.
Гарри, Соппи и Кудвил уселись в плюшевые красные кресла и стали жадно наблюдать оттуда.
Багет и Мэтью остановились каждый у своего барьера и взяли оружие наизготовку. Ба-гет был спокоен и что-то насвистывал, Мэтью никак не мог принять устойчивое положе-ние и только что не падал, балансируя около стойки. Мордоворот подавился приглушён-ным хохотом, видя эту картину.
– Опять идти к Ротвеллеру. К этому буржую, – вздохнул Соппи, предвидя горестную развязку. Кудвил мучительно покраснел.
– Вы готовы, господа? – чинно спросил лакей.
– Да, конечно! – заорал Мэтью, – пускай мышей, шкура!
– Сию секунду, господа, – поклонился лакей и взмахнул белым платочком. Через се-кунду сухие пистолетные выстрелы разорвали тишину и затрещали, словно сыплющиеся на пол горошины. Багет стрелял грациозно, с вытянутых рук, почти не целясь. Мэтью у своего барьера исполнял затейливые па, стреляя то из-под руки, то из-под ноги, то через плечо, успевая ещё вертеть пистолеты и даже иногда сдувать дымок с дула. При этом по скорости выстрелов он умудрялся нисколько не уступать Багету. Пьяное скорострельное вдохновение проснулось в нём.
Соппи показалось, что прошла целая вечность, прежде чем лакей свистнул в свисток и объявил, что двадцать секунд мышиного геноцида истекли.
– Сейчас будет произведён подсчёт результатов, господа. Пока же соблаговолите при-нять от заведения коктейль «Гиппопотамус», – вежливо и торжественно объявил лакей.
– А ты здорово стреляешь! – объявил Мэтью Багету, залпом глотая коктейль вместе со льдом, мёдом и плававшими на поверхности размокшими печеньями.
– Да и ты тоже ничего, – откликнулся Багет, едва пригубив свой коктейль.
Тут вернулся лакей с подносом, на котором покоились дохлые мыши и разбитые ша-рики, и бледный как смерть Каннибалло, который обратился к гангстеру дрожащим голо-сом:
– Извините, господин Багет, но я вынужден сообщить, что…– он запнулся и принял зеленоватый оттенок, – что вы проиграли…
– Как это?! Ты, фраер, я тебе щас кишки узлом завяжу на затылке! – взревел мордово-рот, но Багет резко осадил его:
– Заткнись, Гарри! – сказал он и опять повернулся к бледному Каннибалло, – каковы же результаты?
– Вы прекрасно стреляли, господин Багет. Девять простреленных шариков и всего три убитых мыши. Мало кто способен на такое…
– Дальше! – приказал Багет грозно, отчего поднос запрыгал в руках лакея, а голос Кан-нибалло приобрёл замогильный оттенок:
– Вам причитается шесть тысяч от заведения…
– Чёрт с ними! Как стрелял он? – спросил Багет, кивнув на Мэтью.
– О, господин Багет! – протянул печально Каннибалло, – у этого господина 12 выби-тых шариков и ни одного мёртвого зверька…
– Ни одного?! – воскликнули Багет и Гарри вместе.
– Ни одного, – печально подтвердил Каннибалло, – итого 12 тысяч от заведения.
– И ещё сорок штук от меня, парень! – воскликнул Багет уважительно, – ещё ни разу я не встречал человека, который бы стрелял лучше меня! Не хочешь ли ты войти в моё предприятие?
При этом он протянул Мэтью пачку шуршащих купюр, которую тот с видимым пре-небрежением сунул в карман.
– А что за предприятие? – осведомился Мэтью, – какая-нибудь торговля?
– Ха-ха-ха! Торговля человечьими мозгами! Отдельно от голов! – захохотал гнусно мордоворот, отчего чинный лакей упал в обморок.
– В некотором роде, – заметил Багет, – нам нужны такие люди, как ты.
– Я подумаю, – пообещал Мэтью, сохраняя достоинство, – а сейчас мы уходим.
– Ну, что ж, надумаешь, позвони по этому телефону, – и Багет дал Мэтью свою визит-ку.
– Что это за парень? – спросил Мэтью у Соппи, когда они втроём выбрались из тира и шли по оживлённой Суперстрит.
– Ну, ты даёшь?! – воскликнул Соппи, – да это же Луи Багет – крупнейший гангстер нашей эпохи!
– Ну-ну, – сказал Мэтью угрюмо.
– Камрады, а давайте вечером завалимся в салон мадам Преферанс! – воскликнул вдруг Кудвил.
– Ну, что ты, Никки, мне стыдно за вчерашнее, – смутился Соппи.
– Ну! Ты, что, не футурист! Бонжорно-папарацци! – вскричал Кудвил, – мы и придём якобы извиниться, а уж потом устроим что-нибудь этакое! По-босяцки, брависсимо-бельэтажо-пронто-скафандро!
– Пожалуй, можно, – скрипя сердцем, согласился Соппи, вспомнивший, что он как ни-как футурист и должен попирать свою мелкобуржуазную мораль.
– На том и порешили! – воскликнул бодро Кудвил и отпустил длинную сицилийскую реплику, от которой попадавшиеся навстречу клерки заскрежетали зубами.
В салон мадам Преферанс Эпплхаты и Кудвил пожаловали часов в девять вечера, по-сле обильного ужина в кабаре «Ноктюрнал дэнс», на котором настоял Кудвил, сказав, что есть в салоне будет нечего, ибо декаденты едят мало, как раз столько, чтобы их больной и измождённый дух не покинул хилое тело.
Итак, обильно поужинав и выкушав изрядное количество вишнёвой наливки «Нирва-на», друзья вступили под мрачные своды салона мадам Преферанс. В большой комнате стоял полумрак и висел сигарный дым. Играла медленная тягостная музыка, какая-то том-ная барышня полуобморочного вида терзала пианино, а двое виолончелистов извлекали из своих инструментов стоны замученных полумёртвых бегемотов, увязших в трясине бы-тия. Повсюду свисали портьеры зелёного бархата с тускло блестящей золотой бахромой, на стенах висели картины, исполненные в тёмных и мрачных тонах, один вид которых мог загнать неподготовленного человека в глубокую депрессию на долгие годы. Из публики преобладали бледные возвышенные барышни, которых, казалось, развеет в воздухе без следа любой случайный сквозняк и столь же бледные длинноволосые молодые люди, тоскливо глядящие в пустоту, натыкающиеся в полумраке друг на друга и замогильно из-винявшиеся.
– Ах, господа, это опять они!.. – сказала слабым голосом бледная барышня с больши-ми, слегка навыкате, глазами двоим волосатым декадентам, которые тупо и равнодушно посмотрели на футуристов, но ничего не ответили.
– Мадам Преферанс, мы только хотели извиниться, – почтительно сказал Кудвил, це-луя бесплотную руку бледной барышни, – очень неприятно вышло вчера с господином Дуреамаром. Он сожалеет.
Соппи кивнул, краснея от стыда. Кудвил повернулся к Эпплхатам и украдкой состроил мерзкую рожу, а потом принял скорбный декадентский вид и опять обратился к хозяйке:
– Не позволите ли вы, госпожа Преферанс, провести некоторое время в вашем госте-приимном доме? Здесь всё проникнуто таким высоким эстетическим пафосом, такой гар-монией сфер, что у меня прямо мурашки по коже, – источая почтительность и печаль, признался сицилиец.
– Ах! – сказала, а вернее, вздохнула мадам Преферанс, понимая, что вывести футури-стов не удастся, – присаживайтесь сюда, господа.
Мэтью погрузился в высокое мрачное готическое кресло-каталку и принялся созерцать зловещее помещение. Висящие повсюду чудовищные портьеры раздражали его, как и эти проклятые канделябры. Он украдкой достал из кармана свежекупленного модного пиджа-ка бутылку виски «Огненная вода» и выпил глоток.
Мимо прошли два волосатых декадента, которые о чём-то спорили замедленными и пустыми голосами.
– …ах, все Музы умерли, развеялись в прах!
– Ах, где они, наши древние весёлые боги? Где Трир, Тольх и Великий Пан?..
– Всё окончилось, друг мой, поэзии больше нет…
– Ах, под этими мрачными пустыми небесами как мы разыщем безгрешные эмпиреи?..
– Тьфу, бред какой! – сплюнул Мэтью, когда декаденты удалились, унося с собою шо-рох идиотских слов.
Однако тут же появилась другая пара: томная барышня с папироской в длинном мундштуке и очкастый худой скелетообразный субъект, по здешним меркам просто ки-певший энергией.
– Интеллигенция погибла, мадам Сатанас, увы, реформы её не возродят! – сокрушался очкастый субъект с дрожью в голосе.
– Это крушение целой эпохи, господин Кунштюк, духи земли мстят нам за утрату на-ших алмазных крыльев! Ах, так ли мы хотели летать некогда?!. – вздохнула томная ба-рышня и закатила глаза к потолку.
– Ах, мадам Сатанас, ведь наше правительство обречено, как и парламент! Скоро на-ступит время великих потрясений, когда бунтующая чернь сметёт троны и президентские дворцы!..
– Это Хаос Космоса коснулся нас своим ледяным крылом и вот мы уже холодеем, – вздохнула барышня, выпустив колечко дыма в виде знака бесконечности, – древняя магия ныне бессильна удержать Солнце от последнего заката, удержать замёрзшие слёзы звёзд на их орбитах, ах!..
С этими словами они растворились в полумраке. Мэтью мрачно глотнул виски. Соппи о чём-то шептался с Кудвилом, на физиономии которого застыла гнусная ухмылка.
– Господа, господа! – послышался безнадёжный голос мадам Преферанс из той части комнаты, где расположились музыканты, – господа, послушаем мелодекламацию. Наш общий друг, господин Оскар Фосфейт прочтёт свои новые стихи.
Господа и дамы жиденько зааплодировали. На импровизированную сцену вышел ху-дой долговязый человек средних лет, одетый во всё чёрное, с эстетским шарфиком через плечо и увядшей розой в петлице.
– Стихи из цикла «Мандрагора небытия», – объявил он слабым и простуженным голо-сом. Зрители зааплодировали жидко и отстранённо. Повисла пауза.
Упала первая хрустальная нота. Виолончели потекли меланхоличной рекой, а пианино плело над ними своё кружево. Мэтью украдкой сплюнул на чёрный ковёр и шумно глот-нул из бутылки.
Фосфейт начал тихим, проникнутым печалью и холодной тоской голосом:
На ладан дышали огни
В мифическом круге столетий
Кружа обречённые дни
Летело над городом лето
Мела тополиная мгла
Над зыбким бульваром июля
Душа в кабале умерла
В объятьях слепого в Кабуле…
Мэтью опять сплюнул и снова шумно глотнул. Зрители, затаив дыхание, слушали бред о шизофренических галлюцинациях в косноязычно-туманном изложении поэта. Мэтью ничего не понимал, слушая о «безымянных таинствах вихреобразного огня» и «астраль-ной сути безвременья». Соппи о чём-то ехидно говорил Кудвилу, и оба смеялись в кулач-ки.
– Какой стиль, какой пафос, бомбино-граци! – шепнул гнусно Кудвил на ухо Мэтью, но того это не рассмешило. Он вообще уже давно жалел, что его занесло в этот мрачный интеллигентский притон.
– …Помните, Плюше как-то сказал: «Талант нельзя зарыть в землю – это он тебя заро-ет»… Ах, мне кажется, несчастный Фосфейт обречён…– вздохнула одна томная барышня, обращаясь к другой. Они стояли неподалёку от Мэтью.
– Ах, как будто вы не знаете, что у Фосфейта чахотка, – пожала плечами её собеседни-ца. Полуобернувшись, она встретилась глазами с экс-гусаром. Он профессионально стрельнул глазами, отметив про себя, что барышня-то красива собой. Выдержав его взгляд, она отвернулась к сцене и больше на него не смотрела, однако он профессиональ-но почуял пробежавшие между ними флюиды страсти.
Кудвил о чём-то пошептался с хозяйкой салона, иногда таинственно глядя на хмурого и зловещего Мэтью, а затем вместе с Соппи пошёл в направлении «сцены», где проклятый стихоплёт всё ещё разглагольствовал о «пурпурнокрылых моленьях» и «изумрудных жем-чугах блаженства».
– Неужели вы и правда, маг, сэр Козаностро? – обратилась вдруг к Мэтью одна из воз-душных и томных барышень, бледная и благоухающая духами «Сумерки богов №5».
– Брехня! – невежливо ответил Мэтью и шумно отхлебнул из бутылки. Барышня упала в обморок. Послышались охи, ахи и зловещие хихиканья Кудвилла из другого угла зала, где они в это время договаривались о чём-то с музыкантами.
– Ах, он такой эксцентричный интроверт! – воскликнула мадам Преферанс, имея в ви-ду Мэтью, – будьте спокойны, мы сохраним ваше инкогнито!
– Брехня! – всё также невежливо повторил Мэтью и углубился в бутылку.
– Господа, сэр Козаностро не только маг и профессор Сакральной Академии Бесовст-ва, он ещё и поэт! Поэт-символист, каких мало! – закричал Кудвил, чем разом привлёк к себе внимание худосочной богемы, – сейчас мы исполним, с вашего позволения, его по-следние стихи из цикла «Невыразимо-невысказанное»!
Худосочная богема робко и неуверенно зааплодировала.
– Брехня! – сказал Мэтью из глубин бутылки, но его никто не услышал.
Завыла виолончель, потом присоединилась вторая. Пианино роняло там и сям отдель-ные ноты. Соппи насвистывал какой-то немудрёный мотив. Кудвил встал перед декаден-тами и, превратив свой взгляд в безумно-таинственно-пророческий, простёр длинную ко-стлявую руку к потолку и начал наговаривать глухим и зловещим голосом:
Льётся верлибра дождь под громадою красной ночи.
Тайна нерождённого на крылах огня парит в небе златом.
Ах! Как чутки мёртвые розы к объятиям ветра!
Санта-розмарино, какого дьявола эти мёртвые розы
снюхались с ветром?! Эввива-ла-морте-чезаре-паваротти-чао!!!
Послышался дикий скрип виолончелей и глухой перестук падающих в обморок бары-шень.
– Эпатаж! Нуова-вито-сакраменто!! – орал Кудвил, приплясывая на месте под низвер-гающиеся аккорды пианино. Слабые духом декаденты рыдали под градом сицилийских проклятий.
– И музыкантов я ваших купил, глупые пингвины! – веселился Кудвил, воздевая руки к потолку, – флагранти-ун-моменто, как вы мне осточертели, проклятые упадочные лю-дишки!
С этими словами Кудвил вспрыгнул на стол, но хилая декадентская мебель не выдер-жала крепкого и здорового футуриста и, хрустя подломившимися ножками, низвергла проклинающего на пол в дожде фарфора и хрусталя.
Музыка оборвалась на писклявой высокой ноте. Музыканты стыдливо притихли, уби-рая полученные от Кудвилла деньги поглубже в карманы фраков. Публика тревожно уста-вилась на неподвижно распростёртого на груде битой посуды сицилиста.
– Как неэстетично! Ах! – сказала какая-то барышня.
– Дайте же воды этому чудовищу! Приведите его в чувство! – воскликнула бледно-зелёная от печали мадам Преферанс.
Кто-то опрокинул на Кудвилла вазу с цветами, и сицилиец восстал с пола, усыпанный с ног до головы белыми лилиями. Декаденты трусливо расступились.
– Белладонно-аданте, как больно! Бедная моя голова! – вскричал Кудвил и, шатаясь, направился к дверям. За ним семенил неподдельно-красный Соппи, осторожно переступая через потерявших сознание от грубости вульгарной реальности томных романтических барышень.
– Пойдём, Мэтью, – сказал он грустно брату уже у самых дверей.
– Я потом, – буркнул тот, вспомнив про свои флюиды страсти.
Мэтью Эпплхат лениво раскрыл глаза, упёршись взглядом в потолок с умирающими ангелами. Обвёл взглядом стены в чёрных обоях с белыми лебедями, позолоченную тяже-ловесную мебель, накрытые простынями зеркала и медленно пришёл в ленивый утренний ужас от этого зловещего декадентского будуара. Рядом с постелью – эти ужасные чёрные простыни и наволочки – стояла изначально печально остывшая чашка чёрного, как небы-тие, кофе. Мэтью не стал пить и поднялся, сладко (и даже приторно) потягиваясь. Куда запропастилась хозяйка, он не знал и, по большому счёту, знать не хотел. Флюиды страсти к утру бесследно испарились.
Одевшись, Мэтью проследовал по гулкому коридору в не менее мрачную кухню, от-куда доносился воркующий голос мадам Гудо.
«Зайти что ли, позавтракать?» – подумал Мэтью равнодушно и вошёл в кухню. Мадам Гудо сидела на табурете и, поедая эскимо с вареньем, разговаривала по телефону. Зелёный бархатный халат очень шёл к её чёрным волосам потомственной ведьмы.
– Доброе утро, голубка моя, – равнодушно произнёс Мэтью, оглядывая тусклую и блёклую декадентскую кухню, – не найдётся ли в твоём гнёздышке чего-нибудь переку-сить?
– Круасаны в меду. Стоят на столе. Дорогой, – равнодушно проворковала мадам Гудо прямо в трубку и добавила, – это я не тебе. Да, мужчина. Да, опять. А разве не ты говорил мне о свободной любви, дорогой? В конце концов, мы всё равно умрём.
Мэтью равнодушно захрустел пережаренным круасаном, почти не слушая, как мадам Гудо воркует. От её воркующего голоса он мучительно устал ещё ночью, когда она в по-рыве страсти читала наизусть мрачнейшие и торжественнейшие стихи о всесилии смерти. Да, декаданс.
– Это твой муж звонил? – отстранённо поинтересовался Мэтью.
– Да, – ответила она, набирая новый номер телефона.
– Ну-ну, – глубокомысленно добавил Мэтью, – можно ещё мёду?
– Конечно, – ответила мадам Гудо и заворковала в трубку, – Матильда, ты уже про-снулась? Ах, принимаешь ванну из розового масла с кориандровыми веточками? Это очень полезно для кожи. Хотя мы всё равно умрём. Что было вчера дальше на вечере?.. Почему я ушла?.. Ах, дела. Дела… Да что ты говоришь?!. Спиритический сеанс, ну надо же… Вызывали дух Ляпсуса Великого? Фи, как это вульгарно!.. Что же вам сказал этот недалёкий мужлан?.. Конец света?.. Да что ты говоришь?.. Ну, это не новость… Всё равно, мы все умрём… Хи-хи-хи… А ты слышала о свадьбе этой бедняжки, Рафаэллы Рэйв?..
