Эвакувция

Эвакуация


Ну что с того, что я там был. Я все забыл.  Я все избыл.
Не помню дат, не помню дней, названий вспомнить не могу.
.......

Я не участвую в войне, война участвует во мне.
И пламя вечного огня  горит на скулах у меня.

Из Юрия Левитанского


Действительно можно не вспоминать, и как бы забыть
и дни,   и даты  и события,  но избыть невозможно.  Не так уж много помнит ребёнок о свих ранних годах, но дело не в памяти, а в том, что младенческая радость бытия сменяется жизнерадостностью.  Важная деталь в формировании личности - принятия  мира прекрасного, доброжелательного, ощущение своей уникальности  и ценности.
И впереди такая увлекательная взрослая жизнь.  Эта деталь в нас не вставлена. Её не было. Во взрослой жизни была война.
Для детей с их длинным временем она была бесконечна.  Каждый час она сметала в свою чёрную пасть и пережевывала тысячу уникальных жизней. Ценность человеческой жизни  была со знаком минус. И виной тому была не грозная, неразумная и бесчувственная стихия, а люди, взрослые люди.  Взрослым становится не хотелось, да и жить в этом мире не хотелось.  Это осталось навсегда и еще боль за тех, кто погибал. Вот так война с тех времён участвует в нас  до сих пор.  Не следует это понимать, что мы живём постоянно в этом угнетении. Мы, как и все прочие люди, живём погруженные в свои заботы, проблемы и радости, настолько погруженные, что не часто уходим в воспоминания. Но часто,  по ассоциации с каким-то почти неуловимым впечатлением, возникают в памяти картины  и  переживания  войны, столь явственные, как будто это было вчера.

А вчера была дорога,  утопающий в пыли тракт  между деревнями северного Кавказа..
Путь от Города Будёновска к Моздоку. По этому тракту тащился бесконечный обоз с раненными  уложенными на подводах и беженцами бредущими рядом.  Линии фронта не было.  Армий тоже не было.  Немцы высаживали в сёлах небольшие десанты и занимали их.  Обоз тащился далеко обходя сёла.  Над дорогой стаял жуткий смрад от  валявшихся рядом трупов лошадей. Иногда мы проходили мимо  подводы с умершим и людей копавших могилу. Время от времени немецкие самолеты низко пролетали над обозом. Люди разбегались в поле, оставляя раненных на дороге.
Немцы не стреляли, только пугали.  Было второе лето  войны и она еще не выжгла в них всё человеческое, а может потому, что  им были видны флаги красного креста и раненные. В нашей подводе раненного не было,  Были две старые женщины моя бабушка  и сестра  дедушки и двое детей 4 и 6 лет.  Я и тётушка шли пешком. Дядя,  тоже был в этом обозе, с персоналом госпиталя.  Госпиталь продолжал работать.
Кое где вдоль дороги стаяли поломанные подводы. Люди бросали свой скарб и уходили, но не всё могли уйти.  Были там старики, дети.  Теперь я думаю, что их как то разместили в обозе, но тогда мне казалось, что они так и останутся на дороге, они обречены.
На нашей телеге тоже лопнула какая-то жердина.
Ехать  было нельзя, телега могла развалиться.
Через 20 лет  в утренний час пик я ехала на работу по  Садовому кольцу. Вдруг машина остановилась. Двигатель работает, а машина стоит.
Её медленно объезжают машины, как на той дороге объезжали нас телеги и такое же безвыходное положение, ведь опоздать на работу нельзя, лишат  квартальной премии всю лабораторию.
Подняв крышку- седло на торпеде, я увидела, что от двигателя отвалился кардан, конец лежит в снежной каше, болтов нет.
И тут всплыла картина:  тетушка стаскивает с ног двух бабушек, чулки и привязывает ими  к  лопнувшей жерди бабушкину палку.
Я сняла  чулки, все равно от капрона в мороз проку мало, и привязала кардан прямо из кабины.  Руки замёрзли страшно, но доехала. Не опоздала. Еще и домой вернулась на этом капроне.  Это еще 30 км.  И всю дорогу всплывали видения той, другой бесконечной дороги, вдоль неубранных полей и бахчей.   Медленно ползущий бесконечный обоз. Речушки с крутыми берегами. Подъёмы, спуски.
Шли мы 6 дней. Перед каждым подъемом телегу разгружали и помогали лошади затащить её на верх. Потом играли в игру - волк, коза и капуста. Телегу нельзя было оставлять без присмотра, детей и вещи тоже.. Мы всё отставали от обоза потом догоняли когда он останавливался. 
Когда подошли к Моздоку  конец обоза нам  был виден далеко впереди.
Здесь, впервые за много дней, мы увидели солдат. На дороге были  выкопаны неглубокие прямоугольные ямки.  Пряма за нашей телегой солдаты укладывали в них мины.  Не зря. Там было остановлено наступление немцев на Кавказе.
Это была уже третья наша эвакуация.


