Внебрат

Вова был мачехин довесок к её браку с моим папашей. Бледный, хилый мальчик 4 лет в тёплом костюмчике и шароварах сидел на маленьком стульчике за маленьким детским столом, и слушал, как его мать Нина читала ему «Муху-цокотуху». Таким я увидел его впервые. Мы все, мой отец, его новая жена Нина, я и Вова жили в одной комнатке 12 квадратных метров в квартире, полученной родителями Нины, и когда мачеха читала своему сыну детские книжки, я тоже это слушал. Вова слушал чтение без эмоций, и почти ничего не запоминал. Много раз Нина начинала снова и снова читала одни и те же сказки Корнея Чуковского, но Вова не мог пересказать их. Повторённое тогда многократно начало «Мухи-цокотухи» я помню и сейчас. Помню Вовин равнодушный взгляд во время чтения, искусственный душевный подъём мачехи, пытавшейся вызвать интерес в сыне, и моё ёрзанье на стуле рядом, когда по школьной привычке хотелось поднять руку, «выйти к доске», и ответить на заданный другому вопрос. В школе я учился неплохо, а когда дошёл до девятого класса, в ту же школу пошёл и Володя, так его теперь называли, как когда-то маленького вождя в его семье. Володя учился в школе слабо, и когда Нина приходила с родительских собраний, она рассказывала, что учителя хвалили её старшего сына, и жаловались, что младший сын слабо учится. Несколько раз мы всей семьёй ходили в парк Горького, катались на детской железной дороге по маршруту парк Горького – Сокольники, и обратно. Мне казалось, что Вова не интересуется ни пейзажем, проплывавшим за окном, ни праздничной атмосферой в вагоне, ни другими детьми. Осталась лишь одна фотография от этих семейных прогулок. На ней изображены двое мальчиков в дни первомайских праздников: один лет четырнадцати – это я, другой шести лет – Вова, одетые в лёгкие рубашки, длинные брючки, на ногах сандалии, а на головах – фуражки, совсем по тогдашней моде. Мы просто стоим рядом, как поставил фотографировавший нас мой отец. Мы не взаимодействуем, глядим в разные стороны света. Так было всегда, я пытался выстроить какую-то связь между нами, на стипендию подарил ему велосипед, но он никогда не позвонил мне первый, и я потом отвечал ему тем же. Вторая фотография, где есть он с женой, и я с моей женой, сделана на его свадьбе, прошедшей в ресторане «Харьков». Вова и его жена стоят на верхней ступеньке парадной лестницы, мы же в самом низу, сбоку припёка. Всё наше общение тогда состояло в поздравлении и вручении ему подарка, конверта с деньгами в самом начале. А в конце свадьбы родители невесты подарили нам с женой набор эмалированных кастрюль, что тогда было несомненным дефицитом, и давало нам надежду, что нас с женой перестанут рассматривать, как парий. Но… надежды так и остались несвершёнными, мачеха создала надёжную стену между нами, подключила к травле и моего отца, который всегда был для меня, как отчим, а после женитьбы Вовы и вовсе стал нам врагом.
Вова выучился в ХАДИ, под плотной опекой моего отца, не раз выручавшего его из всяких передряг, связанных с приставанием к сокурсницам. Так, однажды Вова в компании нескольких своих приятелей участвовал в изнасиловании знакомой девушки в подъезде своего же дома. Отец и родственники Вовы спасли его от суда, и замяли это дело. И Вова вышел сухим из этой переделки. Было ещё несколько подобных случаев, и когда стоял вопрос об отчислении Вовы из ХАДИ, папаша надевал свои ордена и медали, и шёл к своему бывшему сокурснику, тогдашнему ректору ХАДИ, улаживая все до вынесения окончательного решения в деканате и ректорате. Так благополучно дополз Вова до конца учёбы в институте, и смог получить долгожданный родителями диплом. Нина была одной из таких девиц, которые пали жертвой Вовы, и поступила не так, как другие девочки. Она путём жалоб и уговоров добилась от матери Вовы, и примкнувшего к ней папаши, обязательства женить сына на ней. Мать Вовы просто измучилась, пытаясь вывести сына в приличные люди, и ухватилась за Нину, как за первую приличную желающую на своего аморфного сына. И свадьба состоялась. Уже на свадьбе стало сильно заметно, что ребёнок не станет ждать положенные девять месяцев, а родится где-то через четыре месяца после свадьбы папы и мамы. Впрочем, папа тоже мог быть иной, чем Вова, просто Вовины мать и отчим оказались сговорчивее, и пошли навстречу желанию Нины, обрести мужа с квартирой в центре Харькова, которым оказался Вова. Потом мать всю оставшуюся жизнь прилагала титанические усилия, склеивая этот брак после каждой крупной размолвки. Вова не прилагал усилий к семейному строительству: всем занималась неутомимая мама, снабжавшая провизией молодую семью, обслуживая их дом после смерти своей матери, правдами и неправдами добавляя к бюджету сына свою, и не только свою часть зарплаты. Вова своеобразно понимал свалившееся на него благосостояние, выстраивая в серванте взамен дорогой посуды пустые бутылки из-под дорогих вин и спиртных напитков на манер выставки, а сверху серванта иконостас пустых коробок от редких сигарет, сигар, папирос.
После получения диплома об окончании института Вову не без вмешательства моего отца оставили в нашем городе работать инженером на заводе. Через несколько месяцев, посетив отца, я узнал, что Вову перевели в рабочие, как мне с гордостью объявил отец, и как бы осуждая выбор моей профессии учёного, произнёс:

