Охотники

Охотники

ИЗБУШКА

- Сколько лет по тайге шарюсь, а казаха охотника еще не видал, - сказал старик. - Не ихнее это дело, тайгой промыш-лять... Непривычное...
- Привыкнем, - ответил ему напарник с другой стороны сруба.
- Да, не дело ты придумал, - продолжал старик, сидя вер-хом на бревне. - Бросишь ты все это... Помяни тогда мои слова, когда бросишь... Киргиз в тайге не охотник... Чужой он для нее человек.
  Старик топором развернул  бревно и стал вырубать в  нем чашку.  - Ненужный он для тайги... Неприспособлен-ный...
-Ты, отец, вот что, - прервал его напарник, - киргизом ме-ня больше не называй... А то я тебе зоб вырву... Понятно?
  Демидов, не ожидавший от своего напарника такого протеста, осекся. По его, довольно красному для семидесяти-летнего старика лицу, пошли багровые пятна, и даже редкие седые волосы слегка порозовели от корней, будто их кто-то подсветил изнутри.
- Да я, Сашок, что... Я так... Не со зла...- засуетился  ста-рик.
- Видишь, привычка у нас такая...
- Я тебе не Сашок, а Ашкен.
- Ну хорошо, Ашкен... Буду Ашкеном звать... И что это ты вдруг разобиделся?... Я же говорю, привычка у нас такая...
- Отвыкайте, - сказал Ашкен и, развернув свое бревно, принялся за новую чашку. Свежие пихтовые щепки россы-пью бросились от его топора.
  Ашкен не знал этих людей. Неделю тому назад один из них зашел к нему домой и сказал, чтобы назавтра он был го-тов идти в лес рубить избушку старику Демидову. Так велел охотовед. И вот он здесь, с ними.
  Сначала они валили лес, потом обрубали сучки и пилили стволы на бревна, потом шкурили их и стаскивали вниз к месту, которое облюбовал старик еще с прошлой зимы. А те-перь вот ставят сруб. Осталось положить один ряд и он будет готов. Завтра они сделают крышу и уйдут, оставив сруб для просушки на все лето.
  Неловкость от неожиданной Ашкеновой выходки про-шла не сразу. Все четверо охотников долго еще ковырялись со своими бревнами. И хотя бревна у всех были полностью готовы, а у Ашкена со стариком уже и уложены, никто пер-вым не хотел прерывать затянувшуюся паузу.
- Ну, и долго мы еще будем в молчанку играть? – не выдержал, наконец, Крагин. – Таким манером нам как раз на месяц хватит рубить. У вас все готово?
- У меня все, - отвечал со сруба Ашкен.
- У меня тоже, - отозвался и старик Демидов.
- Тогда держите по-последнему…
- Ну! С богом… - не крестясь, сказал старик Демидов, ухватившись за свой топор. – Последний ряд ложим…
Они враз взмахнули топорами и с двух сторон сруба на землю опять полетела сочная пихтовая щепа. Крагину с на-парником не надо было подсказывать, что им делать дальше. Взяв топоры и пилу, они пошли в пихтач пилить сутунки для крыши. Старик еще долго крепился и не начинал прерванно-го разговора. Тогда разговор начал Ашкен.
-  Ты, отец, извини меня, - сказал он.
- Да ладно уж... Я ж понимаю... - отвечал тот, тюкая топо-ром. - А что это ты вдруг на Сашка взъелся?.. Имя как имя... Хорошее...
- Может быть и хорошее... Только я не собака, чтобы мне клички давали... Зови так, как мать назвала...
- Это конечно так... Как мать назвала... только, видишь, имена-то у вас всех... язык сломаешь...
- О мое не сломаешь.
- О твое нет... А вообще-то... Да и не расслышал я... Туго-ват стал на одно ухо...
       - Ладно, отец, извини... - если хочешь, зови меня Саш-кой, - говорил Ашкен, помахивая топором. - Только киргиза не поминай... Не прощу...
        -  Да я так... по привычке, - отвечал ему Демидов.
        -  Надо отвыкать... Пора бы уже...
   -  Да, оно, конечно, так...
По склону выше сруба, в той стороне, куда ушли Крагин с напарником, с глухим шумом упало подпиленное дерево. Потом еще одно. Потом еще три. Старик с Ашкеном закон-чили пазить и положили бревна последнего ряда. Теперь ос-тавалась только крыша.
       - Давай перекурим, - сказал старик Демидов, когда они сползли со сруба на землю. - Приустал я чего-то сегодня...
Он опустился под шершавую березу, склонившуюся над срубом, и стянул с головы фуражку. Ашкен опустился рядом с ним.
      - Так ты считаешь, что охотника из меня не будет? –спросил он старика, немного помолчав.
      - Не будет, - отвечал ему Демидов. – Бросишь ты все это… Зря только мучаешься. Избушки ходишь рубить… Не ты первый такой. До тебя к нам тоже много всякого народа приходило, да все побросали...
      - Хватит каркать, отец... Ты лучше вот что скажи... Что главное в охоте на соболя?
- Главное?.. Хе-хе... Главное!.. Здесь все главное...
- Да ты не темни... Не хочешь говорить, не надо... Сам уз-наю...
- Узнаешь! Конечно узнаешь... Как с мое походишь, так и узнаешь... только ты с мое не проходишь... Сбежишь.
- Что ты заладил одно и то же... Я тебе сказал не сбегу...
- Не ты первый это сказал... До тебя тоже так говорили...
А потом бросали в лесу продукты, капканы, собак и ходу домой, к теплой печке... Да! И собак тоже бросали...
Ашкен выругался, поднялся с земли и, выдернув из сруба топор, зашагал вверх по склону туда, откуда доносился шум падающих деревьев.
       - Подожди ты... Куда заторопился? - стал подниматься вслед за ним Демидов. - Экий ты обидчивый...
     Но Ашкен даже не оглянулся.
Крагин с Мишкой уже наваляли нужное количество ров-ных и нетолстых пихт и теперь обрубали с них сучья.
- Что-то долго вы там с восьмым рядом возились, - сказал Мишка, - А Демидов где?
- Сейчас придет, - ответил Ашкен и тоже принялся за суч-ки. Увидев, что дела с сучками подвигаются довольно быст-ро, Крагин сходил к срубу, вымерил длину горбылей на крышу, как под первый, так и под второй ряд, и они с Миш-кой, разметив очищенные от сучьев стволы на сутунки, при-нялись за раскряжовку. Над тайгой опускался вечер.
     - А ты топор держать умеешь, - сказал Крагин Ашкену; когда они присели на толстую трухлявую колодину переку-рить.
    -  Да уж из рук не вывалится, - устало отвечал Ашкен.
    -  А где научился-то?
    -  Товарищу дом помогал строить...
    -  А-а-а, - промычал Крагин.
Мишка сидел молча и смотрел куда-то вниз, то ли себе на ноги, то ли на ноги молодого пихтача, окружавшего охотни-ков со всех сторон. Прямо из широких залысин торчал длин-ный и тонкий Мишкин нос, по сторонам которого посели-лись сонные глаза. Он был молчалив от самого поселка, на первый взгляд даже вял, однако хорошо работал топором и ногами. Был он так же прям и сух, как береза, выросшая в тесноте на бедной почве. Все происходящее, казалось, не имеет к нему никакого отношения.
- Ты расскажи мне, - прервал молчание Ашкен, обра-щаясь к Крагину, - как зверя брать?
       - Брать-то как, - врастяжку отвечал тот. - А очень про-сто... Гоном можно брать... В шалаши на приманку... На под-рез... По-разному можно брать.
       -  Ну, а лучше как?
       -  Лучше?.. А по-всякому хорошо...
       -  А зверь на моем участке есть?
  - Есть, конечно... Почему же нет... Ходить только много надо... а так зверь есть.
       - Пошлите и-исть! - донесся снизу далекий голос старика Демидова. - Ужи-на-а-а-ть!
       - Пойдем что ли, - сказал Крагин. - А то скоро совсем темно будет,
       - Пойдем, - согласился Мишка.
Ужинали охотники у костра, возле балагана, покрытого свежими кусками рубероида. Густой рисовый суп с тушен-кой, маринованная селедка и чай. Когда закончили пить чай, за ближайшими к костру деревьями уже стояла непроглядная майская темь, густая и липкая. Укладывались спать при свете фонарика в порядке, заведенном с первой ночи. С краю Аш-кен, потом Мишка, потом Крагин, потом старик Демидов. Спали прямо в одежде, постелив на землю мелкий лапник и накрывшись одеялом. Одеяла хватало только поперек ноч-лежников, и поэтому спали в сапогах. Крагин спал беспокой-но, вскрикивал во сне, стонал или смеялся.
- Что это он? - спросил однажды Ашкен.
- Да так... Придуривается, - отвечал Мишка.
Самого же Мишку не слышно было ни ночью, ни днем. Все он делал бесшумно; даже работал топором.
Как всегда, перед тем, как заснуть, кто-нибудь рассказы-вал какой-нибудь случай из своей жизни, и этот рассказ длился до тех пор, пока все, кроме рассказчика, не засыпали.
 Рассказывали все, кроме Мишки. Мишка любил слушать. Старик Демидов рассказывал, как охотился он пять сезонов в Горной Шории и ловил по двести соболей за сезон. Ашкен рассказал, как его приставила к ордену, и как он этот орден не получил, потому что три шахтера - мордвина из его ин-тернационального звена проходчиков вдруг запили горькую, и один из них угодил ногой под электровоз. Крагин расска-зал, как он, услышав однажды выстрелы на своем зимнем участке, ринулся на них и наткнулся на старика Гилева, ко-торый свежевал лося.
- Помочь? - только и спросил растерявшийся Крагин ста-рика.
- Помогай, - отвечал тот.
Когда они закончили разделывать зверя и, завернув по-троха и голову в шкуру, стащили ее в ручей, Крагин не вы-держал и спросил: "А ты не боишься, что я тебя заложу?"
- А я за тобой давно смотрю, - отвечал Гилев.
Это было все, что они сказали друг другу за час работы над лосем. Нарезав заплечный мешок мяса, Крагин поднялся обратно на хребтик, и когда  между ним и Гилевым густо встали деревья, он облегченно вздохнул. Видимо, Гилев и впрямь решил не проливать больше крови, и пуля из его ка-рабина не полетела вслед уходящему вверх по склону охот-нику. А они, у этого старика, как слышал Крагин, без толку не летали.
Один Мишка все эти короткие вечера молчал о своей жизни. Вроде бы и ничего с ним никогда не случалось, и жил он мирно и гладко, и не был два года в отсидке, никому не известно за что, и в боку у него нет рубца от ножа, да много еще всякого разного, о чем рассказать можно только в таком вот балагане и в такую ночь.
Каждый из троих, уже что-то рассказавших, мог бы рас-сказать еще много всего, но брать слово во второй раз никто из них не решался первым, а Мишка молчал.
- Ты что это стенку дровенника в Севернушке скобой не подтянешь? - спросил его старик Демидов, когда все улег-лись на свои места, плотно прижавшись друг к другу и досы-та намолчавшись.
- Да скобу все забываю захватить... Гвоздем прибивал, так отходит... Короткий... - нехотя отвечая тот.
       - А ведь там скоба-то была.
       - Была... Да Тришка - пасекант выдернул и забросил.
       - Чем это она ему помешала?
       - Коня в дровенник заводил...
       - Ишь - ты!
       - Ночевал что ли?
       - Ночевал...
  - Ему и до своей пасеки от твоей избушки километра че-тыре, не больше, если напрямик.
  - А он эту избушку считал своей и угодья вокруг тоже своими...
  - Как это своими? - удивился Ашкен.
       - А так... двадцать лет, говорит, здесь охотился и буду охотиться. Мне плевать, что у тебя лицензия и план... Мыши, говорит, съедят тебя и с лицензией...
       - Ну, а ты? - спросил Демидов.
       -  А что я?
       -  Ну как что? Или у тебя рук нет, или в лесу кустов ма-ло?
       -  Кустов хватает... Да нельзя было...
       -  Это почему?
       - С милицией он знался... Те к нему частенько на верто-лете залетали. То на охоту, то за медом... А когда свадьбу сыну в городе играл, кому-то из гостей парного молочка за-хотелось. Так на том же вертолете он на пасеку слетал, подо-ил трех коров и флягу парного молока прямо на свадебный стол...
       - Да. Кучеряво  живет мужик, - вздохнул Ашкен.
       - Уже не живет, - ответил Мишка. - Прошлой осенью в кустах синего нашли...
      - Ты, что ли, постарался? - спросил молчавший Крагин.
      - Нет... С кем-то из местных не поладил.
 - Ну, а чем он тебе вредил? - спросил Мишку Ашкен.
 - Чем?!..  Ходил по моему путику и снимал капканы... В Убном один год пришел в избушку, перебил все банки с ва-реньем, окно выбил, сухари, рис, соль и сахар со щепками перемешал... И все это железным крюком, вроде как медведь когтями... Я потом этот крюк у него на пасеке видел...
- Да, - сказал старик Демидов, - зловредный был мужи-чонка... Щупленький, а зловредный.
       - А сколько раз под ружьем держал, - продолжал Миш-ка.- То возле постанова, то на речке... К шалашу подойдешь, ну там капкан поправить или приманку заменить, лыжи, ру-жье и рюкзак снимешь, в шалаш залезешь, а он - шасть из-под пихты, лыжиной ружье в снег вдавит и скалится... Все, говорит, отсоболевал... Молись, говорит, Мишка, кончать тебя сейчас буду... Я ему, мол, молиться не умею. А он, ниче-го, мыши и без молитвы съедят. Зато в рай попадешь, как не-винно убиенный...
       - Ну, а потом, что?
  - Потом?.. Покочевряжится и отпустит... Ружье мое только подальше в снег забросит, чтобы я подольше искал, а сам в пихтач, и нет его...
  - А ты что же его не подкараулил? - возмутился Ашкен.
       - Я же говорил, нельзя было... С милицией он знался... Предупредил их, видимо, на мой счет...
       - Ну, а что хотел он от тебя?
       - Чтобы я бросил охоту и ушел с участка... Или ходил только там, куда он добраться не может… А у него пасека как раз посредине моего участка... Так что по осени, да еще на коне, да с собаками он почти всех соболей соберет.  А ко-торых с осени не успеет, так зимой капканами дособирает.
- К тебе даже областной охотовед приходил, - напомнил Демидов.
       - Да. Приходил... Это после того, как Тришка меня на Белопорожной поймал.
 - Как поймал? - спросил Ашкен.
- А как всегда... - продолжал Мишка. - Брод у меня там есть, по которому я ее перехожу. Дело было в начале нояб-ря... От берегов по ночам уже намораживало лед, а посереди-не, понятное дело, была еще открытая вода. Ну, я кол выру-бил и стал пробиваться сквозь лед. Пробился до открытой воды, воду перешел, а на лед у другого берега никак не выле-зу... В общем, колотился-колотился и кое-как на лед все-таки выполз... Дальше пополз на коленях... И до берега-то оста-лось всего метров пять, не больше, провалился и под воду с головой ушел. Вынырнул, за лед ухватился, хочу выбраться наверх, а течение под лед тянет... Да и одежда враз вся на-мокла...
 Ну, думаю, все, затянет под лед, и будет мне уютный до-мик. Хотя бы куст какой на берегу рос, чтобы за него ухва-титься... Глянул на берег, а там, на низеньком таком обрыв-чике, прямо против меня, Тришка стоит, скалит гнилые зу-бы... Ну что, говорит, пришло время рассчитываться. Удоб-нее случая не будет. Как ты думаешь? Сейчас вот по башке дробью трахну, и доплывешь ты у меня до самого Порога, а то и дальше... Там тебя норки, да налимы за зиму объедят, а кости с вещичками в камни замоет. - А сам тульскую дву-стволку под мышкой держит... Я как увидел его гнилые зубы, так снова под воду ушел.
 Вынырнул, а Тришка ружье уже за спину закинул, а в ру-ках палка. Короткая такая палка и всего то с метр длиной, но толстая. Примерно в руку... Я в лед опять вцепился, пытаюсь выползти, но течение не дает... И болотные сапоги до верха залитые водой, как гири...
А Тришка с ярчика спустился, встал на лед и говорит: "Ружье теперь не нужно... Заряд не стоит тратить. Сейчас вот дрыном по рукам дам, и ты поплывешь"...  А сам потихоньку, так, подвигается ко мне, палкой по льду постукивает, боится провалиться. Лед у него под ногами тресь-тресь...
- Вот гад тщедушный! - неожиданно прервал Мишку Де-мидов.
- Да... - сказал помолчав Мишка. - Вижу Тришка дальше не идет, боится... Еще раз палкой ударил по льду, и та поче-му-то на два куска развалилась. Он обломки носком сапога отфутболил в сторону и еще больше скалится...  Зачем, гово-рит, брать грех на душу. Стрелять в тебя или палкой бить... Через полчаса ты и сам под лед уплывешь. Постоим так вот, каждый на своем месте...  Погода, говорит, сам видишь, теп-лая...
Прав Тришка, думаю я. Через полчаса я точно в сторону Порога поплыву. Стал одной рукой шарить у пояса, нож щу-пать. Да где там! Рука ничего не чует... К тому же неизвестно в какую сторону он сбился, пока я нырял...  А Тришка как увидел, что я рукой под водой шарю, ружье снял и говорит: "Ты там не вошкайся, а то мне и впрямь стрельнуть придет-ся". Я бросил это дело и опять обеими руками в лед вцепил-ся...
Мишка помолчал, закурил и продолжал. – Потом слышу я, по дороге вроде как машина идет. Ну с той стороны, отку-да я пришел... Там дорога была... В общем слышу что-то едет. Машина не машина, а какой-то мотор гудит... Тришка тоже услыхал, занервничал. А сам меня успокаивает... Ты, говорит, очень-то не надейся. С дороги нас не видать, так что очень-то не брыкайся... А сам ружье наизготовку держит и даже курки взвел... Треск от мотора все ближе и ближе и я уже различать стал, что не машина это, а на мотоцикле кто-то едет…
 Тришка, как понял, что это мотоцикл, еще больше нерв-ничать стал. Даже зубы спрятал... Топчется на льду, не знает, что ему делать...  А мотоцикл прямо по моему следу по тропе свернул и к реке скатился... Оглянулся я: два рыбака с удоч-ками, в валенках, приехали хариуса ловить. На этом плесе поздней осенью хариус всегда держится возле промоин...
 Я собрал последние силы и ну орать. Тришка сразу белее снега стал... Вижу я, что Тришка побелел, еще громче стал звать на помощь... Рыбаки по льду, насколько могли, подбе-жали и тоже стали что-то кричать. Не помню только, что именно... Тогда Тришка сунул мне в руки стволы и стал тя-нуть меня из воды... - Курки спусти, гад! - сказал я ему. Но он только ощерился... Тришка скользил на льду, а я, мертвой хваткой вцепившись в концы ствола, понимал, что это мой последний шанс. Перед моим лицом время от времени мель-кали два закопченных глаза Тришкиной "тулки", но отце-питься от нее я уже не мог...
   - Спусти курки, скотина! - опять прошипел я Тришке, но тот и ухом не повел.
       - Ни-чо!.. Ни-чо!.. Жить хочешь и так будешь держать-ся... Не велик князь...
      - Так и вытащил он меня со взведенными курками.
 Как только полынья осталась позади, я лег плашмя на лед и, извиваясь, как гольян, пополз к берегу. Вставать на лед еще раз я уже опасался. На берегу, отвернув ботфорты сапог, я лег на спину и вылил из них воду. Потом вскочил и оглядел-ся. Вверх по тропе, которой я обычно хожу к своей избушке от реки, среди берез мелькала хлипкая Тришкина спина. Я сдернул с себя ружье и, сняв с предохранителя, два раза вы-стрелил ему ниже лопаток...
Мишка замолчал, долго искал спички, потом прикурил потухший окурок и продолжал.
       - Но ружье не выстрелило... Видимо, капсюли отсырели, пока я барахтался в воде... А может бойки льдом прихвати-ло...
       -  На другой день я выехал из леса и подался в заготкон-тору. Из заготконторы меня направили к областному охото-веду и уже с ним мы нагрянули к Тришке на пасеку. Охото-вед, ну тот, которого съел медведь, забрал у него карабин, несколько ружей, соболиные и норочьи шкурки, которые тот не успел сбыть... Собрал он и Тришкины капканы...
       - Так за это дело срок положен, - сказал в темноте Аш-кен.
- А где свидетели? - спросил Мишка. - Двое с удочками видели только, как он спасал меня.
- Так что же? Все по-прежнему так и осталось?
- Нет... После этого Тришка скис... Но охота продолжа-лась. Теперь мы оба охотились друг за другом, но обоим нужна была полынья, в которую я тот раз попал... Или что-нибудь в этом роде...
- Да, жаль, не было у тебя свидетелей.
- Один свидетель есть... Вот он, - ответил Мишка. И по-звякивая железом, достал что-то из-под головы. - Тришкин нож... Он держался им за лед, когда тащил меня из полы-ньи...
И Мишка покачал ножом в темноте. Но его никто, кроме Ашкена, уже не слышал...
       Назавтра, закончив к полудню крышу и пообедав, четве-ро охотников пошли вниз по Русачихе. Они намеревались дойти до Мишкиной базовой избушки, переночевать там, по-том перекрыть крышу и наготовить на зиму дров.
      -  Покончив с делами, они выйдут к поселку лесорубов, сядут на попутную машину и как-нибудь, пусть даже на пе-рекладных, доберутся до шоссе. А добравшись до шоссе, можно считать, что ты уже дома. Но пока нужно было дойти до избушки. Там были продукты, которые здесь уже подо-шли к концу, какая-никакая постель, а главное не было кома-ров, которые гудели в балагане всю ночь и замолкали лишь перед рассветом, когда собственно пора было вставать, зав-тракать и приниматься за работу.
Перейдя последний брод через Русачиху, они присели отдохнуть, попить воды и покурить на камнях.
- Здесь сегодня кто-то рыбу потрошил, - сказал старик Демидов, показывая на кровяные пятна на плоском камне.
- Тайменя... - подтвердил Крагин.
Увидев пятна, Мишка встал, прошел вниз от брода еще метров пятьдесят, потом вернулся, опять сел на свой камень, попил воды, закурил и тихо сказал: "В избушке кто-то есть... Внизу на плесе стоит сеть".
- Ну есть, так есть... Ухи похлебаем, - успокоил его Кра-гин.                -  Ел хоть тайменя, Ашкен?
- Нет, не ел, - отвечал тот.
- Вкусный...
-  А далеко здесь до избушки? - спросил Ашкен.
-  Да метров сто пятьдесят, - ответил Мишка, - Тесновато будет впятером... Ну да ладно...
-  Эка печаль, - сказал Демидов, - Не зима чай... Лапнику постелил и на полу спать можно... Зато комара нет...
- Комара нет... Это точно, - отвечал Мишка.
Они поднялись и гуськом тронулись за Мишкой, через густой пихтач, вверх по чистому ключику, впадающему в Ру-сачиху ниже брода. Впереди показалась низкая крыша, по-крытая рубероидом. Рубероид на крыше кое-где задрался и закрутился в спирали на вид бересты. Но крыша оказалась не избушкой, а низким сараем под дрова. Избушка стояла за са-раем и, подойдя к ней, охотники увидели возле двери рыжие перья какой-то птицы и громкие голоса за этой самой две-рью.
- Да тут целое общежитие, - сказал старик Демидов, стас-кивая со спины рюкзак с топором и кашляя в кулак.
И правда, голосов за дверью было много. Звучали они громко и хрипло.
- Нет, ты слушай, Васька как прыгнет на нее... Цоп рука-ми... А в руках трухлявый пень, - и вся избушка затряслась от смеха.
- А я как сгребу ее... Все, думаю, отбегалась моя хоро-шая... Она как рванется... Так в кулаке у меня один хвост ос-тался...
И в избушке снова все залились радостным смехом. Чет-веро охотников, не зная, как им нарушить столь оживленную и содержательную беседу, молча топтались у входа. В чурке, возле стены, торчал топор, с расколотым топорищем, а возле нее валялась отрубленная куриная голова. Над головой уже роились зеленые мухи.
- Кто это? - тихо спросил Ашкен, показывая на голову.
- Копылуха, - ответил Крагин. - Видать дичь обмывают...- И он кивнул в сторону двери. Та была приоткрыта.
- Здорово, гости дорогие, - решился наконец Демидов, от-крывая дверь настежь и подпирая ее поленом.
Голоса в избушке враз утихли и только один из них пьяно ответил, - Здорово, если не шутишь!
- Не шучу, - отвечал голос старика.
Остальные охотники, не спеша, один за другим, молча просочились в избушку. Как только они вошли, стало ясно, до чего же они малы, эти охотничьи зимовья. Один, от силы два человека еще могут разместиться в них с более-менее ви-димым таежным комфортом. Но когда в ней семь человек, это уже банка со шпротами.  Даже если те и уложены рядами. Половину избушки занимали нары, на которых, при большом желании могла разместиться и четыре человека. В углу стоя-ла железная печь, обложенная камнями. Вдоль стены лавка. Перед окном миниатюрный столик, обитый сверху клеенкой.
 - Кто такие будете? - опросил опять тот же голос гостя.
 - Мы штатные охотники, - отвечал ему старик Демидов. - Пришли вот дровишек на зиму напилить, да крышу подре-монтировать... А вы кто?
- Мы?.. Мы отпускники... Вот рыбачим здесь... - ответил уже другой гость.
Понятно, - сказал Мишка. - Только, ребята, придется се-годня потесниться, а завтра и совсем другое место искать...
- Ну, это ты брось! - ответил ему краснолицый, доселе молчавший, спортивного вида детина. - У нас еще неделя от-пуска и мы будем здесь рыбачить.
- Ну и рыбачьте себе на здоровье, а мы будем избушку ремонтировать, - вмешался Ашкен.
- И долго вы ее будете ремонтировать? - спросил опять тот же детина.
- Да дня три-четыре... - поспешил соврать Крагин.
- А что вы с ней собираетесь делать? - полюбопытствовал другой гость, хотя с пьяной, но довольно интеллигентной мордочкой.
- Крышу и потолок разберем, - отвечал ему Мишка. - Ви-дите, грибок потолок съел... - И он сунул в щель между пла-хами палец. Оттуда посыпалась земля и труха от сгнившего дерева.
    - Не пойдет, - твердо сказал спортсмен.
    - Что не пойдет? - переспросил старик Демидов.
- Ремонт не пойдет... Приходите через неделю, тогда и делайте, - еще тверже сказал спортсмен.
- Видите ли, друзья... Нам негде жить, кроме этой избуш-ки... У нас нет с собой ни палатки, ни спальников, ни даже котелка, чтобы приготовить пищу... Мы полностью полага-лись на избушку... - добавил очкарик.
- В общем налегке... - констатировал Ашкен. - Понятно...
- Чтобы лишние вещи не мешали рыбу нести, - подыто-жил Мишка.
- А хотя бы и так! - сказал краснолицый и, налив себе из фляжки спирта, выпил его прямо без воды. - Хотя бы и так... Что дальше?
- Ничего, - отвечал Мишка.
- А ведра под рыбу все-таки притащили, - сказал Деми-дов, показывая на два заполненных рыбой и завязанных от мух целлофаном ведра, стоящих на поленнице против двери.
- Это мои ведра, - уныло сказал Мишка. - Теперь понятно, куда деваются третий год подряд ведра из этой избушки...
- Тебе что, рубль дать за твои ведра? - спросил третий гость с красивыми гуцульскими усами. - Вася! Отдай ему рубль...
Вася полез в карман зеленой штормовки, видимо взятой напрокат, но ничего не нашарив, сказал: "Выставьте на ин-кассо...
Я дам вам гарантийное письмо, доверенность и номер нашего счета..."
Все трое весело рассмеялись.
- Ну, а переночевать-то нас вы хотя бы пустите? - неуве-ренно спросил старик Демидов.