Мэтью подавился куском круассана и, затаив дыхание, стал вслушиваться в болтовню мадам Гудо.
– Ах, она так рыдала, бедняжка! Фату два раза выжимали, – продолжала ворковать в трубку неугомонная декадентка, – за ней так и тянулся мокрый след слёз, как за бедной овечкой, влекомой на заклание… Так жаль. Ты удивляешься, почему она вышла за этого старика, за этого буржуа-мецената?.. Да уж об этом полгорода знает, голубушка. Он же всё сам и разболтал из чистого тщеславия… Видишь ли, папа бедняжки Рафаэллы наделал долгов, а этот отвратительный старик, который давно домогался руки Рафаэллы, скупил все векселя у других кредиторов и стал шантажировать бедняжку…
– Каков подлец! – рявкнул Мэтью, ударив кулаком по столу и раздавив в другой руке хрустальную вазочку с мёдом. Не ответив на удивлённый взгляд мадам Гудо, Мэтью рез-ко поднялся из-за стола и ушёл, пылая ненавистью к старому сладострастнику.
– Ах, он такой эксцентричный!.. Кто?.. Да этот давешний маг Козаностро, – объяснила в трубку мадам Гудо, но тут Мэтью опять появился в кухне, распахнув двустворчатую дверь нервным ударом ноги.
– Забыл спросить, милая. Кто этот старикашка?!. – вежливо прохрипел он, сдерживая дрожь ярости.
– Кто? – удивилась мадам Гудо, с испугу выронив на пол телефонный аппарат.
– Счастливый супруг! – рявкнул Мэтью, – молодожён! Старый козёл! Кто он, киска моя?!!
– Джордж Дракул Першингтон. Гэллоуз-авеню, 13, – пробормотала мадам Гудо испу-ганно.
– Спасибо, дорогая! – яростно рявкнул Мэтью и, одарив декадентку увесистым поце-луем, отправился на Гэллоуз-авеню, 13 взглянуть в бесстыжие глаза старого порочного проходимца, мерзавца и подлеца.
Трамвай домчал горящего ревностью, ненавистью и местью бывшего гусара до Сай-лентского парка, и он опрометью кинулся через газоны, клумбы и подстриженные кусты к уютным особнячкам престижной и буржуазной Гэллоуз-авеню.
Дом № 13, в стиле готического собора был окружён высоченной железной оградой с острыми пиками наверху.
– Отвори, проклятый старый козёл! – орал Мэтью, сотрясая чугунные ворота, – отво-ри! Дуэль!!! Подлец!!! Мразь буржуйская!!!
– Не кричите так-с. Хозяина нет. Они давеча уехали-с на бал в Президентский Дворец, – сказал, выходя на крыльцо особняка, зализанный лакей с ужасающе подлым видом.
– Отвори, скотина! – прикрикнул Мэтью, продолжая сотрясать ворота.
– Нехорошо так выражаться. Нехорошо-с, – сокрушился лакей, покидая поле зрения разгорячённого Эпплхата.
Ещё некоторое время пошатав чертовски прочные буржуйские ворота, Мэтью сел на мостовую и стал нервно насвистывать, дробно колотя пальцами о камни. Прогуливаю-щиеся буржуазные семейства робко шарахались от него.
Какой-то расфуфыренный франт бросил ему монетку, посчитав Эпплхата за нищего, за что был немедленно сбит с ног. Сам же Мэтью принял вид гордый и независимый и от-правился на поиски счастливого семейства.
На Оливер-стрит он поймал коляску, к крыше которой был грубо прибит красный флаг. Усатый ямщик с гвоздикой в петлице ватника недобро посмотрел на Эпплхата и ос-ведомился грубо:
– Куда, господин хороший?
– Господа все в Париже! – огрызнулся Мэтью, – да здравствует 48-ой Интернационал!
– Товарищ барин! – протянул уважительно и даже слегка восхищённо ямщик, – куда пожелаете?
– В Президент-холл, – сухо сказал Мэтью, располагаясь в коляске, – бомбу везу.
– Ну-у?.. – протянул ямщик уже совсем восхищённо и рявкнул на лошадей, – но, за-лётные, но!! Капут буржуям!!
Ветер хлестал Мэтью по щекам холодными крыльями, но не отрезвлял. Глаза его всю дорогу пылали пламенной местью, которую издали можно было принять за классовую не-нависть.
– Вот! Приехали, товарищ барин! Передайте изуверцу привет от трудового народа! – сказал ямщик, когда они остановились на площади Фавор, указывая на белокаменную громаду Президент-холла.
– Ох, передам! – кивнул Мэтью и, не расплатившись с восхищённым ямщиком, пошёл твёрдой походкой к воротам ненавистного оплота эксплуататоров и угнетателей трудово-го народа. Ямщик с отеческой гордостью смотрел и смотрел ему вслед, но потом вспом-нил о жене, детях, домике с садом и огородом и недурными накоплениями на честную старость и тронул коней, спеша с места предполагаемого преступления.
– Откройте! – заорал Мэтью на чинного гвардейца Президентской Гвардии, стоявшего в полосатой будочке у ворот. Тот даже бровью не повёл.
– Откройте дверь, я говорю! – повторил Мэтью, краснея от злости. Гвардеец опять промолчал, храня каменное спокойствие.
– Открой ворота, скотина! – сказал Мэтью, и когда гвардеец никак не прореагировал, удивлённо провёл рукой перед глазами стража. Ни один мускул не дрогнул на его невоз-мутимом лице.
– Ступор, – констатировал Мэтью и отправился непосредственно к воротам. Они ока-зались заперты. Со стороны Президент-холла неслись смутные звуки буйного ликования вперемешку с обрывками весёлой музыки.
– Открой, деспот! – заорал Мэтью, злобно сотрясая чугунные решётки с изображения-ми президентских регалий: серпа, молота и циркуля, – где этот проклятый Першингтон?! Подать мне старого козла! Эй, президент, поговори с народом!! Тиран!!!
Так он выражал своё недовольство властью, обществом, божественным миропорядком и законами природы пока не появился патруль злых гвардейцев, которые повязали его и доставили в помещение для охраны. Оно, правда, располагалось на территории Дворца, так что внутрь он всё-таки попал.
– Ну, что, начальник, дело будешь шить? – хрипло осведомился Мэтью у толстого гвардейского капитана, когда его провели по тёмным подвальным коридорам и усадили к столу, ослепив ярким светом лампы.
– Ваше имя? – скучающе произнёс капитан, закурив вонючую папиросу и пуская в ли-цо Мэтью удушливый дым.
– Эх, если б не браслеты, я бы тебе показал, фраер! – зарычал Мэтью, кашляя и бряцая наручниками за спиной.
– Ваше имя? – спросил всё также невыразимо скучая капитан.
– Махмуд Мерсифул, – соврал Мэтью, гнусно ухмыляясь в толстую скучную харю ка-питана.
Кто-то дробно стучал на пишущей машинке.
– Год рождения. Адрес. Место работы, – забубнил капитан голосом, которым говорят пустые необходимые формальности.
– 1887-ой. Адрес не дом и не улица, – ухмыльнулся Мэтью, – место работы отсутству-ет.
– Зачем оскорбляли честь и достоинство Президента? – укоризненно пробубнил капи-тан.
– А почему простого человека не пускают поговорить с Президентом? – возмутился Мэтью, – у меня, может, накипело!
– Зачем оскорбляли честь и достоинство Президента? – повторил капитан и шумно зевнул.
– Да никого я не оскорблял! Да на фига мне сдался ваш президент?! Понимаешь, друг, – понизил голос Мэтью, – девушка у меня тут, невеста. Позарез нужно увидеть.
– Друзья все в Париже, – сухо произнёс капитан и опять выдохнул удушливый дым в лицо Мэтью, – вот прогнать бы вас сквозь строй, да палочками, вот тогда было бы дело! Друзей он тут нашёл! Ха!
– Ну, сволочь, шкура продажная, вот ни слова от меня ты больше не услышишь! – зло огрызнулся Мэтью.
– Да?
– Да! – и Мэтью замкнулся в гордом молчании.
– В камеру его! Утром препроводить в Пингвиники , – приказал капитан со скучаю-щим видом, и два огромных гвардейца отвели Мэтью в угол комнаты и метнули в прово-лочную загородку, где стоял грубо сколоченный табурет. Мэтью презрительно фыркнул и сел, гордо смотря на иродов и злодеев.
– Анархисты… Развелось их…– бурчал капитан, закашлявшись от едкого папиросного дыма. «А лёгкие-то у него не в порядке», – злобно подумал Мэтью и принял вид ещё бо-лее гордый и неприступный, какой принимают гусары в боевом строю.
Время тянулось медленно, ползло вяло, как кролик внутри заглотившего его удава.
Капитан читал дешёвое издание «Забавного Евангелия» и иногда хихикал подлым хи-хиканьем убеждённого атеиста. Конвойные молчали. Мэтью гордо насвистывал все из-вестные ему пролетарские песни, частушки и блатной фольклор. Увы, жизнь при дворе не позволила ему завести достаточно большой багаж антибуржуазного искусства и он скоро умолк. Билась в стекло накрытая гранёным стаканом муха на столе капитана. По комнате плавал сизый папиросный дым.
Прошёл час. Прошёл второй.
Потом дверь распахнулась, и в комнату влетел с потоком свежего воздуха румяный, пышущий здоровьем майор президентской гвардии, странно молодой для своего звания.
– Привет, Яммервох! – весело воскликнул он, вприпрыжку подбегая к капитану и де-мократично пожимая ему руку.
– Привет, соратники! – вскричал он конвойным, – а что я принёс!
Тут он вытащил из обширных гвардейских шаровар две бутылки «Золотого Грифона» и с грохотом поставил их на стол.
– Спасибо, господин майор! – осклабился толстый капитан, вставая и верноподданни-чески пожимая руку майора.
– Ну, не стоит! Экая ерунда! – отмахнулся майор.
– Блюз! Чарли Блюз! Сколько лет, сколько зим! – заорал Мэтью, внезапно узнав в май-оре своего давнего товарища по Пажескому Корпусу.
– Ась? – обернулся майор к заключённому в клетку Эпплхату.
– Чарли Блюз, он самый! Неужели не узнал? – удивлённо воскликнул Мэтью.
– Мэтью Эпплхат, прохвост! Ты как сюда попал?! – изумился и обрадовался майор.
– Вот этих спроси, – кивнул Эпплхат на покрасневших от стыда конвоиров и багрово-го, потупившего глаза капитана.
– Это что за дела? Что мой старый товарищ делает в этой клетке? – осведомился уже без должной весёлости майор Блюз у подчинённых.
– Э-э… Честь и достоинство Президента… Сопротивление при задержании…– замям-лил капитан, утирая пот с лысины, – он чужим именем назвался…
– Ха-ха-ха! Мэтью, это ещё зачем? – расхохотался майор, – хотя помню, помню, какие мы штуки выделывали с преподавательским составом! Эх, было времечко!.. Нехорошо, – обернулся он к капитану, – где протокол допроса, Яммервох? Надеюсь, вы не били аре-стованного?
– Нет, ну что вы, ваше благородие…– промямлил капитан, угодливого подавая майору протокол допроса.
– Ах, мне как раз не во что завернуть кусок торта! – воскликнул Чарли, убирая бумаж-ку в карман, – так что это я заберу. Господа, нехорошо обижать славных гусар, нехорошо! Ты ведь всё ещё гусарствуешь, Мэтью?
– Да нет, завязал, – коротко ответил Эпплхат, освобождаясь от наручников при помо-щи двух суетящихся конвойных.
– А что так? – удивился майор.
– Интриги.
– А, бывает…– протянул Блюз, – чего только на свете не бывает. Пить будешь?
– Наливай, – согласился Мэтью, недобро глянув на погрустневшего капитана и разми-ная затёкшие руки.
– Ну, будем! – сказал майор, весело опрокинув в себя гранёный стакан вина вместе с утонувшей мухой.
– Ну, так зачем ты рвался в наше славное заведение, дружище? – спросил через неко-торое время Чарли Блюз, расстёгивая задушевным жестом свой тесный майорский ворот-ник и занюхав эполетом очередной стакан вина.
– О, я уже пытался объяснить! – махнул рукой Эпплхат. Гвардейский капитан побаг-ровел от стыда и шумно высморкался в платок.
– Да им разве чего объяснишь? Сатрапы! – добродушно выругался Блюз, – но мне-то, как старому товарищу, как другу детства, ты можешь открыться!
– Ну, что ж, – кивнул Мэтью и затем вкратце изложил суть дела.
– Видел, видел я этого Першингтона! Распоследний старый козёл! – сказал в сердцах майор и ударил кулаком по столу, – и Рафаэллу твою тоже видел! Глаз не отвести, чтоб мне сдохнуть, такая красавица! С этим надо что-то делать!
– Вот именно! – подхватил Мэтью радостно, – так ты пусти меня на приём, а дальше я сам! Я ему покажу!
– Ах, Мэтью, Мэтью, друг ситный! – всплеснул руками Чарли Блюз, – я-то тебя пущу! я-то пущу! Но ты же без фрака!
– Ну и что?! – поразился Мэтью искренне.
– Как это «что»?! Тут теперь такие дела! Босс, – при этих словах Блюз показал пальцем наверх, – босс самодурствует! Раньше ходили все в чём ни попадя, иногда до омерзения распускались, особенно эта новая буржуазия! А теперь – нет! Теперь, брат, не те времена! После последнего покушения босс страшно строгим стал! Теперь без фрака тебя сразу в шею погонят, будь ты хоть Папа Рилмский!
– И это – демократия! – скептически ухмыльнулся Мэтью.
– А ты думал! – поддакнул неопределённо Блюз и налил всем ещё по стаканчику.
– А помните, господин майор, когда взяли того профессора с бомбой, ну, этого…– на-чал нерешительно капитан.
– Такой маленький, в очках? – переспросил майор, выпивая свой стакан.
– Да, он самый. Вы тогда велели его сечь, а я, грешным делом, фрак пожалел. Кровь всё-таки…– замямлил капитан, – кровь, её ведь это… отстирывать, знаете как трудно? В общем, стащили мы с него этот фрак и высекли.
– А фрак что? – поинтересовался Блюз.
– Так в шкаф его, на вешалку. Хотел отдать утром. А только, помните, ночью тот про-фессор повесился на собственных подтяжках, – сочувственно бубнил капитан.
– Да и чёрт с ним! А фрак? – потребовал майор.
– Да, а где фрак?! – потребовал Мэтью горячо.
– В шкафу. Никто за ним не идёт, – пожал плечами капитан с подозрительным видом наивного большого ребёнка.
– Так тащи его сюда!! – воскликнули разом майор и Мэтью.
Капитан свистнул конвойных и вскоре они принесли новёхонький чёрный фрак, толь-ко слегка побитый молью и президентской охраной.
– Ну, примеряй, брат, обновку, – сказал весело Блюз, и Мэтью напялил слишком тес-ный для него фрак, который жалким образом трещал по всем швам во время всей этой процедуры. Рукава и штаны были ему коротки, вообще вид у бравого гусара был клоун-ский, хоть и говорят, что гусар и в Африке гусар. Однако, то была далеко не Африка.
– Ну, как оно? – поинтересовался Мэтью, в отсутствии зеркала вытягивая собственную шею до невообразимой длины.
– Пойдёт, – кивнул Блюз, – не так элегантно, как хотелось бы, но пойдёт. Шумный ус-пех у дам я тебе не гарантирую, но сейчас не в этом и дело. Со своей-то поладишь.
– Хорошо бы. А старому козлу горло перережу вот этими проклятыми запонками, – проворчал Мэтью, возясь с пуговицами, которые никак не хотели застёгиваться.
– Ну-с, в добрый путь! – сказал на прощание майор Блюз, в последний раз чокаясь с Мэтью.
– В бон вояж! – ответил Мэтью и вышел в прохладу вечернего Дворцового сада. Пели птицы, скрипели на скрипках отбившиеся от оркестров скрипачи на полянах, шныряли повсюду неприметные и маленькие агенты президентской охранки в клетчатых костюмах и с маленькими усиками. Гордо потрескивая своим ветхим фраком и поскрипывая зубами Мэтью шёл по широким тенистым аллеям к темнеющей громаде Президент-холла, испещ-рённой светящимися окнами, в которых мелькали людские силуэты. Он ожесточённо ис-кал глазами Рафаэллу среди гуляющих по парку расфуфыренных гостей, но не находил.
На поляне у фонтана, изображающего поединок титана и ящериц, играл духовой ор-кестр. Звучал задушевный вальс «Элли, Элли, откуда ты такая взялась?», посвящённый жене президента. Мэтью этого не знал и абсолютно не хотел знать. Он шёл вперёд, рас-талкивая гостей колючими локтями, его сторонились министры и генералы, воротилы бизнеса и артисты, примадонны и балерины, чиновники и администраторы, священники всяческих конфессий и праздные гуляки, партийные боссы и потомственные аристократы. Он мельком глядел на всю эту облачённую в стандартные фраки или платья одного по-кроя толпу и не находил в ней Рафаэллу. Этот факт его очень злил.
На мраморной лестнице парадного входа Мэтью нос к носу столкнулся с Ротвеллером.
– О, юноша, какая встреча! – весело воскликнул миллиардер, фамильярно похлопав Мэтью по плечу, – не желаете ли выпить?
– Можно, – кивнул торопливо Мэтью, хватая с подноса лакея рюмку водки «Красный смех» и залпом выпив её.
– Знакомьтесь, господа, этот юноша – анархист! Таких ещё поискать! – объяснял меж тем Ротвеллер своим жирным буржуазным собеседникам, которые все как один были в цилиндрах и с толстыми сигарами во рту, – будь я помоложе, господа, я бы тоже… эх!
И Ротвеллер напоказ выпил огромный бокал содовой.
– Нам, знаете ли, не до анархии. Финансы не могут ждать, – деловито промолвил один из жирных.
– Мне нужен один человек. Першингтон, – прохрипел Мэтью в лицо акулам капита-лизма, – где я могу найти его?!
