Часть 10. Вспоминая картошку

В восьмидесятых годах прошлого века в бывшем нерушимом Союзе было принято посылать студентов, школьников и городских тружеников на уборку урожая. Так сказать в помощь труженикам села. Тогда мне это казалось естественным. Мы все выросли с этой советской традицией и даже не задумывались о том, что каждый должен делать свою работу. Но я не об этом.

  Как-то мои друзья со стоматологического факультета  Валик и Серега уговорили меня поехать на картошку с их факультетом. Мол, со своим курсом ты уже ездил. Ответственной за уборку картофеля и соблюдение порядка была назначена преподавательница  кафедры латыни Мария Ивановна Тулупова. Я поинтересовался, не будет ли возражений со стороны администрации. Но Серый уверенно сказал, что берет ее на себя. Ему было лет двадцать пять, немного полноват, всегда спокоен и, самое главное, легко вызывал доверие. И действительно: зашел в кабинет, через пять минут вышел и говорит: «Таможня дает добро...»
Мария Ивановна, или, попросту, Мариванна - аккуратная женщина, средних лет, без косметики, не следящая особо за модой даже во время учебного процесса, а уж на уборочных работах - тем более. Она свято верила в пятилетку, электрификацию всей страны и мужественно старалась претворить в жизнь решения последнего съезда КПСС. Человек интеллигентный, принципиальный, полностью отвыкший думать самостоятельно. Но милая в быту и дружелюбная к окружающей среде, она совершенно менялась, если вопрос касался чего-то, не соответствующего официальной политике партии, вообще, и администрации, в частности.
Однажды тракторист не приехал, и мы стояли с полными ведрами и с надеждой смотрели на дорогу. Все дружно мечтали о том, что Толя сегодня не приедет и мы не сможем продолжить свои героические трудовые подвиги. «Ну, -  торжествующе сказал я, - товарищ Тулупова, ваш боец покинул боевой пост. Можно сказать: дезертировал с трудовой вахты урожая». Она покраснела, как будто она лично была виновата, задергалась и отвела взгляд. И тут до меня дошло. Наша руководительница зомбирована официальной речью, казенными словами и газетными штампами. Если бы я сказал просто: «Мариванна, пацан-то, видно, бухнул и забыл  о нас»,  она бы не реагировала так бурно. Психиатрию мы еще тогда не учили, и я затруднился с диагнозом. Но практическое применение этому феномену нашел быстро. Как только она слышала официальный язык, то сразу была готова лечь грудью на амбразуру, не говоря уже о мелких житейских жертвах.