- Нет, дед, не пустим, - твердо заявил третий гость. - Видишь, как здесь тесно? Да и постельных принадлежностей только на троих...
     - К тому же вы, верно, во сне храпите, а я терпеть не могу, когда храпят, - вставил Вася.
     - Это правда... Во сне я точно храплю...
     - Вот видите...
- Да вот что, мужики, - примирительно сказал красноли-цый спортсмен, разливая спирт на две кружки. - Давайте вы-пейте на посошок и ходу отсюда, пока не стемнело... Давай, дед - и он протянул одну кружку Демидову.
- Я не пью, - отказался тот.
- Ну давай тогда ты, хозяин здешний, - обратился он к Мишке, протягивая ему кружу.
- Да я тоже... Желудок...
- Что-то вы все какие-то болезненные...  А еще охотни-ки... Ну как хотите, а я выпью. - И он опять выпил без воды.
- Налей-ка мне, - попросил Ашкен из своего угла и про-тиснувшись вперед, сел на край лавки, напротив краснолице-го.
- Вот это по-нашему, - обрадовался тот, - Давай, земляк, дерябнем на посошок и чтобы без обиды, - и он пододвинул кружку Ашкену.
- Себе тоже наливай, - сказал Ашкен.
- Да я только что выпил, - стал отнекиваться тот.
- Кто же так гостя угощает?! Не по правилам...
- Ну ладно, - краснолицый плеснул еще в свою кружку и они с Ашкеном чокнулись.
Остальные молча наблюдали, каждый из своего угла.
- Дали бы хоть что-нибудь закусить посущественнее, - Ашкен кивнул в сторону кастрюли, из которой торчали пти-чьи ноги. - Меня луком, да капустой не накормишь...
- Сейчас, земляк... Вася! Ну-ка проверь, сварилась ли? Ва-ся ткнул ножом в ногу и отрицательно покачал головой. - Старая наверно... Долго будет вариться...
- Да нам-то торопиться некуда. Я вот земелю хотел по-кормить.  А то им скоро уходить...
- А глухарку тоже в сеть поймали? - неожиданно спросил Демидов.
- Ты, старик, не остри, - пьяно ответил спортсмен. - Глу-харку из мелкашки шлепнули, - и он, протянув руку под одеяло, громыхнул о нары винтовкой.
- Вы знаете, она раненая была, - вступил в разговор Вася. - Из-под пихты выскочила и даже ни разу не взлетела... Бе-жит, спотыкается, крыло по земле тащит...
- Понятно, - сказал Демидов.
- Ну вот что, мужики, хватит рассиживаться... Погостили и будя... Пора и честь знать! - поднялся на нарах третий гость
- Сейчас пойдем... Ты вот что, - обратился Ашкен к крас-нолицему. - Плесни еще по пять капель и дело с концом...
Тот молча налил в кружку, подвинув одну из них Ашкену, другую себе. - Давай, землячок! - Он с отвращением выпил спирт и утерся рукавом.
- Каким видом занимался? - спросил Ашкен, поднося кружку к губам.
- Да разными, - отвечал краснолицый.
- Давно бросил? - опять спросил Ашкен, глядя на его шею.
- Да недавно... Из-за этого дела, - и спортсмен пощелкал себя пальцем по слюнной железе. - Ты пей...
- Нет... Не хочу больше... - И Ашкен поставил кружку на стол. - Вы нас проводите?
- Ну конечно... Закон тайги - гостя надо проводить...
И все: и гости и хозяева стали выбираться из избушки. Возле избушки стали прощаться. Прощальные речи держали в основном рыбаки. Охотники угрюмо молчали и, вздыхая, натягивали на себя пустые рюкзаки. Один Ашкен был разго-ворчив, подолгу тряс каждому руку и хлопал рыбаков по плечу. Дольше всех тряс он руку третьего гостя.
- Ну, мужики, прощайте... Извините, ежели что не так...-говорил тот.
- Все так, - успокаивал его Ашкен. - Вы нас дальше не провожайте...  Дальше мы вас провожать начнем...
- Как так? - насторожился третий гость, перестав трясти руку Ашкена.
- А вот так, - и Ашкен, слегка откачнувшись от прово-жавшего, резко ударил его кулаком правой руки в лоб. Тот щелкнул челюстью и, врезавшись затылком в стенку, со сто-ном сполз на землю. Ашкен едва успел принять нужную стойку, а волосатый кулак краснолицего уже летел ему в ли-цо. Ашкен качнулся влево, поймал руку краснолицего и, раз-вернувшись на сто восемьдесят градусов, бросил его через себя на камни. Но до камней краснолицый не долетел. Слишком грузен он был для Ашкена. Не та весовая катего-рия.
- Ну, зверье, держись! - прорычал спортсмен, поднимаясь с земли. Ашкен уже ждал его.
Как они сошлись и как сцепились, я описывать не буду. Это уже было сделано сто пятьдесят лет тому назад, доста-точно талантливо. Кто из них был барс, а кто Мцыри разо-браться было трудно.   К тому же от обоих изрядно несло спиртом, что никак не вязалось с образами романтических героев. Выражаясь языком современных комментаторов, противники в основном, находились в партере.
 На лицах, руках и шеях обоих уже появилась кровь. Гла-за тоже были налиты кровью. Но царапины и ссадины нано-сила не лапа хищного зверя, а кусты черемухи, которые обильно росли вокруг избушки. Наконец, один из них взвыл. Он сделал это также, как один из героев вышеупомянутой поэмы. Ашкен вывернул краснолицему руки из суставов. Под занавес, он врезал кулаком под ребра и тот скорчился на зем-ле.
Пока шло это мамаево побоище, трое спутников Ашкена вернулись к месту битвы и представляли из себя не очень на-дежное подкрепление. Вася сбегал за винтовкой и, на ходу клацая затвором, топтался вокруг борцов. Он тыкал во все стороны стволом и причитал: "Стой! Стрелять буду!.. Стой! Стрелять буду!" Он причитал до тех пор, пока Крагин, схва-тив стоящую у стены лопату, не огрел его по рукам. Пуля, мухой вылетев из ствола, чиркнула о камни и с визгом поле-тела через гору. Винтовка сразу же вылетела из Васиных рук и он занялся своими ушибленными пальцами.
Закончив с краснолицым, Ашкен мимоходом двинул Васе ребром ладони по лицу и тот мешком свалился возле своего товарища с гуцульскими усами. Васины очки в золотой опра-ве нежно сверкнули в лучах заходящего солнца и, описав ду-гу, закачались на ветке черемухи.
- Теперь все... теперь можно выпить... Там у меня в круж-ке еще осталось... - сказал Ашкен, проходя в избушку мимо Крагина. Тот только ухмыльнулся в его сторону. Через мину-ту Ашкен вернулся. Старик Демидов снова стаскивал с плеч свой тощенький рюкзак. Крагин, подняв с земли, крутил в руках Васину винтовку, а Мишка молча долбил сапогом по-верженного спортсмена в бок.
- Ты это брось! - взбеленился на него Ашкен. - Зачем бьешь лежачего?.. А ты, хватит придуриваться, - обратился он к Васе. Иди умойся и собирай свои шмутки... Но сам Аш-кен выглядел не лучше Васи и, сняв рубашку, он пошел вслед за ним к ручью. Наконец и третий гость поднялся по стенке на ноги. На лбу гостя краснела вполне приличная шишка, а вокруг глаз темнели фиолетовые очки. Его красивые усы об-висли и он тоже пошел к ручью и долго прикладывал к шиш-ке пучок мокрой травы. На его затылке Ашкен заметил спекшуюся кровь.
- Хватит полоскаться, - сказал Ашкен Васе, как только умыл¬ся. - Иди побрызгай на друга водичкой, - и он кивнул в сторону спортсмена.
Близоруко щурясь, Вася пошел в избушку, но не найдя в ней ничего подходящего, взял кружку, зачерпнул из ручья воды и, намочив пальцы, потряс ими над исцарапанным ли-цом друга. Этим временем Мишка, развязав ведра, вытрях-нул их содержимое прямо на траву. Куски соленых тайме-ней, распластанные по хребту, бес¬шумно поползли в разные стороны. Крагин, взяв одно из ведер, зачерпнул из ручья во-да и небрежно отпихнув Васю, окатил крас¬нолицего с голо-вы до ног. Поверженный боец промычал себе под нос, не-много повозился, а потом опять затих в прежней позе.
- Видал, как надо? - спросил Крагин у Васи. - Иди, неси еще...
Вася долго решал, куда бы ему деть кружку, потом пове-сил ее на сломанный сучок черемухи. Вешая кружку, он не-ожиданно обнаружил на черемухе и свои очки и с радостью вцепился в них. Он опять долго решал, куда бы ему поло-жить очки, и, наконец, догадавшись, поспешно нацепил их на нос и бросился к ручью. Он три раза сряду окатил това-рища из ведра и уже замахнулся ока¬тить в четвертый раз, ко-гда тот поднял голову и коротко сказал ему: "Пошел...".
Этим временем Мишка выбрасывал из избушки одежду и рюкзаки рыбаков-любителей. Краснолицый тяжело поднялся и тупо глядя впереди себя, буркнул: "Собери рыбу...". Вася суетливо принялся собирать рыбу в ведро, из которого толь-ко что окатывал повер¬женного товарища. Тогда к нему молча подошел Мишка. Он вежливо взял ведро из Васиных рук, молча вытряхнул рыбу опять на траву и так же молча понес ведро в избушку.
- Извините, - пробормотал Вася.
Потом они вдвоем с третьим гостем собрали рыбу в пус-той рюкзак, в другой затолкали одежду и тихонько трону-лись в путь. Впереди всех шел здоровый детина с висящими, как плети руками.
- Война закончена, можно и поужинать, - весело сказал Крагин, поставив винтовку за дверь.
- Да... Пора бы уже, - подтвердил старик Демидов.
- В чем же дело? Глухарка, наверное, уже сварилась, - поддержал разговор Ашкен, надевая порванную рубаху. Мишка возился в продуктовой бочке, подвешенной в дрове-нике. Они вошли в избушку и стали располагаться в ней кто где во второй раз. Ашкен, увидев на столе фляжку, тряхнул ей. Внутри фляжки слабо булькнуло и отвинтив крышку, Ашкен вылил спирт в кружку.
- А это мне за боевые заслуги, - сказал он, пододвигая кружку к себе. - Кто находился в тылу, тому не полагается...
- Пей, конечно, - одобрил его Демидов.
- Потом... Перед дичью, - сказал Ашкен и, взяв фляжку, вышел из избушки.
- Эй, мужики, - крикнул он в сторону Русачихи. - Фляжку забыли! - и бросил фляжку на тропу.
- Соль, паразиты, на рыбу всю истратили, - бормотал Мишка, колдуя в бочке. - Сухари не брали... Видимо не лю-бят жесткого...
Крагин тем временем разрезал глухарку на четыре равных куска и разливал сурпу по двум чашкам. Все четверо сели ужинать Дверь открыли настежь. Подперли поленом. По-снимали с себя лишнюю одежду.
- Литературу читают, - сказал Демидов, достав с полки два журнала. Это были "Спорт" за март месяц сего года и ро-ман-газета "Белый Бим Черное ухо". - Литературу читают, а птицу почитай, на гнезде убили...
- Ну, - сказал Ашкен. - Делить тут нечего... - Он пощелкал ногтем по кружке. - Я трахну.
- Давай, давай, - подбодрил его Демидов.
- А Крагину тоже полагается, - вмешался в разговор Мишка.
- За что? - удивился Ашкен.
- А он у очкарика винтовку из рук вышиб...
- Да ну! - еще больше удивился Ашкен. - Так эта сопля и за винтовку хваталась?
- Хваталась, - подтвердил Мишка.
- Тогда молчу... Делю трофеи пополам, - и он разлил спирт на две кружки.
- Извините, - сказал Вася, показываясь в дверях. - Изви-ните... Отдайте, пожалуйста, нашу винтовку...
- Что? - вытаращился на него Ашкен.
- Винтовку отдайте, пожалуйста...
- Винтовку мы отдадим нашему егерю... Приезжай в за-готконтору, там ее и получишь.
- Понимаете... Она не моя... Я ее взял у одного приятеля...
- Тогда пусть приятель приезжает... Все.
- Значит, говоришь, глухарка раненая была?.. Крыло по земле тащила?.. - спросил Васю Демидов.
- Да, - покраснел тот.
- Эх, сопляки вы, сопляки... Да она вас от гнезда уводи-ла... А может от птенцов...
Вася покраснел еще больше.
  - Так вы будьте добры... - опять обратился он к Ашкену.
- Все! - отрезал тот. - Сказано, обращаться к егерю... И видя, как Вася косится на винтовку, стоящую за дверью, вы-лез из-за стола.
- Пойдем-ка, друг, я тебя провожу. А то вы сегодня не уй-дете...
- Да нет, не надо... Я... Я ухожу, - поспешил ретироваться Вася. По ходу он тоскливо глянул на винтовку в последний раз и молча вышел из избушки. Пройдя метров пять, он ос-тановился, хотел что-то сказать, но потом передумал, поднял с земли фляжку, повертел ее в руках и тяжело зашагал вслед за товарищами.
В избушке продолжался ужин...
- Ну что? Выйдет из меня охотник? - спросил Ашкен Де-мидова, когда они укладывались спать.
- Наверное, нет, - отвечал тот.
- Почему так?
- Не дадут тебе охотиться...
- Кто не даст?
- А местные... Лес тебе не избушка, всех из него не выки-нешь...
- Ну это мы еще посмотрим, - сказал Ашкен.
- Горяч ты больно... Да и бил ты этого... Жестоко...
- С хамами, отец, нужно поступать по-хамски...
- Это, конечно, так...
Они еще долго лежали молча, потушив лампу.
- Ты бы, отец, все-таки открыл мне хоть кое-какие секре-ты... - опять обратился Ашкен к Демидову.
- Какие такие секреты? - спросил тот.
- Ну, как соболя ловить, научил... Сказал бы хоть глав-ное...
- Эх, милый!.. Меня никто не учил... Сам до всего дошел... И ты дойдешь, если выдюжишь...
- Понятно, - сказал Ашкен.
- Да ты не обижайся... Правды тебе никто не скажет... Что пасекант, что охотник... У каждого свои секреты...
- Да я не обижаюсь...
Через три дня, перекрыв крышу и напилив на зиму дров, охотники вышли к Маралихе. Попутных машин в поселке не оказалось и они пошли по грунтовой дороге в сторону шоссе. Через час их догнал бензовоз с одним свободным местом в кабине. Они усадили Демидова в кабину, а сами забрались на бочку и вцепились в поручни цистерны. Но шофер велел им слезть с бочки и никакие просьбы и посулы не помогли. Прощаясь со стариком, Ашкен еще раз спросил про главное в охоте. Тот долго молчал, а когда ма¬шина тронулась, открыл дверцу и крикнул: "Ляниться не надо!" - И показал Ашкену белые зубы.
- Что? - не понял Ашкен.
- Ляниться не надо! Вот что главное... - еще раз крикнул Демидов и захлопнул дверку.
- Старый пень, - пробормотал про себя Ашкен и вяло по-махал старику рукой.
 

П О Р О Г
“Есть, брат, женские души, которые вечно
томятся какой-то печальной жаждой любви и
которые от этого от самого никогда и никого
 не любят”
          И. Бунин

В поселке мало кто знал, чем обязан он своей редкой кличке, как мало кто знал его настоящее имя. И еще меньше подозревали, что у него это имя есть. Для всех встречных и поперечных он был просто Вертолет. Даже сопливые дошколята, когда он среди зимы приходил в поселок, чтобы купить продуктов, истошно орали: “Вертолет пришел!… Эй, Вертолет! “ И через полчаса весь поселок знал, что из Порога пришел Вертолет.
Резиденция, как звал Вертолет свою землянку, с обшир-ной верандой над ней, устроенной из оконных переплетов давно заброшенных бараков сплавной конторы, приютилась у подножья скалы, на самом берегу реки. В шипках, местами вместо стекол были вставлены куски фанеры или бересты, квадратики пихтовой коры или картона.
И когда с левого берега кто-то зазывно кричал: “Верто-лет!”, тот, оставив свою подвесную кровать, через дверь-люк поднимался на веранду и всматривался через одно из уце-левших стекол в противоположный берег.
-  Вертолет! – нетерпеливо шумели на той стороне. – Да-вай лодку… Лодку дава-а-й!..
Как правило, это были отпускники из местных, решившие провести день-два в Пороге и закусить ухой из тайменьей головы, питье из граненых стаканов. Уха в Пороге была обеспечена наверняка, потому что у Вертолета не у одного камня на кукане из крепкой жилки сидели налимы, таймени, двухкилограммовые окуни, а по весне и щуки. Радушие хо-зяина обеспечивала редкость гостей и неопределенное коли-чество спиртного, булькавшее в рюкзаках отпускников. Впрочем, если это были даже не отпускники, а всего-навсего промерзшие до костей рыбаки, ко¬торые всю долгую октябрь-скую ночь лучили хариусов и налимов, он им все равно был рад. Случалось, что в это время у него не было фамильного чая и сахара, но, сбегав к речке за водой и растопив печку, заваривал он в котелке корни дикой малины и ветки черной смородины, а вместо конфет сыпал на кусок бересты корот-кие палочки сушеного ревня.
В Пороге он объявился неожиданно, несколько лет тому на¬зад, облюбовав устье Опалихи, вырыл обширную землян-ку, а потом сколотил и веранду, окрестив все эго Резиденци-ей. В по¬селке сначала думали, что он один из тех, кто спус-кался по Убе в большую воду на плотах, ЛАСах и катамара-нах. Приличный шерстяной костюм спортивного покроя на-талкивал на эту мысль. Затем решили, что это один из тех, кто под полярным небом зарабатывает трехмесячный отпуск и проводит его в любом случае странным образом; от обиль-ных возлияний виноградными винами на берегу Черного мо-ря до этого Порога, где летом потяга, как в печной трубе, и поэтому абсолютно нег комара и гнуса.
По истечении трех месяцев в поселке решили, что этот худой тип в уже обтрепанном шерстяном костюме, наверня-ка, когда-нибудь где-нибудь кого-нибудь пристукнул и скры-вается в Пороге от правосудия. Слухи дошли до участкового милиционера и тот нагря¬нул в резиденцию Вертолета с дву-мя понятыми. Он потребовал от жильца паспорт и трудовую книжку. Паспорт у того оказался в порядка, даже район про-писки был тот же, а вот трудовой книжки участковому уви-деть так и не довелось.
Единственный постоянный обитатель Порога говорил, что потерял ее в поезде, но когда эта информация достигла поселка, то все женщины и часть мужчин истолковали это по-своему. Они решили, что эту самую книжку Вертолет вы-бросил в воду в самом узком и бойком месте Порога. Еще он сообщил участковому милиционеру и двум понятым, что до Порога жил в одном из южных городов Средней Азии и что работал там инструктором по пилотированию вертолетов. Вы¬селять Вертолета из Порога за тунеядство было бессмыс-ленно, так как трудно найти место на земле глуше и беспри-ютнее, его оставили в покое, но в поселке за ним с тех пор закрепилась столь необычная технократическая кличка.
Как перезимовал он первую зиму в Пороге, никому не ве-домо. Но как только в конце марта окреп чарым, он пришел в поселок в кирзовых сапогах и солдатском выцветшем бушла-те, черный, как головешка и обмороженными пальцами дос-тал из-за пазухи шкурку соболя. Дошлая продавщица прод-мага быстро сообразила в чем де¬ло и щедро отоварила его хлебом, чаем, сахаром, лапшей и даже бутылку водки не за-была положить в его некогда оранжевый рюк¬зак. Он побла-годарил и, взвалив тяжелый рюкзак на спину, по¬шел назад, через Сапун-гору, к своей землянке.
Подробностей его первой зимовки, конечно, никто тол-ком не знает, однако самые осведомленные и догадливые из жителей поселка болтали, что в течение месяца он работал водогреем в артели "крохолей", гото¬вивших лес для колхозов области в пяти километрах от Порога. Можно предположить, что именно там он разжился бушлатом и сапогами. Потом лесозаготовители уехали, он остался один и будто бы питал-ся все это время одной пареной рябиной и чаем из смороди-новых веток. Кое-кто говорил, что он наверняка с голодухи научился ловить и зайцев, но веских доказательств тому ни у кого не было.
Во второй раз он пришел в поселок в середине апреля и принес под бушлатом еще одного соболя, лохматого, как россомаха  и двух норок. Норки были очень хороши, ость у них была не короче ресниц какой-нибудь восточной краса-вицы. За соболя он опять отоварился в продовольственном магазине, а с норками зашел в промтовары и через десять минут вышел оттуда с топо¬ром, поперечной пилой, кило-граммом гвоздей, складным ножиком в кармане и пачкой рыболовных крючков и блесен в руках.
Больше его в поселке не видел никто до самого ноября месяца. Зато те из жителей, которые ходили в Порог рыба-чить, непременно встречали его на том или этом берегу, или посреди плеса, в прогонистой плоскодонной лодке, которую он сработал по весне одним топором. Вертолет спокойно пе-ресекал реку в Зубьях, Ступах, под Чертовой лестницей, у Первой и Второй Затяжки и вообще везде, где ему только за-благорассудится. Хотя именно там, днем раньше или позже, разбивались плоты, катамараны или байдарки. Рюкзаки, на-дувные матрацы, спальные мешки и самих туристов вылав-ливал он, правда, на первом от Чертовой лестницы плесе. Хозяев рюкзаков и надувных матрацев он втаскивал за мок-рые волосы в лодку и те, придя в себя, оглядывались по сто¬ронам и говорили: "Вот я и подтвердил звание мастера!" или "Теперь у меня первый разряд!"
Наградой за все это Вертолету служил спирт, который рас¬пивал он у костра на берегу вместе с туристами. Те почти наги¬шом прыгали вокруг огня и общий психоз, неизбежный в резуль¬тате крушения, делал беседу достаточно оживлен-ной. Девушки и женщины, стащив с себя спасательные жиле-ты и заплечные надув¬ные камеры, становились привлека-тельными и больше не пугали Вертолета своими горбами. Мужчины пили спирт в подбадривали женщин, хотя эмали-рованные кружки и у них отбивали мелкую дробь на зубах.
Порог был самым опасным местом маршрута и не зря на скале, ниже Зубьев, висит мемориальная доска в память о по-гибшей группе. А сколько туристов-одиночек и единичных членов экипажей не удостоились мемориальных дощечек и память о себе сохранили лишь в сердцах своих спутников и близких?
Двенадцатикилометровая ломаная, сдавленная с двух сто-рон горами с множеством скальных выступов, подводных камней, тор¬чащих вертикально из воды топляков и глубоких подводных колод¬цев, которые тысячелетиями вытачивали твердые камни, крутящие¬ся как жернова, и летящая через все это бешеная струя воды - вот что такое Порог. Камни на дне подводных колодцев в конце концов истирались и Ступы временно прекращали расти. Потом за¬летал новый камень и вода снова крутила эти жернова. И так до бесконечности.
Когда в начале лета вода садилась, в сухих Сту¬пах кишмя кишели мелкие налимы. Вода садилась еще ниже и нали¬мы разлагались в каменных мешках и служили кормом для птиц и зверей. Правым берегом река вилась вдоль Лукового хреб-та. С левой стороны над ней нависла тяжелая и мрачная гора Порожная, на вершине которой росли лишь черника, да ред-кие корявые сосны. Против Порожной, на правом берегу Убы и обосновался на житель¬ство Вертолет.
В начале своего первого лета он и не думал оставаться здесь так долго. Мечтал пожить в Пороге до зимы, а там по-дать¬ся куда-нибудь и может быть попытаться устроить свою жизнь; начать жить сначала. Но в сорок лет начинать сначала трудно. Не хватает веры в целесообразность этого мероприя-тия. И он ос¬тался в Пороге.
Он ничего не умел делать, кроме пилотирования вертоле-тов. После того, как они с курсантом шлепнулись в солонец, у него забрали право заниматься тем, что приносило ему хлеб и радость.
 Выйдя из хирургического отдаления, он попытал¬ся было ткнуться кое-куда, но везде, где могли пригодиться его зна-ния, отдел кадров пугала запись в трудовой - "Дисквалифи-цирован на основании решения и т.д.".
О Пороге он узнал еще в Талды-Кургане, где последнее время жил со своей семьей, где и по сей день живет его дочка со своей матерью. Один из его приятелей-туристов сплавлял-ся по Убе на ЛАСе а был поражен ди¬костью этого места. Именно тогда в голову Вертолета и засела мысль уехать сюда и пожить здесь хотя бы одно лето.
Те отноше¬ния, которые сложились у него с женой, угне-тали его своей не¬определенностью. Он не верил уже ее зеле-новатым глазам ровно на столько, насколько безоговорочно верил им долгие годы. И когда она говорила: "я женщина по-рядочная!" - он не верил ей еще больше.
В конце концов, Вертолет поселился в Пороге. Он ловил рыбу и немудреный скарб попавших в беду туристов, слушал треньканье гитары у вечернего костра, попивая дармовой спирт и закусывая его дармовыми консервами. Иногда, резко переоценив своих спут¬ников, романтично настроенные пу-тешественницы пытались умыкнут с собой местного Робин-зона. Под мирное похрапывание хозяина они разгуливали по Резиденции в чем мама родила, со слезами на глазах сушили возле железной печки свои походные вещички и курили па-хучие дорогие сигареты.
Утром Вертолет завтракал у костра с группой, помогал увя¬зать вещи на плоту, давал последние рекомендации отно-сительно оставшейся части маршрута. Руководитель группы еще раз его благодарил, разливал оставшийся от ужина спирт и давал Верто¬лету визитную карточку, на которой витиева-той каллиграфией было отпечатано примерно следующее:
Вадим Георгиевич Гурин
журналист
актер филармонии
г. Усть-Каменогорск т.5-10-36
Адрес: Наб. Иртыша, 30-78
Если у руководителя не было визитной карточки, он вы-нимал из кармана толстую записную книжку и шариковой ручкой писал на листке свой адрес. Говорил: "Будешь - захо-ди" и совал Вертоле¬ту бумажку в нагрудный карман. Тот пе-рекладывал бумажку в кар¬ман брюк и говорил: "Обязатель-но!" Этих адресов за весну, лето и осень у него накопилось бы великое множество, если бы плавая по плесу на лодке в ожидании новой группы, он время от времени не доставал их из кармана и, прочитав первый и последний раз, не разбра-сывал веером по воде. Визитки и бумажки с адресами, про-плыв некоторое время спокойно, вскоре попадали в шиверу и, матово блеснув в ее струе рыбьими боками, исчезали на-всегда.
В первые месяцы своей холостяцкой жизни, Вертолет до-вольно часто возвращался мысленно в свое прошлое, тоско-вал по дочке, а порой и по жене. Но тоска эта была разной по своей природе. Он не был всепрощенцем и потому к тоске по жене примешивалась злость. Он не строил никаких иллюзий относительно ее образа жизни в настоящем и пытался поста-вить точки над всеми "и" в прошлом.
Ее активная переписка с перестарками-холостяками на протяжении совместной жизни больше походила на пере-шептывание за его спиной, чем на то, за что она пыталась это выдать. Ей всегда было необходимо поклонение. Поклонение беспрекословное, доходящее до обожания, похожее на лю-бовь в рыцарских романах. К этому она привыкла с шестна-дцати лет. В замужестве необходи¬мость в скромных обожа-телях окрепла и переросла в потребность. Провинциальные поэты посвящали ей стихи и она складывала их стопкой и перевязывала голубой ленточкой.