– Ах, этот…– гаденько рассмеялся один из жирных, – он сейчас беседует о делах с эти-ми немецкими фабрикантами. Бросил свою жёнушку… хе-хе…
– Где он?! – прорычал Мэтью столь грозно, что богач даже поперхнулся своим коктей-лем.
– Четвёртый этаж, юноша, – уточнил Ротвеллер, – президентская Комната Смеха. Они уединились там для пущей конфиденциальности. И если бы я…
Тут его прервал яростный звонок телефона. По ступеням торопливо бежал ливрейный лакей, неся на подносе разрывающийся от звона аппарат, а второй тянул за ним катушку с проводом.
– Да. Я. Ротвеллер. Слушаю, – закричал решительно в трубку эксплуататор трудового народа,- пиво «Банальное», 30 тысяч галлонов? Испортилось?! Головы снесу!! Козлы!! Вычту из зарплаты!! Будете платить до четырнадцатого колена!! Козлы!!! Спускайте в Кэттл, что ж теперь?! Пусть хоть рыбы порадуются!..
Дальнейшего Мэтью не слышал, он стремительно поднялся по лестнице и вступил в огромный сумрачный холл. У роскошного лифта стояла небольшая группа блистающих драгоценностями женщин и блистающих лысинами мужчин. Мэтью присоединился к ним. Лифт опускался очень медленно, видимо, пролетарии в подвале плохо крутили лебёдку. Мэтью нервничал и непроизвольно ловил рассказ какой-то пожилой дамы с бриллианто-выми зубами:
– … Вы слышали о бедном министре каллиграфии? Прескверный вышел анекдот, – жаловалась она подруге, – позавчера на приёме у президента он не расслышал, что сказал ему босс, а переспросить не решился. Бедняга, босс посмотрел на него неласково, ну, зна-ешь, как это у него бывает…
– И что же министр?
– Ах, он так мучился, так терзался. Соседи по Палате Лордов говорят, что он до утра не спал, всё ходил по своей комнате. Они ему уж и шваброй в потолок стучали, а он всё ходил. А потом, уже под утро, стал биться в стену головой. А уже утром, когда его не ока-залось на поверке в министерстве, забеспокоились.
– Вот и лифт.
– Да, он всегда так медленно, – посетовала дама, когда все входили в лифт.
– Осторожно, двери закрываются. Следующая остановка – второй этаж, – объявил с сияющей улыбкой лифтёр-негр в парадной ливрее крикливых цветов.
– Так вот. Взломали дверь, а он, несчастный, висит на люстре, – закончила торжест-вующим голосом дама свою сплетню.
– А что же сказал ему босс? – удивлённо спросила вторая.
– Да что-то насчёт того, что погода нынче скверная. А лицо он такое сделал, потому что собирался чихнуть. Ты ведь знаешь, какой он больной, босс.
– Да уж.
В это время как раз объявили четвёртый этаж, и Мэтью пулей вылетел в коридор и по-бежал по красной ковровой дорожке туда, где виднелась кучка смеющихся людей. Увы, подбежав ближе, он увидел, что это вовсе не Комната Смеха, а всего лишь лекционный зал, где президентский шут Чарли Черчилль читал лекцию о карабасизме-барабасизме , а аудитория, состоящая сплошь из толстых и лысых буржуа сотрясалась от хохота, реагируя на убийственный сарказм и едкую иронию господина Черчилля, которого вовсе не за кра-сивые глаза всенародно избирали первым президентским шутом.
Впрочем, Мэтью этого не знал. Он просто просунул свою вихрастую горячую голову в дверной проём и, не увидев среди присутствующих Рафаэллу, зычно выкрикнул:
– Першингтон, крыса, ты здесь?!
– Т-с-с, молодой человек, это же лекция! – шикнула на него бабушка-вахтёрша, – гос-подин Першингтон на совещании. По коридору и направо, восьмая дверь.
– Спасибо, бабка, – сказал Мэтью и, горячо пожав вахтёрше руку, направился быстры-ми шагами дальше по коридору.
«Ну, сейчас тут будет море крови!» – подумал он, скрипя зубами. Но этому не суждено было сбыться, ибо, пробегая по коридору, готовый свернуть направо, Мэтью вдруг увидел в дверном проёме, ведущем на балкон Рафаэллу. Она стояла у перил и печально смотрела, как в бархатном небе ночи рассыпаются яркие огни фейерверка. У Мэтью перехватило дыхание. Он пулей вылетел на балкон.
Около Рафаэллы вился какой-то молодой жидкоусый хлыщ и сбивчиво шептал:
– Госпожа Першингтон, пока вашего мужа нет, не хотели бы вы сыграть со мной пар-тию в шашки? – при этом он крайне двусмысленно подмигивал. Рафаэлла молчала.
– Пшёл вон, – тихо сказал Мэтью хлыщу и тот, увидев по взгляду Эпплхата, что сейчас он полетит вниз головой с балкона, предпочёл жалко ретироваться.
– Мэтью! – обернувшись, воскликнула Рафаэлла.
– Рафаэлла! – подавшись вперёд, воскликнул Мэтью.
– Мэтью! – воскликнула Рафаэлла и плача, упала в объятия Эпплхата.
– Рафаэлла! – воскликнул Мэтью, привлекая Рафаэллу к своей груди.
– Как я ждала! – воскликнула Рафаэлла.
– Как я ждал! – воскликнул Мэтью.
И они слились в страстном поцелуе. Над их головами оглушительно грохнул фейер-верк и балкон до краёв залил разноцветный яркий свет. Романтические соловьи и скрипки с новой силой запели в саду.
– Я пришёл спасти тебя из лап этого старика! Я убью его! – воскликнул Мэтью, пре-рвав страстный поцелуй.
– Ах, милый Мэтью, это невозможно! – заплакала Рафаэлла, – я окончательно погибла, увы…
– Почему невозможно?! Да я сейчас же задушу его вот этими руками! – страстно вос-кликнул Мэтью, – а потом увезу тебя далеко-далеко!
– Ах, Мэтью, этот старик опутал меня сетями! Он – ужасное чудовище! – продолжила Рафаэлла, – если ты хоть пальцем тронешь его, то он пустит в ход документы и вся моя семья погибнет! Увы, нам придётся смириться.
– Нет!
– Да, милый, да. Такова суровая реальность.
– Ну, нет уж! Не будь я Мэтью Мэриадор Эпплхат, я вызволю тебя из его сетей! – вос-кликнул Мэтью Мэриадор Эпплхат.
– Ах, любимый, ты только погубишь себя! – сокрушённо сказала Рафаэлла, и они сли-лись в отчаянном и безнадёжном поцелуе, солёном от слёз, – но всё равно – спасибо!
– Сюда идут, любимый! Уходи, – воскликнула Рафаэлла, вздрогнув, услышав в кори-доре немецкую речь и голос своего отвратительного супруга.
– Нет, я не уйду! Я тебя не покину! – воскликнул Мэтью.
– Пожалуйста, уходи. Ради меня. Мы не увидимся больше, – сказала Рафаэлла, отстра-няясь от Эпплхата.
– Я обещаю тебе, что найду способ освободить тебя, любимая! – воскликнул Мэтью, грациозно перешагивая через перила балкона и спускаясь по увитой плющом стене.
– А вот и я, моя ласточка. Дышишь свежим воздухом, птенчик мой? – сказал, появля-ясь на балконе в окружении немецких фабрикантов, Першингтон.
– Да, – вздохнула Рафаэлла, вытирая слёзы платочком.
– А вот слёз не нужно. Прислуга дома уже ругается, что устала подтирать за тобой. Требует прибавки. Сделай выводы, голубка моя, – прогнусавил мерзкий старикашка, об-нимая Рафаэллу за талию.
«Я сделаю выводы, гнида буржуйская!» – подумал Мэтью, спускаясь по плющу. По-ложение было скверное, но выход должен же быть, чёрт возьми!
Одна из ракет ударилась в луну и погасла. Соловьи смолкли и в тревожной тишине крикнул ворон.
Глава 3
Полный happy end
В ярости и отчаянии Мэтью бродил по ночным улицам столицы, вздохами и злобным рычанием сквозь зубы рассеивая гуляющих пьяниц и подонков общества. Тускло горели фонари, над пустынными улицами разносился одинокий цокот копыт экипажей, да где-то вдали одинокий шарманщик играл на своей разбитой шарманке национальный гимн, вы-шибая слезу у редких случайных прохожих. Если бы Мэтью было до этого хоть какое-то дело, он понял бы, что ночь прекрасна, лунна и звёздна. Но он не видел этого чуда бар-хатной ночи, он мучительно соображал, каким образом освободить Рафаэллу из сетей это-го проклятого паука – Першингтона. И ничего не мог придумать, только кровавые планы мести мерещились ему, но, увы, он должен был отметать их один за одним, помня о ко-варстве проклятого старика.
Дойдя до полной безнадёжности и почувствовав, как от чудовищной работы ума мозги его задымились, Мэтью забрёл в третьесортный бар «Юберменш» и наткнулся там на Соппи и Кудвилла. Они курили опиум для народа, которым приторговывал здешний хозя-ин и громко смеясь, разговаривали о преимуществах футуризма перед декадансом с каки-ми-то пьяными в стельку матросами.
– А, братан, иди к нам! – позвал Соппи, нисколько не удивившись появлению брата в этом подозрительном месте.
– Бенито-катаракто, кто к нам пришёл! – заорал пронзительно и радостно улыбающий-ся до ушей Кудвил.
– Салют, – сказал мрачно Мэтью, подсаживаясь к столику любителей опиума. При этом он так неласково посмотрел на пьяных матросов, что тех как ветром сдуло.
– Хочешь опиума? – улыбаясь акульей улыбкой, спросил Соппи.
– Мой разум должен быть ясным и чистым, как стекло, – отрезал Мэтью и крикнул в прокуренный полумрак, – гарсон, две бутылки гренландской сивухи! Живей!
– Чего ты какой невесёлый? – спросил Соппи крайне весело, – пойдём с нами! Сегодня сборище у Натана Шифера, футуристическая вечеринка! Пойдём!
– Пойдём, белло-бандито-гастрономо! – поддакнул Кудвил.
– Ну-ну, – мрачно буркнул Мэтью, кладя во внутренние карманы пиджака принесён-ные ему бутылки живительной влаги.
– Вот и ладно, вот и славно, тра-ля-ля-ля-ля! – медиумически прочитав мысли друг друга, запели Соппи и Кудвил и легко взлетели со своих мест.
– Ну-ну, – угрюмо констатировал Мэтью, поднимаясь вслед за ними.
«На что это только похоже?» – подумал он грустно и покачал тяжёлой от мозгов голо-вой.
Натан Шифер, известнейший авангардист, художник, бородач, повеса, алкоголик, морфинист, рубаха-парень и непризнанный гений в области макраме из колючей проволо-ки жил в особняке в Бумтаун-Рэтс на улице Драммера. До него компания добралась на ночном двухэтажном трамвае со швейцаром и двумя стюардессами, в котором был даже бар и маленькая сауна. Ездили на нём исключительно богачи с причудами и Кудвилу дос-тавляло огромное удовольствие эпатировать эту разношёрстную публику своими идиот-скими выходками. Он ругался на латыни, обманом заманил швейцара в бассейн и укусил чау-чау одной богатой леди. Прежде чем на очередной остановке мрачного вида вышиба-лы направились в сторону буйной компании, желая выдворить их из заведения на колёсах, футуристы и Мэтью покинули проклятую буржуйскую забегаловку прямо на ходу и на-правились к уродливому абстракционистскому строению, похожему на куб, обглоданный стаей голодных мышей. Это как раз и был дом Шифера, построенный по его же проекту.
Войдя в роскошный подъезд, они вступили в холл, с потолка которого свисали искус-ственные сталагмиты (а, может, сталактиты, чёрт их разберёт). К одному из них был при-бит гвоздями за шиворот немолодой уже швейцар, в обязанности которого входило умильно улыбаться и раздавать всем входящим билетики, по форме своей точь-в-точь по-хожие на знаменитые «талоны на казнь», введённые в своё время Ляпсусом Великим.
– Вечно Шифер что-нибудь учудит! – ухмыльнулся Соппи, засовывая в карман билет, – надо сохранить.
– А карманную мышеловку-гильотину с прошлого раза ты тоже сохранил, мангусто-флибустьеро?! – поинтересовался ехидно Кудвил.
– Ах, нет! – причмокнул губами Соппи, – подарил её Фиделю Кастанедасу. У него, знаешь ли, в мастерской полным-полно крыс. Они у него съели всю гуашь.
– Ай-яй-яй! – сказал Кудвил и добавил длинную тираду на сицилийском наречии.
Тут к ним подбежал лакей в противогазе, которые тогда ещё только-только входили в моду среди столичной богемы, и загадочно поманил их за собой. Они пошли по узким и запутанным полутёмным коридорам, обставленным уродливой футуристической мебелью, долго плутали и, наконец, вышли в большое полутёмное помещение.
– Синематографом балуются, – сказал бесцеремонно Кудвил, невоспитанно тыча паль-цем в большой экран, висящий на противоположной стене.
– А, это ты, Кудвил. Заткнись, – прокричал кто-то из зала добродушно и друзья усе-лись на свободные места и стали приобщаться к зрелищу. А зрелище, надо сказать, было странным, во всяком случае, для неокрепшей гусарской души Мэтью Эпплхата.
Вместо тапёра слева от экрана стояли трое подозрительных личностей и извлекали ужасные скрежещущие звуки из груды ржавого железа, а ещё один свистел в странную трубу и иногда выкрикивал что-то вроде:
Индустриализация! Электрификация всей вселенной!!
Мелиоративную ирригацию в массы!!!
Ударим бездорожьем по разгильдяйству!!!!
Ур-ра!!!!!
При этом весь зал, кроме Мэтью, исступлённо орал «Ур-рра!!!».
На экране в нарисованные небеса воздвигались рисованные же вавилонские башни, среди чадящих заводских труб сновали сонмища аэропланов и испещрённых лозунгами дирижаблей, а по земле метались скопления автомобилей и поездов невиданных конст-рукций.
Мэтью не видел того, что происходило на экране, он яростно мыслил, прихлёбывая из горлышка гренландскую сивуху и не желал отвечать на глупые шутки, которые шептал ему на ухо брат, заливаясь идиотским смехом.
– Что-то Брандашмыг сегодня разошёлся. Как бы не разыгралась его эпилепсия, – хи-хикнул Кудвил, указывая пальцем на декламатора.
– Грех смеяться, – хихикнул Соппи.
– Грех смеяться, – хихикнул Кудвил.
И тут до Мэтью, наконец, дошло, что делать: Багет!! Конечно, ему нужен был никто иной, как Луи Багет, первейший гангстер нашей эпохи. Только он сможет прищемить хвост проклятому Першингтону! Натюрлихь!
– Конечно же! – воскликнул Мэтью, вскакивая и оглушительно ударяя себя ладонью по лбу, – какой же я идиот!
– Хи-хи-хи! Идиото-кретино-болвано! – захихикал Кудвил, но Мэтью даже не обратил на него внимания и вышел, не прощаясь.
Миновав лабиринт футуристических коридоров, Мэтью выбрался на улицу и, тща-тельно обыскав свои карманы, нашёл визитку Луи Багета. На ней было оттеснено золотом по чёрному бархату:
Луи Багет (тот самый)
Проезд Замоченных Фраеров, 13
Телефон 48-12-48.
С 18.00. до утра:
Кабаре «Звезда Пампасов»,
Улица Трафальгара и Нейзильбера, 22.
Заходи, братан, в натуре.
Мэтью кивнул и пошёл ловить извозчика.
Улица Трафальгара и Нейзильбера блистала огнями казино, кафе-шантанов, бистро, театров, кабаков, пабов, чебуречных и других заведений сомнительной репутации. «Звез-ду Пампасов» Мэтью отыскал без труда, благо, это было самое огромное здание в округе, и над ним горела электрическая вывеска.
Швейцар на входе не хотел его впускать, но Мэтью сунул ему под нос карточку Баге-та, и прислужника капитала как ветром сдуло.
Гордый, злой и решительный, Мэтью шагнул вперёд и, раздвинув бархатные портье-ры, вступил в простор и полумрак зала. Певичка на сцене, стоя в луче прожектора, то-неньким голоском пищала что-то о любви и пулях. Мрачные люди в шляпах мрачно весе-лились за многочисленными столиками.
– Земляк, где мне найти Луи Багета? – обратился Мэтью к пробегающему официанту.
– К кому? – удивился тот, резко остановившись и едва не уронив поднос с фарширо-ванной индейкой в грушах.
– К Луи Багету. Ты глухой? – осведомился Мэтью, теряя терпение.
– Вон там дверь. Он всегда ужинает в отдельном кабинете, – пояснил официант и до-бавил шёпотом,- только если вы не званы, лучше не ходите. Его люди – это чистые звери, вмиг замочат. Ей-богу! – и он подмигнул.
– Ну, это мы ещё посмотрим! – презрительно бросил Мэтью и пошёл в кабинет Багета.
Официант подмигнул снова. У него начался нервный тик.
Без стука Мэтью вступил в кабинет, резко распахнув двери. Впрочем, «без стука» это было не совсем правдой, потому что глухой стук подтвердил старую истину о том, что не стоит стоять, опираясь на дверь, в которую входят без стука.
– Ай! – сказал упавший жидкоусый тощий субъект в клетчатой кепке и сморкнулся.
Мэтью перешагнул через него и сказал, всматриваясь в плотный подозрительный по-лумрак:
– Который тут Багет? Потолковать надо.
– Промокатор, ты ж на стрёме! Чё, в натуре, блин, падаешь? – осведомился кто-то из полумрака.
– Я… это…– забормотал клетчатый на полу, – а где тут моё перо? Щас… щас…
– Заткни пасть, шестер поганый. Включай свет, Мокрый, – сказал кто-то в полумраке, и ослепительно вспыхнуло электричество, ударив Мэтью по глазам. Одновременно он по-чувствовал холодное лезвие финки у себя на горле.
– Эт-то кто у нас такой элегантный? – спросил его долговязый худющий человек в модном сером костюме, с пятнистым бантом на шее и в белых перчатках, блистая золо-тыми передними зубами и попыхивая сигаретой.
