Мир, созданный Виталием...

Что запомнил Виталик из своего раннего детства – открытое окно, за окном – огород, что спускался к реке, подёрнутой белёсой дымкой утреннего тумана, многоголосое кваканье лягушек, переклички вездесущих горлиц, а ещё – необыкновенно чистый воздух, каким никогда уж более не доводилось ему дышать.
А потом… Завёл однажды отец свою машину. Посадили туда Виталика, и повезли, неведомо куда. Как же его било в той машине на ухабах и колдобинах, как раскачивало, как больно было ему!
Привезли в незнакомый город, показавшийся Виталику поначалу таким большим – это он уже потом, гораздо позднее понял и узнал, что есть города значительно больше, и не только понял и узнал, но даже увидел сам иные из тех городов – да так и оставили здесь, в этом заведении, находившимся на тихой, окраиной улочке, помещавшемся в нескольких одноэтажных корпусах стародавней постройки, окружённых желтоватым кирпичным забором.
Как часто снился Виталику родительский дом, огород, река, туман. А ещё снились звёзды, падающие в траву, за которыми бежал Виталик, удивляясь: когда же успели у него вырасти ноги, поднимал те упавшие звёзды, отыскивая их в травяных зарослях, ощущал их тепло в своих также неожиданно успевших вырасти руках.
Когда совсем маленьким был, всё думал: вырастут ещё у него и руки, и ноги. Потом только понял: не вырастут они никогда. Таким уж он родился. Теперь и сам не мог сказать, когда и где он это понял: там, ещё дома, или – уже здесь, в этом, пока по-прежнему чужом и чуждом для него городе, которому только предстояло стать для Виталика его второй малой Родиной.
А пока что находил он единственное успокоение, единственное спасение, единственную отраду своей мучающейся, метущейся душе посреди этих казённых, серых, блёклых, безрадостных будней, протекавших в бездушных, мёртвых стенах специализированного дома-интерната для детей-инвалидов, в ночных снах, переносивших Виталика в его родной посёлок, где встречал его старый, добрый домашний любимец – пушистый усатый кот, по ночам игравший в огненные клубки, в которые сплетались хвосты комет, пикировавших с небес прямо во двор, вычерчивая в ночной темноте непонятные знаки.
Виталик научился читать. Дома его никто этому не учил. Успел даже научиться писать, удерживая карандаш в зубах. Позднее и шариковую ручку «освоил». Она поначалу не слушалась, пачкала. Но это было только поначалу.
Виталик и сам не успел опомниться, как прошло десять лет. Школьная программа пройдена. Аттестат получен. И что удивительно – ни отец, ни мать, ни старшие братья – а их у Виталика было трое, и ещё две сестры, тоже старших – так ни разу его не навестили за всё это время, не прислали ему ни одной посылочки, ни единого письма, ни единой поздравительной открыточки к какому-нибудь празднику, включая его, Виталиков, День Рождения, хотя бы один из десяти за все истекшие в этих стенах годы. А ведь сам Виталик писал им… Писал не единожды… А вот они…
Впрочем, никто из них не навестил Виталика и потом, когда обитал он в доме инвалидов, где и прошла вся его дальнейшая жизнь. Не до Виталика им было. Имели они более важное занятие – во всяком случае, для себя считали то занятие гораздо более важным, нежели судьба своего увечного от рождения сына и брата – пьянство. Горькое, беспробудное пьянство.
Но мы не будем больше о них говорить. Не будем, хотя бы потому, что на дальнейшую жизнь Виталия они уже не оказали никакого влияния. В отличие от многих других людей. Таких, например, как тот старый журналист, автор нескольких стихотворных сборников, услышавший про Виталия, про его житьё-бытьё в городском доме инвалидов, а ещё про то, что пытается Виталий делать свои первые – хотя, пока что, естественно, безуспешные – опыты по литературной части.
Давно то было, но никогда, тем не менее, не забыть Виталию тот день, тот поистине переломный день в своей жизни, когда приехал к нему тот поэт и журналист, пожилой, больной человек, полгода назад перенесший инфаркт, приехал, несмотря на гололёд, несмотря на шквалистый ветер и мокрый снег, приехал с несколькими пересадками, а, приехав, сразу же проявил неподдельный интерес к той заветной тетрадке, в которую записывал Виталий свои стихи.
Лицо гостя мгновенно стало серьёзным и сосредоточенным, на глазах появились очки, в руке – красный карандаш.
-Пойдёт, - только и произнёс он, прочтя первое стихотворение, и тут же, к ужасу и удивлению Виталия, перечеркнул его с угла на угол.
-Пойдёт, - произнёс он, прочтя и второе стихотворение, повторив карандашом то же самое действие.
-Зачем же вы перечёркиваете, если говорите, что оно «пойдёт»?
-За тем, что ты можешь, а значит – должен, писать не то, что просто «пойдёт», а то, что может быть только гениальным, или – не быть вообще, - последовал безапиляционный ответ.
Затем, его визиты стали частыми, пока ещё через год не появилось в городской газете первое стихотворение, вышедшее из под пера Виталия.
Уже потом, много, много лет спустя, будет и первая книга. А за ней – и вторая. И поездки на поэтические фестивали в другие города.
А Виталий всё продолжает и продолжает творить. И оживают на страницах его тетрадей, блокнотов, да и просто разрозненных листов и даже бумажных клочков, ели и сосны, ивы и берёзы, каштаны и тополя, растущие вокруг дома инвалидов, в котором живёт он сам, речка, текущая неподалёку, звёзды, срывающиеся с неба за окном душными летними ночами, когда вольный ветер приносит из близлежащих степей горький полынный запах, а иной раз бывает – встают картины безвозвратно ушедшего детства. И всё это сплетается в особый мир. В поэтический мир, созданный Виталием.