Вертолет на все это смотрел иронически даже тогда, ко-гда некоторые из ее поклонни¬ков в своих опусах обрисовы-вали его разбойником с большой доро¬ги и похитителем чу-жого счастья. Ее образ двадцатилетней давнос¬ти не давал им покоя. Были поклонники ее души и тела и в том виде, в кото-ром эти две субстанции пребывали в настоящий момент, но их было гораздо меньше. Помнился один нестарый импрови-затор. Он часто садился за пианино и что-нибудь играл. Иг-рал легко и свободно и всякий раз по-разному. Слушали его внимательно. Осо¬бенно женщины. Мужская часть друзей импровизатора, под замысло¬ватые аккорды, наливала в свои рюмки и пила. Фантазия его не знала предела и когда его творческий порыв достигал апогея, импровизатор склонялся к розовому ушку одной из близ сидящей жен дру¬зей и шеп-тал: "Это только тебе и мне!" Жена друга таяла от вос¬торга, а ее муж продолжал пить, не чокаясь.
Во время их разрыва, в момент безотчетного самоочище-ния, она бросила стихи и письма обожателей в огонь вместе с голубой ленточкой, но это ничего не изменило. Они все рав-но расстались, так как для этого были более веские причины, нежели голубая ленточка.
В середине второй зима своей порожной жизни Вертолет при¬нес из поселка за пазухой бушлата лохматого щенка. С тех пор в его однообразный холостяцкий быт был внесен элемент коллективиз¬ма. Теперь он был не один, и это застав-ляло его заботиться о продуктах питания и дровах вовремя. Летом делать это было не¬трудно. Дровами обеспечивали на-носы плавника, прожаренные солн¬цем до белого каленья. Продукты оставляли потерпевшие крушение туристы. Они брали с собой только самое необходимое, так как рюкзакам теперь приходилось устраиваться не на широком плоту, а на менее широких спинах путешественников. Кроме того, мест-ные и проезжие рыбаки оставляли после себя массу соли, сы-рой картош¬ки и черствого хлеба. Почитая таежный закон, они все это не раз¬брасывали по берегу, а аккуратно склады-вали где-нибудь под ска¬лой.
 Зимой один раз в месяц ходил он в поселок и отовари-вался там за то же самое, что и в первую зиму. Правда, обза-ведясь ружьем, капканами, собакой и опытом, он приносил в поселок уже не по одной соболиной шкурке. Случалось, по неделе загуливал там, пока не исчерпывал тот мизер, кото-рый ему давали за собо¬лей местные пройды.
Опухший от водки и недосыпания, он находил у кого-нибудь в доме свой затаренный рюкзак и лыжи и уходил в Резиденцию. Тайга, так назвал он свою верную сучку, неот-лучно следовала за ним от квартиры к квартире, и пока тот гужевал, терпеливо дожидалась его, тоскливо глядя на дверь, за которой он исчез. В пьяном виде Вертолет иногда пинал ее ногами, но та не огрызалась и не убегала, а лишь конфуз-ливо крутила хвостом, глядя ему в глаза. Тогда он наклонял-ся над ней, обнимал за упру¬гую шею и целовал ее в морду и холодный нос и, не сплевывая, вздыхал: "Прости меня, соба-ка… Слышь, прости".
Кое-кто, кому чаще других удавалось затащить Вертолета к себе в дом, хорошо поднажились на его соболях, перепро-давая их в городе втридорога. Они с нетерпением ждали его прихода в по¬селок, а пока его не было, перелаивались друг с другом из-за него, делая при этом невинные глаза. Никто не признавался, что купил соболя у Вертолета, но каждый дога-дывался об этом про другого. И если одна пройда, проходя мимо дома другой, видела у крыльца его собаку, она начина-ла плеваться и причитать во весь голос. Мол, вот у людей со-вести совсем нет, что обирают несчастного мужичка до нит-ки, а она если и зазовет его сердешного к себе, то только из жалости, чтоб тот хоть щец горячих похлебал, а то что же, сухомятка она сухомятка и есть. А эти, у кого он сейчас си-дит, сами черствой корочкой закусывают, а для него небось и ее нет. Но если отдать должное справедливости, то Вертолет в такие дни последние годы совсем не закусывал и черст¬вая корочка ему была не к чему.
Прогуляв добычу и устав от перепоев, Вертолет уходил в По¬рог. Первые километры шел медленно, часто отдыхая и вытирая ла¬донью мокрое от пота лицо. Но чем дальше ухо-дил он от поселка, тем привычнее двигались ноги, тем ров-нее становилось дыхание и меньше заливал глаза пот. Тепло становилось у него на душе, когда он снова видел свою ве-ранду с замысловатыми витражами, выглядывающую узкой полосой из сугроба. Собака тоже радовалась и с разгона пры-гала на грудь хозяина. Порой они вместе падали и катались в обнимку по снегу, счастливые от того, что снова дома. Тайга, схватив зубами полу, начинала потихоньку снимать с него солдатский бушлат, а он только отмахивался и радостно сто-нал: "Ой, не надо, собака!.. Ой, не надо!.." Потом, отряхнув-шись, они шли откапывать дверь веранды. Он лопатой, она лапами. Открыв дверь, они затаскивали рюкзак. Лыжи и ло-патку на длинном черенке он ставил торчком возле двери, несколько минут глядел на занесенный снегом плес и, от-крыв дверь-люк землянки, спускался вниз. Он заталкивал в печку мелко наколотые дрова, подсовывал под них бересту и поджигал ее. Некоторое время сидел неподвижно, не разде-ваясь и не снимая шапки с мокрой головы, выжидая, когда печка загудит и труба не начнет сначала мокнуть от инея, а потом высыхать. Когда ее железные бока чуть-чуть заиграют осиновым багрянцем, а потом зальются шиповниковым цве-том, обдавая стены березовым теплом, тогда Вертолет сни-мет мокрую от пота шапку и бушлат и начнет стаскивать с ног застывшие на морозе сапоги.
 Посидев еще минут пять, он сунет ноги в просторные ва-ленки с отрезанными голенищами, выйдет на порог веранды и набьет снегом котелок. Спустившись вниз, он поставит ко-телок на печку и будет ждать, когда сварится чай. По мере того, как в землянке будет прогреваться воздух, стены и по-толок, он будет стаскивать с себя одежду и, оставшись в тру-сах, ляжет на холодный матрац, застланный байковым колю-чим одеялом. Но в землянке уже настолько тепло, что мат-рацный холод приятен и не дает озноба. Вертолет вздыхает. Тайга тоже вздыхает под кроватью, выгрызая меж пальцев смерзшийся снег, и они долго еще молчат, думая каждый о своем.
Он вспоминал дочку, которую не видел уже шесть лет, ее бантики, фартучки и косички. Как она целовала его, уходя спать, и, прибегая по утрам, забиралась к ним под одеяло. Жену он вспоминал год от года все реже. Потом совсем пере-стал вспоминать. Ее образ и события, связанные с этим обра-зом, отодвинулись так далеко, что со временем превратились в некие символы. Теперь он мог смотреть на них со стороны.
Еще тогда друзья говорили ему, что рвать всякие отноше-ния по таким пустякам не солидно. Нужны более веские ос-нования. У него в более веских основаниях нужды не было. Главное, знать в принципе, может ли близкий человек со-вершить предательство. А совершил он его или нет - дело времени и случая. И когда она го¬ворила: "Я женщина поря-дочная!" ему хотелось ударить ее по лицу. Пожалуй, можно было бы сделать безразличный вид, но он не умел обманы-вать. И себя тоже...
В землянке стало жарко и Вертолет, встав с матраца, от-крыл дверь-люк. Потом расшнуровал рюкзак и стал доста-вать из него продукты. Отрезав кусок хлеба от буханки, он кинул его Тайге. Котелок зашумел на печке снеговой водой, и он, добравшись, нако¬нец, до чая, раскрыл одну из пачек. Чай был индийским, хотя на прилавках у этой пройды про-давщицы никогда ничего не было, кро¬ме кук-чая и плиточно-го суррогата. Не жалеет пройда чая для Вер¬толета. Размяг-чают ее сирую душу его соболя. Он сыпанул в коте¬лок горсть и, досчитав до пяти, снял его с печки. Пусть насто¬ится. ..
- Сейчас бы выпить стаканчик вина, - вслух подумал он. Но у него было правило -  не брать сюда зимой ничего спиртного. Толь¬ко чай... А иначе труба. Замерзнешь прямо на кровати... Это так...
В Резиденции запахло свежим чаем и Вертолет встал и налил его в кружку. Отхлебнув глоток, он с трудом протолк-нул его по пищеводу и подождал, когда ароматная влага рас-ползется по же¬лудку. Влага расползлась и его слегка затош-нило. "Нет, - сказал он себе. - Чай пить еще рано... Придется идти за холодной во¬дой". Он накинул на себя бушлат, взял пустое ведро и, встав на лыжи, пошел к плесу. Зачерпнув из промоины воды, он увидел све¬жий след норки, который из промоины тянулся ровным пояском к синему камню у берега. Возле камня след обрывался, потом появ¬лялся с другой сто-роны и уже там окончательно прятался в ледя¬ную расщели-ну.
- Надо бы поставить капкан, - подумал Вертолет. - Но нет... Только не сегодня. Сегодня он не может...
Два или три дня после очередной вылазки за продуктами, Вертолет, по обыкновению, отлеживался в своей землянке. Потом снова начиналась работа. Конечно, не такая напря-женная, как у промыс¬ловиков-охотников, которые все плот-нее и плотнее поджимали его справа и слева, и все же... Ему оставались самые труднодоступ¬ные и отдаленные места, куда промысловики не заглядывали.
Огра¬ниченность территории, капканов и зверя дисципли-нировала его, заставляла четко анализировать свои промахи, быть изобретатель¬ным. Эти обстоятельства помогли ему, уже в третью зиму, стать классным траппером и опытным гон-щиком. К тому же теперь помо¬гала и Тайга. Случалось, за день брали с ней по два кота. Были, конечно, недели и меся-цы совершенно пустые. Так или иначе, ему хватало на про-корм и периодическую гульбу в поселке и он про¬должал жить в Пороге, уже не помышляя когда-либо изменить заве¬денный порядок. Время от времени, в период очередного за-поя, он, правда, порывался навестить дочку, проживающую в Талды-Кургане, но всякий раз вопрос упирался в приличный костюм, ко¬торого у него не было, лакированные туфли, плащ и шляпу. Он пла¬кал горькими слезами, уткнувшись в чужой стол, заставленный пустыми бутылками и солеными огурца-ми, о своей неосуществимой в данный момент мечте и вся-кий раз откладывал поездку до следу¬ющего раза.
- В следующий раз, - говорил он, - будет по-другому… Никаких пузырей… Покупаю костюм и еду к дочке в Тал-ды-Курган...
Однажды в мае, в устье Опалихи, чуть выше Резиденции Верто¬лета, причалил довольно-таки потрепанный в Ступах плот. До вечера было еще далеко и потому туристы успели расставить палатки и подсушить свои вещички. Когда эти заботы были позади и даже уха из тайменя, любезно предос-тавленного Вертолетом в распоряжение туристов, была съе-дена, он подошел к костру и присел рядом с ними на камень. Занимались они в это время кто чем, а в конеч¬ном счете ни-чем, потому что именно так оценивал Вертолет трень¬канье на гитаре одного из них и отсутствующие взгляды других. Искры из костра взлетали вверх и косо уходили в сторону первой звезды, появившейся над горой Порожной.
- Какая вещь? - неожиданно сказала одна из туристок, по-тря¬сая журналом. - Вот это рыцарь... Не то что вы...
- Вы это о ком, мадам? - спросил ее уже не молодой чело-век, перестав бренчать на гитаре.
- О нем.., - и она сунула ему под нос обложку литератур-но-художественного журнала.
- Ах, о нем... Понятно...
- Что понятно?
- Понятно, почему вы восхищены... Он, так сказать, вхо-дит в ваше положение…
- Да, входит... И потому мы его любим…
- И много вас? - опять поинтересовался уже немолодой человек, снова затренькав на гитаре.
- Нас? Много... Все женщины.
- Да, действительно много… А главное, понятно почему.
- Почему?
- Он помахивает перед вами хвостиком. А женщинам, ес-тест¬венно, больше нравятся собаки, которые помахивают хвостиком, а не рычат.
- Конечно, больше.
- Не всем, - вставила неожиданно другая.
- Тебе, конечно, больше нравятся те, которые рычат? - об-ратилась к ней обладательница журнала.
- И не только рычат, но и кусаются.
- Почему же вы расстались со своим барбосом?
- Ему не нравилось, что я тоже умею кусаться,
- А что в этом хорошего?
- В чем?
- В том, что вы расстались?
- По крайней мере, мы не портим друг другу кровь.
- Да, вы портите ее каждый себе в одиночку.
- Но это лучше, чем принцип доброго старикана из этого журнала: "Мол, надо жить".
- Ты имеешь в виду Павла Николаевича?
- Именно его...
- Да, надо жить.
- А мне слышится: "А жить-то надо".
 Вертолет, молча сидевший все это время на камне, не-ожидан¬но попросил:
- Оставьте мне этот журнал... Если можно.
- Я еще не прочитала последнюю повесть.
- А-а, Не велика потеря, - опять вмешался гитарист. – Нагибин очень женский писатель. Писать бы ему в три раза меньше, вот были бы дела… За Чеховым можно было бы по-ставить.
- Нет, - возразила та, что умела кусаться. - Чехов никогда не был прохвостом и поэтому за ним нужно ставить кого-нибудь другого.
- Мадам, вы меня не так поняли… Поставить его туда в том случае, если бы он в три раза меньше писал.
- Господи! - всплеснула руками обладательница журнала. - Да почему он должен писать в три раза меньше?
- Потому, что тогда он будет больше думать... И вообще, сейчас не XIX век, чтобы заваливать читателя толстенными тома¬ми, - отрезал немолодой человек, ударив кистью по струнам и от¬ложив гитару в сторону. - Ты оставь мужику журнал... Дома возь¬мешь мой.
Проведав группу на следующий день утром. Вертолет долго махал им журналом, который ему все-таки оставили и, когда плот скрылся за поворотом, пошел на веранду читать. Прочитав первый рассказ, он понял, о чем они говорили. Дальше читать не хоте¬лось и он отложил журнал в сторону. Спустился вниз, разжег же¬лезную печку, поставил воду для чая...
- Нет, не с жиру бесилась та бабенка из рассказа, - думал он, лежа на кровати. - Просто наружу выплыла ее скрытая до вре¬мени суть... Бедный Павел Николаевич. И не важно: было у нее с физиком что-нибудь или нет... Это не важно. Важно другое. Это могло быть... А тот мужик, который писал рас-сказ, далеко не  чистоплюй... Эдакий прощенец... И верно заметила миниатюрная брюнетка с плота, автор помахивает хвостиком... А впрочем, нет, не брюнетка, а этот далеко не парень с гитарой... Есть в этом авторе какая-то ущербность... С чего бы это? Неуверенность в себе? Пожалуй... Может быть даже в сексуальном плане... Бедный Павел Николаевич! Что он из тебя слепил по своему образу и подо¬бию!?.. А вот он. Вертолет, не мог тогда сказать себе: "Надо жить!". Жить-то, конечно, надо, но видимо так, как живет та жен¬щина, ко-торая умеет кусаться… Или как живет он... Надо чистоплюй-ствовать. Иначе будешь дрянью. Половой тряпкой, о кото-рую каждый вправе вытереть грязную обувь...
 А вот он, Виктор Федорович, не смог тогда сказать: "Жить-то надо!" и скрылся в своей Резиденции в Пороге. Здесь его не мучает неверие близкому чело¬веку, а у близкого человека нет необходимости ему лгать... Хотя бы потому, что у него такого человека давно нет... А это уже выход... Может и не лучший... Другого он тогда не видел, да и сейчас тоже не видит... А до смерти говорить и делать гадости друг другу скверно... Уж лучше здесь, помогая страждущим... И неправ-да, что он похоронил себя в этой глуши. Он здесь нужен. И по справедливости ему давно пора учредить должность спа-сателя от Бюро по туризму... Но для этого нужно хлопотать где-нибудь в  верхах. А он уже давно ни о чем не хлопочет... Те же, кто мог бы это сделать, отделывались визитками... Да бог с ней, с долж¬ностью... Лес и река кормят его и поят. А много ли мужчине надо, когда он один? Совсем немного. Женщины и дети заставляют мужчин мышковать. А когда ты один, достаточно мимоходом копнуть снег, мимоходом за-жевать полевку и пошел дальше...
- Не делай из мухи слона, - говорила она ему, - Ничего бы не было у меня с этим. Я специально дала ему адрес, так чтобы ты видел... Я хотела отомстить тебе за тот вечер. За твое не¬внимание ко мне. За тех баб, которые с вами поеха-ли...
Что ж, все очень правдоподобно, но есть один прокол. Чутъ раньше она сказала, что он может нам пригодиться, этот помощ¬ник прокурора, а Виктор Федорович не мог взять в толк, зачем им нужен прокурор, тем более его помощник. Они не воровали, никого не убивали, взяток не давали, а да-вать взятки им было просто некому и не за что. На что мог сгодиться помощник про¬курора, было просто непонятно. На случае с курсантом давно бы¬ла поставлена точка. Его вина укладывалась в административные рамки... Тогда-то и была выдвинута другая версия, более прав¬доподобная. Она ему отомстила... Обе версии, выдвинутые одна за другой, пере-черкивали друг друга. И когда она говорила про свою поря-дочность, ему очень хотелось влепить ей пощечину... И слава богу, что этот случай произошел не в конце жизни, как у Павла Николаевича.
Напившись чаю, Вертолет взял спиннинг и пошел вниз по берегу реки, изредка забрасывая блесну в небольшие заво-динки. Ту рыбу, что у него была, он вчера вечером отдал ту-ристам и теперь нужно было что-нибудь поймать себе на ва-рево. Пройдя вторую шиверу и так ничего и не поймав, он с удивлением обна¬ружил, что плот с туристами, который он проводил утром, мерт¬во сидит на камнях в начале третьего переката. Камни эти он знал хорошо и сразу понял, почему тяжелый плот до сих пор не снят. Мощная струя прижимала его к пологой плите, а массивные камни, подпиравшие его снизу, не давали раскачать или подважить. Раскачивание приведет к тому, что плот перевернется, а ваги не помогали по причине большой глубины вокруг камней.
Когда он подошел к третьей шивере, мужская часть эки-пажа гре¬лась на берегу у костра, а женская сидела на рюкза-ках и узлах на плоту. Видимо, все попытки мужчин сдвинуть плот закончились неудачно и они решали, как быть дальше,
- Виктор Федорович! Виктор Федорович! Спасите нас! - закричали женщины на плоту, как только увидели его. Муж-чины тоже поднялись ему навстречу.
- Сели? - коротко спросил он.
- Сели, - устало ответили они.
- Ну и что думаете делать?
- Уже и не знаем... Наверное, придется разгружаться и ид-ти дальше пешком... Сколько здесь будет до Лосихи?
- Километров шестьдесят, не больше, - ответил Вертолет.
- Но наши дамы ни в какую не хотят лезть в воду и доби¬раться до берега вплавь… Скоро вечер, вода садится... Утром плот вообще не сдвинешь с места...
- Виктор Федорович! Виктор Федорович! Выручайте нас! -кричала с плота женская часть экипажа.
- Вот что надо сделать, - сказал Вертолет. - Страховочная веревка у вас есть? Есть... Топор тоже... Надо сделать ворот и укрепить его вон на тех двух березах... А я пойду пригоню лод¬ку и перевезу женщин и груз на берег.
- Какой ворот? - спросил самый молодой из них.
- Как на деревенском колодце, - ответил Вертолет и по-шел назад вверх по берегу реки.
- Можно я с тобой? - спросил его тот, который играл на гитаре.
- Валяй, - ответил Вертолет.
Поставив спиннинг в угол веранды, хозяин Резиденции спустился вниз к воде и они с гитаристом, забравшись в лод-ку, от¬толкнулись от берега. Плыли молча. Почти и не гребли. Лишь чуть-чуть направляли лодку вниз по течению кормо-вым веслом.
- А писатель-то и вправду помахивает хвостиком перед прекрасной половиной человечества. - неожиданно сказал Вертолет, когда они проскочили первую шиверу и вылетели на плес.
- Что? Уже прочитал? - удивился его спутник.
- Нет, не все... Только первый рассказ.
- Дальше можешь не читать. Это и есть его воробьиное пе¬рышко... Хотя... - он немного подумал и сказал: - Есть там еще один. Тоже, так сказать, про любовь... Правда, не очень внятный.
В это время лодка вошла во вторую шиверу и из-за шума во¬ды разговор продолжать было бесполезно. Когда же они ее проско¬чили, первым разговор начал уже немолодой человек.
- А ты сам-то здесь живешь?.. Как бы это сказать... Не та ли это ситуация, что и в рассказе?
- Почти что, - ответил Вертолет.
- Уж не Павел ли ты Николаевич?
- Нет, не он... А ты?
- Я? - спутник Вертолета немного помолчал. - Я Павел Ни¬колаевич.
На какое-то время они замолчали. Потом опять начал раз-го¬вор гитарист.
- Ты что же... из принципиальных?
- Пожалуй, - нескоро ответил Вертолет, отгребая кормо-вым веслом к правому берегу.
-Я тоже был принципиальным.-А потом?
- А потом женился второй раз и повторилось то же самое, -ответил спутник, глядя в плоское дно лодки.
Лодка ткнулась в берег. Гитарист выскочил из нее и с си-лой оттолкнул ее от камней. Вертолет едва удержал равнове-сие. Под¬плыв к плоту, он дал команду сложить все вещи в лодку. Двое из пассажирок сразу же завозмущались, но Вер-толет им популярно объяснил, что лучше пусть вымокнут они сами, чем палатки и спальники. Ночевать придется все равно здесь на берегу. Сами они могут быстренько обсу-шиться у костра, а вот стеганые спальники придется сушить до утра.
- Да почему спальники должны намокнуть, не понимаю? -продолжала возмущаться та, что отдала Вертолету журнал.
- А потому, что как только вы перейдете в лодку, неуправ¬ляемый плот может сам сползти с камней и поплыть вместе с ва¬шими вещичками. Тогда уж точно придется вылавливать их до са¬мой Лосихи. А если останетесь на плоту, и он все же тронется, то вы ведь все живые люди, подгоните его к берегу.
Наконец женщины с ним согласились. Не возмущалась только одна. Та, которая умела кусаться.
Пока он перевозил вещи и женщин, плот не уплыл, а мужчи¬ны тем временем соорудили ворот и укрепили его на двух березах. Вертолет привязал один конец страховочной веревки за плот и, вооружившись шестом, стал подсовывать его с лодки под мокрые бревна, мужчины на берегу вцепи-лись в ручки ворота и работа началась. Плот сходил с камней медленно, и все же  через час они вытащили его из ловушки и за веревку подтянули к берегу. Закрепив плот, туристы ста-ли готовиться к ночлегу.
Вертолет, сделав лямку из лодочной цепи, впрягся в нее и потянул лодку вверх, к своей Резиденции. Хотелось есть, ко-гда он дотянул ее до плеса, где был причал - плоский камень, а возле него куст ивы, за который Вертолет привязывал лод-ку. Он сходил на веран¬ду, набрал в котелок сырого картофе-ля и, вымыв его в реке, разжег костер и поставил котелок на огонь. Солнце уже спрята¬лось за Сапун-гору, когда картошка сварилась, и он, слив воду, пошел в Резиденцию, чтобы по-ужинать. Достав из банки кусок соленого тайменя, он разло-жил все это на самодельном столике, обитом берестой и, достав хлеб, начал ужин. В это время на¬верху кто-то зашур-шал камнями, потом скрипнула дверь на веран¬де и в дверь-люк просунулась женская голова. Это была голова той, кото-рая умела кусаться.
- К вам можно? - спросила голова, разглядев в полумраке хозяина, - Господи, да как же здесь темно... И у вас нет фона¬рика?
- Сейчас зажгу лампу, - ответил Вертолет и, нашарив спич¬ки, снял стекло и поджег фитиль.
- А как к вам можно спуститься? - опять спросила голова.
- Вот по этой лестнице, - ответил Вертолет. - Я сейчас по-свечу.
Наконец женщина спустилась и, оглядевшись, села на бе-ре¬зовый пень, который выполнял роль табурета.
- Очень милое жилище, - сказала она. - А это вам от всей нашей группы. - И, достав из полотняного мешка большой кусок хлеба, кусок сыра и бутылку из-под вина, в которой плескалось грамм сто спирту, развела руками. - Остатки прежней роскоши.
- Спасибо, - поблагодарил Вертолет.
- А мы сегодня ничего не варили и поужинали всухо-мятку.
- Ешьте горячую картошку, - предложил Вертолет.
- Спасибо, я сыта... Впрочем, одну, пожалуй... - и она взяла из котелка одну картошину.
- Давайте я вам очищу.
- Ну что вы! Я сама... Я привыкла все делать сама.
- И сюда вы тоже пришли сами? - спросил Вертолет.
- И сюда сама, - говорила гостья, кусая картофель.
- А муж плывет с вами?
- У меня нет мужа.
- Я имею ввиду второго мужа, - поправился Вертолет.
- У меня вообще нет никакого мужа… С некоторых пор я убежденная холостячка.
- Понятно, - сказал Вертолет, продолжая жевать. Женщи-на была лет тридцати, может с небольшим хвостиком, смуг-лая, темноволосая, кажется слегка располневшая для своих лет, с изумительно грустной улыбкой на губах, которая не-ожидан¬но пряталась в их углах.
- Что это вы меня разглядываете? - спросила она Вертоле¬та. - Женщин давно не видели?
- Давно, - признался Вертолет.
- А где ваша жена?
- Точно не знаю... Я тоже убежденный холостяк.
- Я это поняла сразу, как только вас увидела.
- Правда? - обрадовался Вертолет.
- Правда, - ответила та. - Только радоваться здесь совер¬шенно нечему.
Вертолет выпил свой спирт и, куснув сыру, долго его пе-режевывал.
- Почему так? - спросил он, закончив жевать.
- Вы попытались сбежать от самого себя. Укрыться в этом Пороге... Навряд ли у вас с этим что-нибудь получилось.
- Как сказать, - усмехнулся хозяин Резиденции. - А вы что же, как в этой книге... мм... флиртовали с кем-то?
- О-о! Вы уже прочитали? - удивилась она. - Нет, я ни с кем не флиртовала, зато муж спал с молоденькими физичка-ми  из своей лаборатории.
- И вы узнали об этом?
- Да, узнала.
- И что же он?
- Он сказал, что все будет так, как есть.
- То есть?
- То есть, что у него будет жена и любовницы, как у вся¬кого уважающего себя мужчины.
- А вы?
- А я ему сказала, что у меня тоже есть любовник, как у всякой уважающей себя женщины.
- И он вас сразу же бросил?
- Конечно... И женился на одной из физичек... Впрочем, что за глупый разговор. Это должно быть от выпитого.
- Ну почему же глупый? Я редко встречаюсь с людьми, еще реже с женщинами... Мне просто приятно говорить с женщиной.
- Особенно раздев ее до самой шеи... Пардон. Я порю глу¬пости... Где-то я читала такую фразу и вспомнила ее совер-шен¬но некстати... Но вы мне нравитесь.
- Вы мне тоже, - и Вертолет положил свою ладонь на ее колено.
Гостья внезапно разразилась таким искренним смехом, что Вертолет не знал, что и думать, и как себя вести. Наконец она успокоилась и, взяв руку Вертолета в свои теплые мягкие ладони, сказала: "Дорогой Виктор Федорович, вы меня не так поняли... В этом виновата я сама и еще то, что я выпила за ужином... Я понимаю, вам нужна женщина, но я для этой ро-ли не гожусь. У ме¬ня есть друг, которого я, кажется, люблю и которого не променяю ни на одну романтическую личность. Даже типа вашей... Хотя вы мне и нравитесь. Ну и что?.. Это еще не значит, что мне нужно класть руку на колено.
Она замолчала и выпустила его ладонь из своих ладо-ней. Вертолет тоже молчал. Потом, несколько смутив-шись, спросил:
- А где он, ваш друг?