– Я ищу Луи Багета, – сказал Мэтью спокойно, – ножик-то убери.
– Мочи его, в натуре, блин! – недовольно буркнул низкорослый мрачный субъект, си-дящий за столом в глубине комнаты, – Че ты как фраер?
– Погоди, Мокрый. Тебя, что, не учили этикету? Разве так поступают с гостями босса? – ухмыляясь, но по-прежнему не убирая ножа от горла Мэтью, ответил долговязый.
– Кончай его, Эстет, мало нам прошлого раза? В натуре, блин, хозяин всех прикинет в белые тапки! – раздражённо проворчал человек за столом.
– Да полно, Мокрый. Теоретически подобное возможно, но, знаешь ли, я – фаталист. Кому Господь гроб настрогал, тот его не минует, – философски заметил Эстет, сковыри-вая острым лезвием щетину с подбородка Мэтью. Промокатор поднялся с пола и подсев к столу, боязливо налил себе пива. Огромный громила всхрапнул в углу на кушетке. Багета в комнате не было.
– Парни, может, я дверью ошибся? – осведомился Мэтью всё также спокойно, – если тут нет Луи Багета, так я пойду.
– Может, он легавый? Редиска, фараон чёртов! – буркнул Мокрый, – заколбась его и с концами!
– Я – друг Багета! Тронешь меня, сволочь, бандюга чёртов, тебе Луи все кишки узлом завяжет и тебя же заставит их съесть! – не вытерпел Мэтью, вскипая.
– Чё?! Ты мне понты нарезать, падла-повидла?! Щас я из тебя кровавый компот сде-лаю, фраер вонючий! – заорал Мокрый, нервно роняя вилку и ложку.
– Ша, Мокрица, весь понт на самокрутки изведёшь, в натуре! – сказал Эстет, изящно выгнув пальцы свободной руки.
– Чё ты сказал? Ты мне калачи на голове тесать вздумал, хорёк?! Да ты хоть знаешь, сколько я зарезал?! А сколько перерезал?! – обиженно проворчал Мокрый.
– Ша, Мокрота, босс всех закуздрячит до пят, если мы этого фраера пришпунтырим к праотцам! – возмутился Эстет и добавил раздумчиво, – к тому же это неинтеллигентно, мамой клянусь!
– Сентепон тебе пухом, хрюндель вонючий! – обиженно пробурчал Мокрый и за-ткнулся, глядя пустыми глазами в тарелку не менее пустую.
– Эк он тебя подкозлил на попятном! – гнусно хихикнул Промокатор, за что был неод-нократно бит по щекам неувесистой дланью Мокрого и выдворен за пивом.
У двери Промокатор обернул ко всем своё раскрасневшееся от пития, бития и бытия лицо и промолвил мрачно:
– Я вернусь.
– А куда ты денешься, шестерня косозубая?! – презрительно сплюнул Мокрый в свою пустую тарелку. Послышался короткий богатырский храп громилы в углу, услышав кото-рый Промокатор опрометью кинулся за дверь.
– Господин хороший и правда к Луи? – осведомился вежливо Эстет у всё ещё тяжело дышавшего от гнева Мэтью.
– Разумеется. Я же сразу сказал, – отрезал тот, – нож-то убрал бы.
– Отчего же, можно, – вдруг согласился Эстет и убрал лезвие в рукоятку, – садитесь к столу. Будьте как дома. Хе-хе.
И саркастически ухмыльнулся во весь свой золотой запас.
– А скоро ли будет Луи? – поинтересовался Мэтью, присаживаясь и наливая себе бо-кал слайдвудского кагора «Армагеддон».
– Вот кончит разборку с одними хрюнделями с восточного побережья и прибудет. Не станет же он пропускать, как его девчонка поёт. Она тут каждый вечер поёт, – пояснил Эстет панибратски, – вон, Мокрый тоже подтвердит. Так, Мокрый?
– Мы с тобой сельдерей не крошили по-маленькой, горшки я с тобой на брудершафт не обжигал! – обиженно буркнул Мокрый и отвернулся.
Мэтью, к сожалению, не понимал и половины из того, что они говорили. Его заботило лишь, когда придёт Багет.
– Обиделся, – кивнул Эстет в сторону Мокрого и гнусно хмыкнул, – от корки до корки буханку раскатал! Хе-хе!
– Тьфу! – хмыкнул совсем обиженно Мокрый и замолчал. Помолчали. Мокрый тихо и фальшиво насвистывал. Эстет чистил ногти пилочкой. Громила в углу храпел. Мэтью пил кагор стакан за стаканом, приходя к бодрости духа и кристальной ясности ума. Из часов над дверью выскочила кукушка и скрутив крылья веером печально кукукнула два раза.
– Скоро номер Бастинды, а босса всё нет, – с сомнением покачав головой, душевно промолвил Эстет, – уж не случилось ли чего?
– От этих хрюнделей позорных всего можно ждать! С ними на дурачка не расколба-сишься, не те, в натуре, хрюнделя! – мрачно изрёк со своего места Мокрый.
– Не шурши капустой, редиска! – шикнул на него Эстет.
– Чё ты мне, в натуре, зенки намыливаешь?! Я чё тебе, сундук гамбургский?! – оби-женно воскликнул Мокрый, но тут его прервал стук открываемой двери. Вошли Луи Багет с огромным букетом огненно-жёлтых тюльпанов, смущённый чем-то мордоворот Гарри и взмыленный Промокатор с авоськой пива.
– Салют, орлы! Я не опоздал? – поинтересовался Багет, поглядывая на часы.
– Самое время! – воскликнул Эстет и добавил любопытно, – ну, как там эти…э-э…коллеги с Восточного побережья?
– Сыграли в трубу, как фраера! – довольно ответил за босса Гарри и расплылся в иди-отской улыбке, которая, впрочем, моментально погасла, как только он заметил Мэтью.
– А этот фраер чего…– начал он злобно, но Мэтью не дал ему договорить.
– Привет, Луи! Вот, зашёл с тобой потолковать, – воскликнул он, опрокидывая оче-редной стакан кагора.
– Поговорить пришёл, говоришь. Дело-то хорошее, – задумчиво протянул Багет, но за-тем расплылся в улыбке и произнёс, – но это подождёт. Подождёт. А сейчас отправимся-ка все послушать, что сегодня споёт нам прелестница-Бастинда!
– Ура! – недружно воскликнули бандиты и головорезы и нестройной толпой отправи-лись в зал, забирая с собой спиртные напитки.
В зале угодливый официант тут же провёл их за столик у самой сцены и поставил каж-дому по коктейлю от заведения. Багет во все глаза смотрел на ещё пустующую сцену, ос-тальные скучающе поглощали принесённые с собой жидкости. Узколобый громила уснул, но, видимо, усилием воли смирял себя во сне и не храпел. Мэтью с любопытством всмат-ривался в зеленоватый полумрак зала, оглядывая криминальную молодёжь за столиками, скользил взглядом по подонкам общества, маргиналам и преуспевающим аутсайдерам.
Тем временем на сцене появился вертлявый конферансье в бордовом костюме и объя-вил:
– А теперь – звезда столичной сцены, самая модная певица этого года Бастинда Трю-мо! Встречайте!
– Браво! – закричал Багет, подмигивая, – бис! Бис!!
На сцену вышла высокая блондинка в золотом, усыпанном бриллиантовыми блёстка-ми платье и сказала, выждав паузу после бури аплодисментов:
– Вау!
Ответом была новая буря аплодисментов, криков «браво!», «бис!» и «судью на мы-ло!».
– Песенка называется «Не пузырьте под кольцо», – сказала она хрустальным голоском и кокетливо подмигнула, так, что каждый сидящий в зале мужчина принял это на свой счёт. Пианино забренчало навязчивый мотивчик, а скрипка вторила ему пискляво и жало-стно. Девушка запела вульгарным до полной пошлости тонким кукольным голосом:
Раз пошли на дело – крова закипела
Пошпунтырить брюхлых хрюнделей.
С нами был Лохматый родом из Ластмарша –
Мокрый от мокрухи берендей.
Приконали в хату. Двери врастопыру.
Там у хрюнделей идёт гуляк.
Пьяный внаповалку на пороге казус
Нам, в натуре, давит на ништяк.
Хрюндель пучил сусло старому картузу
За большим ухаванным столом.
Нас увидел сразу – пыркает зырями
Заикает пьяным языком.
Лыбится Лохматый. Чё ему, в натуре,
Привыкать коптиться от ножа?
Хряпнул выкидуху в брюхлого картуза –
Прикопал под дохлого ежа.
Юкнула мокруха – кровопуск от мяса!
Подкололи хрюнделя на шпунт!
Чё ещё, в натуре?!- куцает Лохматый
И барбутит казуса на грунт.
Раскосел от водки, лыбится жестоко –
Он не фраер плюхнуть по глотку.
А по всей по хате смачная картинка –
Хрюнделя прибили к потолку.
Казуса-собаку в хрюкало страшное
Утюгом обули набекрень.
Он лежит не дышит, дохлый как повидло,
На башку накинут ерепень.
Энтони-шестёрка подкоптил от пуза
Весь в понтах, как бабушка в шелках.
«Я то сё, в натуре!» – вякает безбуко.
Покультяпал, падла, всякий страх.
«Гукало безбукий, хавай под повидло!»
Так ему Лохматый говорит, –
«По таким пупырам я кастил кастетом!
Щас тебе придам кургузный вид!»
Гукало безбукий опупсел от страха
Клацает моргалами под жмых:
«Извини, Лохматый, не прикляпай брата!
Мы ж с тобой, в натуре, пацаны!»
«Падла ты и хрюндель» – говорит Лохматый
Вынимает дуло с кармана
«Глюкай белы тапки, брюхлая шестёрка,
Да куда тебе до пацана!»
Валится шестёрка с дырками в теплухе
А Лохматый лыбит на лицо.
Сразу подобрела хвоклая контора –
Некому пузырить под кольцо.
Зал грянул бурю аплодисментов, некоторые стреляли в воздух, а кто-то даже взорвал гранату в туалете от полноты эстетических чувств.
– Промокатор, вынеси даме цветы. Передай, что это от Багета, – шепнул Луи Багет клетчатому и послушный сотрудник банды торопливо кинулся исполнять поручение. Прорвавшись через толпу гангстеров с цветами и конфетами, он всучил певице тюльпаны и указал длинным пальцем на Багета, который многозначительно улыбнулся. Мисс Трюмо послала ему воздушный поцелуй и удалилась в свою гримёрную под крики: «браво!», «беллиссимо!», «бис!» и «побольше бы таких песен!».
– Так чего ты хотел мне сказать? – обернулся Багет к Мэтью. Лицо гангстера лучилось детской счастливой улыбкой.
– Тут неудобно. Пойдём в кабинет, – попросил Мэтью и Багет согласился, велев своим остаться в зале и продолжать любоваться искусством.
В кабинете, усевшись в кресло и попивая кагор, Мэтью изложил Багету свою печаль-ную ситуацию. Гангстер грустно кивал и снюхивал со стола кокаин.
– Да, невесело, – сказал он, когда Мэтью завершил свою повесть.
– Ещё бы! – поддакнул Мэтью, – слушай, а не мог бы ты помочь мне и прижать этого старика?
– Какие дела? Сам бы его давно грохнул и все дела, – удивился Багет.
– Да не могу я! – нетерпеливо воскликнул Мэтью, – я же уже объяснял: если я его убью, выплывет завещание и семья Рафаэллы будет погублена!
– Да, пожалуй, ты прав, – протянул Багет, снюхивая ещё одну дорожку кокаина, – а что я могу?
– Ты?! Всё!!! – воскликнул Мэтью, – просто придите к нему и побеседуйте. Попросите бумаги, вежливо. Он всё отдаст.
– Ну, мне-то, конечно, не откажет, – согласился Багет, – или можно припугнуть через Министерство Частного Предпринимательства… или через Налоговый Департамент… или бритвой по горлу…
– Вот и я говорю! Но сначала – бумаги! – напомнил Мэтью. Багет закатил глаза и от-кинулся на спинку кресла с блаженной улыбкой на губах.
– Но,- сказал он блаженно, – но Луи Багет – не фраер. Он ничего просто так, за боль-шое спасибо, не делает. Имидж такой.
– А я не понимаю?! – воскликнул Мэтью горячо, – кто в наше время за «спасибо» гор-батится? Что я должен буду сделать?
– О, вот она – мораль! Родную маму готовы продать с потрохами! – блаженно захихи-кал Багет, утопая в своём кресле. Мэтью до боли сжал руки на подлокотниках кресла, но сдержался. Багет же продолжал разглагольствовать, – ну, впрочем, оставим вашу дражай-шую матушку в покое, в конце концов, у Багета и у самого матушка есть – ах, мама! – и вообще, о чём это я?..
– Что мне делать?! – воскликнул Мэтью нетерпеливо, – что?!
– Ах, да. Ну, конечно, – расплылся в умиротворённой улыбке Багет и потянулся, – один товарищ имел неосторожность попасть в тюрьму. Теперь он сидит в Сатошах и ждёт, когда его отвезут в Чикридж и посадят там на электрический стул при большом стечении народа. Они назвали представление «Электрификация мафии»… Как это всё вульгарно… в натуре…– и вновь блаженно улыбнулся, – так дело вот в чём. До Чикриджа он доехать не должен. Наши будут в засаде, в одном месте… Ты тоже должен посодействовать. Дело трудное и опасное, но если всё у вас получится, я растрясу этого старика до кончиков моз-га костей. Стреляешь ты – просто загляденье, такой талант надо проявлять на публике!
– Я готов, – твёрдо ответил Мэтью, – когда?
– Завтра на рассвете. Сегодня все ребята отправятся на хату в Каскетт-хиллз, там, не-подалёку, и будет место для засады. Как же всё-таки хороша эта Бастинда! – прищёлкнул языком Багет.
– Только у меня нет оружия! – воскликнул Мэтью уплывающему по течению грёз ган-гстеру и тот ответил затухающим блаженным голосом:
– Мокрый об этом позаботится, – и затих в блаженной истоме.
– Ну-ну, – сказал Мэтью и залпом выпил стакан кагора.
Он совсем не подумал о моральной стороне своего поступка, да и не до морали тут было.
Серый рассвет вставал из-за туманных Каскеттских холмов. На веранде виллы было прохладно, и Мэтью то и дело прикладывался к бутылке крутейшего Гэймоверского само-гона, которую дали ему в дорогу сердобольные сотрудницы кордебалета из «Звезды Пам-пасов» прошлым вечером. Мокрый меланхолично покачивался в кресле-качалке, укрытый клетчатым пледом и сосредоточенно изучал устройство своего револьвера, разобранного на элементарные частицы у себя на коленях. Эстет любовался величественным убожест-вом зябкого и хмурого рассвета, Промокатор нервно теребил полы длинного плаща и что-то неразборчиво бормотал себе под нос, громила по имени Гаргантюа тихо храпел в углу, уютно свернувшись калачиком на подстилке из соломы. Мэтью поймал себя на мысли, что ещё ни разу не видел, чтобы тот по-настоящему просыпался. Ещё трое каких-то не-знакомых Мэтью бандитов играли в карточные домики за столом в углу.
– Какая красота, господа! – сказал Эстет, сладко потягиваясь, – надо почаще бывать на природе! А без этого нам никогда не достичь гармонии в самих себе. Так ведь, мой мок-рый друг?
– Ты мне копытом щи не хлебай на луковке! Я твои подковыринки не ушами слушал, хрендибобер!– откликнулся Мокрый мрачно, продолжая деловито вертеть в пальцах дета-ли револьвера.
– Какой вульгарный ответ, – посочувствовал Эстет, пожав плечами, – впрочем, иного я и не ждал. Ты что так трясёшься, Промокатор?
– Я?! – воскликнул с трусливым вызовом безбукий гукало, – когда это Промокатор со-плил на торт?! Когда это он колбаситься отбалбесился?..
– Да уж вякалку прикрой, шестероид, – буркнул Мокрый злобно, – если будешь всё яблоко червить, как на прошлой мокрухе, я тебе такую дырку пробабахаю в думалке, что пингвин пролетит – не заметит!
Промокатор забегал глазками, но не решился ничего ответить.
Туман за окном тихонько редел, из него проступали зеленоватые силуэты ив у речуш-ки, да пасшиеся на лугу коровы, печально звенящие колокольцами на шее.
– Коровы…– грустно промолвил Эстет, – вот так всю жизнь, как последний шакал пар-шивый, мокришься до завязки, а на коров-то как следует и не посмотришь!
– Тьфу! Кончай лохматить бабушку, Эстет, – раздражённо сказал кто-то из игроков в карточные домики.
– О’кей. Как пить дать о’кей и точка, – согласился Эстет и достал из-за пазухи карман-ного формата книжицу. Увидев заглавие, Мэтью почувствовал лёгкий прилив тёплых род-ственных чувств: книжка называлась «Дуреамар. Песни Мойдодыра». Однако он не счёл нужным ничего говорить по этому поводу и приложился к бутылке.
– Скоро солнце раскоптиться до хрюкотанья, – задумчиво произнёс кто-то из игроков.
– Да уж, кореш, денёк будет жаркий. Этих легавых шпунтырить, всё равно, что дох-лить от тараканьей бабушки на выданье, – задумчиво ответил другой игрок, сдвинув на затылок клетчатую кепку, и взглянул на часы, – время куковать, братва.
– А, может, ещё рано, а? – испуганно побледнев, спросил Промокатор и перестукнул зубами.
– Кончай пенсне мухрютить, шесток, – улыбнулся третий игрок, поигрывая пулемётом «Максимилиан» в загрубелых мощных руках.
– И то правда, братаны, нечего песок сыпать. На двух ежах не усидишь, как говорится. Пошли, – решительно сказал Мокрый и не менее решительно поднялся. С него градом по-сыпались револьверные железячки и хрендибобрины.
– Опять пушку раскуздрячил, редиска позорная, – вякнул тихонечко Промокатор, по-заботясь о том, чтобы его слова не были никем услышаны.
– Возьми мой кольт, Мокрый, – сказал Эстет, извлекая из элегантной кобуры свой мод-ный пистолет, – Гаргантюа, пора вставать! Пахнет мокрухой.
– Чего? – протирая глаза, басом спросил гигантский верзила, с трудом поднимаясь на ноги и собирая с пола связки гранат, которые вывалились из его карманов от беспокойно-го сна.