«На сельскохозяйственных работах все должны соблюдать технику безопасности», - строго сказала Мариванна. Тяжкий вздох прокатился по нашим нестройным рядам. Ибо знали мы, что сейчас она будет читать нам все двенадцать листов никого не интересующих правил, вместо того чтобы тихо пустить по кругу последний лист и дать нам его подписать, как сделал любой нормальный человек, выросший в «совке». Мы обреченно опустились на перевернутые ведра. Кто курил, кто тихо разговаривал, а Пептид, прозванный так за рост и долговязость, уже организовал небольшой чемпионат в «тысячу»* в глубине толпы.
И дернул черт Светку Панкратову, почти сразу же после этого собрания, прокатится с трактористом на тракторе. Кабина была одноместная. Это была основная причина, по которой она согласилась на это предложение. Позже я как старший товарищ ей мудро заметил, что можно было получить то же удовольствие, не катаясь по вскопанному полю и даже не заводя двигатель. Но это она поняла потом. А пока Светка стояла, красная от всеобщего внимания и обвинительных речей Мариванны. Комсомольское собрание было в самом разгаре. Большинство говорило, что страшного ничего не случилось. Но Тулупова, беспокоясь за последствия и в назидание остальным, предлагала все-таки наказать ее построже. И несколько  шестерок уже готовы были поддержать свою наставницу, разумеется, из самых лучших побуждений. У меня с детства аллергия на показуху, бюрократию и тому подобную гадость, и я подумал, что пора кончать эту тягомотину. «Прошу слова!» - произнес я. Кто ж мне откажет? Тем более что до сих пор собрание представляло собой отдельные реплики с мест и речь Мариванны тонула в них, не доходя не то что до сердца, но даже до уха слушателей. А тут я добровольно готов озвучить общественное мнение. «Внимание,   товарищи! Попрошу соблюдать революционный порядок!» - на полном серьезе произнес я. Стало тихо. Серега, который знал меня лучше всех, наклонил голову и,  предвкушая небольшое шоу, начал ржать заранее. Но остальные, будучи в легком шоке, приготовились слушать. В установившейся тишине я продолжил с серьезным лицом: «В то время, когда весь советский народ трудится, не покладая рук, когда наши космические корабли бороздят, можно сказать, прилегающее космическое пространство, а империалистические акулы только и ищут момента, как оклеветать наши исторические достижения, студентка Панкратова позволяет себе грубые нарушения трудовой дисциплины и марает, я не боюсь этого слова, наш, и без того не особо высокий, моральный облик». Среди студентов пошел легкий гул удивления и осуждения. Зато Мариванна смотрела на меня влюбленными глазами. Так, думаю, главное, не переборщить, а то побьют, не дослушав и не разобравшись, что к чему. «Короче, - продолжаю я, - мы будем судить ее по всей строгости советских законов. Давайте ее расстреляем!» Что было дальше, я описать не берусь. Я хотел добавить что-то еще о любви к Родине, но мой довольно зычный голос был заглушен хохотом и  аплодисментами с легкостью морского прибоя, гасящего все остальные прибрежные  звуки. А позже ко мне подошла Мариванна.
- Вы настоящий оратор! Так хорошо вчера говорили. Но вот насчет расстрелять... - она замялась. - Это уж слишком.
Когда бог делил чувство юмора она, видимо, была последняя в очереди. Я строго посмотрел на нее и сказал:
- А вот это вы бросьте. Из-за нашей мягкотелости и непоследовательности построение социализма  в отдельно взятой стране так катастрофически затянулось.
- Да, конечно, конечно, вы правы... - поспешила согласиться Мариванна и растаяла в сумерках тихого осеннего вечера.

 Я - довольно противоречивая личность. Так, например,  курение и потребление горячительных напитков не мешало мне по утрам купаться в местном озере. Сентябрь - это не январь, разумеется. Тем не менее, мои друзья, поначалу загоревшиеся этой идеей, быстро охладели к этому занятию. Из-за купаний я опаздывал на завтрак, а потом и на работу в поле. Когда Тулупова случайно узнала о моих водных процедурах, она подошла и с уважением сказала:
- Рубинчик! Вы настоящий Рахметов!
- Ну, что вы, - скромно сказал я. - Он гораздо хуже...
 Но, повторяю, у Мариванны с чувством юмора было плохо. Когда я с ней шутил, то чувствовал себя, как в магазине самообслуживания: «сам пошутил - сам и смейся». Но меня это нисколько не смущало. Я посмеялся своей шутке и ушел, оставив ее в легком недоумении. Но теперь у меня была веская причина для опоздания. Против водных процедур в стиле революционного Рахметова она возразить просто не могла. Когда я приходил, студенты уже работали по трое на борозде. Начало рабочего дня - самое трудное. Сначала  нужно распределить людей по грядам. Но это только цветочки. Потом надо было заставить студентов работать. Тулупова подходила к каждой тройке и убеждала, что уборка картофеля - архиважная задача, которую поставили перед нами партия и правительство. Кроме смеха эти уговоры ничего вызвать не могли. Но, как известно, зануде легче уступить, чем отказать, и, рано или поздно, весь наш не очень дружный коллектив включался в работу. Не очень дружный, потому что были и такие, что начинали работать сразу, как пришли. Но, в основном, коллектив состоял из нормальных ленивых homo sapiens. Я, опоздав на полчаса, а то и больше, присоединялся к какой-либо наиболее веселой тройке. Поработав минут пятнадцать-двадцать, я брал два пустых ведра и начинал ходить, сильно ударяя их друг о друга. Все начинали разгибать спины, чтобы посмотреть, что случилось. «Перекур!» -  бригадирским голосом объявлял я. Ну, эту команду все выполняли беспрекословно и безукоризненно. Тулупова первый раз была просто в шоке. Она мчалась по направлению ко мне, перепрыгивая через три грядки. Когда Мариванна добежала, она не то что говорить -  дышать уже не могла. Я взял ее под локоть и, предупреждая вопросы, возникшие в ее мозгу, оторванном от реальности больше, чем картины лучших импрессионистов мира, вкрадчиво сказал: «Мариванна,  главное, - вернуть детей живыми и здоровыми... такими, какими мы взяли их у родителей. На нас лежит огромная ответственность за их здоровье. Это, между прочим, человеческий ресурс. Он дороже, чем картошка. Помните! - кадры решают все!» Я видел, что кислородное голодание мозга у нее уже закончилось, но Тулупова была в растерянности и по-прежнему молчала. Дилемма!  И я был прав, и картошку убирать надо. Слышно было, как от перегрузки поскрипывает ее мозг. В конце концов, походив с часок по полю, она вернулась и сказала, что перекур должен быть каждые два часа. Я заупрямился -  каждый час. В конце концов, пришли к компромиссному решению - каждые полтора часа. Потом Тулупова помялась и добавила: «Так как вы по утрам купаетесь, то можете опаздывать не на полчаса, а на час». Такой гибкости в поведении я не ожидал и с удовлетворением отметил ее способность к обучению. «Ну, не все потеряно!» -  закричал я ей вслед. Она обернулась, но так ничего и не  поняв, ушла помогать отстающим. 


