Уголки моей памяти

Улицы и переулки родного города, его бульвары и аллеи – сколько хранят памятного. В том числе, и для меня. Вот, например, это огромное здание, красующееся на главной улице – здесь самая лучшая в городе школа. Между прочим, и номер у неё первый. И самая большая, и самая лучшая. Сюда-то и пошёл я когда-то в первый класс. Что интересно, это тоже был класс «а». Тоже, ведь, как ни как, первая буква алфавита.

Дело всё в том, что меньше чем за год до этого мы вернулись с севера – я и мои родители. Отец мой, окончив институт, отрабатывал там обязательные три года последипломной практики. Не могу понять до сих пор, как и почему выбрал он, при поступлении в институт, специальность инженера-лесотехника, при том, что всегда, по крайней мере, на моей памяти, говорил, что не представляет своей жизни нигде, кроме Новочеркасска. С такой специальностью найти работу в наших степных краях! Вы, что, шутите?! – Ведь подобным шагом он изначально обрекал себя на весьма, если подумать, печальный, и совсем невеликий выбор: либо навсегда расстаться со своим родным городом, каким бы тяжёлым и болезненным ни было бы это расставание; либо, отработав, упомянутые выше, три года последипломной практики, вернуться в Новочеркасск, окончательно и бесповоротно забыв при этом о перспективах работы по специальности. Но, как бы там ни было, а выбор моего отца оказался в те годы именно таковым. Позднее, если честно, я его никогда не спрашивал о причинах означенного выбора, а сам он об этом мне никогда ничего не говорил. Не сказать, чтобы эта тема в наших отношениях относилась к категории запретных. Просто, как-то само собой получалось, что не приходилось к слову.

А когда мы жили на севере, в нашем доме случился пожар. Отцу же оставалось до конца срока чуть меньше года. И всё это время он был нетрудоспособен после случившегося. Его отвезли сначала в районную больницу, а оттуда – на самолёте, в крайне сложных погодных условиях, в областной ожоговый центр, где делали пересадку кожи. Позднее отец рассказывал, что кожу для той пересадки брали у него же самого, срезая её с его же собственных ягодиц, после чего ложиться на больничное судно было для него настоящей пыткой. А обгорел он на том пожаре сильно. Уже живя в Новочеркасске, спустя много лет, помню, как-то получил отец повестку из военкомата. Должны были послать на переподготовку. Как он явился, да как начал только раздеваться перед медицинской комиссией, там увидели его ноги. Полностью покрытые рубцами от ожогов, и вены, проступающие почти наружу, и, без дальнейших разговоров, немедленно велели идти домой. Однако, за год до полного снятия с воинского учёта по возрасту, отцу всё-таки довелось съездить на переподготовку, куда-то в Дагестан, где он едва не отравился незнакомыми ягодами, которые сорвал с куста, да в самый последний момент спросил у какого-то местного аксакала, случайно оказавшегося поблизости: «Можно ли эти ягоды употреблять в пищу?», на что тот, с потрясающей невозмутимостью, ответил: «А почему – нельзя? – Конечно, можно. Только, через пять минут после этого, на тот свет отправишься».

Тем не менее, чтобы особенно не отвлекаться, возвращаюсь к северным делам. Пока отец был в больнице, я тоже совсем расхворался. Сказалось всё: и тяжелейшее нервное потрясение, после которого я несколько месяцев вообще ни с кем не говорил, да ещё и нервный тик начался, окончательно прошедший лишь почти через год, и простуда, давшая серьёзные осложнения, вплоть до ревматизма. Кашель доходил до рвоты. Гланды распухли до немыслимых пределов. Требовалась срочная операция. В Кировской же области, где, собственно, и разворачивались описываемые здесь события, ни один врач не хотел брать на себя такую ответственность, принципиально отказываясь делать подобную операцию в преддверии наступления здешней суровой зимы.

Вскоре за мной приехала бабушка. Через некоторое время отец, вышедший из ожогового центра, едва избавившись от опостылевших костылей, изъявил неудержимое желание, во что бы то ни стало, вернуться в Новочеркасск. И его, действительно, никто и ничто уже не могло удержать на севере.