– Говорю, нас ждут великие дела! – воскликнул бодро Эстет и добавил менее бодро, – эх, господа, такую книжку из-за вас не дочитал!
– В аду дочитаешь! – гоготнул оптимистично мордоворот-пулемётчик.
– Пошли, что ли, хватит разговоров, – напомнил Мэтью и, последним глотком допив содержимое бутылки, отшвырнул её прочь решительным, окончательным и бесповорот-ным движением.
Они шли слегка затуманенным лугом над тёмной медленной речкой и вдыхали неяр-кие ароматы утра. Эстет романтически вздыхал и даже иногда ахал, изумляясь полёту стрекозы или севшей на чашечку цветка пчеле. Остальные тревожно сопели и вслушива-лись в робкую утреннюю тишь. Мэтью вымочил все свои новёхонькие штиблеты в росе.
– Дорога, – шепнул Мокрый, указывая пальцем вперёд. Там туман редел и над речкой нависал узкий мост.
– Тут, – коротко сказал Эстет и обернулся к остальным, – Мокрый, бери Тормозного, Палёного и Варёного и косите вверх по течению. Там ляжьте и зырьте под орла. Смотри-те, не покоцайте нас ненароком.
– Да уж постараемся, – хихикнул Мокрый с тупой иронией и четвёрка удалилась.
– А, может, они это… другой дорогой повезут? – робко сотрясаясь от недобрых пред-чувствий, сказал Промокатор.
– Закуси язык, хрюндель позорный, – хмуро буркнул басовитый Гаргантюа, чем при-вёл Промокатора в священный трепет.
– Садитесь. Будем ждать, – сказал Эстет, и задумчиво глядя в безоблачное небо, доба-вил печально, – если время – деньги, то Вечность – это же куча денег, господа, не так ли?
– Тьфу! Завертел языком, – трусливо вякнул Промокатор и совсем было уже изгото-вился получить неувесистый пинок в воспитательных целях, но тут послышался отдалён-ный шум моторов.
– Едут. Пылят, голубчики, на нож, – ухмыльнулся Эстет, доставая из кобуры ещё бо-лее стильный пистолет, чем тот, который он отдал Мокрому, и протёр дуло носовым плат-ком, – поковыряем в дьявольском носу, ребята!
– О’кей, – согласился Гаргантюа гулким басом, от которого смолкло робкое стрекота-ние кузнечиков и наполнилось недобрыми предчувствиями нежное и трепетное сердце Промокатора.
– О, Боже! – сказал он и сделал неуверенную попытку упасть в обморок, но Эстет гроз-но одёрнул его:
– Не мети мозгами тротуар, Промокатор!
– Хорошо, хорошо, – поспешно согласился тот и усилием слабой воли нагнал на лицо здоровый и даже слишком здоровый румянец.
Шум моторов приближался. Вскоре у дальнего леска Мэтью разглядел зоркими глаза-ми облако пыли, поднятое автомобилями. Эстет цинично улыбнулся и сплюнул, Гарган-тюа достал из-за пазухи пару гранат и изготовился к битве, Промокатор опять побледнел, как снеговые вершины Клиффсайда и нервно перестукнул зубами. Налетевший ветерок зашевелил листья берёзки, под которой они стояли.
– Три тарантаса. В натуре, немало, – сказал веско Эстет.
– Да уж, при параде прикатили, – согласился Мэтью, глядя, как автомобили прибли-жаются. Два были обычные полицейские лимузины с открытым верхом, третий же, полз-ший между ними, был внушительных размеров броневик, украшенный башенкой с пуле-мётом. Промокатор приобрёл зеленоватый оттенок и зашатался, бормоча что-то о нера-венстве сил и своей молодой жизни, которой он не видел и очень жаль, что теперь больше не увидит. Запели комары. Шмель опустился в цветок у ног Мэтью. Ковылём пробежала трепетная лань с печальными глазами. В небе хрипло залился жаворонок. Мэтью заметил, что солнце уже начинает припекать. Маленькая колонна приближалась. Низко гудели мо-торы. Мэтью почувствовал, как его гусарские гены зашевелились в хромосомах.
– По кранту на брата вышло нам, ребята, – запел вполголоса Эстет, тщательно целясь из своего модного пистолета, – не стрелять, пока эти японские городовые не доедут до моста, – предупредил он.
– О’кей, – пробасил Гаргантюа, готовясь откусить кольцо первой гранаты.
И тут до них донеслось нестройное цыганское пение и пьяные крики. Машины при-близились, и гангстеры с немалым удивлением заметили, что вместе с жандармами едут пёстро одетые цыгане, которые и горланят свои пьяные песни, бренча на гитарах, скрип-ках и мандолинах.
– У легавых гуляк, – удивлённо пробормотал Промокатор, приобретая ещё более зелё-ный цвет лица.
У ног Мэтью судорожно прошуршала мышка, торопясь укрыться в нору с колоском в зубах. Крот высунул свою удивлённую слепую мордочку из муравейника под берёзой и жалобно запищал, укушенный злобными насекомыми.
– Точите бублики, ребята. Щас начнётся, – протянул со смаком Эстет, занимая боевую позицию. Гаргантюа надкусил кольцо гранаты.
В это время первый автомобиль уже влетел на мост, но неожиданно резко затормозил на середине, так, что из него во все стороны посыпались пёстрые и пьяные цыгане, впере-мешку со взрывами хохота. Броневик тоже начал въезжать на мост и тут, к великому изумлению гангстеров, оказалось, что чахлое деревенское чудо архитектуры не может вы-держать подобного веса. Со страшным треском подломились опоры моста и автомобиль с броневиком низверглись в неглубокие пучины речушки.
Со страшным криком Гаргантюа метнул свою гранату во второй автомобиль, который, казалось, просто собирался присоединиться к своим рукотворным собратьям в реке, но от разрыва повергся на бок, испуская из себя сизый дым и раскидывая во все стороны хохо-чущих жандармов и неприлично ярких цыган.
Эстет истерично захохотал и сквозь смех выдавил из себя:
– Не!.. Стрелять!..
Что-то неладное творилось и у Мокрого с братвой, потому что они тоже не стреляли.
Автомобиль, упавший с моста почти совсем скрылся под водой и только рядом, как поплавки, качались на волнах головы жандармов и цыган и все без исключения истериче-ски хохотали. Броневик прочно увяз в прибрежном иле, но вода не скрыла его даже напо-ловину.
– Бред какой! – злобно буркнул Мэтью, опуская пистолет, – они, что, белены объе-лись?
– Щас будем кишки в волоса заплетать! Щас мокрить будем до каюка! – закричал с нервной радостью Промокатор, подёргивая пистолетами в дрожащих руках.
– Ша, безбукий! – прикрикнул на него Эстет, – это неинтеллигентно – убивать, не ра-зобравшись, кто сапогу не пара. Пойдём поближе, братва, – и с этими словами он трое-кратно свистнул условным свистом и смело шагнул вперёд, к дороге, где от опрокинутого автомобиля расползались, задыхаясь от дыма и безудержного хохота, жандармы и цыгане. С другой стороны появились Мокрый и остальные, на лицах всей компании застыло не-скрываемое удивление.
– Эй, Эстет, это что за сумасшедший дом на колёсах? Нас прикукнули, как фраеров! Переодетых психов подсунули, сурки позорные! – заорал Мокрый, перекрывая громовой и разноголосый хохот.
Ни один из валявшихся на дороге жандармов даже не попытался потянуться к своему оружию, они лишь осовело смотрели на приближающихся бандитов и временами кон-вульсивно дёргались от хохота.
– Вон главный у них, – ткнул пальцем Эстет в сидящего в пыли лейтенанта полиции, который закусывал козырёк своей фуражки в тщетных попытках унять смех.
– Держите остальных на прицеле. Я хочу покалякать с этим хохотуном, – предупредил Эстет и сделал несколько шагов в направлении лейтенанта. Тот посмотрел на него и писк-ляво хихикнул в кулак.
– Ты, хрум позорный, что у вас тут за интермедия? – осведомился Эстет, тыча поли-цейскому в лицо свой модный пистолет.
– Ась? – сказал полицейский иронично, саркастично и идиотично одновременно и по-давился новым смешком.
– Нам нужен Мохнатый! Понял ты, хрюндель?! Мохнатый! Кличка такая! – заорал Эс-тет в лицо лейтенанту.
– Тут повсюду пауки. Они, знаете ли, шипят, – заговорщицки прошептал полицейский Эстету и подмигнул многозначительно. И опять нервно хихикнул.
– Крантить их надо! Всех под одну гребёнку расчесать для морга! – с хрипом заорал Промокатор, пряча свой страх под приступом праведного гнева.
– Ша, панталон ходячий! – одёрнул его Эстет и терпеливо заговорил с полицейским опять, – где Мохнатый? Если вы не будете отвечать на мои вопросы ясно и понятно, не прибегая к аллегориям и метафорам, тогда я, возможно, не застрелю вас, как бешеную со-баку, сэр. Если же вы будете упорствовать в своём нежелании нам помочь, то… Судите сами: быть или не быть, что круче. Так, где Мохнатый?
– Все зайцы нынче состригли уши, – признался лейтенант и засмеялся истерически. Эстет досадливо отхлестал его по щекам своими белыми перчатками, но это нисколько не привело стража порядка в чувство вины и не пробудило в нём ни капли совести.
– Кончай этого мымрика без базара и всех делов! – посоветовал Мокрый, – наверняка они его в броневике везли, где ж ещё.
Воздух тихо дрожал от хохота многочисленных невменяемых цыган и служителей за-кона и порядка. В небе кружился одинокий орёл, высматривая себе возможную добычу, и удивлялся, почему же это двуногие так веселятся.
– Мокрый, возьми Гусара и Промокатора и валяйте к броневику, – кивнул задумчиво Эстет, – а я тут попытаюсь докопаться до истины. Какой же это всё-таки цинизм, вот так разговаривать с человеком, в натуре! – воскликнул он, пытаясь пристыдить лейтенанта, но тот ответил ему лишь слабым смешком.
Переступая через хохочущих психов, Мокрый, Мэтью и озирающийся и бледный Про-мокатор вышли на берег речушки и подступились к броневику, который стоял наполовину в воде.
– Выходи по одному, фраера! – рявкнул Мокрый, хрястнув рукоятью пистолета по броне, чем привёл Промокатора в неописуемый ужас. Ужас его стал ещё неописуемее, ко-гда что-то заскрипело, затрещало и зашумело внутри машины. Все отскочили назад, на-ставив пистолеты на броневик. Руки Промокатора дрожали.
Тут в боку машины отворилась дверь, и из неё появился человек в чёрной фрачной ко-соворотке, держащий на руках счастливую невесту в белом свадебном платье и длинной фате. Оба безудержно и звонко смеялись. Жених вместе с невестой на руках шагнул пря-мо в воду и побрёл к берегу со своей изрядно подмоченной и хохочущей ношей.
– Кошмар! – пробормотал Мэтью, глядя, как вслед за молодыми из броневика выби-раются понятые жениха и невесты, украшенные лентами с надписью «Вся власть советам и любви!». Они тоже хихикнули и, взявшись за руки, шагнули в воду. Следом вылез груз-ный священник, который ошалело крестил небо огромным золотым крестом и хохотал ба-совито и радостно.
– Вот это крестуха! Да за такой тыщу тугров отстегнут в любом ломбарде, клянусь здоровьем божьей бабушки! – жадно промямлил Промокатор и сделал пару робких шагов в направлении святого отца.
– Ша, шесток, оставь в покое божьего человека! – грозно прикрикнул на него Мокрый, – распоясались! – добавил он, – ничего святого, в натуре!
– Ну, ладно, Мокрый, не заплетай палки в колёсах, – обиделся и испугался Промока-тор, опять отступая на исходную позицию. В это время жених усадил невесту на при-брежный песок и, не дожидаясь команды «горько», поцеловал её, не переставая глупо и счастливо хохотать. Достигли берега также понятые и священник.
– А теперь – Горбатый! Я сказал – Горбатый!!! – заорал хрипло и угрожающе Промо-катор, хотя на последнем звуке голос его дрогнул и дал петуха.
– «Мохнатый», ты хотел сказать, кретиноид? – поинтересовался презрительно Мокрый у шестёрки, и тот закричал, сбиваясь, краснея от стыда и обливаясь потом:
– Тысяча извинений! Пардон до земли вам, господа! Я сказал – Мохнатый! Мох-на-тый!
Однако вместо искомого Мохнатого из броневика вылезли двое шатающихся от смеха жандармов, один в шофёрских очках в пол лица и упали в речку, подняв тучи брызг.
– По ходу дела, нету там никого, – сказал Мокрый и сплюнул, – иди, проверь, Промо-катор.
– А почему я?.. – начал плаксиво тот, но Мокрый оборвал его безапелляционно:
– Пшёл живо, крынка недобитая, редиска!
– Уже ушёл, – согласился быстро Промокатор и, закатав свои клетчатые стильные брюки, полез в реку.
– Маразм какой-то! – сплюнул Мэтью, – что это за непонятная страна?!
– И не шурши капустой, братан, – согласился Мокрый, по забывчивости даже про-стивший Эпплхату недавние обиды.
Тем временем мокрый и жалкий Промокатор достиг двери броневика, в которую ти-хонько заливалась вода, и, перекрестившись дулом пистолета, боязливо просунул голову внутрь. Никто её, вопреки малодушным ожиданиям шестероида, не оторвал, и он посте-пенно весь втянулся в броневик и чем-то зашуршал и забрякал там.
Мэтью оглянулся назад, на дорогу. Смех серебристо и хрипло разливался в жарком воздухе, изнемогшие от хохота жандармы и цыгане валялись в пыли там и сям и без со-противления позволяли удивлённо бродящим вокруг гангстерам отбирать у себя разные мелкие ценные вещи и деньги. Измученный беседой Эстет, страшным усилием воли пре-возмогая в себе желание пристрелить проклятого лейтенанта, пытался втолковать ему что-то на счёт элементарной вежливости и правил поведения в приличном обществе.
– Нету тут Мохнатого! Вообще – шароваром покати, куда ни плюнь! – возвестил за-метно возвеселившийся Промокатор, появляясь в дверном проёме, – а вот чего я тут на-тырил! – с этими словами он гордо поднял вверх какую-то банку.
– Канай сюда, шмыга, – позвал Мокрый и, обернувшись назад, крикнул Эстету, – ни-кого нет! Пусто, как в аптеке!
– Ах, как жаль, – пожал плечами Эстет и что есть мочи отвесил лейтенанту пощёчину. Тот, как всегда, лишь жалобно рассмеялся.
Подбежал Промокатор. С него ручьями стекала вода, на физиономии красовалась бла-женная улыбка.
– Дай-ка банку, – грубо попросил Мокрый и отобрал у Промокатора посудину. Тот по-дозрительно и нервно хихикнул. На банке была наклеена бумажка с улыбающимся до не-существующих ушей черепом и скрещенными костями.
– Непонятно, – констатировал Мокрый. Промокатор робко подхихикнул.
Перешагивая через посетителей этой безумной комнаты смеха, Мэтью, Мокрый с бан-кой в руке и хихикающий Промокатор двинулись обратно к Эстету. Тот пытался раску-рить трубку, но руки его дрожали от приступов праведного гнева, направленного на си-дящего у его ног в пыли лейтенанта.
– Вота чё шесток натырил в бронеконсерве, – сказал Мокрый, передавая Эстету банку.
– Хм, странно…– сказал Эстет, повертев её в руках и понюхав, – грибы, что ли, какие-то? Эй, Тормозной, поди сюда!
Тормозной, громадный мужик с пулемётом, как раз пытался отобрать у одного из цы-ган его скрипку, тот заливался хохотом и тянул инструмент к себе. Услышав оклик Эсте-та, Тормозной быстро выхватил из рук цыгана скрипку и добродушно разбил её об его го-лову, а затем подошёл к начальнику.
– Какие дела, Эстет? – осведомился он с ухмылкой. Некстати хихикнул Промокатор и забегал глазками.
– Ты ведь деревенский, а, Тормозной? – спросил Эстет.
– В натуре, дерёвня, – согласился громила довольно.
– Знаешь, что это за хреновина? – спросил Эстет, подавая банку Тормозному. Тот взял её, повертел в руках, понюхал и расплылся в улыбке:
– Хохоморы. Маринованные, – довольно сказал он, – бывало, маманя их насолит, да с картошечкой!.. Э-эх, смеху потом в доме дня на три, а если с добавкой, так и на неделю!
– Грибы, что ли? – спросил Эстет нетерпеливо.
– А то? Они самые и есть, вот век воли не видать без очков! – ответил Тормозной бла-женно, – а вон и Промокатор у вас попробовал хохоморчиков-то. Хе-хе. Ну, как, прина-крыло по шарам, а, шест?
Промокатор нервно рассмеялся, сам себе удивляясь.
– Так и есть. Глотнул лиха паренёк. Теперь до вечера будет рот до ушей ходить, – кон-статировал Тормозной.
– Ну-с, ясно, – сказал Эстет, – эти все в невменяемом состоянии, Мохнатого где-то бросили, чертей им в печёнки-селезёнки!
– Где свадьбу подобрали, там, очевидно, и остался ваш Мохнатый, – подсказал нетер-пеливо Мэтью, – пойдём по дороге, по их следам, найдём, откуда они приехали.
– Что ж, дельная мысль. Учитесь соображалкой-то соображать, а не орехи колоть, – сказал Эстет своим и крикнул тем, которые разошлись в поисках лёгкой добычи, – братва, срубаем хвосты отсюда! Оставьте этих смехачей в покое!
Бандиты неохотно подтянулись к начальнику и все последовали по дороге туда, где зеленел вдали лесок. За спиной у них, как соловьи, заливались оставленные в покое поли-цейские и цыгане, им робко подхихикивал Промокатор, зажимая рот ладошкой.
– Господи, как низко пал человек! – сокрушённо сказал Эстет, задумчиво глядя в пыль под ногами, – осоплил всю вселенную!
– В натуре, Эстет, опять ты бабушку лохматишь. Сколько можно? – спросил клетча-тый человек, кажется, Палёный.
– Э-эх, что за люди? – не заметив слов Палёного, грустно продолжал Эстет свои мысли вслух, – что за люди? Не с кем даже поболтать о вечности, блин.