Начало.

Эвакуировались мы из города Феодосия.
Я там жила у бабушки с дедушкой в семье старшей маминой сестры Евы и её мужа Израиля.
Моя мама и младшая её сестра Зина жили в Москве.  С детства я много болела, были и проблемы с лёгкими поэтому мне полагалось жить в Крыму, к тому же здесь была семья и трое моих двоюродных братьев.
Старший - Марк в 41 году окончил школу и уехал к моей маме в Москву поступать в институт. 
Поступил, но уже через несколько месяцев был мобилизован и стал моряком.
Феодосия  была тогда небольшим курортным городом, с набережной украшенной домом художника Айвазовского и девятью дворцами разного стиля.
В новогоднюю ночь 1942 года, когда Крым был уже в глубоком тылу у немцев, Советское командование сделало новогодний подарок Сталину, высадив там десант и на короткое время овладев Феодосией и Керчью.  На набережной остались не полностью разрушенными только 3 дома.
Налёты немецкой авиации начались довольно скоро после начала войны.
Город немцы не бомбили, забрасывали минами порт и рейд. Но шуму было много. Стреляли зенитки, потом взрывали мины. Детям нашего двора было видно с крыши, как катера проносясь прямо над миной вызывали её взрыв. Я читала у Фолкнера о подобной операции. У него военного летчика - аса, друг пригласил на свой катер и он невольно стал участником «миной операции».  Чего натерпелся тогда этот ас мог
описать только Фолкнер. (Фолкнер Дым).
Мой брат Марк во время войны сопровождал корабли лендлиза и тоже участвовал в таких операциях.. Вернулся он по окончании войны с Японией.  Умер рано от тяжелого сердечного заболевания.
 Нам же, детям, было интересно смотреть, как за кармой катера поднимается водяной столб..
В это минированное море каждый день отправлялись пароходы с беженцами.  Госпиталь, в котором работала  Ева   вместе с персоналом и их семьями грузили на  большой пароход « Украина».  В нашем многонациональном городе , населёние которого представляли  русские, татары, евреи, армяне, греки, болгары, крымчаки , караимы  бывал и этот  представитель Украины. Отъезжающим городскиё власти раздавали продукты питания. Нам, среди, прочего достался ящик с банками баклажанной икры. Я его хорошо помню: в деталях.
Украина в окружении нескольких военных катеров благополучно дошла до Новороссийска, но войти в порт не могла.
Там немцы бомбили порт и железнодорожный узел. Налёт за налётом.
В какой то большой просвет между налётами, у немцев тоже бывали обеденные перерывы, мы, всё таки, успели войти в порт и выгрузиться и
следующую серию налетов пережидали в каких то привокзальных складах.
Ночью нас погрузили а поезд и мы поехали в станицу Лабинскую.
Оттуда  нашу семью направили в деревню Костромка в 30 км от Лабинской.
Когда наша подвода въехала во двор отведенного нам места жительства,
хозяйка дома стояла на высоком крыльце и наблюдала, как мы выгружаемся.
 Подвода уехала и она подошла к нам.   Не пойму чи вы жиды, чи евреи? сказала она.-  -Жиды, жиды- успокоила её тётя. -Не,- говорит она-  жиды
плохие, а вы хорошие.-   Тётушка говорит - Вы не  беспокойтесь, за жильё мы Вам заплатим.-  Чего я  с вас брать буду?  Бедные вы, ни кола ни двора у вас.-
Очень мне эта сценка умильно вспоминалась, когда мы заключали первый договор на схирут. Очень все было похоже молодая женщина с двумя  детьми  и двумя стариками. Младшему тоже 4 года. И тоже была Война. Хозяин хотел уже не 500, а 510 долларов в месяц и сразу за пол года .   Это было всё что мы получили . Надо же было ещё месячную сумму платить маклеру. Маклер с хозяином долго торговался и, наконец, выделил тому 6о долларов из своего гонорара.
И пока они торговались, я улыбалась - разворачивалась передо мной продолжение сцены знакомства с казачкой.  Наш воспитанный Лёвочка подошел к ней первый и подал ей ручку. Он схватила его на руки и жарко расцеловала.  Тронутый её лаской он прижался щечкой к её щеке , обнял за шею и тут произошло чудо. Чудо любви: маленький мужчина впервые покорил сердце женщины.   Все время нашего пребывания у неё, главной жизненной заботой её было угодить любимому. Отсвет этой любви грел и нас.  Она не спускала с него глаз и называла  его мой Левон, Левончик,.