Так и приехал он, вместе с моей матерью, назад в, Новочеркасск, где вскоре успели они повторно пожениться. А-то, по малолетству, я сам тогда ещё и не знал, что в Кировской области, за столь короткое время моего там отсутствия в период отцовской болезни, они успели развестись.

 Впрочем, обо всём том, или, по крайней мере, почти обо всём том, что, так или иначе, в моей жизни было связано с севером, я уже писал в некоторых из своих ранних рассказов, от которых и сейчас не отказываюсь, и которые хоть сейчас готов переиздать, ничего в них не убавляя, и ничего к ним не прибавляя, не меняя в них ни одного абзаца, ни одной строчки, ни одного слова, ни одной буквы. Быть может, я когда-нибудь именно так и сделаю. Так что на вещах, о которых, так или иначе, раньше уже говорил, сейчас не буду особо останавливаться, переходя непосредственно к изложению событий, последовавших далее. Скажу лишь, что врезался в мою память навсегда запах северной хвои, запах древесных стружек, перед глазами и сейчас стоит большой отцовский портфель из кожзаменителя ярко-красного цвета, чисто городской, столь непривычный и столь неестественный для села, тем более – на севере, которому мы так и не нашли здесь лучшего применения, кроме как носить в нём все соответствующие принадлежности во время наших семейных походов в баню.

…В ближайшее время после возвращения, мне была сделана операция. Я расстался со своими многострадальными гландами. А проболел ещё прилично. Всё это, разумеется, не могло не привести к тому, что в школу я пошёл совсем неподготовленным, кроме того – больным, слабым, задёрганным, не оправившись толком от пережитого нервного потрясения. Кого винить? – Да, никого. Это – жизнь.

Как раз в год моего поступления в школу – это была городская школа номер один – она готовилась отметить свой вековой юбилей. Вот уж повезло мне, так повезло – во всех отношениях! Тем не менее, если, как гласит поговорка, «нет худа без добра», то, увы, и добра без худа тоже, как правило, не бывает – в этом я с лихвой имел возможность убедиться в течение жизни на собственном опыте. В школе делали капитальный ремонт, как водится, к сроку не успели. Нас, её учащихся, тогда временно разместили в городской вечерней школе, которая в дневное время, всё равно, пустовала. Кстати, гораздо позже, в том же самом здании располагалась редакция городского еженедельника. Это было как раз в дни моей работы в этой с;мой редакции. И, что удивительно, когда я оттуда ушёл, так и редакция вскоре переехала на другое место. Но, примерно, к середине октября мы всё-таки въехали в наше, так сказать, законное помещение, ещё пахнущее краской, побелкой и лаком, покрывающим паркетные полы.

Правда, ближе к зиме, я так разболелся, что школу пришлось вообще оставить. А на следующий год пошёл в первый класс, но уже не в первый, а во второй раз. Родители, решив, что если уж начинать заново, то, действительно, в таком случае, всё, вообще всё, следует начать с чистого листа, записали меня в девятнадцатую школу, тоже, между прочим, одну из старейших в нашем городе, находящуюся на окраине, застроенной преимущественно частными домами, сохраняющей и сегодня какой-то неповторимый, почти сельский уклад. Школа утопала в зелени густого сада, в котором работали её учащиеся в период летней практики.

А когда я учился классе в шестом, случилось страшное – в школе обвалился потолок. При чём, сразу везде, во всех кабинетах и коридорах. Никто не пострадал лишь по счастливой случайности, поскольку дело было ранним утром, когда в здании ещё никого не было. Школу закрыли на ремонт, затянувшийся, ни много, ни мало, на целых полтора года – и всё это время, весь наш класс целиком ходил на занятия в уже упомянутую выше, первую школу. Видать, не хотела она меня отпустить.

…Чего только не было, и чего только не припомнишь, вот так, бесцельно бродя по городу, в котором прожита вся твоя жизнь…