Мона Лиза

И опять весна началась как-то не так, как ей хотелось.
Вместо капели подули холодные ветры, как в ноябре, и небо стало серым, без туч, высоким и серым, как грязная вата, и, когда поднимаешь голову, на тебя жёсткой крупой начинает сыпать снег. Потом приходится сушить ботинки и греть руки на чашке с чаем – но это потом, а пока она стояла на остановке, и ждала автобус на вокзал.
В обеих руках – сумки. В маленькой, той, что на плече – блокнот, билет, деньги и всё такое прочее. В другой, большой, из пластика – тонкие ростки помидорных стеблей в коробке, и книги. Она возила их на дачу потому, что дома уже не хватало места, и все полки были забиты, и все шкафы, и антресоли, и родители говорили: да выкинь ты весь этот хлам.
А ей было жалко.
На свете есть вечные вещи – хлеб, музыка (на кассетах и пластинках, пусть исцарапанных, но ещё играющих). И книги.
Не все из них были нужны, и не все – интересны. Но выбросить почему-то не поднимались руки.
Может, потому, что она ходила на обменник…


Книжный обменник проходил в её городе три раза в год, весной, летом и осенью. На мраморной веранде с металлическими периллами собирались люди, расставляли столы и коробки, раскладывали на них сокровища типографских прессов – журналы, справочники, сотни страниц в мягких корочках или твёрдых обложках, и, как коробейники, расхваливали свой товар, читали, жадно или ласково беря в ладони, небрежно закидывая в рюкзаки напечатанные пласты чужих мыслей.
В основном сюда приходили студенты и старики, но встречались и молодые женщины с детьми, и парочки, случайно забредшие на сборище. Здесь можно было откопать интересные вещи – собрание сочинений Сталина или учебник итальянского на немецком.
Но больше всего она любила сказки. И стихи.  Бажова, Андерсена, Пушкина, Бальмонта… И теперь закрома были полны книг, и надо их куда-то девать.
До обменника далеко, значит – на дачу, до которой ближе – двадцать с хвостиком километров на электричке.


На одном из обменников она и заметила картину. Это даже не картина была, а, скорее, фоторепродукция – бумага на картоне, зато почти новенькая, в целлофане.
Она чуть не прошла мимо, когда её окликнули:
- Хотите?
Она обернулась на девушку за столом – та ей улыбалась.
- Сколько? – спросила она и тоже почему-то улыбнулась.
- Сто. Но Вам – за полтинник.
Она достала из кармана деньги, не пересчитывая, сунула девушке в руку.
- Ой, спасибо. Пакет вот возьмите, бумажный, а то тащить неудобно.
- Да не, я так, - ответила она смущённо и сунула  картину под мышку.
Домой она притащила в тот день два полных пакета книг.
Открыла дверь комнаты, вывалила собранные сокровища на диван.
- Что принесла? Ну, давай, показывай! – сестра перелистывала книги, замирала взглядом на страницах, разочарованно откладывала в сторону.
- Я картину купила, - сказала она. – Вот.
Сестра мимоходом оглянула картину, хмыкнула:
- На фиг она тебе?
- Не знаю, - пожав плечами. – Просто так… красиво.
Сестра ещё раз скептически хмыкнула и ушла.
Через час пришёл брат, и они долго разбирали книги – фантастику, философию… Картина одиноко стояла возле стенки на полу.
Дома репродукция не вписывалась – на стенах давно висят другие картины.
И она решила увезти портрет на дачу.
Завернула в газету, привезла, повесила на стенке над столом – старым, с резными ножками и вышитой скатертью.
Ей нравился этот дом – бревенчатый, с печкой, сенями и белыми занавесками, с качелью и поленницей во дворе, с колодезным «журавлём» в огороде и дымником на трубе сторой крыши. Здесь она бывала нечасто – весной, летом и ранней осенью, в основном – в детстве и юности, а сейчас – в отпуске да по выходным: работа.
Каждой весной начиналась битва за урожай, и стрекотали на весь посёлок соседские мотоблоки, и дачники с помидорной рассадой в ящиках, горшках, обрезанных пластиковых бутылках бурным потоком наводняли электрички. А летом было тише, и вагоны заполняли весёлые подростки, едущие купаться на грязный глиняный карьер – парни в сандалиях и шортах, девчонки в джинсах и купальниках под наспех накинутыми полотенцами. И, конечно, картёжники и любители тамбурного пива и сигарет – во все месяцы и года не боящиеся ворчливых старушек, контролёров, да, пожалуй, и самого чёрта.
Весной они с бабушкой, матерью и отцом тоже копали гряды и сеяли, а летом приходилось полоть, не жалея рук, и поливать, не жалея вёдер, шлангов и колодезной воды…