- Здесь... Это Сергей... Ну, который приплыл с вами в лодке.
- Не может быть! - оторопел Вертолет.
- Именно так, Виктор Федорович... Я, кажется, засиделась у вас, а скоро будет темно... Ну, спасибо вам за помощь. Из-ви¬ните меня, пьяную дуру... Всего вам доброго!
И она, поднявшись с березового пенька, осторожно по-лезла по пологой лестнице наверх. Вертолет пошел прово-жать ее. Ког¬да они вышли с веранды, вечер уже заметно сгу-стил сумерки, и было уже достаточно трудно разобрать доро-гу.
- Дальше меня не провожайте, я дойду сама... Да, если хо¬тите, я могу прислать Свету. Вы, кажется, произвели на нее впечатление.
- Никого не надо присылать! - резко ответил ей Вертолет, - Я не турецкий султан.
- Как вам будет угодно… Спокойной ночи.
- Спокойной ночи, - буркнул тот и пошел назад в свою Резиденцию. Застелив матрац солдатским одеялом, он лег на кро¬вать и задумался о Сергее.
- Ах, черт полосатый, Павлом Николаевичем прикинулся. А сам Кот Матвей... А он и уши развесил. Тоже хорош, раз-откровен¬ничался... Эта женщина его искренне любит, а он прикидывается казанским сиротой... Ну, кот, так кот...
Думая так и ругая то себя, то Сергея, то Павла Николаеви¬ча, он, наконец, заснул. Проснулся он от того, что на веранде снова скрипнула дверь. Вертолет открыл глаза, была явная ночь, и кто мог прийти в эту пору, было непонятно. В углу на веранде кто-то осторожно повозился и, вздохнув, затих. Вер-толет встал, высу¬нул голову в дверь-люк, осмотрелся. В стеклах витражей видны были звезды. В Пороге, перелетая с места на место, кричала сплюшка. Где-то плеснулся таймень, пролетела над водой утка.
- Тайга, ты? - спросил Вертолет хриплым голосом. Ему хо¬телось пить. В углу опять зашуршало и, бесшумно подой-дя, Тайга молча лизнула его в лицо.
- Ну и где ты шаталась двое суток? Мышей ловила или куски собирала за рыбаками по Порогу? Эх ты, побирушка!
Собака снова лизнула его в лицо.
- Ну все, все... Хватит, - и он опять пошел спать, пред¬варительно попив воды. В этот раз он заснул мгновенно, ни-чего не перебирая в памяти и ни о чем не тревожась. Но как только он заснул, на веранде залаяла собака. Она снова раз-будила его и недовольный хозяин опять встал с кровати.
Высунув голову на веранду, он увидел в стекла витража как кто-то пробирается вдоль берега в сторону Резиденции, светя фонариком под ноги и стуча обувью по прибрежным камням.
- Опять кого-то черт несет, - подумал про себя Вертолет и, выйдя за дверь, отозвал Тайгу от остановившейся в темно-те фи¬гуры. Судя по звездам, была середина ночи. Самая глу-хая и мертвая пора. Даже рыба не плескалась в это время и на какой-то недолгий час успокаивалась сплюшка, чтобы перед утром завопить еще пронзительнее и резче.
- Виктор Федорович! - раздался из темноты женский го-лос. -Подойдите сюда... Я боюсь Вашу собаку.
- А вы не бойтесь. Она очень добрая... Тайга... Тайга! Фу! - и он, заманив собаку на веранду, прикрыл за ней дверь. Женская фигура приблизилась к нему вплотную, и он узнал в ней Свету.
- Виктор Федорович! Можно я побуду у вас до утра? Ну, пока все не проснутся.
- Можно-то, можно... Но... Как бы это сказать... Какая не-обходимость была идти сюда в такую темень? Вас прислала сюда … ну, как ее... подруга Сергея? - Вертолет начинал злиться.
- Ну вот еще! - возмутилась Света. - Никто меня не при-сы¬лал. Я сама пришла… Впрочем, если я вам помешала, я уйду.
- Нет, нет!.. Вы... Ты мне не помешала. Я уже проснулся. Пойдем в Резиденцию, что же здесь стоять...
- Пойдемте... Только как же собака? Небось тяпнет?
- Не тяпнет, - сказал Вертолет, открывая дверь веранды. -Тайга, фу! На место! - и под недовольное ворчание собаки они стали спускаться вниз.
- А здесь мило, - сказала Света, когда они спустились в землянку, посветив фонариком по стенам и опустившись на березо¬вый пень. - Только, по-моему, холодно и пахнет сыро-стью...
- Жить можно, - ответил Вертолет. - А что касается сыро-с¬ти и холода, то мы их сейчас изгоним... - и он принес с ве-ран¬ды дров. - Летом я редко топлю здесь, вот бревна и отсы-рели.
Он зажег керосиновую лампу, заправленную соляркой, и, протерев стекло газетой, вставил его в решетку.
- И наш журнал здесь... Небось уже прочитали?
- Не все... А вы?
- А я и читать не собиралась... Еще в школе начиталась этих сказок про любовь. А в жизни все иначе.
- А как в жизни? - поинтересовался Вертолет.
- Ну как... Все гораздо проще, чем в книгах.
- Любопытно, - помолчав, сказал Вертолет.
Печка разгорелась быстро, и скоро в землянке из угла в угол заходил теплый дух, исчез запах сырости и вместо него появил¬ся тонкий запах пихтовой смолы от бревенчатых стен.
- А где же ваш друг? - неожиданно поинтересовался Вер¬толет.
- У меня нет друга, - равнодушно сказала девушка.
- Ну тогда... партнер?
- Ах, вот вы о чем?! - рассмеялась Света. - Спит в спаль¬ном мешке в нашей палатке.
- А может, мается у костра?
- Может и мается. Мне-то какое дело до всего этого?
- Ну как, все-таки партнер.
- И только, - отрезала Света.
- А разве это так мало? - спросил Вертолет.
- Очень мало. Почти ничего.
- Любопытно.
- А что это вы меня допрашиваете среди ночи? - спросила Света.
- Ну, хотя бы для того, чтобы уяснить ситуацию.
- Ах, вот оно что... А вы щепетильный, однако.
- Пожалуй, - согласился Вертолет.
- Да не ломайте вы над этим голову? Я пришла к вам, и вы… - она помолчала. - А тот дурак пусть мается у костра.
- Так уж сразу и дурак? - не согласился Вертолет.
- Да, еще какой... К тому же дачник, а не настоящий ту-рист. Знаете, там ягодки, грибочки в пригородной зоне... А когда мы проходили Порог, я увидела, что у него дрожали колени. Он не работал гребным веслом, а держался за него.
- Держаться в Пороге тоже надо, - не согласился Верто-лет.
- Надо... Но надо кому-то и работать. Если все будут толь¬ко держаться, то наверняка костей не соберешь… Я попу-лярно объяснила ситуацию?
- Вполне, - усмехнулся хозяин Резиденции, - Да, но поче-му среди ночи? Наверное, украдкой?
- Ну вот еще!.. Стал приставать ко мне со своими нежнос¬тями. А я ему еще вчера сказала, чтобы он не смел ко мне при¬касаться… Слушай, давай попьем чаю!
- Давай, - согласился Вертолет. В землянке стало жарко.
- Можно я сниму с себя штормовку? - спросила Света.
- Здесь все можно, - ответил хозяин.
Сбросив с себя штормовку, она осталась в ажурной вязки зеленой кофточке с короткими рукавами и, оставив березо-вый пе¬нек, пересела Вертолету на колени.
- И на колени можно? - спросила она улыбаясь и обни-мая его за красную шею.
- Можно и на колени.
- Слушай, а мы как близнецы... Ты седой, а я белая... И борода у тебя седая. И глаза, как у меня... Слушай! Ты не мой отец?
- Нет... И я не седой, а белый... Очень белый, понима-ешь?.. Альбинос.
- И лицо поэтому красное?
- И лицо.
- А я думала, что ты загорел здесь так.
- Альбиносы не загорают... А ты что же, не знаешь своего отца?
- Ни разу не видела, даже на фотографии, - и она соскочи¬ла с его колен. Но Вертолет задержал ее за руку и она не вос-про¬тивилась этому.
Проснулись они поздно утром, когда солнце уже выгля-нуло из-за Лукового хребта и уперлось своими малиновыми ногами в гору Порожную. Они повалялись еще немного, и она стала соби¬раться.
- Повернись к стене! - приказала девушка Вертолету, и он послушно повиновался.
- Слушай! А как же ты теперь встретишься с тем... Дач¬ником?
- Как-нибудь встречусь.
- А ты давно его знаешь?
- Нет… Мы познакомились с ним за две недели до поезд-ки, и он увязался за нами.
- А ты давно сплавляешься на плотах?
- Шестой год.
- А Сергей?
- Двенадцатый.
- А у него есть жена?
- Есть.
- А кто она?
- Прачка.
- Кто? - удивился Вертолет и повернулся к девушке.
- Прачка... Ну-ка, лицом к стенке! - Вертолет повиновал-ся.
- Что, работает прачкой?
- Да нет! Не в том смысле прачка.
- А-а! Понятно.
Они помолчали.
- Света, тебе бы замуж надо выйти...
- Это еще зачем?
- Ну как зачем?.. Женщине нужна семья.
- Успеется… Все еще успеется, - и она, сев на край кой¬ки и отвернув его голову от стены, прислонилась щекой к его лицу.
- А ты меня будешь помнить? - зашептала она ему в ухо. - Впрочем, о чем я спрашиваю. Я и так знаю, что будешь... Те¬бе здесь больше нечего и делать, как только помнить тех, кто у тебя ночевал... И я тоже буду помнить... Мы оба будем дол-го-долго помнить друг друга. Может быть всю жизнь.
Он обнял ее и прижал к себе.
- Все, все! Хорошего понемножку. Мне уже пора. А то плот уплывет без меня.
- Ну и пусть плывет, - успокоил ее Вертолет. - Оставайся здесь и живи.
- Ну уж, дудки... Здесь живи ты. А я поеду в свой Новоси¬бирск и буду толкаться в автобусах и трамваях... Мне нужна ши¬рокая коммуникативная связь с окружающим миром. И не через книги, а непосредственно... Понятно?
- Понятно.
- Все. Я побежала, - она взяла фонарик и выскочила на бе¬рег Убы.
Вертолет, повалявшись еще немного, наконец встал, оделся, сходил на реку умыться, принес в землянку ведро во-ды и, взяв спиннинг, не торопясь пошел вниз по реке, чтобы поймать для себя рыбы. Тайга тоже пошла с ним, заныривая то в траву, то в кусты, чего-то там находя и поедая. Группа на плоту, конечно же, уже отплыла, но хотелось вновь уви-деть место их стоянки. Что-то грустное и трогательное было в этих палаточных колышках и об¬рывках веревок, потухшем, но еще теплом костре, старых газетах и рваных целлофано-вых мешках, которые утренний ветер выкатил из пепелища. Обычно он минут по десять сидел в таких местах, под¬бирал не совсем порванные газеты, чтобы потом прочитать их, по-полняя таким образом, хотя и с опозданием, информацию о со¬бытиях в мире. Потом он шел дальше, по своим делам и, возвра¬щаясь назад, уже не останавливался возле холодного кострища, а спешил в свою Резиденцию. Те, кто ночевал здесь, были уже да¬леко, скорее всего они про него уже и за-были, во всяком случае, постепенно забывают. У него же жизнь продолжается здесь в ожидании следующей группы, которой он в той или иной степени будет необходим.
Но когда он прошел вторую шиверу, то увидел за поворо-том, в конце плеса копошащихся на берегу людей. Он оста-новился, хо¬тел было свернуть в лес или вернуться назад, но Тайга тоже увидела людей и бросилась к ним со звонким ла-ем. Люди прекра¬тили копошиться, выпрямились, и, заметив его, замахали руками.
- Виктор Федорович! Виктор Федорович? Пошлите к нам… Мы отплываем.
Делать было нечего, нужно было идти. Зачехленные па-латки уже лежали на плоту. Теперь упаковывались рюкзаки и спальники. Он подошел, поздоровался и присел на обточен-ный водой камень посреди всей этой кутерьмы. Наконец все было сложено, упакова¬но и увязано на плоту, и они стали прощаться. Первой подошла  Света. Обняв его за шею, она поцеловала его в губы, шепнув: "Не забывай меня...". Ее партнер тем временем скручивал страховочную веревку, со-средоточенно глядя в противоположный берег. Ос¬тальные женщины, уже весело, поцеловали его в щеку и с птичьим щебетом устремились на плот. Мужчины подали ему руки. Послед¬ним подошел Сергей. Он сунул ему свою руку в ла-донь и сказал: "Держи, старик", потом пошарил по карманам, нашел визитную кар¬точку и протянул ее Вертолету. - Бу-дешь, заходи... Здесь все написано.
- Не буду, - равнодушно сказал Вертолет и отстранил руку с карточкой. - Счастливо вам доплыть.
- Ты возьми адрес... Может будешь в наших краях...
- Не буду, - твердо сказал Вертолет. - Пусть лежит… От-дашь кому-нибудь другому.
- Ну что ж, пусть будет по-твоему.
- Сергей! Давай на палубу... Мы уже отчаливаем! - крича-ли с плота.
- Иду, иду! - отвечал им Сергей. - А ты, я вижу, что-то не так понял, - вполголоса обратился он к Вертолету.
- Все так... Несчастного из себя разыгрывал. - Он кивнул на плот. - Она, видимо, не в счет? Невинные шалости?
- Так... Так... А знаешь ли ты, что моя жена сейчас тоже с кем-то сплавляется по Катуни?.. И уже не первый год! - доба¬вил Сергей со злостью. - До Барнаула в одном купе ехали... - и он сделал несколько шагов в сторону плота.
- Вот что... - сказал Вертолет, помолчав. - Ты вот что... Оставь мне визитку... - и Вертолет протянул руку в его сто-рону.
Сергей быстро подошел к нему, сжал его сухую красную руку, сунул визитку в нагрудный карман и бегом бросился к плоту. Тот уже разворачивался подобием носа по течению.
Как грустно, должно быть, ехать в одном купе с женой, -подумал Вертолет, и проводив плот глазами до поворота. - Ей-то, видимо, ничего, раз она прачка. А каково ему? Впро-чем, он ка¬жется, уже утешился... Или постепенно утешается. Принимает обезболивающее средство… Наверное, помогает. Перед ним тогда тоже открывалась эта перспектива. Только он не смог стать Пав¬лом Николаевичем.
Возле камня, посреди плеса, почти против него, неожи-дан¬но показал темную спину таймень. Зеленый мелкий чеба-чок веером бросился от него врассыпную. Хищник ударил хвостом и, крутнувшись возле камня с открытой пастью, снова погрузился в заводину.
- Ага, - подумал Вертолет. - Появился мелкий чебак... Скоро начнется массовый ход красной рыбы на холодную воду, а пока... Пока нужно, наконец, поймать что-нибудь для ухи.
Он отцепил якорь блесны от спиннинговой катушки и зашел чуть выше того камня, за которым скрылся таймень. Привычно тряхнув удилищем, он точно забросил блесну чуть выше и дальше камня. Вел блесну не торопясь, регулируя ее скорость и глубину катушкой. Но блесна прошла слишком далеко от камня. Он смотал леску на катушку и забросил во второй раз. Блесна опять легла довольно удачно. Теперь он крутил катушку несколько быстрее и как только блесну, обо-гнувшую камень с дальнего конца, под¬хватило боковым те-чением, поддернул леску удилищем, перекинув ее через ка-мень и одновременно сыграв блесной в заводинке. Едва ус-пев убрать слабину, он почувствовал тупой удар по блес¬не и увидел за камнем молчаливый бурун воды, поднявшийся из глубины. Видимо, хищник воевал с блесной у самого дня. Верто¬лет, уперев ручку спиннинга себе в живот и не давая больше опасной слабины, молча преодолевал сопротивление подводного разбойника. Леска была надежной, якорь на блесне тоже, и Вер¬толет уверенно вел тайменя к берегу. В отличие от щуки, тай¬мень активно сопротивляется до самого конца и даже на берегу не успокаивается, а норовит вы-скользнуть из рук и удрать опять в воду. Несколько раз хищ-ник, которого защепил Вертолет за кам¬нем, выпрыгивал из воды и тряс в воздухе головой, открыв пасть и пытаясь вы-плюнуть блесну. Но якорь сидел крепко, и участь разбойника была предрешена. Тайга, тихо сидевшая все это вре¬мя за хо-зяйской спиной, запрыгала вокруг скачущего по камням тай-меня, лая от восторга в предвкушении жирных костей.
 Он был невелик; килограмма три-четыре, но во время второго хода, ког¬да красная рыба идет на холодную воду, очень крупного поймать удается довольно редко. Самый крупный, икряной, прошел еще в конце апреля, когда по Убе шел лед вперемешку с бревнами плотвищ, расположенных выше Порога. Клюет идущая на нерест красная раба не ак-тивно. Чаще всего на кисть червей.
Сломав ивовый прут, Вертолет посадил тайменя на кукан и пошел в Резиденцию варить уху. Открыв все двери на-стежь, он растопил печку, нарезал рыбы в котелок и, залив водой, поставил вариться. В землянке еще пахло сигаретами и чем-то неуловимым, напоминавшим Свету. То и другое слегка кружило голову, но он привык обходиться без всего этого. От женщин можно отвыкнуть, как и от сигарет. Как на фронте. Тяжело, когда другие рядом курят. Тяжело, когда в нос бьет запах особенно хороших сигарет. Легче, когда один. Нет сигарет и женщин - привыкаешь обходиться без роско-ши. И, все-таки, временами так хочется закурить. Осо¬бенно те сигареты, которые ты любил курить когда-то... Но с до-вольствия он снят, доступ к телу прекращен, и стоит ли об этом думать.
Жизнь в Пороге шла своим чередом. За летом приходила осень. За осенью зима. Правда, теперь он загуливал в поселке не по не¬деле, а по две. Гулял, зачастую, в долг, под не пой-манную пушнину, порой забывая кому и сколько должен и даже пропивая свое отлич¬ное ружье. За ружьем он приходил на следующий день, обещался вернуть за него деньги, кото-рые он пропил вчера и, выручив свою драгоценность, пропи-вал ее снова в доме где-нибудь по¬близости.
Именно в такой момент он и встретился с Ашкеном. Аш-кен впервые попал в тайгу вообще, а в качестве штатного охотника, в частности. Он с трудом отличал березу от осины, не говоря уже о звериных следах. Бывший шахтер наивно полагал, что раз другие ловят соболя, то и он сможет их ло-вить не хуже других. Охотовед обещал приехать к нему на участок в начале сезона и показать, что и как делается, но так и не приехал. Проходив два месяца по тайге, и, разумеется, ничего не поймав, он съел все запасы продуктов, что были в избушке и одну из своих собак. Та собачка ничего не сооб-ражала по молодости лет, впрочем, как и ее хозяин, к тому же и не желала соображать или учиться че¬му-нибудь такому, чему ее обязывала природа. Потому она и была съедена с лапшей. Закончив со съестным в избушке, Ашкен вышел из тайги в поселок. Попытка разговориться с местными бра-конье¬рами-любителями и научиться у них чему-нибудь, ре-зультата не дала. Даже дармовая водка, купленная Ашкеном, не развязывала им языки. Они опорожняли стаканы, крякали, похлопывая себя по коленям, а Ашкена по спине, но когда он заводил речь об охоте, прикидывались такими вениками, что Ашкен вскоре послал их на три буквы и пошел в магазин за продуктами.
В магазине в это время был Вертолет. Его трясло. Белые волосы на голове и белая борода были всклокочены. Он о чем-то просил пройду-продавщицу, но та оставалась непри-ступной, как утес.
- Все! - говорила она, подперев мощные груди контор-скими счетами и стуча костяшками. - Хватит пить в долг... За вчераш¬нее еще не расплатился.
- Ну, Тонь!.. Ну, Тонь! - умоляюще просил Вертолет.
- Не Тонь... Из Порога, так сразу идешь к Алаихе, а сейчас Тонь... - добивала его пройда.
- Ну вот, честное слово, через неделю будет тебе хороший кот... Вот голову даю на отсечение... К одному шалашу уже два раза подходил.
- Два раза подходил, а третий раз может и не подойдет, - цедила сквозь зубы Тоня.
- Ну кому ты говоришь! - возмущался Вертолет. - Может он уже сейчас сидит...
- Может сидит, а может не сидит, - тянула свою лямку продавщица.
- Ну, Тонь...
- Ладно... Последний раз... Будешь должен двух... Одного за вчерашний день, одного за нынешний.
- Хорошо... Согласен.
- Сейчас принесу две бутылки и, чтобы больше сюда не по¬казывался.
- Все, Тонь!.. Сегодня же уйду в Порог.
Ашкен, все это время стоявший к ним спиной и слушав-ший их переговоры, равнодушно разглядывая продукты на стеллажах, резко повернулся к Вертолету.
- Похмелиться хочешь?
- Хочу, - признался Вертолет.
Продавщица в это время пошла в подсобку за водкой. Прос¬тым смертным было только вино.
- Ты ей ничего не должен. За эти бутылки плачу я, - ска¬зал он Вертолету.
Пройда поставила бутылки на прилавок и покосилась на Ашкена.
- Он тебе ничего не должен... За эти бутылки плачу я! - сказал Ашкен продавщице и подал ей деньги.
- И-ище чего! Водки больше нет, а эта его...
- Это моя... Давай сдачу.
- Ишь... Уже и не должен. А вчерашний день? - завелась пройда.
- Сколько вчера брал? - спросил Ашкен у Вертолета.
- Кажется, тоже две...
Ашкен снова полез в карман, достал еще денег и кинул продавщице. - А это получи за вчерашний день.
- Да ты что, земляк?.. Не надо... Я потом с ней распла¬чусь.
- Со мной потом расплатишься, - отвечал Вертолету Аш-кен.
-А ты получи деньги еще за две белых, - обратился он уже к про¬давщице. - И он тебе больше ничего не должен... Я по-нятно объясняю?!
- Понятно, - ответила пройда, поджав губы и косо взгля-нув на Вертолета.
Потом Ашкен набрал продуктов и окончательно рассчи-тавшись, коротко бросил Вертолету: - Пошли.
- Ты что, земляк, спятил? - спросил Вертолет, когда они вышли из магазина. - Может тебе мое ружье понравилось?
- Нет, не ружье.
- Ну, а как же я с тобой должен буду расплатить-ся? - спросил Вертолет.
- Как? А очень просто... Сейчас мы с тобой где-нибудь вмажем по стакану, а потом пойдем в Порог и ты мне пока-жешь свои постановы, а попутно размаячишь, как ловить со-боля.
- И все? - удивился Вертолет.
- Все, - ответил охотник.
- Так я бы и так все рассказал...
Трое суток пробыл в Пороге Ашкен, а потом ушел к Де-мидо¬ву в Стрижанку. Хозяин Резиденции показал ему все, что у него было, и рассказал обо всем, чему научился сам за эти годы. Ашкен ушел, а зима в Пороге продолжалась.
С каждым годом Вертолет все реже и реже вспоминал Талды-Курган, свою прежнюю жизнь и даже стал забывать тех, с кем повстречался уже в Пороге. Долгими зимними но-чами он лежал и думал, что вот совсем скоро уже придет весна, потом наступит лето. И можно будет не топить печку, вставая по ночам, чтобы подложить дров, не ходить в посе-лок за продуктами, запивая там по неделям.
 Летом можно, не заботясь о ночлеге, уйти вверх или вниз по реке, время от времени бросая блесну на плесах, и ноче-вать там, где застанет ночь. Можно сварить вечером уху из тайменной головы и желудка, потом вскипятить чай и лежать на теплых камнях у костра, слушая, как плещутся на плесе крохоля и кричит в пихтаче сплюшка. Смотреть на звезды, на искры кост¬ра, на тихую воду, над которой бесшумно про-носятся летучие мы¬ши. Изредка подглядишь, как из-за камня с шумом выпрыгнет ма¬терый хищник с красными плавника-ми, собьет мышь на лету брыз¬гами или упругим хвостом и, всплыв еще раз, заглотит свою до¬бычу. Потом его черная спина бесшумно погрузится в омут за камнем и опять опута-ет тишина все пространство от одного бе¬рега до другого. Только крохоля так же тихо будут плескаться на мелководье, да жаловаться на судьбу сова...
К маю месяцу хорошо бы все-таки справить костюм, под-копить деньжат и съездить посмотреть дочку. Походить с ней в кино, по кафе-мороженым. Накупить ей всего, что она захочет, а потом уехать опять сюда, в свою Резиденцию. А дочка будет помнить его и знать, что у нее есть отец. А по-том съездить еще раз, когда она будет выходить замуж и привезти ей двух здоро¬венных фиолетовых котов, а потом снова уехать, чтобы никому не мешать и никого не трево-жить.
Но в мае из Порога уезжать нельзя. В мае по большой во-де валом валят туристы. Кто будет вылавливать их внизу, ес-ли он уедет в Талды-Курган в мае. Ни одного и не двух спа-сает он на своей лодке в Пороге, вылавливая из воды и сни-мая с камней. Хорошо, что у них спасательные жилеты и каски, а то бы тонули как котята. Нет, в мае уезжать нельзя... Кто же будет вылавли¬вать их рюкзаки, спальные мешки и палатки? Он сам себе назна¬чил эту должность и не может брать отпуск в разгар сезона... Не все группы, конечно, раз-бивают плоты в Пороге. Некоторые пролетают его на воро-ных. Особенно у кого плоты из МАЗовских камер. Но и те, кто проскакивает, все равно причаливают к бе¬регу выше Опалихи и, забравшись на камни, долго фотографируют¬ся на фоне Синей скалы. Те, которые пролетают на вороных, не дают Вертолету своих визитных карточек, не говорят: "Бу-дешь, заходи!”, не накачивают его спиртом, не оставляют ему лишние продукты и не ходят к нему в Резиденцию, что-бы обсушиться. Они почти не замечают его, не интересуют-ся, кто он и откуда, и почему он здесь. Они заняты только собой и своей победой над Порогом. В дни побед Вертолет уходит в свою Резиденцию или плавает по плесу на лодке, проверяя переметы... Но до дней по¬бед и поражений еще так далеко, и столько воды утечет по Убе мимо Резиденции подо льдом, что об этих днях пока лучше не думать...
В конце января той зимы из тайги в поселок вышел после сезона штатный охотник Ашкен. Дожидаясь попутного лесо-воза, он зашел в леспромхозовскую столовую и услышал, как поварихи и прочая обслуга обсуждают какую-то новость, время от времени произнося слово Вертолет.
- Что это вы все Вертолет, да Вертолет? - спросил Ашкен, забирая тарелку с супом из раздатки. - Он что вам на хвост наступил?
- Замерз Вертолет, вот что... Пьяный замерз, прямо в сво¬ей землянке... Вчера на вскрытие в город увезли. Следова-тель приезжал. Экспертиза, - ответила ему повариха, наливая компот.
- Да вы что?
- Вот тебе и что?
Охотник долго молчал, рассеянно черпая ложкой из та-релки, потом, отодвинув ее, сказал.
- Такого мужика сгубили!
- И то правда... Хороший был человек... Да небось тури-сты все, со своим спиртом!?
- Туристы-ы! - протянул Ашкен. - Туристы что…
- А кто же, как не туристы?
- Вы! Сучки!
- Мы? - удивились поварихи.
- А кто же еще! - и, не тронув котлеты, он молча вышел из столовой.
 

МЫШЕЛОВ
Светлой памяти Тургазы Айтпаеву посвящается…
"Разные у нас имя и отчество,
отечество одно".