Проснулся я с трудом. Накануне мы немного перебрали, идти на завтрак, а тем более на работу, организм отказывался категорически.
- Валик, - попросил я, - скажи Тулуповой, что я заболел. Видно вчера что-то не то съел.
-  Ага, водка несвежая была. Вставай, я может, тоже не хочу никуда идти, но...
- Ну и не иди, - равнодушно перебил я.
 Я знал, что он побоится и в последнюю минуту все равно пойдет. Не то чтобы он там много наработает, но явку обеспечит. Минут пять он пытался меня уговорить, потом ушел, поставив бутылку с водой на табуретку возле кровати. Я мирно дремал, когда в дверь тихо постучали.  Открыв глаза, я увидел Мариванну и Серегу. Они стояли на пороге, не двигаясь. Тулупова  пыталась определить на глаз заболевание и степень его развития. Чтобы облегчить ей решение этой непростой задачи, я тихо застонал, облизал губы и прошептал: «Воды...» Мариванна бросилась к бутылке с водой и начала судорожно заталкивать  ее  мне прямо в рот.
- Что с вами, Рубинчик? - в голосе нашей  руководительницы звучали неподдельное  беспокойство и тревога.
- Пищевое отравление... не извольте беспокоиться, -  произнес я голосом агонизирующего больного.
 А сам подумал: «Хорошо, что не встал и поперся куда-нибудь».
- Как вы себя чувствуете? - заботливо спрашивает  Мариванна.
Мне даже неудобно стало.
 - Плохо... аппетита нет... голова болит... живот болит...
- Ну, голубчик, у меня тоже аппетита нет, - сказала  Тулупова и потрогала мой лоб. - Я вот тут вам антибиотик принесла широкого спектра действия.
- Антибиотик?! - от возмущения я даже приподнялся на локте, подумав, что похмеляться антибиотиком - это  извращение какое-то. Но вслух произнес: - Я категорически против всяких антибиотиков. Вы же образованный человек и должны знать - они убивают микрофлору кишечника. А потом развивается дисбактериоз, угнетается иммунный ответ, а там и сепсис не за горами.
Тулупова - преподаватель латыни со стажем, но в медицине - на уровне санитара в морге.
- А ведь первая заповедь врача, - продолжал я, - какая?
- Primum nоn nocere* - рапортует она без запинки,  и неудивительно - это ж ее хлеб.
- Ну, вот! А вы?! Врачи - вредители! Смерти моей желаете! Пейте сами свои антибиотики. Я настаиваю на продолжении лечения в стационаре.
- Может, - предложила Мариванна - скорую помощь вызвать?
- Может! - я уже вошел в роль.
Она повернулась к Серому:
- Пожалуйста, вызовите скорую.
Он куда-то пошел, но тотчас вернулся и сообщил:
- А телефон только в сельпо, в Березовке. Это семь километров. Пока я туда дойду - они закроются.
Тут я и выдал финальную реплику:
- Как вам известно, все древние лекарства недаром настаивались на спирту. Потому что спирт - сильный антисептик. В торговой сети имеется аналоговое средство - водка обыкновенная. Обладает менее выраженным бактерицидным эффектом, но, если просто удвоить дозу, сойдет за первый сорт.
И продолжаю лежать. За живот держусь изо всех сил, стараясь не смеяться.
- Сережа, - просит Тулупова, - пойдите и срочно купите водки.
- Прошу прощения,-  Серый откашлялся. - Я не при деньгах.
Тулупова выхватила кошелек и с готовностью дала десятку.
- Этого достаточно?
- Вполне, - ответил Серега и ушел.
 Через полчаса он вернулся с литровой нестандартной бутылью самогонки, заполненной на две трети. Глаза его  блестели, хотя лицо сохраняло строгое и печальное выражение, как на поминках. Я сразу догадался, где недостающая часть лекарства.
Серый сказал:
- Водки, как таковой, в открытой продаже не оказалось, но я решил проявить инициативу.
Мариванна вопросительно посмотрела на меня как на главного лекаря.
- Ладно, самогон - главное народное лекарство. Если, конечно, хорошего качества... -  ответил я и выразительно поглядел на Серегу.
Серый незаметно подмигнул и сказал:
- За качество я отвечаю!
- Что ж, тогда я готов к приему лекарственных препаратов изготовленных местными умельцами.
 Приятель принес три стакана и объяснил Тулуповой:
- Нам с вами для профилактики не помешает. Так как мы были в непосредственном контакте с больным.
 Разлил по сто грамм. Выпили, закусив яблоками, которые предусмотрительно притащил Серега. Снова разлил, и тут зашла Кузьминична, хозяйка дома, у которой я был на постое. Посмотрела и строго заметила:
- Первый раз вижу, чтоб учительша пила самогонку со студентами. А на вид такая приличная женщина...
- Мы пьем для профилактики кишечных заболеваний,   - убежденно сказала Тулупова. - Вы что, не видите:   человеку плохо?
- Мне б тоже поплохело, если б я столько выпила, -  проворчала бабка и ушла.
А в это время… на другом краю деревни у Тани, нашей студентки действительно было пищевое отравление. Прибежали её подружки с криками: «Там Танька загибается!» 
- Эпидемия, - пророчески удовлетворенно сказал я. - Как будущий санитарный врач вам говорю. А все потому, что профилактика не проводилась в должном объеме.
- Вадим, - сказала Мариванна, - я вижу - вам уже лучше, мы пойдем спасать Танюшу.
- Вы  - как Наполеон: идете к солдатам в чумной барак, - похвалил я.
И наша руководительница, гордая собою, удалилась в сопровождении Сереги. Я с грустью посмотрел на уплывающую бутылку... но, спрашивается, что я мог сделать? Сказать: «Не дам - это мое лекарство?»
 