2 года назад Лева приехал  в Израиль чтобы отпраздновать свое семидесятилетие в кругу родных и многочисленных  друзей.  До сих пор В
все зовут его Левоном, Левончиком.
Но вскоре нам пришлось проститься с доброй женщиной. Немцы начали наступление на Ростов и нам надо было бежать дальше.  Хозяйка всё просила оставить ей Левончика. - Куда же такому малышу в такую тяжелую дорогу- горько плакала провожая нас.
Мы вернулись на вокзал станицы Лабинской и сколько то времени ждали там поезда.  Пришел поезд Новороссийск- Минводы и мы начали грузиться. В вагоне было много феодосийцев. Они прибыли в Новороссийск последним пароходом. Я тащила к вагону этот кошмарный ящик с баклажанной икрой и вдруг увидела со спины своего дядю. Он был уже у выхода с перрона.  Ящик я бросила и побежала за ним.  Вдвоём мы втащили, теперь уже чудесный ящик в первый попавшийся вагон отходящего поезда.
 Теперь мы ехали в Минводы.. Там нам предстояло пересесть на поезд в  город Будёновск ( Святые Кресты по старому, а может и по новому.)
Но поезда там не было. Нас погрузили на открытые платформы.
Было очень холодно, и мне помниться, что шел слабый снег.  Люди жались
к одному борту, где меньше задувало. Вещи сложили к другому. На половине дороги этот борт отвалился и часть вещей выпала.
А нам повезло. Жизнь вообще нас «берегла и хранила»
До Буденовска мы доехали без приключений и жили там до лета. Меня тут же бабушка определила в школу. Ходить в школу мне очень не хотелось - там меня дразнили жидовкой. До этого я не знала, кто я такая.
Дядя работал в загородном госпитале в 3 км от города. На высоком берегу видно было из города большое здание. Там был раньше техникум, а еще раньше, видимо, чьё то поместье.
Летом началось наступление немцев на северный Кавказ. 
Немцы бомбили в Будёновске, в основном ж.д. узел.
Тётушка Ева работала в госпитале, который находился на привокзальной площади. Мы очень тревожились за неё. Как-то в перерыве между налётами я побежала в госпиталь, но как только выбежала на площадь начался новый налёт. Какой то военный схватил меня и запихнул под прилавок торгового ряда. По прилавку что-то стучало. Бомбы рвались совсем близко. Когда налёт окончился я подошла к госпиталю. У входа в госпиталь увидела тётю Еву.
Сюда приносили раненных с железной дороги.
Вскоре ж.д. перестала работать.
Военкомат объявил всеобщую мобилизации. Будущие воины покинули город. Но вскоре все мобилизованные вернулись в свои дома и прятались там.
Через несколько дней утром оказалось, что город покинули власти вместе со всем городским транспортом.  На эвакуацию двух госпиталей остался один грузовик в загородном госпитале. На нём перевезли раненных из городского госпиталя, а потом он куда то увозил тяжело раненных и возвращался. Мы тоже переехали к этому госпиталю и ожидали эвакуации там. Город начал готовиться к встрече освободителей, женщины белили дома, шла генеральная уборка дворов, улиц, пустырей. Мимо ворот госпиталя проходил тракт, по которому день и ночь двигались телеги с беженцами. У ворот стояла команда из выздоравливающих бойцов возглавляемая политруком госпиталя. Они останавливали телеги и укладывали в них раненных, выгрузив часть вещей. Телеги с детьми и стариками пропускали. У политрука был в руках пистолет, так что споров не было. Этот же политрук добывал в соседних селах телеги для персонала госпиталя и их семей.
Однажды у колодца , где я набирала воду между политруком и  каким то другим офицером госпиталя шел громкий спор. Офицер требовал машину для перевозки семьи и вещей начальницы госпиталя, политрук машину не давал. Спор кончился тем, что политрук выхватил пистолет и выстрелил в офицера в упор.   Одним раненным в госпитале стало больше. Наконец все раненные были отправлены, колону с ранеными замыкали подводы с семьями медперсонала и мы тронулись в путь.