О. Сулейменов


 
В ту первую зиму, до половины сезона, Ашкен прождал охото¬веда. Пытался и сам разобраться в китайской грамоте лесных следов, но так и не разобрался. Зато съел все продукты, одну из собак и, отправив другую домой с вахтовкой геологов, был вынужден спуститься в Маралиху, чтобы пополнить свои запасы продуктов. Кроме того, он рассчитывал научиться соболеванию у местных му¬жичков. Но маралихинские браконьеры-любители выпили его водку, похлопали его по плечу, а научить ничему не научили. Кое-что он перенял у одного из местных охотников, проживающего в Поро¬ге, но этого ему показалось мало и он из Порога, еще с вечера, махнул в новую избушку старика Демидова.
- Ну что?! Видел киргиза в тайге? - рявкнул Ашкен, пере-валиваясь через порог избушки уже за полночь.
Старик спросонья долго чиркал спичками, потом все же за¬жег керосиновую лампу и спросил: "Ты, что ли, Ашкен?".
Они долго молчали, потом Демидов слез с нар и, кряхтя, принялся разжигать дрова в печке. Маленьким ковшиком он налил в чайник воды и поставил его на ее широкую спину.
- Раздевайся... Чай пить будем, - не торопясь сказал Де-мидов.
    - Чай пить некогда, - отвечал Ашкен. - Мне идти нужно... Ты вот что, отец…
 Ашкен помолчал.
    -  Я сейчас пройдусь по твоему путику и посмотрю, как и
что ты там делаешь... Так вот, знай, что это был я... Я затем к тебе и зашел... Чтобы предупредить.
-  Что ты там ночью увидишь? Раздевайся... Я тебе и так все расскажу, - отвечал ему старик.
- Не нужны мне твои сказки! - сказал Ашкен, поднимаясь с порога. - Всей правды все равно не скажешь, а от полу-правды мне сейчас только вред... Лучше я сам посмотрю.
- Что же ночью-то? Завтра днем и посмотришь, - робко воз¬ражал Демидов.
- Днем я буду уже на Зайчихе... Ты мне вот что скажи... На что лучше всего соболь идет?
- Хо! На что лучше?.. На рябчика идет... И на сеноставку идет. А лучше всего на зайца... А вообще-то по годам... Ко-торый год на одно, который на другое. А который год ни на что не идет, это когда рябины много.
- Ну, а эту зиму?
- Эту-то? Эту на все плохо... Сыт он... у него от рябины жжение в желудке получается. Тепло она выделяет. Бегает сов¬сем мало эту зиму.
- Ну, а на какую же приманку ловить эту зиму лучше все-го? - опять спросил Ашкен.
- Не знаю… На всякую плохо идет.
- Понятно... Ну что, посмотрел на казаха в тайге, а те¬перь спи, я пошел, - и, плечом толкнув дверь, Ашкен выбрался из избушки Демидова.
Ночь была светлой и морозной. Полная луна висела над Лу¬ковым хребтом и как лампа освещала заснеженные пихты и выбитую в снегу лошадью старика тропу, и избушку стари-ка, и наскоро сделанный навес, под которым вздыхала о чем-то своем сама демидовская лошадь. Ашкен пошел по тропе влево. Пройдя метров сто, он уперся в разлапистое дерево, под ветками которого был срублен шалаш. Под навесом, по ширине комля, колышками был от¬горожен коридор, а у са-мого ствола сидела на прутике заморо¬женная сеноставка. Ашкен поковырял палочкой снег, нащупал по¬крытый сал-феткой и припорошенный снегом капкан и той же палоч¬кой отмерил расстояние от него до приманки. Обломав палочку как надо, он сунул ее в карман, вернулся на тропу и пошел по ней дальше.
 Дойдя до следующего шалаша, Ашкен осмотрел его и замерив расстояние от приманки до капкана, сунул и другую па¬лочку в карман. Так он осмотрел с десяток шалашей стари-ка. Везде на прутиках, воткнутых в снег, сидели, растопырив уши, сеноставки. И только в одном из них был подвешен на медной про¬волоке головой вниз нахохлившийся рябчик.
В последнем шалаше в капкане бился соболь. Он наполо-вину разворотил навес и обгрыз крайние колышки коридора. Ашкен хотел было пройти мимо, но, постояв немного, улу-чил момент и наступил на скачущего зверь¬ка лыжей. Соболь заскреб задними лапами утрамбованный снег, мерцая зеле-ными глазами в тени навеса и крутя острой мордой, поса-женной на змеиную шею, во все стороны. Ашкен сунул ему рукавицу в пасть, и когда зверек вцепился в нее, ухватил его ниже головы. Он долго держал его, сдавив за шею пальцами и отпустил только тогда, когда зеленые огоньки в глазах со-боля совсем потухли. Он подвесил зверька за цепочку на ро-гульку шалаша и, выйдя на свой след, отправился вниз по Русачихе к Белопорожной Убе. Перейдя Убу, он вышел на лесовозную дорогу и, сняв лыжи, двинулся в сторону Мара-лихи. В Маралихе он зашел в леспромхозовскую котельную, забрал рюкзак с продуктами и от¬правился дальше.
В домах поселка кое-где уже светились окна, хозяйки го-то¬вили завтрак. Мороз с треском рвал бревна срубов и лед на ре¬ке. Восток затянуло утренней серой пеленой, которая предшест¬вует зимнему рассвету.
Придя в избушку на Зайчихе уже где-то в полдень, ша-таю¬щийся от усталости Ашкен пролез в узкую дверь и при-сел на ко¬лени прямо на пол перед печкой. Напихав побольше бересты, он положил сверху заранее приготовленные поле-нья и запалил огонь. Береста зашипела, затрещала, а потом в печке все загудело и неприкрытая плотно дверка, задрожала нервной дрожью от засасы¬ваемого рывками в печь воздуха. Ашкен встал с холодного пола и лег в пропитанной потом и стоявшей теперь от мороза колом одежде, на нары. Заинде-вевшая жестяная труба, сначала отпотела, потом стала под-сыхать и, наконец, от нее повеяло едва заметным теплом.
- Нужно занести рюкзак и принести воды для чая, - поду-мал Ашкен. Но сон уже навалился на него, прикрывая ему глаза и только мокрое нижнее белье, да жесткий панцирь не-гнущейся верх¬ней одежды заставляли Ашкена временами открывать глаза.
Сколь¬ко прошло времени с тех пор, как он лег, Ашкен не помнил. Сквозь завесу временного забытья он услышал вдруг взрыв, какие много раз слышал он во время отпалки в забое, потом что-то ударило по ведру и кастрюле, стоящих против печки на полке и увидел, как нижнее колено трубы со скре-жетом упало на пол. Избушка мгновенно наполнилась ды-мом, теплом, запахом головешек и сероводорода.
Он было подумал, что все это ему приснилось и снова за-крыл глаза, но сразу же закашлялся, проснулся оконча¬тельно и, сообразив наконец, что все происходит наяву, зашарил по стене в поисках двери. Нащупав, он вышиб ее плечом, не пе-ре¬ставая кашлять, перевалился через порог и выполз на лыж-ню. Он дополз до рюкзака и долго еще кашлял, навалившись на него гру¬дью. Прокашлявшись, он встал на ноги и оглянул-ся назад. Из две¬ри избушки, из трубы и из-под крыши валом валил дым.
- Избушка горит! - подумал Ашкен и метнулся назад в от-крытую дверь. Он попытался что-нибудь разглядеть, но опять закашлялся и выскочил наружу. Откашлявшись, Аш-кен подошел к двери снова. Дым продолжал валить из нее, но кажется уже не такой густой, как прежде, и только в верх-ней части. Он встал на колени, пере¬весился через порог и осмотрелся. Почерневшие поленья дымились на полу, на полке для посуды и в ведре для питьевой воды. Печь, как не взлетевшая ракета, лежала на полу, упершись тыльной сто¬роной в стенку избушки. Ашкен снова залез внутрь и не под-нимая головы, стал выбрасывать в открытую дверь головеш-ки. Выбросив все, что еще дымилось, он вылез из избушки и подойдя к рюкза¬ку, сел на него. Осмотрелся. От избушки, наискосок к его лыж¬не шла чужая свежая лыжня. Лыжи были такие же широкие, как и у него, даже чуть шире, и также подбиты камусом.
- Значит сегодня здесь кто-то был... Как же я сразу не за-метил чужой лыжни? - думал Ашкен, сидя на рюкзаке и рас-смат¬ривая чужой след. - Тот, кто был и заложил в печку взрывчатку... Кто это мог быть? Кому я мешаю?.. Так... Воз-можно кто-то из тех кержаков, с которыми я в Маралихе распивал водку... Реши¬ли пугнуть. Или выжечь глаза... А без глаз куда здесь уйдешь? Никуда…
Ашкен снова залез в избушку. Дым из нее почти весь вы-шел, но пахло гарью и жженой серой. Он посмотрел на полку с боепри¬пасами. Одной пачки пороха не было.
- Ага, порох положили в печку... Значит просто пугает... Конечно... Если бы был динамит, то бревна от избушки раз-лете¬лись бы на полста метров, - сказал Ашкен вслух.
Он еще раз осмотрел избушку. Кажется все на месте. Толь¬ко вот почему на столе лежит последняя нераспечатан-ная пачка чая. Раньше она лежала на полке. Видимо, соби-рался пить чай, а потом заторопился и передумал. Он взял пачку в руки, осмотрел ее. На двух сторонах пачки красным карандашом было написано:
"Шкура, уходи!”
- Так... Все ясно... Пугает... Ну, а теперь я его пугну ... Только бы мне его догнать. И выдернув из снега ружье, Аш-кен бросился к лыжам.
- Догнать... Обязательно догнать, - думал он, застегивая ремни креплений. Закинув ружье за спину и выдернув киек, он двинулся по чужой лыжне. Она была уже жесткой. Она скрипела под лыжами Ашкена. Ашкен остановился...
Гость ушел рано утром, а может и ночью... Он точно знал, что меня в избушке нет, а то бы не рискнул... А кто знал?.. Впрочем, о чем я? Вся Маралиха знала, что киргиз пошел в Порог вместе с Вертолетом...
Одежда на Ашкене опять встала колом. По мокрому телу про¬бежал озноб. Он понял, что догонять уже поздно, мед-ленно раз¬вернулся на чужой лыжне и побрел назад к избуш-ке. Дойдя до рюкзака, он снял лыжи и протиснувшись в уз-кую дверь, принялся устанавливать железную печь и трубу на прежнее место. Снова напихал в печь бересты, сложил на нее остывшие почерневшие поленья, поджег все это во вто-рой раз и вскоре от трубы вновь повеяло теплом. Ашкен лег на нары и закрыл глаза. В носу чеса¬лось от запаха горелого дерева и жженого пороха, а в голове туман, туман… Как хо-рошо спать... Как хорошо!
Ему снилось лето, степная речка с обрывистыми берега-ми, песчаные барханы, поросшие пустынной осокой, телята около во¬ды и он с ватагой белоголовых и черноголовых ре-бятишек, лежа¬щих на холодном и мокром песке. Солнце сто-ит высоко, печет лицо и кисти рук, но остальное тело спря-тано в мокрый песок и солнечные лучи не попадают на него. Песок этот начинает давить на тело и из-под него нет ника-кой возможности выбраться. От этого становится страшно и он от страха зовет мать и всхлипы¬вает во сне...
От детского страха Ашкен просыпается. В избушке уже сов¬сем жарко. Дрова в печке прогорели, но в ней еще много горячих углей. Одежда растаяла и облепила его мокрое тело. Он встал, подложил в печку еще дров и стал стаскивать все с себя и раз¬вешивать на гвозди возле горячей печки. Потом, сунув ноги в валенки, выскочил наружу за рюкзаком прямо нагишом, в одних трусах. Потом также голый сбегал к полы-нье за водой и, налив чайник, поставил его на печку.
Теперь можно спать... Спать... Только спать... И он рас¬тянулся прямо поверх одеяла.
Прошло почти два месяца зимнего сезона. Оставался ян-варь, да хвостик декабря, а Ашкен, кроме сеноставок, так ни-чего и не поймал. К шалашам, срубленным Ашкеном, соболь не подходил, а если подходил, то, покрутившись возле них, запрыгивал на крышу и, справив там большую и малую нуж-ду, скакал дальше. Почему зверек не хотел брать его приман-ку, Ашкен не знал. Зато мыши мороженных сеноставок по-жирали охотно. Они обгладывали их до костей за неделю. Брать соболя гоном он тоже еще не умел. А о лове на подрез не могло быть и речи, потому что этот способ он представлял довольно смутно… Единственной надеждой были шалаши, но и те пока молчали. Даже мелкий цветной зверек не хотел попадаться в его капканы.
Проснулся Ашкен от холода. Дрова в печке давно прого-рели, железная печь остыла и в избушку из тайги полз в щели морозный воздух. Солнце спряталось за гору Толстуху и в избушке сгуща¬лись сумерки. Лицо Ашкена горело. Он ощу-пал его ладонями. Щеки, скулы и подбородок были покрыты волдырями.
- Обморозился, - подумал Ашкен. - И даже не заметил как... Он достал с полочки аптечку, которую охотовед Арка-ша вы¬дал ему перед сезоном и нашел в ней баночку с вазели-ном, сма¬зал волдыри. Лицо обволокло прохладной пленкой и боль постепен¬но утихла.
- Это мне ночная прогулка к старику боком вылезает, - ду¬мал он. - Незачем было месить такие километры… Самолю-бие потешил, показался старику... Хотя нет, не только само-любие...
Он снова полез в карман куртки и достал палочки, кото-рые принес со Стрижанки. Семь штук, примерно одинако-вых, палочек. Он зажег лампу, подложил в печку дров и раз-ложил палочки на столе.
Что-то далеко от приманки получается... Судя по следам, какие я видел, почти на длину тела. Капкан будет стоять сов¬сем под краем навеса и его занесет первый же снег... Зачем же он ставит так далеко от приманки?.. Непонятно...
Ашкен опять перебрал палочки, прикинул... Капкан рас-счи¬тан на заднюю ногу. Потом он вспомнил... Мишка Шити-ков гово¬рил, когда они ремонтировали ему избушку: "Соболь за заднюю ногу не отвечает" - сказал так, мимоходом. Он, Ашкен, и забыл эти Мишкины слова... А теперь вспомнил. Соболь за заднюю но¬гу не отвечает... Завтра же нужно идти и передвинуть все кап¬каны подальше от приманки. И сеноста-вок нужно посадить на пру¬тики... Вон у старика сидят в ша-лашах, как живые, а у меня ва¬ляются на снегу...
Он вышел в дровеник и, сняв с гвоздя мешок с сеностав-ка¬ми, забросил его в избушку. Развязав мешок, Ашкен высы-пал мерзлых сеноставок и те со стуком рассыпались по полу. Он под¬нял одну из них... Тяжелая и жесткая. Прямо кусок льда...
Как ее на прутик посадишь? Надо разморозить...
Он разложил сеноставок вокруг печки, оделся и уже в тем¬ноте пошел нарезать прутиков в тальник, который рос вдоль клю¬ча. Вернувшись, он заварил чай в чайнике и на-пился чаю. Потом разделся и снова лег на нары. Спать боль-ше не хотелось. Выспал¬ся. Оставалось одно. Лежа на спине, бессмысленно глядеть в те¬санные топором плахи потолка и думать...
Глядеть в потолок и думать, стало обычным вечерним за-нятием Ашкена. Думать до голов¬ной боли о том, как бы ему изловчиться и поймать хотя бы одно¬го соболя... А там пой-дет. Неправда, что он хуже других!?.. Он так и сказал дирек-тору и охотоведу, когда его принимали на ра¬боту: “Другие ловят, а я что, хуже их?” И его приняли. И да¬ли участок, не закрепленный ранее ни за кем. Участок, где хозя¬евами всегда были маралихинские браконьеры. И дали план по заготовке пушнины… Одних соболей только пятнадцать штук, да еще всякой мелочи... Мишке десять, старику Демидову десять, а ему пятнадцать... Крагину, правда, тоже дали пятнадцать со-бо¬лей, да Крагину что... Два года тому назад он за один сезон сдал восемьдесят шесть штук. То лето горели леса по Тургу-суну и соболя скакали по заборам и крышам домов, уходя от пожара… Так вот! Мишке Шитикову десять, а ему пятна-дцать... В насмеш¬ку что ли? Но хуже всего то, что он шах-терское слово директо¬ру дал, что план выполнит... При всех дал... С этим условием и взяли... На сурках, летом, он, хотя и со скрипом, план сделал...
В забое он тоже показал бы охотоведу, как надо рабо-тать... А здесь уже два месяца топчет снег, а все без толку... Маралихинские мужики в лицо смеются... Лось, говорят, у нас завелся. Хо¬дит от Синюхи до Толстухи, сам не ловит и другим не дает... Правду говорят, куда попрешь... Сам не ловлю и им не даю. А за это получил в печку пачку дымного пороха. Хорошо, что дверка не была закрыта. Выбросило весь заряд наружу. А то бы и печь разворотило. Пришлось бы все бросать и идти домой. Какое житье зимой в лесу без печ-ки… А домой пустым идти никак нельзя…
Родственники сбегутся, шуряки да свояки... Опять сме-яться нач¬нут, пальцем показывать... Мышелов, скажут, из лесу приехал!..  Лыжи, скажут, шкурами подбил, на ноги бу-тылы натянул, совсем кержак стал... Весь род найман бура опозорил… Всю зиму мышей проловил, сеноставка называ-ется, а чтобы соболя поймать - ни-ни… Все лето сурков до-бывал, тоже мышь земляная. Только покрупнее… А что за-работал? Пшик!..
Дома жена и дети без ко¬пейки сидят, ждут, когда он явит-ся и мешок с пушниной развяжет, а у него мешок пустой... Видно его мыши прогрызли и он все меха по дороге расте-рял... Ну и мышелов!.. Говорили мы тебе, скажут шуряки да свояки, не можешь работать в забое, работай наверху, а ты в тайгу подался... Не наше это дело по тайге ходить. Пусть медведь по тайге шастает, кержак пусть ходит, они там ро-дились... И начнут плеваться по углам... Хорошо, что моло-дых свояков да шуряков из дома можно в шею вытолкнуть, а если ста¬рик какой придет?! Тогда все пропало. Сиди, слушай и молчи, пока тому самому не надоест срамить … Им, шуря-кам да своякам, нравилось, когда я в шахте работал, знатным проходчиком был, да богатые подарки делал... А теперь кто я? Крысолов... Мышелов…
Собак, скажут, завел, ладно бы тазы, а то каких-то смеш¬ных... Хвост пружиной, а уши торчком. И то одной уже нет... Съел, наверное, собаку, как кореец... Все лето сурков ел, а теперь и до собак добрался... Скоро крыс есть начнет... На-род наш, предков наших только позоришь… И опять начнут плевать¬ся по углам...
Так думал Ашкен, глядя в потолок избушки на тесанные пла¬хи, на щели между плахами, из которых время от времени сыпа¬лась сухая земля.
- Перекрывать потолок надо, - сказал Ашкен вслух, пре-рывая поток невеселых мыслей. - И проконопатить пазы в срубе.
Он встал с постели, чтобы подложить в печь еще дров. Избушка, за те дни, что он был в отлучке, настыла, промерз-ла и ее нужно было оттопить. Пошарив рукой в углу, против печки, он нашел только три полена. Бросив их в печь, Ашкен вышел в дровеник и, взяв толстый сутунок, впихнул его в из-бушку, достал из-под крыши поперечную пилу и влез вслед за сутунком.
- Нет, к следующей зиме дрова буду готовить летом, - ду¬мал он, шаркая пилой. - Возьму кого-нибудь из племяшей, приду дня на три и заготовлю на всю зиму. Изрезав сутунок на корот¬кие чурбаки, он расколол один из них, а остальные сложил под нары.
- Теперь можно спать… Должно быть уже за полночь.
Он оделся потеплее, потушил лампу и натянул на себя сте¬ганное одеяло. Часам к шести утра печь обычно остывала, окно зарастало льдом, в ведре с водой лед намерзал на палец, начи¬нала мерзнуть голова. Нужно было вставать и снова то-пить печку.
Утром он посадил оттаявших сеноставок на прутики и выбро¬сил их в дровенник на подмораживание. Пока завтра-кал, да соби¬рался, прутики уже крепко сидели в зверьках. Сложив их в рюкзак, он тронулся по путику вниз по Зайчихе. Сунул в карман и одну из палочек, которые принес от Деми-дова.
Весь день ушел на перестановку капканов и замену при-манки. Соболь к шалашам нигде не подходил. В третьем ша-лаше недоеден¬ную мышами сеноставку, судя по следам, ута-щил какой-то малень¬кий зверек. Как звать этого зверька Аш-кен не знал, и почему тот, потоптавшись на капкане, не по-пался тоже. Должно быть, насторожка для такого легкого зверька была слишком тугой. Воз¬вращаясь с путика к избуш-ке, он прихватил с собой полусгнивший березовый пенек метра полтора в длину, не так на дрова, как на бересту. Еще не дойдя до избушки, не видя ее за мысом, он по¬чуял запах дыма, который несло вниз по Зайчихе.
- Опять гость, - подумал Ашкен, сбрасывая с плеча пе-нек.
- Возможно вчерашний. И он, переломив ружье, заменил патрон с дробью на картечь. Выйдя из-за мыса, он увидел и саму избушку со столбом дама над ней, и охотничьи лыжи, подбитые камусом, торчащие в снегу.
- Один гость, - вслух сказал Ашкен. - Ну с одним, в слу¬чае чего, голыми руками справлюсь! - и он передвинул планку предохранителя с боевого взвода на походный. Поставив лыжи в снег и повесив на гвозде ружье, он рывком открыл дверь и за¬глянул внутрь. За столом, голый по пояс, пил чай охотовед.
- Привет! -- сказал охотовед, увидев в дверном проеме Аш-кена. - Ты что это обмотался паранджой, как узбечка?
- А-а! - Ашкен махнул рукой, облегченно выдохнув. Пружи¬на, которую он закрутил в себе в последнюю минуту, готовясь к встрече со вчерашним гостем, стала постепенно раскручиваться.
- Обморозился...
- Снегом надо было потереть, - сказал охотовед.
- Да я и не заметил когда, - отвечал Ашкен, трогая струпья.
-  Где-нибудь на затяжном спуске... Долго катился вниз на скорости... Ну ладно, как дела с планом?
       -  А никак, - Ашкен снял шапку и стал разматывать чис-тую портянку, которой утром замотал лицо от мороза.
      -  Что, совсем ничего не поймал, - удивился охотовед.
-  Поймал... Штук тридцать сеноставок, - спокойно отве-чал охотник.
- Кого-кого? - опять удивился охотовед.
- Сеноставок, говорю, штук тридцать, - Ашкен начинал злиться.
- А тебе на них план давали? - спросил охотовед.
- На что план давали, то не ловится… Думаю, буду хоть сеноставок ловить, авось пройдут вместо соболя...
- Ты дурака не валяй... Правда, сколько чего поймал, да¬вай, запишу... Мне нужно делать отчет на конец года, - и охото¬вед полез в карман куртки за авторучкой и записной книжкой.
- А я и не валяю... Так и запиши в отчет - тридцать сено¬ставок.
- Ты что, забыл, что слово давал, когда поступал? - уста¬вился на него охотовед.
- А ты забыл, что обещал придти в начале сезона и пока-зать как его ловить? Ты мне хотя бы фотокарточку его пока-зал.
- Какую фотокарточку?
- Ну кого я тут должен был ловить?
- Вот, смотри, - и охотовед пододвинул на край стола спичечный коробок с изображением соболя и надписью в верхнем углу "Баргузинский заповедник".
- Такие звери здесь не водятся, - отодвинул коробок Аш-кен. - Здесь только сеноставки...
- Ну хорошо... - Значит ни одного не поймал, - охотовед убрал авторучку и записную книжку в карман и продолжал чаепи¬тие.
- Ты пей, а я сейчас пенек принесу... Недалеко здесь бро¬сил, - сказал Ашкен и вышел из избушки. Притащив пенек, он ободрал с него топором бересту, а сам пенек распилил прямо на снегу на четыре части. Пенек был гнилой, трухля-вый и с сыринкой.
- Ладно, - подумал Ашкен. - Ночью сгорит.
Когда он скидывал чурбаки в дровенник, из двери избушки вылез охотовед.
- Ты что же меня не позвал? - спросил он Ашкена. - Иди пей чай, пока горячий, а я их сейчас поколю.
- Привык я уже один с ними управляться… Чего тут... Мелко не коли... На ночь положим, пусть тлеют, - и Ашкен полез в избушку. Сняв с себя мокрую от пота одежду, он раз-весил ее на гвозди и принялся за чай. Охотовед тюкал топо-ром за дверью. Налив в кастрюлю воды, Ашкен поставил ее на печь. Нужно будет сварить суп. Закончив с дровами, охо-товед открыл дверь и, за¬бросив две трухлявые половинки и пучок бересты в избушку, про¬лез в дверь.
- Так... Завтра пойдем по твоим шалашам. Посмотрим, что и как ты делаешь... Ты на меня не сердись, с меня за план тоже спрашивают... И построже, чем с вас, - говорил он, уса-живаясь на нары.
- Да я, Аркаша, не сержусь... Только ты-то мог придти по¬раньше, да показать мне, что к чему. А то ткнул карандашом на карте в браконьерскую избушку и будь здоров, иди охоть-ся... А сам-то ведь знаешь, что я пень в этих делах…
- Пока всех обошел, да у браконьеров пособирал капканы, да и у новенького долго задержался... Да, ты знаешь, у нас еще один штатный охотник, Петя Лодкин... Оформился уже после того, как вы заехали… Вот... В общем, раньше не смог...
- Остальные не первый год. Они и без тебя выполнят план... А вот я, дуб дубом...
- Ничего... Завтра пойдем посмотрим, что к чему... На подрез ставишь? Погода давно бесснежная стоит, самый лов на подрез, - поинтересовался охотовед.
- Нет, не ставлю, - качнул головой Ашкен, глядя в окно на заходящее солнце.
- А зря.
- Понятия не имею, как это делать.
- Ну ничего, завтра покажу, - и охотовед забарабанил паль¬цами по столу.
- А вообще-то ты напрасно связался с этим делом... Ни любительского опыта, ни браконьерского... И бах! Сразу в штатные охотники... Нужно было зиму-две походить с кем-нибудь в учени¬ках, а тогда уж идти в штат...
- Ага, зиму-две! А детей кто кормить будет? Да и кому я нужен, учить меня зиму-две?
- А что, с шахты нет никаких сбережений?
- Да есть немного... Только вот что я тебе скажу... Не очень-то наши штатные славяне падки на место учителя для наше¬го брата азиата... Темноту только разводят, да загадки загады¬вают... Ребусы сплошные...
- Ха-ха-ха! - развеселился охотовед. - Это точно... Прав¬ды тебе они не скажут... Да и не только тебе. Друг другу и то всей правды не скажут... Будут крутить вокруг да около... У каждого свои секреты... Вот когда у тебя свои секреты поя-вятся, можешь считать себя охотником... А что касается Мишки Шитикова, то даже поговорка есть в нашей заготкон-торе: "Послушай Шитикова и сделай наоборот".
Солнце спряталось за Толстуху и сразу же из-под горы вверх поползли по пихтачу вечерние сумерки, незаметно пе-реходящие в ночь. На востоке, над самыми макушками древ-них пихт, засвети¬лась первая звезда. Пора было зажигать свет. Сварив ужин, они поели и легли спать. Но спать, ко-нечно, не хотелось.
- Ну что там новенького на Большой Земле? Война не на-ча¬лась? - помолчав, спросил Ашкен.
- Воюют помаленьку кое-где, - отвечал Аркаша. - В аме-ри¬канского президента стреляли... Наше райпо заняло первое мес¬то за третий квартал по облпотребсоюзу... А у соседей замерз охотник прямо в избушке… Напарник пришел к нему в гости в начале декабря, а тот сидит на пороге застывший. Мыши уже на¬чали есть. Устал, наверное, очень, печку не разжег, присел от¬дохнуть, уснул и замерз... Потому, как пришел, первым делом разожги печку...
- Это само собой...