-Вова перешёл в рабочие, так как пролетариат – это истинно революционный, передовой класс!-

Но для меня было ясно, что перевод в рабочие был вынужденным, так как инженерную деятельность он не потянул. Как его работа была связана с дорогами и автомобилями, осталось неизвестным.
Дочь Вовы росла под присмотром бабушки Нины, и зам. дедушки – моего отца. После  перестройки на заводе начались крупные увольнения, и в конце концов, из всего цеха остались начальник цеха и Вова. Они вдвоём выполняли нужную для заказов работу, и делили заработанное на двоих. Так пережил Вова перестройку, не клятый, и не мятый. Часто он приходил домой пьяным, однажды по пьянке его сильно побили. В возрасте 50 лет у него развился рак. Мой отец после смерти мачехи поддерживал семью Вовы, и последние дни Вовы кормил того из ложечки. Вскоре Вова умер, недолго промучившись. Через четыре года после смерти Вовы скончался и папаша, вспомнивший напоследок о своих внуках, моих детях, и призвавший их к своему смертному одру. Он хотел умереть и быть похороненным по-человечески, а за это Нина, вдова Вовы, потребовала от него за несколько лет до его смерти, чтобы он перешёл жить к ней в квартиру, а свою оставил Свете, её дочери. Однако, отец отказался от такой ослепительной перспективы, желая умереть всё же своей смертью. Потому и вспомнил отец о моей дочери, что знал, что мои дети ему веку не укоротят.
В бывшей Вовиной, а до этого его деда и бабы, квартире теперь живут две женщины, Нина, вдова Вовы, и её дочь Света. Они по-своему пробиваются в жизни, не вспоминая о нашем существовании. И мы забыли о них. Только иногда мы с женой вспоминаем о последних, обращённых ко мне, словах Вовы, которые я от него услыхал в день похорон его матери:
-Ты в курсе, что твой папаша – это не мой отец?-
И после моего утвердительного ответа, продолжил:
-Так теперь ты и бери его себе, мне он не нужен.-

И это было ещё в то время, когда мой отец был ещё в силе, и не нуждался в поддержке ни материально, ни физически, а всячески помогал семье Вовы, и они от этой помощи не отказывались. Значение этих слов было другим. Я тогда ничего не ответил на его слова, ведь после всего сделанного моим отцом для него, он мог бы быть и благодарнее. Однако, этот равнодушный человек даже не понял моего неудовольствия по поводу его слов, и больше не обращал на меня внимания, и я ушёл из его дома, где когда-то жил в маленькой комнатке, перечитал всего Горького, Тургенева, которые собирала его бабушка Настасья, сохранив в памяти его маленькие глаза, как две оловянные пуговицы, мелкие черты его лица, и его скрипучую речь.

29 октября 2009 г.