– Да надо было их всех покоцать от мясины и всех делов! – сказал зло Мокрый, пере-дёргивая затвор кольта, – законтрили меня эти клоуны по уши! Ненавижу!
– Хорошо ли это, мой мокрый друг? – спросил Эстет, не оборачиваясь, – хорошо ли шпунтырить ни в чём не повинных фраеров по чём свет не видывал?
– А чё? Хорошо, верняк! Мозги на шпунты, хавалку с колёс, в натуре, теплуху напопо-лам промеж ушей, до завязки! – мечтательно произнёс Мокрый и даже плотоядно улыб-нулся, а Промокатор не менее плотоядно хихикнул и что есть мочи прикусил язык.
– Какого низкого полёта пингвин ты, Мокрый, – пожал плечами Эстет, разве одной из-рядной мокрухой может человек, в натуре, достигнуть гармонии в самом себе?
– Да иди ты к безбукому квакале! – зло откликнулся Мокрый и замолчал.
Шли молча, только Промокатор иногда визгливо смеялся, да Тормозной затянул впол-голоса грустную деревенскую песню о пропавшей козе и трёх бродячих разбойниках. В небе летали туда-сюда стремительные стрижи, пронзительно крякали во ржи чибисы и удоды, по дороге ползли чёрные муравьи, которых гангстеры безжалостно, но ненамерен-но давили. Лес приближался, они уже различали его кривые осинки и косые ели, корявые берёзы и тонкие рябины. На опушку вышла трепетная лань с большими печальными гла-зами и быстро скрылась в чаще кустарников, увидев бандитов. Свиристели комары.
– За лесом тута будет деревня Шлахтхоф. Версты две отсюда, – сказал, сморкнувшись, Тормозной, – оттеда они и приконали.
– Ты-то откуда знаешь? – удивился Мокрый.
– Так бывал я в ентих местах. На кабана ходил с местным одним дедушкой. Славная была котовасия! – вздохнув сладко, сказал Тормозной, – матёрого секача завалил под ко-рень с одного удара! Вота он чё мне намухрютил, – похвастал Тормозной и, закатав рукав, показал всем громадный шрам на предплечье.
– Да, – басовито и веско сказал Гаргантюа, – а меня один фраер вот также в живот уку-сил. Подпрыгнул, в натуре, и как вцепится! Так и висел, пока я ему башку не оторвал. Да.
«С кем я связался», – подумал Мэтью устало. Тут они вступили в прохладный зелёный полумрак леса и пошли по дороге мимо изувеченных недавно проехавшей кавалькадой деревьев.
Деревня Шлахтхоф встретила гангстеров уютной и нешумной опрятностью, аккурат-ными домиками, увитыми плющом и памятником какому-то мужику во фраке у колодца на главной площади. Полицейский участок они нашли по обвислому национальному фла-гу над крышей. Как ни странно, здание это имело вид довольно-таки заброшенный и жал-кий, с покосившимися окошками, украшенными резными наличниками и решётками. Над входной дверью красовался лозунг белыми буквами по красному фону:
ВЕК ВОЛИ НЕ ВИДАТЬ!
– Сейчас я буду вгонять фараонов в саркофаги! – сказал злобно Мокрый, сплюнув па-пироску наземь. Промокатор визгливо засмеялся, чем привлёк к себе внимание оравы мальчишек на велосипедах, которые остановились и о чём-то галдели, указывая пальцами на гангстеров.
– Пасть ему зашить крестиком по самую паперть! – озлился на Промокатора Палёный, тоже явно нервничая.
Какая-то женщина с коромыслом любопытно подошла поближе к гангстерам и закри-чала что есть мочи в направлении кабака, что возвышался на другой стороне улицы:
– Готлиб, соколик, хватит уже шнапс хлестать! Тут люди пришли убивать господина Смайлза! Иди смотреть!
– Чего раскудахталась, старая коза?! – шикнул на неё Мокрый, – щас выкидуху хряпну в пузо, корова суматранская!..
– Разве это по-джентльменски, мой мокрый друг? – с укором оборвал его Эстет и бла-годушно обратился к женщине, – а, что, мадам, господин Смайлз там один?
– Да так вот я вам и скажу, – обиженно произнесла женщина, перезвякивая своими вёдрами, – а то? С кем ему ещё быть? Он да бутылка, вот и вся его компания.
Из кабака меж тем вывалилась толпа нетрезвых пропойц и алкоголиков с большим стажем. Они все подошли поближе и с интересом глядели на бандитов.
– Чё зырите, быдло колбасное?! – вполголоса пробурчал Мокрый народу, но его никто не услышал, потому что всё заглушил безумный смех Промокатора.
– Да вы начинайте, не стесняйтесь, – сказали крестьяне.
– Ну, что ж, чего хочет народ, того хочет Бог… или как это там говорится?.. – сказал Эстет и подытожил решительно, – одним словом, покурсили вперёд, братва! Время раска-лывать мозги!
– Ну-ну, – пробубнил Мэтью. Огромный Гаргантюа вразвалочку подошёл к покосив-шейся двери участка и вышиб её лбом под бурные аплодисменты трудового крестьянства и колбасного быдла.
Один за одним бандиты втянулись в затхлое и тёмное помещение участка. Там жуж-жали мухи на засиженном ими же стекле окна, грязный свет из которого падал на пятни-стый и липкий стол на подгнивших, источенных мышами, ножках и заржавевшую желез-ную кровать, где спал одетый в несвежее бельё толстый и обрюзгший человек, чьё поли-цейское происхождение выдавала лишь фуражка на плешивой голове, да носки с государ-ственными гербами. Повсюду в комнате стояли бутылки, штофы, чекушки, фляги, стака-ны, колбочки, графины и пробирки, все пустые. В зубах у спящего был полицейский сви-сток и при каждом вдохе и выдохе он тихонько свистел.
– Хорошо устроился, рамзес хрюнделёвский! – злобно и завистливо сказал Палёный, оглядывая батареи пустых бутылок.
– Надо его забарбатурить в брюхо по самое некуда и всех делов! – сказал Мокрый, за-катывая рукава.
– Ах, Мокрый, редиска, или ты не знаешь, что нынче у нас день человеколюбия и гу-манизма в календаре? – укоризненно пожурил коллегу Эстет и, надев белые перчатки, по-дошёл к толстяку и брезгливо попытался привести его в чувство, дёргая за мясистый красный нос.
– Статья 666-ая, часть 48-ая…– пробормотал толстый, не просыпаясь.
Эстет глубоко и печально вздохнул, пожал плечами и вдруг, схватив толстяка за ворот пижамы, поднял его, яростно тряся.
– Статья 112-ая, параграф 3…– бубнил толстый, по-прежнему не просыпаясь и даже не выпуская изо рта свисток.
– Если ты сейчас же не проглазишься в белый свет я тебе все кишки раскатаю до седь-мого неба! Всякая же крыса позорная портит мне такой расклёвый день! – неистовствовал Эстет, сотрясая бессознательного полицейского. Тот, однако, никак не реагировал, лишь шептал о каких-то статьях и законах.
– Вот валяются ключи. Надо просто осмотреть здание. Есть же тут, наверное, камеры? – осведомился Мэтью устало.
– Да уж наверно есть, – согласился Эстет и кивнул своим, – пошли по хате. Тормозной, стой на стрёме. И пригляди за этим…– прорычал он сквозь зубы, – за хохотушкой этой, блин!
Промокатор только хихикнул и виновато обвёл всех глазами, затыкая кепкой непо-слушный рот.
Тормозной подошёл к окну и распахнул его, вызвав бурю ликования среди публики. В него полетели букеты полевых цветов. Тормозной чинно поклонился толпе и, обернув-шись, сказал солидно:
– Покеда всё в полном абажуре, кореша.
Эстет схватил со стола связку ключей и размашистой походкой вышел из комнаты в длинный коридор. Остальные потянулись за ним. Мэтью увидел в свете неярких кероси-новых ламп ряд дверей по обеим сторонам коридора, некоторые из них были приоткрыты, другие распахнуты настежь, третьи заперты и одна даже задвинута для верности комодом.
Отворив первую дверь, гангстеры обнаружили за ней маленькую камеру, в которой сидел оборванный дед с козой. Он удивлённо воззрился на бандитов и отвалил вниз беззу-бую челюсть.
– Ме-е, – сказала коза.
– Ты свободен, трудящийся дедушка! – с пафосом произнёс Эстет, просияв велико-душной улыбкой, снова закрыл дверь и запер её.
Во второй камере обнаружился склад пустых бутылок. Мэтью вспомнил, что такое ко-личество посуды он видел последний раз в оружейном складе лейб-гвардейского мушке-тёрского полка Глинлендского двора, когда этот полк одержал блестящую победу в шу-товском побоище в королевском парке.
Наконец, в третьей камере они нашли, кого искали. Эстет, едва приоткрыв дверь, тут же просиял, как солнечный зайчик и воскликнул:
– Ну, вот и спасение пришло, братан!
Оттуда только презрительно фыркнули, и в коридор вышел маленький плешивый че-ловечек с чёрными кудрявыми волосами, длинным крючковатым носом и злыми крысьи-ми чёрными глазками. Щурясь от неяркого света, который слепил его, он оглядел гангсте-ров и скривился:
– Слоёные фраера… Кого они притаранили в эту свиную нору?
– Ты это чё?.. – с обидой сказал Мокрый, но Эстет оборвал его, обращаясь к Мохнато-му:
– Луи Багет прислал освободить тебя, Мохнатый, братан. Пойдём!
И Эстет широким жестом, открывающим горизонты, обвёл тёмный коридор.
– Поквасячим, буканы, до воли. Я век воли не видал, – буркнул Мохнатый и посеме-нил к выходу. Гангстеры потянулись вслед за ним, удивлённо переглядываясь между со-бой.
– Ни спасибы, ни пожалусты, – обиженно пробормотал Мокрый шедшему рядом Па-лёному.
– Букатые люди благодарить не привыкли. Им доброе слово, что коту масленица в гор-ле, – ответил тот, пожав плечами.
– Закуцать по правде, я вас раньше ждал, – сказал через плечо Мохнатый, – все зенки обслюнявил под крота в этой крысьей крантовой яме. И где вы только шампуни окучива-ли всё это время? Как будто соплёй обух перешибали, в натуре.
– Чё он?.. – начал опять Мокрый, но Эстет вновь перебил его:
– Мы чай тоже не лаптем хлебали, братан. Мы фараонов барбутили у сырой канавы по самые щи.
– Фигня на костном масле! Эти сурки позорные тут грибов захавали и с катушек мозги разляпили по всем сусекам! – презрительно ответил Мохнатый, входя в комнату, – меня закатали в банку крысью и скатерть настелили под ходули. Только и ищи их теперь, как козла в рукаве!
– Да мы уж нашли, – обиделся Эстет, – если бы не нашли, как бы мы сюда добрались?
– А-а, безбукие вяканья! – отмахнулся Мохнатый. Мокрый просто стал пунцовым от злости, да и Эстет слегка побледнел.
– Ты мне эти!.. – зарычал Мокрый, но Эстет вновь перебил его:
– Ну, пошли на выход, чё здесь сидеть?
– А этого фараона, чё, не закатаем в гроб? – осведомился Мохнатый недовольно, ука-зывая тонким кривым пальцем на храпящего и свистящего Смайлза, – мы таких на зоне под бритву кроили в мешок и на колючку до красномордины. Вот так-то, слоёные паца-ночки.
– У нас сегодня лимит исчерпан на мокруху. Пусть дрыхнет, – устало сказал Эстет и изящно распахнул двери. Толпа встретила бандитов криками «браво!», «ура!», «да здрав-ствует анархия!», «полицаев к стене!» и «ну, вы, блин, даёте!», а также дождём из поле-вых цветов.
– Чё это быдло колбасное тут сверкает, как на ярмарке? – довольно громко поинтере-совался Мохнатый у остальных, когда они проходили через толпу.
– Чёрт, хоть бы эти колбасники ему кубарем по теплухе влепили! – мечтательно шеп-нул Мокрый Палёному рядом с Мэтью. Мохнатый меж тем погрузился в мрачное молча-ние. Толпа провожала гангстеров до околицы, а затем вернулась по своим трудовым де-лам и заботам обратно в кабак.
По дороге на виллу проклятый бурчало успел обидеть всех вместе и каждого в отдель-ности. Он назвал Мокрого «подстаканным фраером», отчего тот едва не потерял дар речи, впрочем, Эстет позаботился, чтобы дар речи, несправедливо данный Мокрому Творцом, не проявлялся слишком громко. Однако Эстету досталось тоже: Мохнатый, ехидно ухмы-ляясь, сказал ему, что он «крахмальный подзавязок в белых перчатках». Эстет был сдер-жан и корректен, как дипломат, но всё же бледнел от злости и закусывал губу. Гаргантюа Мохнатый назвал просто «чурбанной подставкой», но тот не понял. Тормозной пошёл в разряд «колбасного быдла» почему-то вместе с Варёным, который был истый горожанин и даже носил очки. Палёный оказался «крысьей клюквой на свинцовой перине», а Мэтью «усатым фраером до костей мозга». Гусарские гены приказали немедленно пристрелить проклятого ворчуна и ехидоса, но чудовищное усилие воли и память о том, что всё дела-ется ради великой цели, предотвратили этот справедливый и даже, в некотором роде, гу-манный акт вандализма. Один только Промокатор весело рассмеялся, когда его назвали «запечным западлом». Такая реакция Мохнатого даже смутила.
Кроме того, всю компанию он неоднократно называл «слоёными фраерами» и «узко-лобьем».
Всю дорогу над лесом раздавался тихий, но явственный зубовный скрежет, свирепо подавляемый кипящими от ярости гангстерами.
Вернувшись на виллу, бандиты хотели было позавтракать, но проклятый освобождён-ный узник и тут обломал их по самые кранты, сказав:
– Нечего макароны по усам растопыривать, узколобы. Кто не работает, тот не ест, – и, оглянувшись по сторонам, добавил, – вилки в бок, блин корявый, как я давно не скраивал от пуза!
– Тьфу! Крыса барачная! – пробурчал неслышно Мокрый Палёному и тот ответил ки-слой улыбкой.
– Тормозной, Мокрый, выводите лимузины! Сейчас попылим в столицу. Босс уже не-бось все зенки обслюнявил, – сказал Эстет резко.
Гангстеры вывели во двор оба кабриолета и вся компания расселась в них. Машину, в которой ехал Мэтью, вёл полусонный имбецил Гаргантюа. Рядом с ним на переднем си-дении нервно комкал в пальцах сигару дрожащий от ярости Мокрый. Проклятый бурчало сидел на заднем сидении между Мэтью и Эстетом с кривой усмешкой на губах и молча оглядывал холмистый пейзаж. Потом ему надоело и он заговорил, обращаясь к Мокрому:
– Эй, ты, подставка для фраера, не дыми мне в дышло. Мы на зоне таких дымунов гвоздили к римской бабушке, как пупырей, понял?
Мокрый просто подавился своей сигарой от подобной наглости и нервно потянулся к кобуре.
– Братаны, не обижайте друг друга. Это, в натуре, негуманно, – примирительно сказал Эстет, пытаясь осадить Мокрого.
– Да я тебе, клоп позорный, щас!.. – краснея, как рак, выдавил Мокрый, но Мохнатый только выгнул пальцы веером:
– Чё ты сказал, шпон лапчатый?! Да я на зоне десять лет сыр в масле катал! Я тебе не какой-нибудь фраер безбукий, я – букатый пахаон, ты понял, теплушный морзень, кто за козла в ответе?!
– Ну, Мохнатый, не надо, все люди – братья, – примиряющее сказал Эстет, но тот пре-рвал его:
– Кто?.. Да я полные банки таких фраеров закатывал на зоне от кумпола до хавалки! – и, тыча пальцем в раскрасневшуюся рожу Мокрого, нагло продолжил, – у тебя что, коря-вый грызень, мозги не из того места растут? Ты кому компот разливаешь по ушам? Я тебе что – раскляпый окорок с курятника?! Что я – дитё бухлое?! Да я на зоне со своей козлой мертвил паучка на одном вздохе! Я брюхлого фраера не по нутру грыз, а по терпелке его поганой!
– Да ты!.. Да я!.. В натуре!.. – в ярости Мокрый не мог вспомнить никаких слов из че-ловеческого и околочеловеческого лексикона и только шумно и сбивчиво дышал.
– Ребята, не надо. Луи не любит, когда с его людьми вот так…э-э…обходятся, – ди-пломатично промолвил Эстет и тут Мохнатый выставил свои веерные пальцы и в его сто-рону:
– Ты на кого бублики раскатал, шмыга безтузовая?! Что мне твой Багет – зять на вы-данье? Из-за печки хорёк, в натуре, вша подкожная! Я десять лет на зоне кренделя выпи-сывал в некрологе, а он тут штаны протирал на мокрухах! Тьфу! Да я за дохлый вздох не покатаю этого козела к себе на пушный крюк! Бабень паровозный! Патефон собачий!
– Да я не позволю так говорить про Босса! – вскипел, наконец, и Эстет.
– Чё? – скривился Мохнатый в гнусной ухмылке, – а таких как ты, мы на зоне тюфяка-ми душили по первое число, до кровавой каши куковали под клопа! Ты бы у меня там крякнулся до жабьего корыта, сурок позорный! От гнилой горчицы гукнулся бы в сопли-вый каюк, фраер поплюхий! Эх, закатырить бы тебя в склянку кокосовую на недельку, да без хавки, без охапных бублей, да плюшкой по теплухе от доски до самого хорохора! А потом подпаять за ходули к потолку да по башке соплом до полного мурзика! Вот, что я бы с тобой сделал, фраер плюшевый!
– Вот что делает с людьми тюрьма, – со вздохом промолвил Эстет, и отвернувшись, стал смотреть на пробегающие мимо деревья. Только желваки, играющие на скулах, вы-давали работу холодного ума по смирению горячего сердца и чистых рук гангстера.
Однако, Мохнатому всё было мало и он сказал настырно:
– А Багет ваш – соплень пролётный! По сусекам бы его отплевать косым зайцем и всех делов!
– Ну, это уж!.. Я не знаю!.. – задыхался Мокрый в приступе праведного гнева.