- И охотник-то уже не молодой, старик, можно сказать, а вот на тебе... Нарушил первую заповедь...
- Первая не эта... Первая, это в лес без топора и спичек не ходи.
- В лесу да, а в избушке эта, - возражал ему охотовед. - А остальное все - по-старому. Ты на следующий сезон возьми транзисторный радиоприемник на складе, все веселее будет...
- Веселее будет, когда соболя ловиться начнут... А без этого никакой приемник не развеселит, - с горечью заметил Ашкен.
- Это верно... Без этого трудно быть веселым... Ну, да¬вай спать, - и Аркаша отвернулся к стене. - Что-то у тебя поро¬хом горелым пахнет в избушке? Стрельба что ли была?
- Была... Целую пачку пороха в печку запыжевали... Хоро¬шо, что дверка была открыта, а то бы печку разнесло в кло-чья.
- Что, порох в печку подложили? - повернулся охотовед к Ашкену. - А кто, знаешь?
- Если бы знал... Кто-то из местных браконьеров… И вот и записка, - и Ашкен подал охотоведу пачку чая с надписью красным карандашом.
- Не в нос кому-то, что ты сюда сел... Но ты не бойся, я теперь чаще тебя буду навещать.
- А я и не боюсь.
- Ты вот что, когда открываешь дверь в избушку, сразу не заходи… Симу могут замаклярить… Ружье заряженное уста-но¬вить, понимаешь? Только откроешь дверь, а оно - бах! По-нимаешь?
- Догадываюсь, - отвечал Ашкен.
- Вот волки... Лакомый кусочек урвал у них, они и бесят-ся.
- Перебесятся.
- Конечно утихнут... Кончились крыловские времена... Но ты все-таки будь поосторожнее. Поглядывай по сторонам... А те¬перь спать. Завтра рано разбужу...
- Меня будить не надо... Я и сам рано встаю, - отвечал Ашкен, гася лампу.
Утром, позавтракав, Ашкен стал собирать в рюкзак сухой па¬ек на две персоны. Пошарив рукой под нарами, он достал банку субпродуктов и показал ее охотоведу.
- Сиськи-письки сегодня будешь есть, начальник... Что по¬сеял, то и жни... По разнарядке положено тушенку давать, а не эту обрезь... Куда наша тушенка идет? Объясни? Притом сто ба¬нок, а не пятьдесят, которые вы даете нам на три с по-ловиной месяца…
- У нас, Ашкен, есть начальство и повыше меня. Оно пе-редо мной не отчитывается... А Мишка Шитиков вон нашел выход... Сунул нашей кладовщице рыжую лису, а она ему три ящика говядины.
- Ну мне кладовщице пока совать нечего... Приходится на субпродуктах перебиваться, да и те уже кончились.
И они пошли по путику.
Из леса вернулись поздно вечером. Было бы уже совсем темно, если бы не луна, которая взошла над тайгой сразу же, как солн¬це село за Толстуху. Лыжня блестела в лунном свете и вела пря¬мо к избушке.
- Ну, теперь кое-что понял? - спрашивал охотовед, разде¬ваясь. - Этот путик на Зайчихе надо бросать. Соболь ходил там в ноябре, когда снегу было мало. А теперь он поднялся на хреб¬ты. Там лови его... Лови на подрез... Дня три-четыре в это мес¬то не ходи. Поищи зверя в другом месте, по верхам, по мелким ложкам на хребтах... Выпадет снег, ищи свежий след и гоняй... Понял?
- Понял, - отвечал Ашкен, разжигая печку.
- Я завтра утром уйду. Нужно ехать в контору составлять отчет... После Нового года зайду к тебе еще раз.
Они поужинали вчерашним супом, легли и сразу же оба за¬снули.
Утром Аркадий стал собираться домой. Ашкен сунул ему в рюкзак на дорогу пачку печенья и плавленый сырок, кото-рые он принес из Маралихи.
- На Новый год домой-то пойдешь? - спросил его охо-товед, прощаясь. - Сегодня уже 25 декабря.
- Не знаю... Нет, наверное, - отвечал Ашкен.
- Ты сходи... Семью проведаешь... За три-четыре дня здесь ничего не изменится.
- Там видно будет... Может и схожу.
- Ну, давай! - охотовед вышел на лыжню. - Летом на сурках выполнил план, авось и здесь выполнишь...
- На сурках проще… Там степь.
- Ну, ни волос тебе ни шерсти!
- К черту! - отвечал Аркаше Ашкен.
После посещения избушки охотоведом, Ашкен воспрянул духом. В тот же вечер он начал готовить капканы для подре-за, а назавт¬ра, чуть свет, отправился к Толстухе. Раньше он видел там мно¬го соболиных следов. Расставив все капканы, он пришел в избуш¬ку и начал готовиться к завтрашнему дню. Проверил и уложил в рюкзак еще пятнадцать капканов и по-раньше лег спать. Но заснуть так и не пришлось, в голову лезли всякие мысли и он опять гля¬дел в потолок, освещен-ный из окна луной.
Ну, что шуряки и свояки, мы еще посмотрим, кто позорит род найман бура... Кто из нас мышелов, а кто бурдюк под мя-со и вино! Увидите, как начнут пилить вас ваши жены, когда увидят мою в соболиной шапке... Да, да, мои милые родст-венники - Мамыш, Хамид, Тулеш, Сабит и как там тебя еще... Жангис... Если я в шахте мог пахать не хуже других, то почему здесь-то я буду хуже? Или я сделан из другого мяса? Или меня, как и их, не мать родила? Катал же я их в свое время на ковре, ох как катал… И в забое бурил не хуже лю-бого...
Он дотянулся до стола, наощупь нашел кружку с холод-ным чаем и отпил из нее.
И тайга вовсе не привилегия славян… Алтайцы разве не наши дальние родственники? А шорцы, тувинцы?! Все они живут тайгой... Я тоже буду кормить своих детей тем, что заработаю в тайге. И мои дети будут иметь не меньше, чем ваши, мои доро¬гие Мамыш, Хамид, Тулеш, Сабит и, как тебя там... Жангис... И мало того... Когда мой сын немного под-растет, он тоже встанет на лыжи и пойдет со мной в лес и увидит и узнает то, что вы, дорогие мои родственники - Ма-мыш, Хамид, Тулеш, Сабит и Жангис никогда не увидите и не узнаете… А что касается меня, то я все равно буду хоро-шим охотником и буду ловить не меньше дру¬гих...
Пока Ашкен думал таким образом, глядя в потолок, те-санные плахи постепенно серели, потом темнели, потом их вообще не ста¬ло видно, и в избушке стало темно, как в по-гребе.
- Луна что-ли зашла за хребет? - спросил сам себя Ашкен, заглядывая в окно. Но и за окном сумерки были непривычно густы, не блестел снег, не стреляли от мороза деревья. Он вышел из избушки посмотреть погоду. Прямо над ним бле-стели звезды. Но блеск звезд над головой был каким-то ма-товым. Он посмотрел на Толстуху. Из-за нее, охватив ночное небо на треть, ползла тем¬ная широкая туча, глотая звезды на своем пути и сгущая ночную тьму. Луна тоже спряталась за ней и только еле заметное свет¬лое пятно на туче говорило о ее присутствии на небе.
- Портится погода, - с досадой ударил кулаком по рюкзаку с капканами Ашкен и полез в открытую дверь избушки. Охо-та на подрез срывалась. Ночью пойдет снег.
Он лег, и долго ворочался, пока засыпал.
Утром Ашкен первым делом глянул в окно. Снега еще не было. Он вышел из избушки. Вокруг все было без измене-ний. Только рассвет непривычно мрачный, да не было свет-лой полосы на восто¬ке и последней звезды на западе. И еще было непривычно тепло. Даже его обмороженное, покрытое струпьями, лицо не ощущало хо¬лода. И как предвестник за-тяжного снегопада с пихтовых лап, то тут, то там падали вниз комья снега. Он посмотрел на Толстуху.
На самом ее верху, на плато, в никогда не рубленном пих-таче гу¬дел ветер. Он гулял по пирамидальным вершинам пихт, раскачивал их и едва слышно завывал. Идти ставить капканы на подрез было бессмысленно. Потом их и не собе-решь.
Ашкен зашел в избушку и тупо уставился в окно. Он ума при¬ложить не мог, чем бы сегодня можно заняться.
- Вот что, - сказал он вслух. - Схожу-ка я, посмотрю те капканы, которые поставил охотовед... Вдруг там кто-нибудь по¬пался…
Эта мысль его взбудоражила, заставила действовать энер¬гично.
- Вдруг зверек выдернет тычку и убежит с ней в пихтач? Сейчас, пока нет снега, нужно проверить. Еще не поздно. Его еще можно отыскать по следу... А потом, когда эта туча об-рушит на лес весь свой запас снега, его уже не найдешь. То-гда зверек пропадет так, забившись под куст черемухи и за-мерзнув там... За зиму его съедят мыши, а весной, когда рас-тает снег, остатки шкурки растащат по гнездам ронжи и дру-гие птицы. Надо бежать... Надо успеть, пока не начался бу-ран.
Ашкен быстро попил чаю и, встав на лыжи, пошел на хребтик, где они с Аркашей расставили капканы. Он был почти уверен, что соболь выдернул тычку и запутался вместе с ней в густом черемошнике на склоне хребта. Он даже знал, какую именно тычку выдернул соболь, тонкую и длинную рябиновую хворостину с обруб¬ленным концом.
С каплями пота на шее и подбородке вылез Ашкен на во-до¬раздел между Зайчихой и Журавлихой. С неба, не спеша, будто не¬хотя, стали опускаться мелкие снежинки. Сначала даже и не снежинки, а так, кристаллики льда. Потом кри-сталлики на лету ста¬ли соединяться по три-четыре штуки вместе, превращаясь в насто¬ящие снежинки. Потом и сне-жинки начали цепляться друг за друга и с неба на землю по-летели уже хлопья. И вот снег повалил так, как иногда валит в новогоднюю ночь - мягкий, лохматый, неров¬ный по краям, пушистый комок.
Ашкен был уже на хребте, когда ветер с Толстухи, закру-жив снежный смерч на ее голом склоне, перекинулся на хребты и хребтики. И закачались, зашумели старые пихты, сбрасывая с себя двухнедельный куржак, перед тем, как одеть чистые одежды из мо¬лодого снега.
По знакомой лыжне дошел Ашкен до ложка, где они с охотове¬дом ставили первый капкан. Вот и куст черемухи, из которого они вырубали тычку. Вон и сама тычка стоит, как ни в чем не бывало. Ашкен побежал по лыжне дальше и уви-дел еще две тычки, стоящие возле хорошей сбежки соболи-ных следов. Вон еще маяк из засохшей молодой пихты тор-чит за кустом возле следа. А вот и та вешка из тонкой ряби-ны, которую должен был утащить соболь под черемуховый куст. Ашкен подошел к тычке почти вплотную и с сожалени-ем посмотрел на нее. Никто ее не утащил и в капкан ник¬то не попадался. Прямо к тычке шла припорошенная цепочка собо¬линых следов. Перепрыгнув подрезанный под след капкан, соболь подходил к тычке шагом, как ходят кошка или лиса, обнюхал ее и поскакал дальше своим обычным спаренным скоком, наискось выходя на старый след.
- Так, - сказал Ашкен. - Здесь у охотоведа явно какая-то ошибка... Соболь обошел капкан.
Но дольше рассуждать было некогда, потому что ветер уже выл на хребте. Где-то упала сухостоина и заскрипела другая, готовясь упасть. Снег не летел сверху вниз, а несся параллель¬но с землей откуда-то с запада, как из мощной вен-тиляционной трубы. Звериных следов уже не было видно, но была еще заметна лыжня, по которой и шел Ашкен, считая тычки.
Итак, все капканы на месте, соболь не утащил ни одного под черемуховый куст и не запутался там, и не замерз на ра-дость ок¬рестным мышам. Можно было возвращаться в из-бушку.
Ашкен развернулся на лыжне и не спеша побрел назад. Торо¬питься больше было некуда.
Ветер, покружив по водоразделу и сгоряча наломав дров, успокоился, а быть может, просто улетел на Синюху. Снег опять повалил сверху, а не сбоку, но повалил гуще и сочнее. Лыжня, по которой недавно прошел Ашкен, быстро напол-нялась до краев рыхлой пушистой массой.
- Все равно я буду охотником! - закричал вдруг Ашкен на всю тайгу. Но его вопля никто не услышал и даже эхо не от-клик¬нулось ему в горах. Да и какое эхо в такой снег.
Буран шел два дня, а на третий, срубив маленькую пих-точку для новогодней елки детям, Ашкен оттаял ее в избуш-ке, замотал в мешок из-под сухарей, сунул в рюкзак и в це-лик пошел строго на север. Спустившись по Анисимову ключу к геологам, он сел в вахтовую машину и уехал домой.
В шахтерский поселок, где жил Ашкен, приехали только за полночь. Дорогу от ГРП изрядно перемело и вахтовая ма-шина дви¬галась медленно, буксуя в заносах, сдавая назад и рывками бро¬саясь вперед, пока не вылезла на асфальт авто-трассы. Когда Ашкен подошел к своему дому, сердце сжа-лось у него от неприятного предчувствия. Обычных следов на дворе не было и даже на крыльце лежал давно нечищен-ный снег. Найдя ключ на привычном месте, он открыл дверь и вошел в комнаты. В доме было холодно. На стенах и по уг-лам блестел иней. На кухонном столе, написан¬ная корявым почерком, лежала записка.
"Ашкен, Айгуль лежит в областной больнице. Дети у ме-ня. Сестра". Он прошел в зал, чтобы посмотреть время. На часах было без пяти семь. Ашкен поднес часы к уху и поста-вил на место. Они не тикали. Он включил в зале свет и опять пошел на кухню. Нужно было затопить печь и что-нибудь поесть, идти ночью к сестре он не хотел. Придти туда, значит поднять на ноги всех до самого утра. Ашкен принес дров, два ведра угля и сел перед печкой. Вычистив печь, он наложил дров, поджег их и стал дуть на озяб¬шие руки. В это время кто-то осторожно постучал в дверь.
- Открыто… Заходи… - ответил на стук Ашкен. Дверь от-ворилась и на пороге появился Коля Куликов, старый това-рищ Ашкена по шахте.
- Здорово! - сказал Куликов. - Приехал?.. А мы со смены идем... смотрим, в окне свет, думаем, зайдем...
- А кто там еще?
- Да почти вся наша смена.
- Пусть заходят...
- Ты один?
- Один, - и Ашкен пододвинул записку Николаю. - Только вот угостить вас нечем...
- Да ты не беспокойся, у нас все есть... И пойло и за¬куска. Куликов вышел и скоро кухня наполнилась народом.
- А не жарко у тебя здесь, - сказал один из пришедших.
- Сейчас будет жарко, - отвечал Ашкен.
Шахтеры засиделись у Ашкена до утра. После первой рюмки все заговорили о работе, о том, кто, когда и как делал в забое по два и три цикла. Кто как бурит, как палит, как ра-ботает на погрузмашине. Первым не выдержал чечен Ахат.
- Бурить, палить, скрепировать! В гробу я видел такую пьянку! - и простившись с Ашкеном, ушел домой. Озадачен-ные ухо¬дом Ахата, шахтеры попробовали было перевести разговор в другое русло, но долго не продержались. Вскоре опять пошло про циклы, перфораторы, коронки и запалы…
Проводив гостей, утром 1 января Ашкен пошел к сестре. Не¬веселой была эта встреча, что и говорить. Сестра плакала, пожилой зять материл Ашкена на чем свет стоит, а малень-кая дочка не слезала с колен отца. На столе стояло горячее мясо и питье, за столом сидели Ашкеновские племяши с же-нами и без жен, но никто ничего не ел и не пил, потому что плакала сестра, трогая руками обмороженное лицо Ашкена и ругался пожилой зять.
- Двое осталось нас на этом свете, - причитала сестра, - остальных схоронили… Много было похорон в нашем до-ме... Не хочу последнего брата терять. А ты все куда-то уез-жаешь, в какую-то тайгу, в горы, где и людей-то совсем нет... А случись с тобой что, помочь тебе будет некому и замерз-нешь ты там где-нибудь под деревом и звери твое тело рас-тащат...
- Ничего со мной не случится, - успокаивал ее Ашкен, це-луя дочку.
- Ну как не случится?! Как не случится? Заблудишься в ле¬су в пургу, куян закружит, выбьешся из сил и замерз-нешь… А дома жена и трое детей… 0 них бы хоть подумал. Ведь сиротами останутся... Как тогда?
- Не останутся... Ну-ка, дочка, пусти… - Он передал дочку на руки одной из жен племяшей. - Давайте за стол садиться, да в больницу к Айгуль надо сходить… Завтра уезжать…
- Не ездий ты туда больше, Ашкен, аллахом тебя закли-наю… Ну брось ты все это… Не позорь ты себя и нас... Ну найди ты себе другую работу и живи как все люди живут, с семьей...
- Не плачь, сестра... Все будет хорошо... Через месяц при¬еду совсем и все лето буду дома… А в июле на джайляу за сурками  поедем все вместе, и ребятишки и жена... Не плачь... - гово¬рил Ашкен, наливая в рюмки.
- Камень у тебя в груди вместо сердца! - продолжала пла¬кать сестра. - Никто тебе не нужен! Никого тебе но жалко!.. Камень, камень у тебя в груди… Не одна мать родила нас!.. Нет, Ашкен… Камень у тебя… - И заплакав еще горше, сест-ра отошла от стола к печке.
Завтракали все молча, пили без тостов, расходились тихо. После застолья Ашкен сразу же поехал в город, в областную боль¬ницу. К Айгуль в палату не пускали и ему с трудом уда-лось добиться свидания. Приступ аллергии у жены уже кон-чился, но она еще не вставала, и, накинув на плечи больнич-ный халат, Ашкен прошел в палату. Айгуль обрадовалась, увидев его.
- Ну, как там ребятишки? - спросила она.
- Да у них все хорошо...
- А я уже думала, что больше тебя не увижу... Как твои дела?
Ашкен молча махнул рукой.
 - Еще поедешь?
-  Надо ехать, - помедлив, ответил Ашкен. Айгуль отвер-нулась к стене, долго молчала, потом тихо ска¬зала, - поезжай, раз надо... Я скоро выпишусь.
-  Ну, я пойду, - сказал Ашкен.
-  Иди, - отвечала Айгуль. - Когда уезжаешь?
     -  Завтра утром, - и Ашкен вышел из палаты.
 Назавтра, не заходя проститься с детьми и сестрой, он сел в вахтовую машину и снова уехал в лес...
Весь январь шел снег. Шел с перерывами на два-три дня, ме¬тодично, словно по графику. Ашкен расставил капканы на подрез по разным логам и хребтикам, но все они через день или два по¬крывались таким слоем рыхлого снега, что не бы-ло заметно даже ямок от следов. В те дни, когда шел снег, Ашкен проверял капка¬ны в шалашах и с грустью смотрел, как его приманку едят мыши. Во второй, от устья Зайчихи, попался солонгой. Он, видимо, долго бился в капкане, ут-рамбовал под навесом снег, испачкал его кровью и замерз, прижавшись к комлю пихты.   Ашкен  освободил  его  из капкана и посадил в шалаш свежую сеноставку. Старую,  об-грызанную мышами почти до костей, выбросил вместе о ко-лышком возле шалаша.
Когда переставал падать снег, нужно было сутки подож-дать, чтобы соболь снова наследил, хотя бы местами. Уже не до сбежек или троп было Ашкену по такой погоде. Он подре-зал любой одиночный след. Была какая-то маленькая надеж-да на него. Вдруг зверь опять пойдет по этому следу. И так изо дня в день ходил он по путикам, перекидывал капканы на свежие следы, а снег методично заваливал капканы и сводил всю работу к нулю. Потом два-три дня стояла погода, но к вечеру третьего дня обязательно теплело, небо темнело, а ночью снова шел снег.
По путику, вдоль Зайчихи, повадилась ходить лиса. И це-поч¬ка ее следов часто шла поодаль от лыжни Ашкена от ша-лаша к шала¬шу. Иногда она перепрыгивала через лыжню и цепочка следов уходила в сторону, но потом опять возвраща-лась и шла по путику. Лиса чуяла приманку и в то же время боялась капканов в шалашах.
В следующий раз, дойдя до шалаша, в который попался солонгой, он обнаружил, что выброшенной в прошлый раз сеноставки возле шалаша нет. Обойдя пихту, под которой стоял шалаш, во¬круг, он увидел припорошенный снегом со-болиный след, тянувшийся из кустов черемухи к шалашу, а дальше, от шалаша к придавленному снегом рябиннику. Вдоль следа, от шалаша шла узкая черта от колышка, к кото-рому примерзла изъеденная мышами сеностав¬ка. След ушел в пустоту под кустами, потом вынырнул оттуда метрах в трех и направился вверх по склону, но уже без черты сбоку.
- Так, - вслух сказал Ашкен. - Один раз поел, значит еще придет.
Он поправил маскировку на капкане, вдавил колышек с при¬манкой поглубже в снег и пошел к последнему шалашу. В послед¬нем шалаше, как всегда, ничего не было.
Уже и январь перевалил через вторую половину, а Ашкен еще не ободрал ни одного соболя. Шкурка солонгоя одиноко висела на гвозде в избушке. А цена ей, в лучшем случае, тро-як с копейками. Вот это он подзаработал за сезон, ребятам из звена сказать -  не поверят. А шуряки да свояки только обра-дуются, увидев мой улов.
- А-а, - скажут, - крысолов явился... Меха принес... Ну и соболь! Суслик какой-то, только желтый. И даже не желтый, а зеленый, как перезревший огурец... Стоило бегать по лесу, ло¬вить их, таких тощих заморышей... Потом кто-нибудь ска-жет, что это не соболь, что соболь черный, что это и впрямь мышь или кры¬са... В лучшем случае, лесной хорек… И опять начнут плевать¬ся... А когда будут уходить, набросают на стол кучу денег, что¬бы семье было на что жить и уйдут, не по-прощавшись. Он, конеч¬но, же эти деньги выбросит им вслед и закроет дверь изнутри на крючок.
Жена будет сидеть молча, ничего не скажет, но в душе, наверное, и она поверит, что ничего путного из него в тайге не выйдет и что нужно бросить это дело... Но он не бросит, не та¬кой он человек. Не бросит, даже если Айгуль когда-нибудь и скажет, брось. Он будет охотником, настоящим охотником-промысловиком. Если ему, конечно, дадут воз-можность научаться и не выго¬нят за невыполнение плана. Он тоже будет ловить не одних сено¬ставок и солонгоев. Будет он ловить и других зверей, дорогие мой шуряки и свояки… А деньги, что ж! В крайнем случае, зарабо¬тает на какой ни есть шабашке после сезона…
Время шло своим чередом. Соболь возле второго шалаша больше не появлялся, возле остальных, тем более. В осталь-ных шалашах были только следы мышей. От приманки в снеговую норку под пих¬той и обратно. И еще короткая шерсть от сеноставок, разбросан¬ная мышами под навесом.
Лежа на нарах и глядя в покатый потолок избушки, длин-ными ночами Ашкен перебрал все варианты, которые он ис-пробовал и ко¬торые, по его мнению, можно было еще испро-бовать, чтобы добыть зверя. Еще раз попробовать гоном, те-перь уже без собаки, - ду¬мал он. - Вон Мишка Шитиков, го-ворят, гоняет без собак… Соба¬ки у него не держатся. Обяза-тельно к концу сезона всех перестреляет… Псих… Теперь он их уже и не заводит. Бесполезно. Он капканщик. Его коронка шалаши и подрез. Особенно подрез…
Мишке-то что! Он, наверное, давно уже наловил план и для себя сколько надо. Дома небось уже. Винишко попива-ет… Хотя нет… Раюха его раньше времени из леса в дом не запустит. Ей надо много соболей. Очень много… Чем боль-ше, тем лучше. А посему торчать Мишке, как и мне, в лесу до конца сезона… Любит Мишина Раюха мишкиных соболей больше, чем самого Мишку. Оно и все-то жены деньги лю-бят, но до мишкиной Раюхи им далеко… Да. О чем это я?.. А-а! Мишка, говорят, гоняет соболей без собаки, сам на сам… И не только Мишка. Завтра нужно будет попробовать найти свежий след. Может загоню кота в дупло. А уж оттуда я его как-нибудь выкурю…
Ашкен подложил в затухающую печку дров и опять залез на нары.
- Да, завтра нужно найти свежий след и гнать зверя до конца… Больше пятнадцати километров он по такому снегу все равно не пройдет. Где ему, соболю… Снег рыхлый, как мыльная пена… Мне, конечно, тоже придется попотеть. Но ничего… Потеть дело привычное… Не забыть только взять спички, топор и пару капканов. И кусок бикфордова шнура. Может придется выкуривать… А уж спички и топор обяза-тельно… А то получится, как у Крагина в той истории, что с ним случилась. Ту, которую он рассказал, когда строили из-бушку старику Демидову и лежали ночью в балага¬не...
 Как Крагин прошлый сезон на подходе к своей избушке уже вечером взял свежий след соболя и попер по нему, бро-сив на лыжне теплую куртку и рюкзак. В надежде на скорую удачу взял только ружье. Соболь таскал его по хребтам до самого темна, два раза показывался ему среди пихтача вне выстрела, увел его в Алтай, а потом повернул назад. Крагин шел за ним, пока был виден след, потом бросил и стал воз-вращаться обратно. Но во время гона он столько раз пересек свою лыжню, что в темноте совсем запутался в собственных следах и три раза выходил на одно и то же место. Было ново-луние, было очень темно и место незнакомое, а спички он оставил в куртке, а топор в рюкзаке. Тогда он опустился в чис¬тый лог, сделал по нему круговую лыжню и ходил по ней, пока не рассвело.
Утром сориентировался… Избушка, говорит, была не очень далеко, часа полтора ходу… Морозец в эту ночь стоял под тридцать пять градусов, а он в одном мокром от пота свитере. Другой кто, мог бы и замерзнуть, а Крагин нет… Так, говорит, за всю ночь ни разу и не присел… А если бы сел отдохнуть, то все, пиши пропало. Замерз бы, как сопля на бороде… Крагин те¬перь уже, конечно, дома. В конце сезона приедет, захлопнет кап¬каны, соберет где что попалось и опять домой. Крагин шалашник, как и Демидов. У него весь участок шалашами заставлен и ни одного пустобреха… Кра-гин знает, где нужно шалаш поставить. Не на соболя, так на мелочь…Если шалаш стоит не на месте, к нему и зверь не подходит. Крагин его раскидывает и ставит под другую пих-ту. Зря снег кидать из шалаша он всю зиму не будет. Не зря  учился охоте у Демидова… Тот и ему своих секретов осо-бенно-то не раскрывал, но кое-чему он у старика все же нау-чился. Что подсмотрел, до чего своим умом дошел…
А Демидов, тот, наверняка, давно дома. Как лошадь не в силах таскать его по снегу, так он захлопывает капканы и к старухе под подол. Стар уже для лыж… Доедет до шалаша, лошадь пустит к сеноставочной копне и пока сам возится с приманкой, да капканом, та ест. А в избушку едет, мешок се-на, опять-таки у сеноставок наберет лоша¬ди на ночь… Рань-ше, когда старик еще в Алтае охотился, гово¬рят, он продавал свой участок соседним охотникам. Те выложат на бочку ты-сячу рублей и с половины декабря ловят соболя в демидов-ские шалаши демидовскими капканами. А сам Демидов план уже сделал и домой поехал на своей лошадке... В нашей за-готконторе, правда, ему эту лавочку прикрыли... Не покупа-ют…
 Шитиков с Крагиным и без денег в его шалашах охотят-ся, как только выпадет большой снег и старик уе-дет…Потому и избушку помогали делать, для себя стара-лись… А святое место пустым не бывает... Мне хоть бы пять шалашей на Демидовском участке, так и то, наверное, уже что-нибудь поймал… Ну да ладно… Пора спать.