От Моздока мы поехали в Махачкалу по ж.д.    в одном из 3 последних составах. До Махачкалы доехал только наш. грузовой состав. В нашу теплушку  набилось так много народа с вещами, что можно было только сидеть скрючившись, а ехать пришлось долго. Дорогу бомбили, наш поезд подолгу стоял в ожидании, когда дорогу расчистят  от горевших вагонов.  Выйти из теплушки было невозможно. Трудно было проникнуть к дверям, и там надо было прыгать с высоты метра 1.5 на затёкших ногах, а подняться назад, когда поезд вдруг тронется и вовсе было невозможно. В вагоне умерло несколько человек. Их хоронили тут же возле насыпи.  Больных снимали на станциях.
Когда мы приехали в Махачкалу второй бабушки,
дедушкиной сестры. с нами уже не было. В нашей семье теперь недоставало двух членов т.к. дедушка уезжать из дома отказался. Ему было 72 года и  здоровье у него было плохое.. Но ни жене, ни сестре он не разрешил остаться с ним.  Мы в вагоне сидели не вместе и не видели, что с ней случилось. Тогда нам, детям, сказали, что она заболела и её увезли в больницу.
От Махачкалы дорога работала нормально. На каком то поезде мы  доехали до станции, где  нужно было пересесть на поезд идущий в Баку.
Собралось много ожидающих, поезд пришел, началась посадка. Но здесь уже железная дорога
работала строго по устава. Поезд точно по расписанию тронулся, не ожидая конца посадки, увозя моего семилетнего братика и большую часть  наших вещей. Каким то товарным поездом мы всё-таки добрались до Боку.
Там всех эвакуированных размещали в грузовом   порту. О нашем Витеньке позаботились наши земляки, успевшие погрузиться в вагон. Он был с ними. Мы их разыскали. Радость встречи
исключила сетования по поводу пропажи  вещей.
Порт был забит людьми.  Пароходов было мало. Люди много дней ждали своей очереди на погрузку. Эмиграционная служба обеспечивала порядок. Выдавали беженцам документы и талоны на питание. Следила за очерёдностью погрузки.
Направляли заболевших в больницы и т.п.
В Бакинском порту было очень страшно.
Немцы налетали постоянно. Но не бомбили.
Мы сидели на земле пропитанной нефтью в окружении нефтяных лужиц и рядом плескалась морская вода чёрная от нефти.  Мне казалось,
что одной зажигательной бомбы хватило, чтобы превратить вес порт в костёр.  Говорят, что нефть не так просто поджечь. Я тогда этого не знала, да и сейчас не знаю загорится ли нефть от зажигательной бомбы, одной или многих.
После недели или может быть и больше Мы переправились через Каспий с среднюю Азию в город Красноводск.. Моя мама и ёе младшая  сестра Зина были эвакуированы из Москвы в г.Ашхабад ещё в октябре прошлого года.  Они разыскали  нас. Зимой, проделав многодневную дорогу тётя Зина добралась к нам в  Будёновск,  побыв с нами всего несколько часов и вынуждена была отправитесь в обратный путь. Летом связь с ними прервалась. Мы не знали по прежнему ли они в Ашхабаде или их Воено - Юридическую Академию, где они работали -  Зина в медчасти, мама в бухгалтерии, куда то перевели.
Из Баку и из Красноводска тётя писала им, но письма тогда шли очень долго и не всегда доходили.  Путь из Красноводска  лежал через Ашхабад. Одно письмо из Баку они получили
И много дней выходили встречать поезда из Красноводска.