Татьяну они нашли в совершенно плачевном состоянии. Бледная, потная, она молча лежала на узкой кроватке. Тулупова сунула ей прямо в лицо полстакана самогонки:
- Пей!
- Что вы делаете? - вмешался Петрович, хозяин дома. -  Не видите, как ей плохо?
- Не мешайте проводить лечебную процедуру. Мы только что уже вылечили одного больного.
 Тане было явно очень плохо, ее мутило от запаха самогона, измученное лицо выражало покорность судьбе, а также тихое удивление: пьяная Мариванна была необычным зрелищем.
- Наверно, я брежу, - подумала бедная Таня.
 Она сделала глоток, другой...
- Ее сейчас вырвет! - закричал опытный Петрович.
И точно: Таню вырвало. Ей стало немного легче, и она улыбнулась.
- Вот! Вот видите! - Тулупова торжествовала. - Ей уже лучше! Ей помогло!
Петрович посмотрел на нее, как на помешанную, и только сказал девчонкам:
- В больницу бы ее надо...
А минут через десять, он, погрузив Таню и подружек на подводу, погнал в центральную районную больницу. Там ей поставили диагноз острый гастроэнтерит и госпитализировали.
На следующий день у Мариванны было ко мне много вопросов. Выслушав все, я сразу понял, что кто-то ее основательно информационно обработал. Я даже знал кто. Сама бы она до такого не додумалась. Все вопросы сводились к одному: почему лекарство не помогло Тане, и отчего у нее  лично так болит голова?
  - Скажите, - начал я издалека, -  всегда ли одно лекарство помогает всем пациентам, даже если у них одно и тоже заболевание? Правильно, не всегда. К тому же, я думаю, если бы вы не поспешили и верно подобрали дозу, то Таня бы поправилась уже сегодня, как и я. А самое главное, даже сейчас нельзя утверждать, что здоровье ее в безопасности. Вот вы хотели бы лечится в ЦРБ?
Она отрицательно замотала головой.
- А насчет головной боли я вам скажу: это элементарное побочное действие. У каждого лекарственного средства есть нежелательные эффекты. На упаковке, как правило, написано.
- А там не было написано... - по-детски заупрямилась Мариванна.
 Ну что ты с ней будешь делать?
- Продукт находится в стадии разработки и пока не прошел государственную стандартизацию, - объяснил я.
 Она, услышав казенные слова, впала в ступор и успокоилась.
- Но, - продолжил я, - эпидемию  мы с вами предупредили. Так и запишите в свою трудовую биографию.