Ашкен заснул под щелканье пихтовых поленьев в желез-ной печи.Снег под утро прекратился. Сунув в рюкзак топор, фляжку с горячим чаем и пачку печенья, Ашкен подался в сторону горы Толстухи. У подножья, по россыпи, у него стояли капканы на сено¬ставок. Сеноставки больше были не нужны. Тех, что сидели на ко¬лышках в шалашах хватит мы-шам грызть до конца января… По доро¬ге к Толстухе возмо-жен соболиный переход и тогда можно будет капканы оста-вить на завтра, а сегодня погонять соболя. Ход в целик был тяжелым и его широкие охотничьи лыжи тонули в снегу, как в сметане.
Затяжной тягун довел его часа через три к знако¬мой рос-сыпи и, катнувшись вниз по склону, Ашкен съехал к зане¬сенным снегом валунам, вокруг которых стояли тычки с его капканами. Собрав их в рюкзак, он положил туда и трех се-ноставок, которые попались, а потом присел на лыжи пере-кусить. Ашкен от¬крыл фляжку с чаем и, присосавшись к ее теплому горлу, стал смотреть вверх по склону Толстухи. Там вверху, где россыпь сжималась в тонкую белую нитку, чер-нел сплошной перестойный пихтач, обсыпав все плоское плато на вершине горы. Оторвавшись от фляжки, он отды-шался и перевел взгляд вниз на валуны, под которыми жили сеноставки. На одном из них, метрах в тридцати от Ашкена, сидел горбатый и черный как сапог, соболь. Только морда соболя была несколько серой и на горле краснело оранжевое пятно. Ашкен уронил фляжку с чаем в снег и, не сводя глаз с соболя, стал шарить позади себя рукой. Нащупав стволы ру-жья, он плавно вытянул приклад из снега.
Зверек, потоптавшись на снего¬вой шапке валуна, встал столбиком. Оранжевое пятнышко на его горле загорелось еще ярче. Ашкен нащупал шейку приклада и при¬целился в зверька. Тот вышел из стойки и опять сгорбился на ва¬луне. Ашкен бесшумно взвел курок, придерживая пальцем за спус¬ковой крючок, но вдруг вспомнил, что предохранитель стоит на верхнем стволе. Верхний ствол у “Белки" мелкокалибер-ный, а сей¬час лучше стрелять дробью. Ашкен перевел планку вниз, в ружье все же что-то щелкнуло и соболь мгновенно прыгнул за валун. Ашкен перевернул лыжи камусом вниз, сунул бутылы в юксы и, не застегивая ремней,  почти не ды-ша и держа ружье наизготовку, пошел к этому валуну. По-дойдя к валуну, он стал осторожно обходить его кругом и, сделав круг, не обнаружил никакого соболя. Он сделал еще один круг и под тем местом, где сидел зверек, увидел сено-ставочную норку, в которую и вел короткий парный след со-боля. Ашкен постоял минут пять не шевелясь в надежде, что зверек выглянет из снеговой норы, но тот и не подумал этого делать. Тогда Ашкен пошел к тому месту, где пил чай, под-нял из снега пустую фляжку и, закрутив ее пробкой, положил на рюкзак.
Вытащив из снега киек, он пошел обратно к валуну. Там было ти¬хо. Он потыкал кийком под валуном, постучал им по камню, но все напрасно. Зверек исчез и где он сейчас нахо-дился, сказать было трудно. Тогда Ашкен отрезал кусок бик-фордова шнура и, прижав к спичке, чиркнул по коробку. Шнур загорелся и Ашкен кинул его в снежную нишу под ва-лун, из-под камня повалил дым и запахло жженой резиной. Ашкен закидал нишу снегом и через некоторое время дым пополз изо всех щелей вверх по россыпи. Ашкен долго смот-рел на белую россыпь, сползающую с Толстухи, на струйки дыма, ползущие из  под камней и снежных сугробов и с каж-дой минутой все больше и больше убеждался в бессмыслен-ности этой затеи. Потом посреди россыпи мелькнула какая-то черная черта и опять исчезла под снегом. Запах жженой резины и дыма гнал соболя в пустотах между камнями рос-сыпи вверх, на плато. Шел он невидимо, легко и быстро, а Ашкену бы понадобилось еще часа четыре, чтобы по такому рыхлому снегу в крутяк подняться на вершину Толстухи. Он выдернул киек из снега и, закинув за спину рюкзак, зашагал назад к избушке по своей лыжне.
На следующий день Ашкен никуда не пошел. До конца сезона оставалась неделя и через день-два можно было соби-рать капканы. Сходив к Зайчихе в густой тальник, Ашкен вырубил подрезным ножом ровную талину и, попив чая, принялся счищать с нее кору. По его мнению, из этого дрюч-ка мог получиться отличный черенок для лопаты, которой в следующий сезон будет он откидывать от шала¬шей снег. За лето черенок высохнет, станет легким, а уж самою лопату он сделает из березы, когда придет под осень готовить дрова. В то время, когда он снимал с черенка кору, возле избуш¬ки по-слышались какие-то голоса и чья-то возня. Нахлобучив на голову шапку, прямо как был, голый по пояс, с ножом в руке, вышел он из избушки на свою лыжню. Против него, не дохо-дя до избушки метров десять-пятнадцать, стояли трое мужи-ков в бутылах на камусных лыжах, с ружьями на плечах. Двое из них держали на поводках пять лаек. Ашкен сразу же понял, что это охотники. Но кто они и откуда, понять не мог. В Маралихе он таких не видел, а ближе населенных пунктов больше нет.
- Ты еще здесь, киргиз? - спросил один из них, молодой и краснолицый. - А мы думали, ты уже дома… Пустишь пере-ночевать?
- Пущу... Но сначала скажите, кто вы? Что вы за люди?
- Ишь, рожа узкоглазая, чего захотел узнать! - рассмеялся другой, тоже молодой, с реденькой темной бородой. - Что мы за люди... Кержаки... Слыхал про таких?
Двое молодых охотников говорили с Ашкеном, третий же, ста¬рый, сухой и сморщенный, пока молчал.
- Да-а, плохо дело, - подумал Ашкен. - Ружья-то у меня с собой нет... Ружье в избушке... Да что два ствола против шести... Плохо дело. А вслух ответил: "Слыхал... Так это вы мне порох в печку подложили?"
- А тебе и порох в печку уже подкладывали? - развесели-лись молодые, едва сдерживая собак. Те почему-то рвались к голому по пояс Ашкену. - А ты здесь не скучаешь?
Не скучаю, - подтвердил Ашкен. - Некогда... Работы мно-го.
А ты умеешь работать-то? - неожиданно сухим голосом спросил старичок.
- Научусь, может быть... - неопределенно ответил Ашкен.
- Ты вот что, рожа азиатская, - начал опять краснолицый. - Собирай свои манатки и дуй отсюда... Не то изрубим на куски и спустим в Зайчиху под лед.
- Ну это мы еще посмотрим, - начинал свирепеть Ашкен.
- И смотреть нечего… Как два пальца… - сказал тот, что с бородкой.
А ты пугни его для начала, - сухо посоветовал старичок и бородатый сдернул ошейник с шеи здоровенного белого ко-беля. Тот будто этого и ждал, саженными прыжками он ки-нулся по лыжне к Ашкену. Ашкен только и успел сделать, как сдернуть с головы меховую шапку и левой рукой протя-нул ее навстречу собаке. Ко¬бель с ходу вцепился в шапку и начал жевать ее вместе с Ашкеновой рукой. Руку свела тупая боль. Ашкен попытался было выдернуть ее из шапки, но ко-бель держал руку мертвой хваткой. Неожи¬данно, вспомнив про нож, Ашкен приподнял кобеля на вытянутой руке и, поймав подрезным ножом мягкий а теплый живот кобеля, с наслаждением протащил его по собачьему телу до самых ключиц. Кабель камнем упал в снег перед Ашкеном, закру-тился волчком, потом пополз в сторону хозяев, наступая ла-пами на кишки и жа¬лобно причитая. - Айя-яй! Аия-яй!
Потом замолк, захлебнувшись в собственной крови. Че-тыре оставшиеся собаки подняли на Ашкен оглушительный лай. Пришедшие, все трое, сдернули с плеч ружья и устави-лись ими на Ашкена. Молодые щелкнули курками. Немного постояв, старичок закинул свое ружье снова на плечо.
- Ну, пугайте дальше, - прерывистым от волнения голосом сказал Ашкен.
- Ладно, - сделав паузу, сказал старичок молодым. - Пой-дем¬те отсюда… С ним мы еще свидимся.
- Да кончить его и в Зайчиху! - не унимался краснолицый.
- Пойдем отсюда! - резким фальцетом приказал старик и двинулся назад по своей лыжне. Двое молодых спустили курки и нехотя поплелись вслед за ним, держа собак на по-водках. Когда они поднялись по склону и замелькали в пих-таче, Ашкен очнулся. Он тупо посмотрел на свое голое тело, по которому гусиной кожей полз озноб, пнул ногой мертвую собаку, поднял мокрую от соба¬чьего рта шапку и полез об-ратно в избушку. Там его ждал до кон¬ца не очищенный чере-нок для лопаты.
Ночью он долго ворочался и все думал, откуда пришли эти трое. Ясно, что они здесь браконьерствуют не первый год. Если же они пришли из-за Синюхи, значит у них на полпути есть другая избушка. Нужно узнать, где она. Нужно выпроводить их с участка, иначе житья от них не будет. И Ашкен решил утром идти по их следу.
Ход по утоптанной лыжне был хорошим и уже где-то в полдень Ашкен уткнулся в занесенную вровень с косогором землянку. Моло¬дой пихтач сплошной стеной рос вокруг нее и если не знать точно местонахождения землянки, то обяза-тельно пройдешь мимо, хоть зимой, хоть летом. Рядом был сделан лабаз, на котором лежали цел¬лофановые мешки с су-харями и другими продуктами. За лабазом, под пихтами бы-ли срублены два шалаша для собак. Возле входа в землянку была сложена поленница дров. Собак возле землянки не бы-ло. Лыж тоже. Судя по всему, хозяева были на охоте.
Ашкен открыл очень маленькую квадратную дверь этого брако¬ньерского бункера и влез вовнутрь. Свои лыжи он на всякий слу¬чай засунул в снег за поленницей дров. Ружье взял с собой. Под¬резной нож у него всегда на поясе. Чиркнув спичкой, он осмотрелся. Во всю ширину землянки и почти во всю длину были устроены нары из кругляка. В углу, как обычно, железная печь, вдоль стен¬ки  тесаная топором доска, на которой стояло ведро для питьевой воды. В прибитой к стене консервной банке находилась керосиновая лампа без стекла и решетки. Ашкен зажег ее и в бункере стало светло. Он налил остывшего чая из пузатого чайника, достал из кар-мана сухарь и съел его, запивая чаем. В щели, под балкой, он заметил какую-то бумажку с синей полосой и она показалась ему очень знакомой. Он выдернул ее из щели и развернул. Так и есть. Заполненный бланк лицензии. Там было написа-но: "Немцев Зиновий Андронович. Поселок Сенюшонок. Со-болей пять штук. Уро¬чище реки Татарки. Срок охоты до 1 февраля.
- Ясненько! - Ашкен сунул лицензию в карман. - На вся-кий случай, пригодится.
В землянке было тепло, но раздеваться Ашкен не стал. По¬тушив свет, он забрался на нары, лег поперек избушки возле дальней стены и стал ждать хозяев.
- Судя по всему, охоту они только начинают, - думал Аш-кен, лежа на нарах. - Поленница только недавно распечатана. Мешки с продуктами еще полные... Значит будут охотиться весь февраль, да и март еще, видимо, прихватят... Додавят на моем участке соболишку, а мне на следующий год опять лапу сосать... Нет, так не пойдет...
Незаметно для себя Ашкен задремал и не слышал, как пришли хозяева. Проснулся он оттого, что кто-то стал швы-рять поленья в открытую дверь. Ашкен инстинктивно сжал в руках ружье. Но грохот поленьев вскоре прекратился и в бункер влез старичок. Он уложил поленья под нары, снял с себя телогрейку и шапку. Затем влезли один за другим и двое молодых. Они так же молча стали раздеваться. Раздеваясь, что-то вешали на гвозди возле печ¬ки, что-то швыряли на на-ры. Потом один из них стал зажигать лампу, а второй бросил прямо в Ашкена что-то твердое и мягкое одновременно. Это что-то царапнуло Ашкену руку когтями и, ощу¬пав его, он по-нял, что это замерзший соболь. Фитиль у лампы медленно разгорался все ярче и ярче и Ашкен, видя, что скоро его все равно обнаружат, подал голос.
- Здорово, хозяева! - сказал он, приподнимаясь на локоть. - Ночевать пустите?
Все трое, открывши рот, повернули головы в его сторону.
- Киргиз! - удивленно сказал один из них, после некото-рого молчания.
- Здорово, Зиновий Андронович! Чего молчишь? Не ждал что-ли гостя?
- Ты... ты откуда меня знаешь? - в сильном волнении про¬скрипел старичок.
- Знаю вот, как видишь.
- Кончить его прямо здесь, да в Паршиху, - спокойно ска¬зал краснолицый.
- Подожди ты! - опять перешел на фальцет старичок.
- Э, нет! Кончать сейчас буду вас я, - и он щелкнул кур-ком. - Од¬ному пуля, другому картечь, а старика я соплей за-шибу... Выби¬райте, кому что?.. Ружья-то ваши там, - и Аш-кен метнул головой в сторону двери.
- Много ты впотьмах настреляешь, - сказал тот, что с бо-ро¬дой, и дунул на лампу. Та сразу же потухла и в землянке стало темно. В ту же минуту в стенку над Ашкеном с силой ударило по¬лено. Ашкен выстрелил из верхнего ствола в по-толок.
- Митрий, не балуй! - проскрипел в темноте старичок. - Дай поговорить с человеком...
- А что с ним говорить! Кончать его и весь сказ! Ашкен вставил в патронник новый патрон и опять щелкнул курком. - Дверь не открывать, иначе зашибу, - спокойно сказал он.
- Не походите к двери, - дал указание старик. - Нужно все уладить по-хорошему.
- А на кой ляд улаживать? - возразил чернобородый. Аш-кен узнал его по голосу.
- А чо же ты еще знаешь про нас? - мягко спросил стари-чок Ашкена.
- Ну, что вы из Сенюшонка, что Немцовы... Все это я со-об¬щил по рации из ГРП своему охотоведу и он сегодня дол-жен прибыть на Зайчиху. А завтра будет здесь... Возможно с участковым... Так что завтра на охоту не пойдем, будем ждать начальство.
- Ты чо ж и про кобеля сказал охотоведу? - еще мягче спро¬сил старичок.
- И про кобеля сказал.
- Так... - старичок снова замолчал.
- Это Паршиха? - нарушил молчание Ашкен.
- Паршиха... Паршиха - проскрипел старичок.
- А как же вы меня спустить в нее хотели? Ведь она же мелкая?
- А мы тебя на куски бы порубали, - донесся голос из тем¬ноты.
- Митрий, прекрати!.. Что за бестолочь такая... Я вот тебя поленом по темечку-то тюкну, будешь знать... Не даст пого-ворить с человеком... И зажги лампу! Чо без света-то сидеть? А ты, Клим, печь растапливай, ужин надо варить... Да и че-ловек вон с дороги… Чаем хоть попоить.
Митрий зажег лампу, а Клим принялся шуршать под на-рами дровами, ища бересту.
- Соболя-то на подрез поймали? - спросил Ашкен.
- На подрез, - отвечал старичок. - Да, ты, раздевайся, чо в куртке-то... И не бойся ты этих дураков... Они ничего... Хоро¬шие парниши... Ума вот только пока не набрались.
Клим все еще возился возле печки, а Митрий взялся за вед¬ро.
- Воды вот надо принести, а ты небось стрелять будешь? -спросил он.
- Не буду, иди, - с усмешкой отвечал ему Ашкен,
- А ты чисто говоришь, - проскрипел старичок. - И где только научился?
- В шахте, отец, в шахте...
- Да ты чо?! В шахте работал?
- Работал... Четырнадцать лет...
- А Клим-то мой тоже из шахтеров... На Риддерском руд-ни¬ке, в забое... Сколько лет ты уже в забое-то?
- Семь, - отвечал Клим, присаживаясь на нары. - Только что-то этот киргиз не похож на шахтера...
- Ты вот чо! Ты это брось! Зачем обзываешь человека? Я вот те поленом-то... Клим молчал.
- Ишь, взяли манеру, - не унимался старик.
- От тебя и взяли, - пробурчал Клим.
- Я вот те поленом-то... От меня... Время было другое, вот и взяли... А теперь чо? Что ты шахтер, чо он шахтер... Ты охотник и он охотник... Так что соображай, чо говоришь-то...
- Охотник, - опять пробурчал Клим. - Таких охотников...
- Но, но, но! - опять заволновался старичок. - Та мне это брось!.. Так охотовед завтра, говоришь, придет? И с участко-вым?
- Это он обращается уже к Ашкену.
- Завтра, - отвечал Ашкен, раздеваясь и вешая одежду на гвозди.
- Да... Нехорошо… Чать можно было все решить полю-бовно, - вздыхал старик Немцев. - По-мужицки...
- По-мужицки мы уже решали... Теперь будем решать на бума¬ге... Охотовед с участковым и будут решать, - отвечал ему Ашкен, открывая дверь. В это время в нее собирался влезть Митрий с вед¬ром воды в руках. - Повесь-ка там куда-нибудь, - и он подал Митрию свое ружье, приняв из его рук ведро.
- Нехорошо … - все вздыхал старик. - Ты чо, думаешь, мы первый год на Зайчихе охотничаем? Нет, милый, не пер-вый… Она ж нам как родная… Вот мы и осерчали на тебя... Ты уж прости…
- Осерчали и кобелем решили пугнуть, да? - спросил Аш-кен, забираясь снова на нары. - А потом в Зайчиху спустить... Так что ли?.. Крепко же вы осерчали.
- Ну, а как не серчать? Чать отец мой и дед туда ходили... А теперь вот и мои сыны ходют...
- Отходились на Зайчиху и ты и твои сыны... И на Пар-шиху тоже... Времена, отец, другие... Это понимать надо.
- Да, времена другие, - вздохнул старик. – Раньше, оно ведь как было... Разделили мужики урочища промеж собой и охоться, как знаешь… Ни тебе лицензий, ни договоров.
- То раньше.
- Мы чо, мы вот февраль отохотимся и домой... Сыны-то в отпуске... Что ж отпускам-то пропадать?
- Охота до первого февраля, отец, а ты до первого марта собрался охотиться.
- Э-э, чо б ты понимал… Чать февраль, самая охота… Ход легкий, тропит соболь хорошо... Кошка пробежит, подрезай. За ней два-три кота по следу обязательно ходют... Ложный гон у них... Зародыши начинают расти, ну и выделения там всякие. Ко¬ты с ума сходят... Да и собачками по югам хорошо гонять, чарым... А ты говоришь, февраль!.. Раньше-то чо тут делать? Про¬дукт переводить?.. Февраль - это...- Старик не закончил свой мо¬нолог и безнадежно махнул рукой.
Ужинали они молча, прямо на нарах. Клим сварил пшен-ную кашу, заправленную свиным салом. На второе был чай.
- Вот казахи, говорят, чай хорошо умеют заваривать, а мы вот нет, не могем, - опять начал старик разговор. - Чего не могем, того не могем…
- А вы чая не жалейте, тогда и у вас чай будет вкусный, -посоветовал ему Ашкен.
- А мы чо, разве жалеем? Щепоть на чайник кинешь, а то и две...
- На ваш чайник пачки мало, а не щепоть... Да нифиля из него вытряхнуть прошлогодние...
- Так нифиля они чо, они для цвету, - отстаивал старик свое.
- Вот от них-то ваш чай дегтем и пахнет, а не чаем, - от-вечал ему Ашкен.  – Ну, да ладно … Спасибо за ужин... Бу-дем спать.
- Ты бы вот чо, - начал опять старичок свою песню. - Тебя как зовут-то?
Ашкен сказал.
- Ты бы вот чо, Ашкен... Ты бы уж разрешил нам доохо-титься эту зиму на Паршихе. А уж больше бы мы сюда не ходили... Нашли бы чо-нибудь... Какой ни на есть уголок.
- Татарку, - подсказал Ашкен.
- Правильно, Татарку, - обрадовался старик Немцев. - И от¬куда ты все знаешь?
- От верблюда... Давайте спать... Утро вечера мудренее, так, кажется, у вас говорят, - отвечал ему Ашкен.
- Ну утром, так утром, - согласился старик и тоже начал укладываться.
Утром, попив с Немцовыми чая, Ашкен оделся и вылез из браконьерского бункера. Он снял с гвоздя в пихте свое ру-жье, два браконьерских ружья забросил в снег, третье спря-тал за по¬ленницу, вытащил из-под снега свои лыжи и позвал старика. Ста¬рик вылез из землянки и опять принялся за свое.
- Ты бы уж разрешил нам доохотиться эту зиму, чаво уж там.. Мы же тоже не просто так, у меня ж тоже лицензия... Да и
охотоведу не нужно ничего говорить лишнего... Уладим и сами все полюбовно... По-мужицки...
- Теперь слушай меня, отец, - прервал его Ашкен. - Ли-цензии у тебя нет... Твоя лицензия у меня в кармане. Ее я пе-редам на¬шему охотоведу, а он, если захочет, передаст твое-му... Но при одном условии... Через три дня чтобы вашего духу здесь не было. Я приду, проверю... Иначе передадим дело в охотинспекцию и следственные органы. - Говоря это, Ашкен складывал браконьер¬ские лыжи стопкой, одна на од-ну. - Ружья ваши вон там в снегу, - Ашкен показал рукой в сторону Паршихи. - Потом найдете.
- А ты чо это лыжи-то тревожишь, забрать чо ли хочешь? -заволновался старичок, увидев как Ашкен складывает их стопкой. - Это ты брось! Как же мы без лыж-то?
Но Ашкен его не слушал. Он достал из-за поленницы ста-ри¬ковскую двустволку шестнадцатого калибра и дуплетом отстрелил лыжам носки ниже загиба.
- Ты чо же это сделал, а? Чо сделал?! - возмущался ста-рик. На выстрелы из двери показалась голова Митрия и за-лаяли на привязи собаки.
- А ну, закрой дверь! - скомандовал ему Ашкен, наводя на того стволы своей "Белки". Митрий захлопнул дверь. Ашкен раз¬махнулся и бросил стариковское ружье в ту же сторону, что и ос¬тальные,
- Нет, ты чо же сделал с лыжами-то? - все возмущался старик.
- А это чтобы твои парниши не вздумали меня догонять... Ничего страшного, отец... За три дня распарите и загнете... Вот так! - Ашкен вытер со лба пот. - А если вы не успокои-тесь и будете меня пасти, то в случав чего мои друзья-шахтеры вас из-под земли достанут... Все понял?.. Ну, пока!
И Ашкен пошел вверх по накатанной лыжне в сторону Зайчихи. Забравшись на косогор, он оглянулся. Старик Нем-цев стоял все на том же месте, а из двери бункера торчали лохматые головы Митрия и Клима. Ашкен помахал им рукой и катнулся по лыжне вдоль хребта.
Три дня после своего визита на Паршиху, он собирал и стаскивал к избушке капканы, поставленные на подрез. Кап-каны в шалашах он решил закрыть самыми последними. Ос-тавалось два дня до конца сезона и Ашкен решил никуда не ходить, а проле¬жать их в избушке в полном безделье. За три месяца ничего не поймал, так в два дня уже не наловишь. Поздно вечером, когда он, напившись чая, уже укладывался спать, за дверью избушки по¬слышалась какая-то возня, по-стукивание, а потом и скрипучие от мороза шаги. Дверь в из-бушку открылась и в нее пролез запоро¬шенный снегом му-жик со светлыми короткими усами и небритым лицом.
- Можно к вам? - спросил мужик, топая ногами и сбивая с валенок снег.
- Ну, заходи, - не очень радушно пригласил Ашкен. У не-го появилось какое-то подозрение относительно мужика. Че-го это ради среди ночи в такую даль он приперся?
- Ты Ашкен? - опять спросил пришелец.
- Ну, Ашкен.
- А я Лодкин, - представился тот.
- Лодкин?.. Не знаю никакого Лодкина...
- Петр Лодкин, тоже штатный охотник... Устроился к вам в ноябре, когда вы уже были в лесу... Пустишь переночевать?
- А, Лодкин, - вспомнил Ашкен. - Охотовед говорил... Ну, конечно, какой разговор... Раздевайся, проходи...
- А я шел из Маралихи до ГРП, думал сесть там на маши-ну, но встретились ребята на бензовозах и сказали, что за пе-рело¬мом сошла лавина, дорогу перекрыла...
Два гэрэпэвских бульдозера работают на дороге, но раньше, чем через сутки, лавину не пробьют... Вот я и решил, чем воз¬вращаться в поселок, зайду к тебе. Потом домой вме-сте поедем.
- Ну и правильно, - одобрил Ашкен. - Садись чай пить.
- Чай - это хорошо... Я без чая не могу, - говорил Петя Лодкин, присаживаясь на чурбак к столу.
- Слушай, а как ты нашел избушку? - неожиданно удивил-ся Ашкен вслух.
- А я ее давно знаю... Я здесь охотился раньше… Лет пять назад.
- По лицензии, как любитель?
- И по лицензии и так… У меня родня в Маралихе жила.
- А-а... Ты пей чай-то, пей. Вот сухари, сахар... Варить-то будем уж завтра.
- Здесь раньше хороший лес стоял, - продолжал Лодкин. - И соболь держался здесь хорошо и норка по осени... А теперь лучший лее вырубили, остался молодняк, да осинник… Как твои дела с планом?
- А никак, - ответил Ашкен. - Никто их для меня здесь не привязал, а не привязанных ловить еще не научился.
- Понятно, - засмеялся Лодкин. - Я и сам когда-то так же начинал... Тоже мял ноги впустую по всем отпускам... Видел я твои шалаши, когда шел. Не там стоят.
Он напился чая, снял лишнюю одежду и лег на нары ря-дом с Ашкеном.
- Ничего, - продолжал Лодкин. - Побольше походишь, поймешь что к чему... А шалаши руби в сентябре, чтобы зверь привык к ним, да и дух смоляной из них на солнышке выветрится... Может спать будем? Что-то устал я сегодня.
- Давай спать.
Ашкен еще долго ворочался, вздыхал, глядя в потолок. Наконец, заснул и он. Утром они сварили суп из брикетов и пошли в лес. Петя Лодкин показывал Ашкену, где нужно бы-ло рубить шала¬ши, а тот делал топором на деревьях затески. На следующий день они сходили на Булгарку, дошли до са-мого ее устья и затесками пометили место для новой избуш-ки Ашкену. Лодкин хорошо знал эти места и быстро прики-нул два путика от избушки на Зайчихе до будущей избушки на Булгарке. Вечером, лежа на нарах, Ашкен опять вздыхал, ворочался и все не мог понять, почему же он ни¬чего не пой-мал.
- Да ты не расстраивайся, - утешал его Лодкин. - Все так начинали… Вон Мишка Шитиков в первый год, как дурак, кильку соленую в бидончике на норку разносил. А теперь ему соболя поймать - раз плюнуть.
- Может они нерусский дух на капканах чуят?
- Глупости все это, - возражал Лодкин. - Им все равно чей дух... Опыта у тебя еще нет... Со временем будешь ловить не меньше других.
- Охотовед чего-то не идет... А ведь обещал.
- Охотоведу некогда... На демидовском участке соболи-шек гоняет... Любит их погонять... Молодой, силы в ногах много… А стрелять по соболю не умеет. Все мажет… Но охоту любит.
Они опять замолчали и лежали так с полчаса, думая каж-дый о своем. Потом Лодкин прервал молчание.