– Что ты мне там ещё крысьей возни под мозги подкопал? – приставив ладонь к уху, нагло осведомился Мохнатый, – смотри, гмырза, как бы тебе не сдохнуть без крышки над головой! Распонтился! Да я на зоне понты не разливал по крынкам, как вы, я культяпил от ножа во всё свинство! Кореша мне шпунты из-под сопелки доставали три раза, три коро-стных раза, ты меня снюхиваешь, фортюк молокососный?! Буду я соплить таких как ты, что ли?! Ха! Мохнатый не таких на колокола сажал, не таким языки вокруг шеи обвязы-вал! Блин корявый!
– Ну, уж это!.. Да я щас!.. – ужасался Мокрый краснея и бледнея, и опять краснея и бледнея.
«А у него, видно, высокое давление. Плох парень-то», – подумал Мэтью, глядя на то, как Мокрый меняет окраску.
Меж тем Мохнатый продолжал как ни в чём ни бывало:
– Кто ты ваще такой, хорь болотный? Чё ты мне, в натуре, горбы на голове слюня-вишь? Опупсел что ли, редиска недоеденная?! В натуре что ли, закрысил мне в супе мака-роны? Так я тебя щас прямо зашпунтырю в красную лужу! Каплун от пупа тебе будет, брахобор спуклый!
– Ну, я уж прямо не знаю, что и думать!.. – озадаченно прорычал Мокрый, вытаскивая из кобуры пистолет и наставляя его на проклятого краснобая. Ствол плясал в дрожащих руках бандита.
– Чё ты мне пушкой усы метёшь, насосный косяк, я чё – в дуло не зырил по жизни? – переспросил Мохнатый абсолютно бесстрашно и нагло, – я, что, костлявую не видал?! Я, что, под смертью не клеился в ватный гроб? Хе, да на шестом номере и дуло, как на фыр-кале – попугайное ожерелье! Ну, чё ты мне там?!.
– Опусти пушку, Мокрый, – вздохнув, сказал Эстет, опуская ствол Мокрого, – если мы этого…э-э…э-э… ну, в общем, если мы его ухлопаем, босс нас всех отправит на экскур-сию в крематорий. Велено доставить – сиди и молчи. Всё.
– Хе-хе, – сказал победоносно Мохнатый и погрузился в победное молчание.
За окном теперь плыли приморские утёсы и луга в белых цветах, на которых кое-где паслись отары овец и табуны коз, лошадей и свиней. Всё это летело по сторонам и исчеза-ло позади. Неизменными оставались только полуденное солнце и искрящееся море.
– Тпру! Останови консерву, – приказал Мохнатый, – Мохнатому надо с братаном по-говорить.
– Чё?!. – вскинулся было Мокрый, но Эстет устало приказал Гаргантюа:
– Останови машину, брат мой меньший. Пусть побазарит.
И скорбно вздохнул.
– Эй, фраерок, дай букатому пройти, – сказал мерзкий тип Мэтью и тот, скрипя серд-цем, выпустил его из машины.
Мохнатый вразвалочку посеменил к утёсу, встал на краю, обдуваемый ветром и при-нял гордую позу, скрестив руки на груди и обратив лицо к бескрайнему морю.
Кричали чайки, и заливисто смеялся Промокатор во второй машине, которая тоже ос-тановилась.
Холодный морской ветер доносил до гангстеров брызги и обрывки фраз, которые бро-сал в простор гордый и неприступный букатый пахаон.
– Море! Солёная лужа, наше тебе с косточкой! – говорил развязно Мохнатый, обраща-ясь к Гудбайскому заливу, перекатывающему пенные волны внизу.
– В свиной норе и под дубинкой копня часто я вспоминал твои волны, братан, – про-должал проникновенно Мохнатый, – ты да я – вот и всё, что есть букатого под этим без-буким солнцем! Когда ты барбутишь волнами скалы утёсов, это всё равно как я коцаю брюхлых фраеров от метлы! Когда ты ревёшь – это всё равно, что я чихаю после обильной мокрухи! Ты топишь корабли, как я топлю хрюнделей крысиных в ихней крови! О, море!
– Какая пошлость! – сказал Эстет убитым голосом.
– Море! Я приканал к тебе ещё, чтоб передать привет от букатого пацана Освальда Пупозёма! Он всё ещё кроит клочки по закоулочкам на зоне, но скоро он тоже придёт сю-да, море! – торжественно и развязно говорил Мохнатый, простирая руки над волнами.
– Как это всё вульгарно! – сказал тихо Эстет, кусая губы. Его тонкая душа трепетной птицей забилась в грубой оболочке.
– А ещё я накропал стих для тебя, солёный братан! – торжественно произнёс Мохна-тый и выпрямился во весь свой невысокий и невзрачный рост, а затем начал противным голосом:
Море, море! Златые закаты
На решётку мою не бросай!
Уж не будут плешивцы лохматы,
Уж, в натуре, потерян весь рай!..
– Да как он смеет надругаться над Искусством?! – воскликнул Эстет, и в три прыжка преодолев расстояние, отделявшее его от поэтического варвара, изящным движением ру-ки низверг его в пенные волны. Вспыхнул и раскатился эхом долгий протяжный крик «В натуре!» и замер. Шумело море и дыхание Эстета.
Гангстеры недоумённо смотрели на Эстета. Тот вздохнул печально, оправил пиджак, стряхнул пылинку с лацкана и сказал, пожав плечами:
– Какая незадача.
Гаргантюа расплылся в улыбке, однако остальные молчали, даже Промокатор и тот сразу протрезвел и закручинился, представив себя на дне Кэттл-ривер с полным тазом це-мента на ногах.
– Ну, а что вы хотели, друзья мои? Это он называл «поэзией»! – сказал Эстет, вздыхая.
– Пропала, в натуре, моя головушка! В крематории будет день открытых дверей! – за-голосил трусливо Промокатор, но Мокрый шикнул на него:
– Цыц, шестер! Он меня «подстаканным фраером» назвал! За это надо заклячить от ноздри, в натуре! Молодец, Эстет! – подошёл и пожал Эстету руку в знак признательно-сти.
Мэтью заскрипел зубами от бешенства. Всё то, что он с таким трудом собирал, строил, возводил и воздвигал, рухнуло в одночасье.
– Ты, что, шкура, наделал?! Нам теперь головы оторвут, а мне моя ещё понадобится! – закричал Эпплхат возмущённо. Впрочем, нельзя сказать, чтобы ему и самому не хотелось сделать то, что сделал по горячности Эстет, но всё же…
– Мы просто скажем, друзья мои, что Мохнатого братана закоцали злые копни, сурки позорные. Неправда ли, так будет лучше? – осведомился Эстет, приходя в себя и стано-вясь холодным и рассудительным.
– Да! Да! Ура! – сказали обрадованные бандиты, кидая в воздух шляпы.
– А если какой-то несознательный лапчатый шпон выдаст нашу весёлую компанию, пусть помнит, что наши длинные руки достанут его, этого гипотетического блина коряво-го, хоть со дна Кэттл-ривер, – предупредил Эстет, и гипотетические корявые блины пере-глянулись не менее гипотетическими лапчатыми шпонами.
– Да ты чё, Эстет, за кого нас принимаешь? Истуканов среди нас нет! – заверил горячо Мокрый, для верности окидывая всех взглядом, полным тёплых чувств.
– Ну, вот и славно, – согласился Эстет и предупредил ласково, – как говорится – не на-ступите на слона, ребятушки.
– Какой базар? – изумился Мокрый за всех, гарантию даю на отсечение, мы все тря-почно промолчим, в натуре. Дело-то хорошее!
– Ну-ну, – сказал хмуро Мэтью, смиряя своё раздражение и досаду.
– Тогда скатертью дорожка, господа, – согласился Эстет и все, погрузившись в маши-ны, весело и с облегчением покатили в сторону чернознамённой родины, пыля над Гуд-байским заливом.
Было уже часа три пополудни, когда компания добралась до особняка Луи Багета на улице Замоченных фраеров. По мере приближения к цели все всё больше бледнели, крас-нели, кусали в кровь губы и украдкой пили спиртные напитки из фляжек. Все думали о том, как их заливают цементом. У Промокатора во второй машине на подъезде к Панкер-тону случилась истерика. Он заливался слезами о своей погубленной буйной, как он вы-ражался, головушке и проклинал собратьев и коллег по мокрым делам во всех смертных и некоторых бессмертных грехах. Тормозной с Варёным вытащили его из машины, отхле-стали по щекам и спустили в колодец, привязав к ведру, и таким образом кое-как привели паникёра в чувство.
Они подъехали к роскошному особняку с башенками в виде револьверов и вышли из машин.
– Ну, пошли, – сказал Эстет, вздохнув и залпом допив свою флягу с гренландской си-вухой, – как говориться – двум смертям не бывать, а одной на всех не хватит!
– Эх, – сказали бандиты хором и хмуро направились по мраморной лестнице к дверям из красно-коричневого дерева. Чинные лакеи-негры в самых модных ливреях низко скло-нились перед ними, распахнув створки дверей.
В громадном вестибюле на стенах висели батальные и брутальные полотна, изобра-жающие мафиозные разборки, а также портреты Багета. Посреди высилась его же конная статуя и ставшая на дыбы лошадь топтала змею в полицейской форме.
Поднявшись по беломраморной лестнице на второй этаж, компания посеменила к ка-бинету Луи Багета, сморкаясь, нервничая и кусая искусанные в кровь губы повторно. Мэ-тью кусал кончики усов, причём вовсе не от страха, а исключительно с досады. Про себя он исчерпывал свой неисчерпаемый запас витиеватых и пышных оборотов гусарской бра-ни.
У дверей кабинета, на которых была табличка «Приём по мокрым делам с 12-и до 16-и ежедневно, кроме выходных» стояли два типа в чёрных пиджаках и клетчатых жёлтых брюках.
– Эстет, привет! – воскликнул один из них, – как делищи?
– Босс у себя? – грубо осведомился Эстет, не ответив.
– А как же? – хохотнул охранник, – у него на приёме месье Кокаин, но вы проходите, вас велено принять.
– Ну, пошли, парни, – сказал хмуро Эстет, и вся шебуршащаяся, сморкающаяся и блед-неющая компания вошла внутрь.
Багет возлежал на роскошном турецком диване, усыпанном грудой подушек и огрыз-ков изюма, кураги, люля-кебабов, чебуреков, айвы и кизяка. Он был склонён над жур-нальным элегантным столиком в стиле позднего рококо, которое можно было издали при-нять за раннее кватроченто, и снюхивал с его полированной поверхности кокаин.
– Здравия желаем! – вскричали все бандиты, а Промокатор даже добавил визгливое и подобострастное «ваше благородие!».
– И вам не кашлять кровавыми слезами, – ответил Багет, с глупой улыбкой откинув-шись в подушки. В углу на стуле сидел хмурый мордоворот Гарри и чистил пулемёт «Максимилиан». Он кровожадно улыбнулся персонально Эпплхату, но тот ответил таким взглядом, что гангстер злобно потупился.
– Что же молчите? Что же не делитесь радостью? – улыбаясь и туманно глядя на них, сказал Багет.
– Ах, босс, произошла прескверная история. Как шилом по мылу, – грустно посетовал Эстет, вздыхая, пожимая плечами и комкая в руках свою щёгольскую шляпу.
– Не понял, – улыбнулся Багет. От этой улыбки встревоженный и робкий Промокатор потерял сознание и лишь чудовищным усилием подсознательного, бессознательного и super-ego удержался на ногах, дабы его ни в чём не заподозрили.
– Босс!.. Ах, босс!.. – воскликнул Эстет, замялся, но быстро собрал свою волю в тугой кулак и продолжил, – проклятые копни, сурки позорные, замочили нашего Мохнатого братана. Мы порешили их всех из засады, но не успели его спасти… Мы больше так не будем…
– Залить бы ему глотку цементом, да в Кэттл! – произнёс злодейски и плотоядно Гарри со своего места.
Промокатор застонал от ужаса сквозь свой обморок.
– Не надо нас топить, – попросил Эстет, – мы ещё пригодимся…
– Эх, парни, насколько было бы лучше, если бы это вы его замочили, – улыбаясь, про-молвил Багет и снюхнул новую дорожку кокаина.
– Как?.. – не веря своим ушам сказали гангстеры, а Промокатор добавил визгливое и замогильное «ваше превосходительство!».
– Лучше бы вы убили этого недостойного представителя человеческого рода, – повто-рил Багет, сладко улыбаясь до ушей, и пояснил, – я как раз сегодня узнал по своим кана-лам, что этот жалкий барачный грызень, этот служитель параши разболтал на все Пингви-ники, будто я отдал город этим хрюнделям из Аннобля! Этим рулеточным фраерам! Будто я теперь у них на посылках! – вскричал Багет, заметно разгорячившись, – а то, что я пере-топил в Кэттл этих козелов чуть ли не роту за последний год, этого они не знают! Что я от мокрух не просыхаю, этого не знают! Да я бы его сам, вот этими руками!.. – тут Луи за-молчал и стал рассматривать свои щёгольские ухоженные руки, унизанные перстнями и кольцами, – нет, не стал бы об него руки марать, – добавил он, подумав, – но всё же, какая странная штука – жизнь!
Громовой вздох облегчения прокатился по комнате. Даже Промокатор немедленно пришёл в чувство и возгласил не к месту «ваше величество!».
– Ну, честно-то говоря, не без этого, – смущённо заговорил Эстет.
– Ага, скрутили ему хвост пистолетом, в натуре! – злобно добавил Мокрый.
– Вот как? – осведомился Багет удивлённо, – что за интуиция у моих ребят!
– Он вас называл такими словами, от которых у меня в мозгу просто извилины узлом вязались! – возмущённо пробормотал Эстет, потупив взоры, – не мог я этого стерпеть…
– Молодец! Ай да молодец!! – расплылся в улыбке Багет, – иди сюда, кокаином угощу!
– Спасибо, босс, – сказал Эстет, подходя к Багету и снюхивая со стола двойную дозу наркотика.
– Мы б его ещё не так замочили, если б знали…– начал было Мокрый, но Эстет сделал страшные глаза и оборвал его:
– Спасибо вам, босс. Вы нам хуже отца родного, честное бандитское, век воли не ви-дать! – и прищёлкнул по зубам.
– Да! Да! Натурально по натуре! – соглашательски закивали бандиты, а Промокатор добавил верноподданнически «ваше высокопреосвященство!».
– Ну и хорошо! – утопая в мягких подушках, улыбнулся Багет, – Гарри, выдай всем по Звезде Мокрушника III-ей степени, ребята это заслужили.
Гарри вздохнул, поднялся на ноги и подойдя к столу, извлёк из ящика резную шкатул-ку.
– Может, всё же, по IV- ой степени? – осведомился он скаредно, скупо и жадно.
– Ну уж нет, Гарри. Раз Багет сказал – по III-ей, значит – по III-ей, – отрезал босс и улыбнулся гангстерам, – разве для таких ребят Багет медальку пожалеет? Не-ет!.. – тут он зевнул во весь рот и продолжил сонно, – сегодня будем гулять в «Звезде Пампасов». У милой Бастинды новый шлягер, знаете ли. Я по такому случаю сегодня уже три мокрых дела отложил на завтра. Не хочется, знаете ли! – и он сладко и умилительно потянулся.
– Да, босс, я тоже иногда начинаю верить в торжество гуманизма… во всём мире!.. – добавил Эстет, разошедшийся не на шутку от похвал и кокаина.
В это время бурчащий Гарри пристёгивал Звёзды Мокрушника на бандитские лацка-ны. Мэтью он едва не проколол иголкой до самого сердца и тут Эпплхат не выдержал и, оттолкнув от себя проклятого мордоворота, резкими шагами подошёл к Багету.
– Луи, ты ведь мне кое-что обещал! – напомнил он, с трудом удерживая свою горячую кровь.
– А что? – удивился гангстер, чистосердечно и глупо хлопая осоловелыми глазами.
– Ну, помнишь, на счёт одной юной особы? Мы же с тобой говорили! Ты же обещал посодействовать! – всё ещё держа себя в руках, но уже с большим трудом, проговорил Мэтью.
– Ах, ведь и правда! – хлопнул себя по лбу Багет, – совсем одолел проклятый скле-роз!.. Ну, что ж! – добавил он решительно, – теперь и съездим к этому твоему знакомому. Гарри, Эстет, и ты… вот ты!.. – и он ткнул пальцем в побелевшего, как снег, Промокатора, – как там тебя, всё время забываю?
– П-промокатор…– запнувшись, сказал блестящий шестероид.
– Вот это я и имел в виду! – решительно продолжил Багет, – значит, парни, сейчас мы нанесём визит одному противному буржую, который кое-что должен нашему усатому другу.
– Есть! – воскликнули почтённые бандиты.
– А потом я желаю всех видеть в моём кабаке! Будем слушать вокальные чудеса кра-савицы Бастинды, господа! – сделал широкий жест Багет, – но только одна маленькая просьба – не надирайтесь как свиньи, господа, не танцуйте танго на столах, и, пожалуйста, не пытайтесь больше вешать официантов на люстре. Право же, как дети малые, в натуре!
– Хорошо, босс, – пристыжено сказали вандалы, скандалисты и дебоширы в один го-лос.
– Ну, вот и славно. Вы, друзья мои, ждите в машине, а остальные могут быть до вечера свободны, – закончил свою речь Багет и с ослепительной улыбкой выпроводил всех из ка-бинета.
Через час они подъехали к особняку гнусного эксплуататора, дельца и хрюнделя Джорджа Дракула Першингтона и лихо затормозили, сбив псевдоантичную статую одно-ногой богини у ворот. Вслед за совершенным актом вандализма, сидевший за рулём Гарри стал осатанело жать на клаксон, наводняя вечернюю Гэллоуз-авеню тоскливыми и про-тивными визгами и воем. Из окон других особняков высовывались озверелые мещане в домашних халатах и с мопсами на руках и завитые бигудями озверелые мещанки и вопи-ли:
– Люди отдыхают! Что это за безобразие?! Куда смотрит полиция?!
И прочие банальные и пошлые проявления мещанского недовольства негативными сторонами мироздания и несовершенством вселенной, которая не сводится к гармонии расположения фарфоровых слоников на каминной полке.
– Хватит, Гарри. Нас услышали, – сказал Багет, указав на спешащего к воротам прили-занного лакея в расшитой золотом ливрее.