Почему-то ей казалось: весна пахнет огурцами. Или арбузами. Зима – да, зима пахла мандаринами. Осень – свежестью и мокрыми листьями. Лето – квасом и пылью.     А вот весна – огурцами.
И когда она вскакивала на ступеньку электрички – где-то на уровне пояса от земли, привыкнешь, если не сорвёшься – в голове иногда начинала звучать песенка с первой аудиокассеты, купленной когда-то на первую зарплату:

Здравствуйте, девочки!
Здравствуйте, мальчики!
Смотрите на меня в окно,
И мне кидайте свои пальчики, да-а…


Она садилась на свободное место и барабанила пальцами по стеклу, а если мест не было, то стояла в тамбуре, дыша дымом чужих сигарет.
«Осторожно, двери закрываются! Следующая станция – 2136 километр…»

Ведь я сажаю алюминиевые огурцы, а-а,
На брезентовом поле… 

Огурцы она поливала из лейки, вечером, устав от жары и сумеречного комарья, яростно, струями воды, словно очередями из пулемёта: «Нате вам!», а потом шла на веранду с бабушкой пить чай, а за забором из мощной глотки соседской автомагнитолы выплёскивалась и летела над домами чужая музыка… А ночью всё замолкало, и лишь шуршали где-то в подполье мыши, да лаяли собаки на одиноких пассажиров, спускающихся на насыпь с вечерней электрички…
А потом в доме появилась Она – и словно мягкий полуденный свет пролился на жильцов от её улыбки…

Она сидела с бабушкой на диване, на ладонях – сок от срезанных одуванчиков – красивых, как вьюнок, сорняков, из которых плетут венки и делают мёд. Почему-то спросила:
- Нравится?
Бабушка присмотрелась к картине, нахмурила брови:
- Странная женщина. И откуда такие берутся? Гляди-ко – а брови-то сбрила, что ли?
Краска поблёкла, а свет тёк, будто ниоткуда.
«И правда, откуда она такая? Улыбается, а жизнь невесёлая совсем. И чему только здесь улыбаться? Может, смеётся?..»


Она уехала в конце осени – на целую зиму.
И сегодня возвращалась в этот дом, снова, с полными сумками рассады и книг – скоро настанет лето, польют дожди, и всё расцветёт.
Вот только весна всё не начиналась, и автобус не шёл, и она стояла на ветру на остановке – почти час, затем втиснулась в битком набитый «салон» - помяли рассаду, конечно, но это ничего, зато книги всё выдержали, а там, на даче, дрова, и можно будет растопить печку…


На платформу она выбежала за пять минут до отхода поезда.
Метнулась к вагону – её резко рванули за плечо:
- Куда?! Билет где?!
- Не успела! Я куплю в первом вагоне!
- Не знаю ничё! Беги в кассу, поезд ещё не ушёл!
- Да какая, к чёрту, касса!!! 5 минут ведь осталось!
- Не знаю ничё! Опаздывать не надо!
Рванулась – к милиционеру, идущему по перрону:
- Меня в электричку не пускают! У меня деньги есть, вот! – смятые бумажки, которые хочется швырнуть под ноги равнодушию.
- Ладно, проходите, штраф в вагоне заплатите, - флегматично-будничная улыбка, повязка на рукаве.
«Осторожно, двери закрываются! Электропоезд №… отправляется от первого пути. Следующая станция…»
У дверей вагона в панике мечется и плачет женщина, забывшая книжечку пенсионного удостоверения дома – её тоже не пускают.
«Какие же они всё-таки… Какие же они… Какие же…» - ритмом бьёт в голове, всхлипами – в горле.

«От улыбки станет всем светлей…»

Только улыбок на улице что-то всё меньше.


Она стояла в тамбуре, так и не выпустив сумок из рук, и когда объявили нужную станцию, спрыгнула на платформу, чуть не подвернув ногу. По серой щебёнке мела позёмка. На платформе никого не было.
Она шла по шпалам – несколько минут, потом свернула на тропинку. Тропинка вывела к дому – потрескавшейся краске на ставнях и ели в палисаднике.

Она открыла дверь, вошла в сени, запнувшись о берёзовое полено, отперла дверь в кухню.
«Скоро май» - подумала она.
Медленно опустилась на пол, бросив сумки.
Прислонилась спиной к печке.
Долго сидела, прикрыв глаза. Хотелось спать.


На неё смотрела картина – хранительница дома, и всех живущих, загадочная и непонятная, как отзвук органа или шелест песочных часов, перевёрнутых с ног на голову.

- Здравствуй, - сказала она.

Джоконда улыбалась.

01.06.2009