Через пару дней мы пошли навестить Таню в ЦРБ. Инфекционное отделение было представлено несколькими палатами общего типа, ничем не отличающимися от терапевтических. Никаких боксов, никакой изоляции, никаких бактерицидных ламп. Детские палаты и палаты для взрослых были рядом. Визиты посетителей ничем не были ограничены.   Создавалось впечатление, что учебник по инфекционным болезням описывал инфекционное отделение если не другой планеты, то, по крайней мере, другой страны. Мы вышли покурить на больничный двор. Кругом бегали и шумели больные дети. В отличие от взрослых, у них болело только тело, болезнь не занимала ни  их ум, ни психику. Если бы не больничная одежда, со стороны невозможно было бы догадаться, что они больны. Кто-то из наших девчонок дал им пакетик конфет -  горошинки в шоколаде. Они стали драться за него,  пакетик порвался, и горошинки поскакали по грязному асфальту. Дети принялись ловить и тут же есть их. Мы, будущие врачи, были в легком шоке. Катька, одна из наших студенток, заорала:
- Дети, не ешьте конфеты с земли!
  На что один пострел, взглянув на нее, как на круглую дуру, добродушно объяснил:
- А у нас все равно понос...
  И лучезарно улыбнулся, показав беззубые десны.

Как-то сидели после обеда  мы с Серегой на лавочке. Курили молча. Я автоматически нацарапал веточкой слово из трех букв.
- Смотри, Серый,  деградация налицо! Я таких слов даже в детстве на заборе не писал. Пора мне, видно, на большую землю.
 - Куда ж ты денешься с нашей подводной лодки? -  обреченно спросил он.
 До окончания сельскохозяйственных работ оставалась неделя. Но у меня уже созрел план. Вечером я пошел к Тулуповой и сказал, что мне нужно срочно уехать. Дескать, вызывают на работу. Рассказал ей про Тканевую лабораторию, про специфику производства. Она прониклась важностью момента и… согласилась. Неделю эту я, конечно, выиграл, погуляв по Минску и навестив старых друзей. Но, с другой стороны, это была ошибка. После отъезда недоброжелатели открыли Мариванне глаза на мое поведение. И к началу занятий я уже имел свежий выговор за срыв сельскохозяйственных работ. А где-то через месяц меня разыскала Тулупова. Мы тогда уже ездили по клиникам и практически не бывали в учебном корпусе, где находилась кафедра латинского языка. Но Мариванна  была хорошим человеком, разыскала меня и при встрече сразу честно заявила:
- Я сделала ошибку, правда, под чужим влиянием.
  Я улыбнулся и сказал, что так и думал.
- Вы на меня не сердитесь? - спросила она. - А то я так мучаюсь, так мучаюсь...
- Ну, что вы, как можно... - благородно сказал я и подумал, что поистине люди не ведают, что творят. Написала на меня телегу и теперь хочет, чтобы я же ее и пожалел. Потому что она, видите ли, мучается.
 - Я совершенно не сержусь, - заверил я ее. - Если хотите, я в следующем году снова с вами на картошку поеду.
Улыбка сошла с ее лица, губы мелко задрожали, и она несмело спросила:
- Вы шутите?
- Как вы догадались? - радостно засмеялся я и нырнул в толпу, а она осталась стоять, растерянно улыбаясь чему-то известному только ей одной..


*Primum nоn nocere--- прежде всего не вредить!(латынь)