– Зачем статую свалили? Это частная собственность! – закричал лакей подойдя к воро-там бесстрашно, но не отпирая.
– Открой двери, крыса, – неласково сказал Гарри, высовывая из окна машины ствол винтовки и тыча им в лицо прихлебателю капитализма.
– Господа… Мне не велено-с…– попытался оправдаться лакей, трясясь и глядя в ствол.
– Тогда твоими мозгами будут клумбы удобрять, – пообещал вкрадчиво Гарри и этот аргумент оказал быстрое действие: лакей суетливо отворил все засовы, задвижки, крючки и цепочки на воротах и вежливо согнулся в поклоне, пропуская гангстеров.
– Не подскажешь ли, милейший, дома ли хозяева? – осведомился очень вежливо Багет у лакея.
– Дома-с… но только-с никого-с не принимают-с… изволят пить чай-с…– забормотал лакей испуганно.
– Это хорошо – чай, – задумчиво проговорил Багет и добавил, легонько стукнув лакея набалдашником трости по лбу, – ну, что ж, веди нас на это чаепитие. Как там у поэта: «Мне пуля чашку расколола, в бисквитном торте всё лицо!»… да, поэзия!..
Эстет прямо таки скривился от попрания своих эстетических чувств, прослушивая эту пошлость, но, поскольку она исходила из уст босса, решил оставить свои эстетические чувства при себе.
– Хорошо-с, – забормотал лакей, кланяясь и суетливо двигаясь к дому впереди ганг-стеров, – а как о вас доложить-с?
– Скажи, что… ах, да! – вдруг вспомнил Багет, тыча пальцем в побледневшего, как мороженое Промокатора, – вот ты, не помню, как там тебя, ступай и стереги машину! А то угонят, как в прошлый раз – ищи их потом да разбирай по косточкам, что, право, утоми-тельно!
Промокатор, белый как облако, стремительно вернулся в машину и затаился там под улюлюканье заскучавших было озверелых мещан.
– Спрашиваешь, как обо мне доложить? – переспросил Багет у угодливо ожидавшего лакея. Тот кивнул.
– Скажи, что пришёл Луи Багет, – просто сказал гангстер и улыбнулся доброй улыб-кой. Не издав ни звука, лакей упал ничком в клумбу красных тюльпанов и остался лежать недвижим.
– Слабак! – констатировал Гарри и пнул ногой бессознательного лакея.
– Идём! Чего мы ждём, Луи? – поторопил Мэтью, теряя терпение.
Они долго звонили в звонок у входной двери, но никто не спешил им открывать. Мэ-тью искусал все губы от нетерпения.
– А видно сладкий у господ чаёк-с, – гнусно ухмыляясь, сказал Гарри и добавил для ещё пущей гнусности, – хе-хе-хе-с.
– Заткнись! – сказал ему Мэтью, щедро снабдив своё высказывание такими коммента-риями, напечатать которые отказалось бы любое порядочное издательство.
– Вот как? – ответил Гарри, добавив к этому многое и многое из лексикона гангстеров, отбросов общества и интеллигентов от сохи.
Разгорелась бы смертоубийственная ссора с применением холодного и огнестрельного оружия, но тут сонный голос, принадлежавший господину Першингтону, спросил из-за двери:
– Опять потерял ключи, Бэримор?
– Ага-с, – тонким и противным лакейским голосом пропищал Багет, плотоядно усмех-нувшись в жиденькие усы и поправляя шляпу набалдашником трости.
– Последний раз прощаю! В следующий раз пойдёшь на паперти биржи труда пороги обивать! – грозно ответил из-за двери Першингтон, звеня цепочками и замками.
Когда дверь распахнулась, в рожу господина Першингтона уткнулись сразу два писто-лета и одна винтовка, отчего испуганный старичок выронил на пол вазочку с мороженым и затрясся мелкой дрожью.
– Нам бы поговорить с господином Першингтоном, – вежливо осведомился Багет, улыбаясь в лицо старика тонкогубой улыбкой.
– Его нет дома, – соврал господин Першингтон, кисло улыбаясь дрожащими губами.
– Кому ты марафет наводишь, шкура? – соболезнующее сказал Гарри и постучал ство-лом винтовки по лбу господина Першингтона.
– Ах, да совсем забыл, господа! Он пьёт чай, – сказал господин Першингтон, – может быть, вам тихонько взять ценные вещи, деньги и драгоценности и…э-э… удалиться?
– Да разве нам нужны твои камушки и денюжки? Мы сюда пришли за справедливо-стью! – пояснил Эстет, пока Гарри жадной рукой опорожнял карманы господина Пер-шингтона на предмет искомых «камушек» и «денюжек».
– Ты меня не узнаёшь? – спросил Мэтью, приближая своё лицо к лицу старика и брыз-гая на него слюной праведной мести.
– Конечно, конечно, юноша, я вас узнал, – дрожащим голосом ответил Першингтон.
– Ах, господа, что же мы стоим на сквозняке? Так нашего любезного гостеприимца может продуть. Можно, знаете ли, простудиться и умереть, – сказал многозначительно Багет, а Гарри для понятности протолкнул буржуазного злодея в прихожую и приставил к чучелу медведя.
– Вы животное убили? Нехорошо, – заметил Багет, кивнув на чучело.
– Нет-нет, что вы! Чтобы я?.. Да никогда!.. – стал оправдываться Першингтон, покры-ваясь холодным потом.
– Ну, ладно, ладно, не беда, – сказал успокоительно Багет, – господин Першингтон, у нас к вам дело. Вы ведь, наверно, поняли, кто я такой? – добавил он и встал к Першингто-ну в профиль, а потом опять в анфас.
– Луи Багет, – испустив тяжкий вздох и тряся поджилками, прошептал Першингтон.
– Какой изумительный кувшинчик! Тринадцатый век! – восхищённо промолвил Эстет, рассматривая содержимое шкафа у стены.
– Чистое золото! 99-ая проба! 17 тысяч тугров, – констатировал пришедший отнюдь не только за справедливостью Гарри, убирая кувшин за пазуху.
– Господа, мы же по делу, – развёл руками Багет, – грабить будете потом. А вы, госпо-дин Першингтон, ведите нас в свой рабочий кабинет, мы хотим ознакомиться с некоторы-ми бумагами. Чистая формальность, не волнуйтесь. Да, и не забудьте пригласить вашу молодую супругу.
– А её нет…– начал было Першингтон, но за эту гнусную ложь тут же был ударен Эпплхатом по вставным зубам и согласился, – хорошо, я буду всё делать, как скажете, гос-пода.
– Вот и славно, – одобрил Багет.
Они шли за старичком по мрачным готическим лестницам мимо канделябров, чёрных ковров, портретов предков с треугольными зубами, валявшихся там и сям черепов и кос-тей, орудий пыток и мирного труда, развешанных по стенам, а также бегающих туда-сюда больших и жирных крыс.
– Какой пошленький декаданс, – оглядываясь вокруг, проговорил презрительно Эстет и поправил свою съехавшую набекрень стильную шляпу, – давно ли вы прибирались по-следний раз, господин Першингтон? Тут пыли, как в фамильном склепе господ Баттори, где я недавно имел честь отдыхать после одного изрядно мокрого дела.
Мистер Першингтон ничего не ответил, продолжая взбираться наверх и освещая себе путь канделябром.
– Я-то думал, мы тут гостьми ляжем, а тут такое! – злобно бормотал Гарри, сдирая по ходу продвижения наверх драгоценности с античных статуй, стоящих на каждой площад-ке, – а это что такое?.. – продолжил он, отодвигая увесистый чёрный занавес в углу и осёк-ся, отшатнувшись, ибо оттуда вылетела стая давно не мытых и дурно пахнущих летучих мышей, которые противно пищали.
– Хоть бы летучих мышеловок поставили, – буркнул Гарри, переводя дух, а хозяин по-прежнему молчал и поднимался всё выше.
«И в такой ужасной норе живёт моя Рафаэлла! Я убью его!» – покусывая губы в бес-сильной злобе, думал Мэтью, нащупав в кармане увесистый пистолет.
– Долго ещё, ты, крантовый мымр?! – угрожающе осведомился заскучавший Гарри.
– Нет, господа, – ответил Джордж Дракул Першингтон и улыбнулся давно не чищен-ными длинными зубами, поворачиваясь к гостям.
– Давно вы были у дантиста? У вас, наверное, кариес? – осведомился Эстет, внутренне содрогаясь от такого несоответствия простым и даже банальным канонам красоты и ги-гиены.
– Если пить кровь каждое утро, господа, кариес как рукой снимает. Спросите у данти-ста, – сказал Першингтон, пожав плечами.
Откуда-то из темноты появился призрачный дядечка в белом халате со щипцами в ру-ках, бледный, как смерть с синими кругами под безумными глазами и авторитетно кивнул.
– До чего доводит людей работа, – с плохо скрываемым состраданием сказал Багет и нетерпеливо добавил, – так где же ваш кабинет, мой косозубый друг?
– Мой кабинет – это целая Империя Зла! Вы даже зрелища такого выдержать не смо-жете, как мой кабинет! – прошипел господин Першингтон, разворачиваясь к гангстерам.
– Чего он шипит? – пожал плечами Эстет, – да вам, господин Першингтон, надо к ло-гопеду.
Откуда-то из полумрака тихонько выплыл худой и сморщенный старичок в белом ха-лате с логопедическими щипцами в руках и попытался авторитетно кивнуть, но у него от-валилась голова и гулко бухая, словно колокол, покатилась по ступеням туда, где стояли гангстеры.
– Голову-то хоть бы на подтяжки пристегнул, – пожал плечами Гарри, отступив в сто-рону и предоставив голове печально бухать в сумрачные бездны.
– Куда ты дел Рафаэллу, подлый старик?! – рявкнул Мэтью, окончательно потеряв своё и так далеко не ангельское терпение, и подскочив к Першингтону, ударил его по ли-цу. И пробил злодея насквозь, как будто тот был сделан из паутины и пыли.
– Ха-ха-ха, юноша, зачем вы так спешите? Не думаю, чтобы вас обрадовала эта встре-ча! Ха-ха-ха! – захохотал пронзительным хохотом злодей, вновь материализуясь в некото-ром отдалении.
– Господа, ни у кого нет распятия? – спросил Багет, поглядывая на фокусы и выкрута-сы старого козла, который так и сиял своей кариесной противной улыбкой, – а то, знаете ли, я забыл свою золотую крестуху дома, всё же тяжело таскать на шее полпуда золота и камушков.
– Ну, что вы, христианство – это же болезнь человечества, – сказал Эстет, поморщив-шись от эстетических чувств.
– А я имел глупость стать атеистом, – пожал плечами Мэтью.
– А я проиграл свою стильную крестуху в шахматы в казино у Эдди на прошлой неде-ле, – вздохнув, сказал Гарри.
– Ха-ха-ха! – победоносно засмеялся господин Першингтон, – вот когда вспоминают о религии и её чудодейственной силе!
И угрожающе распустил за спиной куцые тёмные крылья, перья которых, наверное, не сгодились бы даже на набитие подушек.
– А может, у кого пушка заряжена серебряными пулями? – с надеждой оглянулся на остальных Гарри, – я-то из своих наделал зубов подруге на прошлой неделе.
– У меня пули золотые. Мне другие не полагаются. Что иначе обо мне могут поду-мать? – грустно сказал Багет.
– Да уж, – печально согласился Эстет, признавая могущество имиджа над жаждой в метафизическом смысле этих банальных слов.
Мэтью же предпочёл просто вздохнуть, не мудрствуя лукаво.
– Ха, – обиженно сказал Першингтон, теряя последние остатки здорового капитали-стического румянца на постаревшем на двести лет лице, – ха! Это на оборотней годятся серебряные пули. Я, что, похож на это облезлое зоологическое убожество, этого экземп-ляра, сбежавшего из бестиария?! Я – вампир в 18-ом поколении! Попрошу повежливей!
С этими словами он лязгнул зубами и стал делать угрожающие пассы руками.
– Он, наверное, хочет на нас напасть, – предположил Багет, пожав плечами.
– Да, наверное, его давно не кормили кровью, – согласился Эстет, тоже пожав плеча-ми, но несколько нервно.
– У меня ещё кровь на губах не обсохла! – обиделся вампир, облизывая сизые мерт-вецкие губы, – я из чисто спортивного интереса!
– О, мир, ты – спорт! – констатировал грустно Эстет и тут злодей, перестав делать ма-гические пассы, набросился на Гарри, восклицая:
– Разрешите пригубить? Глоточек?!
Взметнулись с потолка сотни и тысячи летучих и нелетучих мышей. Всё затопил плеск и шорох их крыльев.
– Полегче, сундук гнилостный! – сказал Гарри, удерживая за шиворот настырно пы-тающегося укусить его злобного старичка, который что есть мочи тянул свою длинную костлявую шею, пытаясь добраться до гангстерского горла.
– Может, его связать? Или, может, зубы выбить? – перебирал задумчиво Гарри меры воздействия на не по годам горячего представителя вампирского племени.
– Ну, один глоточек! На посошок! – визгливо и плотоядно пищал старичок, хлопая своими куцыми крыльями.
– По-моему, господа, у меня осиновая трость под красное дерево, – краснея от стыда, признался Багет, рискуя навеки потерять своё респектабельное бандитское лицо.
Услышав такое, злобный старикашка с трепетным криком распался на полтора мил-лиона чёрных бабочек и склубился облаком в некотором отдалении, на безопасном рас-стоянии от осиновой трости Луи Багета.
– Ведите нас в свой кабинет, мой насекомый друг, – вежливо заметил Багет, выставляя перед собой свою беспонтовую и позорную осиновую трость.
– Как бы не так! – прошипел злобно Першингтон, скрываясь в мрачной галерее.
– Скотина!.. Кровоядное!.. Мразь буржуйская!.. – заорал благим матом (на наличие ко-торого указывают многочисленные многоточия в этой фразе) Мэтью Эпплхат и разрядил барабан своего револьвера вслед проклятому кровопийце трудового народа.
– Ха-ха-ха! – ответил ему с долгим затухающим эхом несущийся в полуметре от пола злобный старик.
– А, собственно, где мы, господа? – спросил Эстет, оглядывая мрачные готические своды и уходящие вдаль коридоры с горящими факелами и портретами предков вампира, исполненными в абстракционистской манере. По полу ползали скорпионы, змеи, мыши, ежи и лангусты. Со сводчатого потолка свисал на крюке побелевший от долгого висения, но ещё хорошо сохранившийся скелет в чёрном смокинге.
– XIII-ый век какой-то! Кто сейчас так обставляет дома? – посетовал модный Эстет, взирая на средневековый кошмар, расстилающийся вокруг.
– Господа, спешу вас огорчить. Меня сейчас ланчевали внизу, а вашу машину со-жгли, господин Багет, – сказал с печальным вздохом появившийся из стены Промокатор в клетчатом саване и с изумрудными крыльями за спиной.
– Свят-свят-свят! – сказал Гарри, побледнев, как церковная крыса и отодвинулся от призрачного шестероида.
– Пойдёмте. Промокатор покажет вам кабинет Першингтона. Это как раз за стеной, – печально промолвил Промокатор и печально высморкался по старой земной привычке.
– Сожгли машину. Вандалы, – закручинился Багет, вздыхая и воздевая глаза к потолку.
– А меня забили фарфоровыми слониками насмерть, – вздохнул Промокатор и тихонь-ко полетел вперёд, указывая гангстерам дорогу к логову Першингтона.
Они долго шагали тёмными сырыми коридорами, оклеенными безвкусными обоями в цветочек, переступая через произрастающие там и сям колючие пучки кактусов и мандра-гор. С потолка свешивались керосиновые лампы и повешенные дохлые крысы.
– Антисанитария! Кошмар гигиениста! Какая пошлость! – восклицал до боли в душе задетый за живое Эстет, плюя на стены.
– То ли ещё будет! – пообещал Промокатор, пожав призрачными плечами.
Загудела огромная муха, запутавшаяся в паутине в углу, и от этого гудения гангстеры повалились наземь, как подкошенные, удивлённо взирая друг на друга. Осиновая трость изогнулась и выскользнула из рук Багета, а затем, извиваясь, как змея, исчезла в крысиной норе под ближайшей дверью. Оттуда послышался довольный писк мышевидных грызу-нов, довольное хрумканье и сытая отрыжка.
– Спасибо, – сказала самая вежливая из крыс пискляво.
– Под красное дерево! Денег стоит! – запричитал Багет, становясь на колени и огляды-вая свои руки, превратившиеся в пятиконечных морских звёзд. С потолка упали первые горячие капли серебристого расплавленного дождя и обожгли Мэтью лицо. Вошедшая ку-харка объявила, что пудинг будут подавать через триста лет и покрылась ледяной коро-стой. К ней подскочили двое рабочих-гномов с ледорубами и стали методично крошить её на кубики льда, которые ползающий на карачках официант накладывал в бокалы с кок-тейлем. Из часов вышла кукушка на одной лапке и прокричало страшное КУНШТЮК ОКОНЧЕН противным голосом откуда здесь птицы заметил Багет поднимаясь на ластоно-ги с откоса сыпались звёзды печально скрипя и шурша от двух до девяти до пятнадцати в секунду вы ни палучити лучшева наслаждения поедая сёмгу перчёную в ананасах без ага и угу серебро без дна на горе не растёт под ольхой гарела травяная угу и гы в безапасным угле земли затаился кухарка кэтрин принесла жареного барана в шишках и домовых крыс нет гы и а-а-а у дома на траве рост мост и краски лета в реке у у у у односложно скрип под ноги и без гы гы гы гы гы гы гы…
THE HAPPY END
Эрих-Бастинда Торкилстон. КМС
© Copyright: Прозаики Неверленда, 2009
Свидетельство о публикации №209103101100
Свидетельство о публикации №209103101100
Рецензии
Хех. Еле дождался появления окна рецензий. Тырнет - тормоз!Однако интересно! Но с экрана читать.... CTRL+C, и в уголок своей машины. Потом, в читалке с закладками прочитаю. Ага?
Юминов 02.12.2009 21:15 • Заявить о нарушении
Юминов 02.12.2009 21:15 • Заявить о нарушении
Это было бы приятно и очень замечательно! Спасибо!
Прозаики Неверленда 05.12.2009 16:02 Заявить о нарушении
Прозаики Неверленда 05.12.2009 16:02 Заявить о нарушении