- Ты вот что, - сказал он Ашкену. - Кобеля-то на ночь за¬неси в избушку, он оттает, а завтра обдерешь.
- Да ну его! - отмахнулся Ашкен.
- Занеси, занеси, - настаивал Лодкин. - Грех в лесу пушни¬ну бросать... Все нужно обдирать, коли хочешь стать охотни-ком… А в этом кобеле на целые унты… Или чулки собачьи себе сошьешь в бутылы... Ты занеси, занеси...
Ашкен вышел из избушки и принес белого кобеля.
- Подвесь его к потолку, быстрее растает, - посоветовал ему Лодкин.
Назавтра с утра Ашкен пошел закрывать капканы в ша-лашах. Петя Лодкин остался ждать его в избушке.
Он шел и думал о том, что видимо он один не выполнил план, что склонять на собрании будут именно его. Что все его усилия в эту зиму были напрасными. Весь его пот, обмо-роженное лицо и уши, все его походы к Вертолету и Демидо-ву, все его молитвы, с которыми он обращался к Толстухе: “0 гора Толстуха! Привет тебе от меня и моей семьи! Кормили-ца и поилица, не обдели меня своими милостями, не оставь без своих даров меня и моих детей… и т.д. и т.п." Последнее время он редко обращался к Толстухе, так как молитвы явно не доходили до нее. Он так и не понял до конца в эту зиму, как ловить зверя, но хорошо понял то, что все что он делал, было бесконечной цепью ошибок и оплошностей.
Он подходил к шалашам, нащупывал кийком капкан и да-вил на тарелочку. Капкан чакал своими дугами и боком ло-жился в шалаше. Вдоль лыжни по путику опять шел свежий лисий след, а говорят, что она съедает соболя в капкане, если тот живой.
- Эта сучка еще здесь ходит! - неприязненно подумал Ашкен о лисе. - Других дел что ли нету... Шла бы мышей ло-вила...
Но лиса и не думала ловить мышей. Ее след ровной це-почкой так и двигался поодаль от лыжни. Подходя к предпо-следнему шалашу, Ашкен заметил на косогоре свежий собо-линый след, который направлялся точно под тот куст, под который прошлый раз он ута¬щил недоеденную мышами се-ноставку. Потом след выныривал из-под куста и направлялся прямо к шалашу. Ашкен огляделся. Выходного следа не бы-ло. Он стал осторожно подходить к шалашу, и когда до того оставалось уже несколько шагов, под навесом забрякала це-почка, а потом застучал по комлю пихты и сам капкан. Вслед за этим из-под навеса вылетел здоровенный соболь-кот, дымчато-се¬рый, с песчаной подпушью на шубе. Ашкен ри-нулся к нему, сбил его с ног кийком, наступил на него лы-жей. Но тот, грызнув камус, выскользнул из-под нее, сделал прыжок на ствол пихты и вновь упал под навесом. Цепочка отдернула его назад и, падая, он сбил снег с шалаша. Тогда Ашкен ударил его кийком еще раз, теперь уже по носу и схватил за шею руками.
- Ну что, друг, попался!? Я тебе говорил? Я тебе говорил, что я буду охотником!? А?! - бормотал он, сдавливая шею все сильнее и сильнее. - Я тебе говорил?..
Изумрудные от злости глаза зверька стали подергиваться мут¬ной пеленой, а потом совсем потухли.
- Слышите вы! - неожиданно заорал Ашкен на весь лес. - Слышишь ты, Толстуха! Я все равно буду охотником!..
 Этого соболя он подарил сестре.
 

НА ПЛОТАХ
Посвящается В. Гурину

В середине сентября в верховьях Порога объявилась еще од¬на группа туристов. Все другие группы прошли гораздо раньше, еще в августе, когда вода от летних дождей стояла на хорошей отметке, Эта же группа явно запоздала, и как она собираясь сплавляться, Вертолет не знал. Порог-то они пройдут, а вот дальше?
Судя по устройству плотов, снаряжению и времени спла-ва, это были новички. Впрочем, никто из них и не претендо-вал на звание мастера, кроме одного, довольно упитанного молодого человека, одетого в длинную мужицкую косово-ротку, перехваченную на животе пеньковой веревкой, облез-лые фирменные джинсы и кожаные сандалии на манер тех, которые носили римские легионеры. Он-то и перекинулся с Вертолетом нескольким фразами, когда тот проходил со спиннингом мимо их палаток, выставленных на берегу про-тив Зубьев. Остальные члены  экипажей не обратили на Вер-толета внимания. Они были заняты устройством ночлега и ужина.
Мужики, - сказал молодой человек в сандалиях, громко обращаясь к остальным. – Порога бояться нечего, его мы пройдем спокойно, а вот дальше!?.. Мне вон тот, со спин-нингом сказал… А он местный, - и он кивнул вслед уходя-щему вниз Вертолету.
-  А что дальше? - спросила небритая физиономия с раз-двоен¬ным подбородком и в очках, высунувшаяся из палатки.
Дальше, говорит, не пройти, пока не поднимется вода… Впереди очень широкие, но мелкие шиверы.
А-а! Пошел он!.. С Поперечного сюда дошли, а ниже во-ды должно быть еще больше, сам понимаешь.
-  Он говорит  на мотоциклах брода переезжают в семи местах.
- На себе протащим, - успокоила небритая физиономия и скрылась в палатке. Остальные члены экипажей побросали свою работу и сгрудились полукольцом вокруг человека в косоворотке, как молодые бычки вокруг медведя.
- Ну, а что предлагает поэт Ульбинский? - спросил самый поживший из них, поправив на переносице очки и обращаясь к об¬ладателю римских сандалий.
А что здесь предлагать! - взвился другой, с почти рыжей бородой и очень русской фамилией. - Идти через Порог, а там видно будет… Мне ж по сценарию нужен Порог.
- А потом тащиться назад вверх по валунам до самой Ма-ралихи со всем барахлом? - встрял в разговор еще один член экипажей.
Поэт Ульбинский молчал. Он думал. Однажды по весне он уже сплавлялся по горной речке, весьма уважаемой в оп-ределенных кругах, в составе вполне приличной палубной команды. Именно Ульбинский и подал идею сплава всем ос-тальным членам группы и взял на себя организационную ра-боту. Видимо одноразового опыта оказалось маловато, что и отложило отпечаток на состав группы, ее снаряжение и уст-ройство плотов.
- Мужики! Мы же интеллигентные люди! – сказал обла-датель раздвоенного подбородка, он же художник-флорист, выбираясь из палатки. – Протащим плоты на себе, сами по-нимаете.
И так решено. Завтра с утра идем через Порог, - подвел итог дискуссии поживший больше всех. - К тому же и по сценарию это необходимо.
Идем, - согласился Ульбинский. - А там, глядишь, дожди перепадут. - И он уныло посмотрел на вечернее небо, усы-панное на востоке звездами. С этим члены обоих экипажей и отправились к костру ужинать.
В Поперечном они отчалили от берега на одном плоту все вместе. Но пройдя первый плес и плотно сев на мель в шиве-ре, они разделили плот пополам и поплыли дальше гораздо увереннее. Ульбинский считал себя знатоком сплава и первое время бодро подавал команды не только рулевым первого плота, на котором он находился, но и на второй плот. Воды же было так мало и она так вяло тащила плоты, что вскоре он от команд перешел к советам, а потом и вовсе замолчал.
Наутро, как только солнце осветило острые каменные плиты Зубьев, оба плота отошли от берега и устремились вниз. Впереди по берегу бежал кинооператор и снимал про-исходящее для своего будущего видового фильма. После первой Затяжки плоты обогнали его и он долго кричал им вслед и размахивал свободной от камеры рукой. Кричать же в Пороге бесполезно. Порог не перекричишь. Но на плотах, видимо, сообразили, что без киношника им в анналы не по-пасть и, причалив во второй Затяжке к берегу, кинооператора взяли на борт. Теперь он снимал с плота отвесные берега, бе-лые буруны, проносящиеся мимо камни и зеленую воду в редких заводях,  в которых, если верить сценарию, кишмя кишели, хариусы и таймени. Автор сценария сидел на рюк-заке посередине плота и что-то чиркал в блокнот шариковой ручкой.
- Вся для пленки! -  говорил он, время от времени отрыва-ясь от блокнота. Он, видимо, адаптировал текст, учитывая сложившуюся конъюнктуру. И в этом был определенный смысл. Так как не было звериного рыка весенней воды, не было бешеной скорости и четырехметровых валов, которые в мае месяце узкой лестницей спускаются круто вниз и кото-рые без особого труда дробят такие вот плоты и разбрасыва-ют бревна, как спички.
В общем не было ничего такого, что есть в большую воду, о чем сценарист так много слышал, когда речь заходила о Пороге, и фактуру которого нужно было срочно использо-вать. Плоты относительно спокойно плыли вниз по течению, иногда шаркая днищем о подводные камни, иногда натыка-ясь на камни надводные, но палубные команды работали как черти и довольно скоро они были уже на Опалихинском пле-се.
Разгоряченные Порогом и полные решимости продолжать борьбу, запоздавшие туристы нарушили неписанный закон  - делать привал сразу за Чертовой лестницей, устремились дальше и в первой же шивере сели на мель. Шивера в своем начале растекалась плоской лужей с едва заметным течением и ясно дала понять, что дальше плоты будут двигаться толь-ко в том случае, если их взять на плечи. На плечи же намок-шие бревна брать никто не хотел, так как народ на них со-брался довольно хлипкий. Был, правда, один, бывший пред-ставитель рабочего класса, ныне художник-флорист. Но ра-бочий класс он представлял так давно, что уже забыл все ме-тоды и приемы такелажных работ.
Обследование последующих шивер навели членов палуб-ных ко¬манд на разные мысли. Одни вспомнили о том, что кончается отпуск. Другие, что срок командировки подходит к концу. Всем хотелось большой воды. Но откуда ей взяться в этой зеленой от берегового пихтача реке, текущей под та-ким синим и безоблачным небом. И спихнув плоты с мели, запоздалые туристы подтянули их к берегу в устье Опалихи, неподалеку от Резиденции Вертолета.
Разбив лагерь, путешественники принялись коротать вре-мя в ожидании хорошего дождя. Кинооператор целыми дня-ми шастал по берегу вверх и вниз с кинокамерой и штативом. Ульбинский часами стоял на валуне в одних плавках и писал поэму "Березка на камне”. Живот молодого поэта свешивался через тугую резинку плавок и слегка покачивался, когда тот переступал с ноги на ногу. Бальзаковское лицо тоже лучи-лось молодостью и здоровьем. Сценарист вырезал себе тро-сточку из рябины и время от времени совершал моцион вдоль реки. Актер областной филармонии, на пару с поэтом Запаганским, часами лежали на спальных мешках возле па-латок, впитывая в себя сентябрьское солнце. Флорист рыскал вдоль реки, выискивая в обточенных водой корнях диковин-ные фигуры. Все были при деле. Но всем хотелось дождя.
Вечерами, поужинав, они подолгу сидела у костра и смотрели на крупные звезды, рассыпанные по небу в щели между Луковым хребтом и горой Порожной, слушали сплюшку и свист утиных крыльев над рекой. Им и вправду всем было хорошо. И хорошо так, как, может быть, никогда раньше и не было и, скорее всего, уже не бу¬дет. Ни спешки, ни суеты, ни ежедневного  борения с ближним за место под солнцем. Вон его сколько здесь, этого солнца, чистого, в чистом небе, пронзающего желтыми лучами прозрачный воздух, озаряющего белые, отмытые весенней водой камни. Они и сами становились чище в этой первозданной чистоте и благолепии. И так далеко, казалось, отодвинулась от них вся их прошедшая жизнь.
Но все это оборвалось самым прозаическим образом. Кончились продукты. Поэт Ульбинский, которому было по-ручено подсчитать и закупить необходимое количество те-лесной пищи и здесь остался поэтом. Его калькуляции и дневные раскладки носили весьма романтичный характер. Большое место в меню группы отводилось подножному кор-му, как-то:
1.  Грибы – вареные, соленые, жареные и пареные.
2.  Ягоды - в изобилии, разные.
З. Рыба - таймень, хариус (ловить столько, сколько будет необходимо для еды).
4.  Дичь – утки, рябчики, глухари, тетерева и т.д. (ловить силками).
В результате длительного пребывания на лоне природы, всеми членами группа было обнаружено, поймано и собрано следующее количество подножного корма:
1. Грибов - два старых опенка и один молодой мухомор, по причине засушливой осени.
2. Ягод – две горсти смородины красной (в просторечье – кислица), восемь ягод смородины черной, малины лесной – один стакан, ягод калины и рябины было обнаружено вели-кое множество, но в пищу они были абсолютно не пригодны по причине недозрелости.
3. Рыба – было поймано ровно столько, сколько ее необ-ходимо для ухи шестерым  едокам. Ловилась она равномерно в течение всего сплава и составляла примерно 0,5 хариуса в день. Тайменя члены экипажей и в глаза не видели, так как представления о его ловле в это время года имели довольно книжное.
4. Что касается дичи, то был убит камнем один крохоль, которого, сварив с лапшей, съели в тот же день. Вкус по-хлебки был средним между ухой из гольянов и ухой из пес-карей.
Когда на четвертый день стоянки Ульбинский объявил, что продукты кончились, все разом вспомнили и заговорили о том, что отпуск тоже кончился, что командировка тоже кончилась, что у одного завтра худсовет, а у другого заседа-ние месткома. Сценарист, он же редактор телестудии, нервно поправлял очки на переносице и с ненавистью смотрел на безоблачное небо. Один кинооператор не очень унывал и все так же шастал по берегу с кинокамерой и штативом. Шеф при нем - командировка продолжается. Время от времени он находил в Пороге под камнями оставленные рыбаками булки черствого хлеба и подвяленный картофель и прятал все это под большую плиту на черный день. Идти назад в Маралиху никто не хотел, особенно Запаганский.
- Я что говорил? Я говорил, что придется тащиться назад со всем барахлом? А? Сдался вам этот Порог…
Но больше всех переживал актер филармонии.
- Нет! Давайте что-то предпринимать, в самом деле… Я не могу так. Мне же давно пора на работу. У меня же кон-церты по три-четыре в день… Соломон Федорович?… Вы как самый старший… Я не могу без пищи…
-  Ах, что Соломон Федорович, господь бог? – отвечал редактор. – Дождь пошлет? Ко мне завтра корреспондент из “Журналиста” приезжает, интервью брать о работе студии, а вы  - Соломон Федорович!
- Нет, ну, а как же без пищи?
- Как все! - коротко ответил редактор и, подхватив ряби-но¬вую тросточку, отправился совершать моцион.
- Нет, это ужасно! Я пойду пешком в Маралиху, - говорил актер, укладывая нехитрое барахлишко в рюкзак. – Ты захва-тишь мой спальник и палатку? – обратился он к Запаганско-му. – Ты же дождя будешь ждать?
- Ага, раскатал губищи, - отвечал ему тот, греясь на сол-нышке. -   А если этого дождя не будет до Нового года, я их на себе потащу?
-  Это ужасно, - причитал актер. - Как же я все это донесу? И рюкзак, и спальник, и палатку. К тому же без пищи…
Молча, - успокоил его Запаганский, сверкнув арабскими белками.
Ну палатку-то я тебе оставлю? Где же ты ночевать бу-дешь?          – продолжал актер, увязав палатку и спальник с рюкзаком и опробовав все это на вес.
 В спальном мешке у костра, - отвечал тот.
А если дождь? - пробовал убедить его актер.
А если дождь, то мы поплывем в Лосиху, - не сдавался тот.
Нет, это ужасно! – говорил актер. – Я не могу долго без пищи… И вообще, концерты… Мой папа немец и он при-учил меня к аккуратности… Я еще никогда не опаздывал из отпуска…
И взгромоздив поклажу на спину, он побрел вдоль реки вверх по белым камням.
- К вечеру дойдет, если не заблудится, - сказал Ульбин-ский, глядя актеру вслед.
-  А где здесь блудить-то? – спросил кинооператор.
- А он найдет, - ответил Ульбинский.
Проводив актера, все занялись своими обычными делами. Флорист, взяв складную ножовку, пошел вниз по реке разы-скивать интересные корни, Запаганский передвинул спаль-ный мешок из тени от палатки в сторону и опять улегся на него. Ульбинский принялся добивать поэму. Кинооператор, установив кинокамеру на штативе чуть выше лагеря, уста-вился объективом на плес, меняя фильтры и, ловя на воде солнечные блики, время от времени его камера коротко жужжала.
- Зря стараешься, - сказал Запаганский автору поэмы, по-ворачиваясь на другой бок. – С такими толстыми рожами хо-роших поэтов не бывает.
- Пошел и черту! - коротко отвечал ему Ульбинский и про¬должал свое дело. Он имел уже книгу и репутацию по-дающего надежды.
Примерно часа через два после своего ухода из лагеря, ак¬тер возвратился назад. Он сбросил со спины рюкзак и молча уставился в зеленую воду Опалихинского плеса.
-  С приездом! – поздравил его Запаганский. – Что так скоро?
- Хотел бы я посмотреть на тебя, - после долгой паузы от¬вечал ему актер. - По этим камням невозможно идти, ноги сломаешь... А еще эти тропки и скользкие плиты... Того и гляди, улетишь в воду… Это ужасно!..
- Да… На местком я уже все равно опоздал, так что торо-питься теперь некуда, будем ждать дождя, - успокоил то ли себя, то ли актера Запаганский.
- Ах, что местком… Здесь концерты, понимаешь, концер-ты срываются… Ну какой концерт без чтеца-декламатора, скажи мне, пожалуйста.
Но Запаганский работал методистом по спорту в автобазе и заседание месткома ему было нечто. Завтра будут решать вопрос о финансировании спортивных мероприятий и ему нужно было кровь из носу быть там. Иначе  растащат все по другим статьям, а ему оставят деньги только на теннисные шарики.
- Какой концерт без чтеца?.. А такой же, как с чтецом, - ответил он актеру. - Ты бы лучше вот что, познакомил меня с какой-нибудь актеркой из своей бригады, у которой на душе пусто и темно, а?
- Ах, оставь это.
- Ну что оставь… Сам, я знаю, ты их не пользуешь, так хоть меня познакомь. С каким-нибудь меццо-сопрано или колоратурным сопрано.
-  Ах, оставь, ради бога… Не до актерок мне, - горестно вздыхал тот.
- Вот я и говорю, раз тебе не до актерок, ты меня позна¬комь. А то, как собака на сене…
- Это ужасно… По этим камням ноги сломать можно… Нет, пойду работать опять на кирпичный завод. Буду вынос-ливым и сильным.
И смелым, - добавил Запаганский.
 И смелым… А, собственно, почему смелым?
Но Запаганский ничего не ответил, а только рассмеялся.
Никуда ты не пойдешь, - кончив смеяться, сказал ему тот. – Там пахать надо, а ты привык по сценам придуриваться.
Но я же работал.
 Э-э! Сколько ты там работал, два месяца… Ну, так как насчет актерки?
Ах, оставь.
К вечеру все собрались в лагерь. Кинооператор принес черствую булку хлеба и пять сморщенных картофелин. Ос-тавшийся от запасов мешочек рисовой крупы они разделили на три части. Из одной сварили жиденький кулеш без всяко-го жира, мелко поре¬зав в него картофель. Чай пили хотя без сахара, но с заваркой. Соломон Федорович брезгливо поко-вырялся ложкой в ведре, несколько раз хлебнул постного ва-рева и принялся за чай. Остальные ели с аппетитом.
После ужина к их костру подошел Вертолет с собакой и, поздоровавшись, присел на камень. Собака легла поодаль.
- Вот, Виктор Федорович, такое наше житье, - сказал ре-дактор после длительной паузы. - Нужен дождь, а его нет.
- Да, невеселое житье.
- А вы местный? - спросил Вертолета актер, то ли с любо-пытством, то ли со страхом, рассматривая его рваную одежду и растрепанную бороду.
- Местный…. Метров восемьсот отсюда живу. Вон в том лесочке, на берегу.
- Это ужасно! - вздохнул актер.
- Что ужасно?
- Как что? Здесь жить.
- Ну, как смотреть на это дело, - отвечал Вертолет.
- Да хоть как! - не сдавался актер. - Ни магазинов, ни женщин, ни людей... Скучно ведь?
- Магазин в Маралихе... Женщины здесь тоже бывают. И лю¬ди... Вы разве не люди?
- Ну, хорошо, а зимой? Зимой-то что тут делать и как здесь жить?
- Зимой?... Я зимой охотой занимаюсь. И вообще, зиму надо просто выжить и все. Выживать никогда не скучно…
- Все равно это ужасно! - не соглашался актер. - Без теле-визора, без литературы и искусства, без женщин… Я бы так не смог.
- Смог бы, - встрял в разговор Запаганский - От тебя жена потому и сбежала, что ты можешь без женщин.
- Ну хорошо, хорошо… Женщин оставим в покое. Но без книг, телевизора... Это какая-то растительная жизнь.
- А ты Сам-то, живя в городе, сколько лет тому назад по-следнюю книгу прочитал? - поинтересовался Ульбинский.
- Ну как же! Я постоянно просматриваю стихотворные новинки для своего репертуара.
- М-да, - вмешался в разговор Соломон Федорович. – Вам, молодой человек, не гоже судить кого-то… Сами-то вы что? Или чтение стихов Асадова и Евтушенко с глубокого похме-лья, по-вашему, искусство? Да и вообще… Вам тридцать пять лет, а что вы представляете из себя, как личность? Да что там личность! Даже квартира у вас и то служебная, ме-бель купил папа, даже костюм и ботинки у вас казенные...
- Сам-то он гвоздя забить не может, - добавил флорист.
- Ладно вам! Что вы на мужика навалились! - вступился за актера Вертолет. - Каждый живет, как может...
- Спасибо, друг! - воспрял духом актер. - Ты настоящий товарищ! Возьми вот, пожалуйста. - И он сунул Вертолету в руки визитную карточку. - В городе будешь, заходи!
Вертолет только усмехнулся и молча положил визитку в карман.
- А вот зверюшек мне все-таки жалко, - не унимался вос-прянувший духом актер. - Как вы их можете убивать? Верто-лет опять усмехнулся.
- Я недавно передачу по телевизору смотрел. Выступал этот, ну как его, герой соцтруда, наш знаменитый куколь-ник... Кто-то подсказал фамилию.
- Да. Правильно. Он, -  обрадовался актер. - Так вот, о чем я? Он про муху очень интересно рассказывал, которую вынул из супа, когда ел, и как та ползет по столу и оставляет за со¬бой мокрую дорожку…
Да, помню, видел… Мухи, говорит, не обижу, а клопов давлю, - вспомнил и Вертолет.
- Точно, точно, - подхватил актер. - А где же вы-то пере-дачу видели?
- В Маралихе... Был как раз там.
- Ну и как? Понравился вам его разговор?
- Нет, не понравился… Раньше это называлось старче-ский маразм, а теперь - любовь к природе, - ответил Верто-лет.
- Ну, это вы зря, - опять вмешался Соломон Федорович, - С этого любовь к природе и начинается.
- Нет, - твердо сказал Вертолет. – Не с этого.
- А с чего?
- С хозяйского отношения к ней, а не с мерехлюндий. Это все эмоции, игра в любовь, а нужен рационализм, твердый науч¬ный расчет. Без этого вся свистопляска вокруг охраны природы просто болтовня институтских барышень… А суп-то наш старичок ел, наверное, с курятиной, а? - обратился Вертолет уже к актеру.
- Ну а что же вы предлагаете? - продолжал разговор ре-дактор.
- Я? Ничего… Мне трудно что-либо предлагать из Поро-га… Но сам ловлю зверя не тогда, когда его можно легко поймать, а когда его мех наиболее ценен… И самочек стара-юсь не трогать…
Все заспорили, мнения разделились, но костер уже дого-рал и Вертолет, пожелав всем спокойной ночи, ушел в свою Резиденцию. Собака тоже ушла за ним.
Следующий день, такой же безоблачный и теплый, про-шел как обычно. Вечером снова был сварен кулеш из рисо-вой крупы. Соло¬мон Федорович едва притронулся к вареву и принялся за чай. Все остальные ели с волчьим аппетитом, и долго еще скребли ложка¬ми по дну ведра, когда кулеш был съеден. Они съели бы еще столько же, но риса осталось только на одно варево.
- Нужно что-то срочно предпринимать, - сказал актер, кончив скрести ложкой в ведре. - Так же невозможно жить! Один раз в сутки есть и то не досыта…
- Сходи в Маралиху, пособирай милостыню, может пода-дут... Опыт ходьбы у тебя уже есть, - посоветовал Запаган-ский.
- При чем здесь милостыня! Там магазин есть, - возразил актер.
- В магазине без денег не подают, - вмешался в разговор флорист, сидя возле костра на камне и вырезая из сросшегося тополиного корня какую-то птицу. - А денег у всех только на автобус от Лосихи до города.
- У меня есть деньги, - сказал актер. - Кому надо, могу одолжить.
- А что же ты раньше молчал? Давно бы кто-нибудь схо-дил за продуктами. Сам же сидит голодом и посапывает, - зашумели все члены экипажей, то ли радуясь, то ли возмуща-ясь.
-  Только я не пойду, - сразу же предупредил актер.
-  А денег-то у тебя много? - поинтересовался Ульбин-ский.
-  Пятьдесят рублей.
-  Так это же целое состояние!
- Даю всем по червонцу, по приезду отдадите, - предупре¬дил актер.
- Это само собой - успокоил его Ульбинский и взял у ак-тера деньги.
-  Предлагаю на 20 р. купить продуктов и на 30 водки.
-  А хватит продуктов? - заволновался актер.
Хватит, - опять успокоил актера Ульбинский.
 На том все и порешили.
- А кто пойдет? - спросил флорист.
- Слышь, мавр, пойдешь? - спросил кинооператор.
- Пойду, - согласился Запаганский.
-Давай деньги... Завтра утром мы отчалим… Вы еще спать будете.
- Мне пять рублевых плиток шоколада, пожалуйста, - по-просил Соломон Федорович, протягивая деньги.
- О чем разговор, - сказал кинооператор и сунул и его пя-терку в карман.
И правда, на следующий день утром, когда все просну-лись и выбрались из палаток, чтобы умыться, посыльных в Маралиху уже не было. Умывшись, Ульбинский принялся варить кулеш из последнего риса и картошки, а флорист со-бирать для костра дро¬ва. Актер с полотенцем через плечо си-дел на висячей плите и печально смотрел в зеленую воду. Соломон Федорович умылся, почистил зубы и, подхватив рябиновую тросточку, отправился совершать моцион. Прой-дя метров двести вниз по реке, он оглядел¬ся, а потом не спе-ша вошел в пихтач на берегу, в котором пряталась Резиден-ция. Радушие, с которым хозяин Резиденции в пер¬вый же день пребывания группы на Опалихинском плесе, угощал редактора вареным картофелем и соленой рыбой, подкупило его. Вскоре он свободно ориентировался в кастрюлях и бач-ках хозяина Резиденции, когда того по той или иной причине не было дома. Иногда они вместе варила уху из тайменьей головы и подолгу и не торопясь ели ее, дружески беседуя. Побеседовав, Соломон Федорович продолжал свою прогулку вдоль реки, часто останавли¬вался в каком-нибудь красивом месте и подолгу любовался природой. Нагулявшись, он при-ходил в лагерь, пил вместе со всеми чай и ложился отдыхать. Ему было хорошо. На встречу с корреспондентом он давно уже махнул рукой, тот ждать его не будет и возьмет интер-вью у кого-нибудь другого. Ну и ладно.
 Ходоки вернулись из Маралихи после обеда.
- Вот, - сказал кинооператор, снимая с плеч рюкзак с про-дуктами и отирая пот с лица. - Здесь закуска, а там, - он по¬казал на подходившего к лагерю Запаганского, - выпивка.
Осторожно поставив рюкзак, Запаганскай тоже отер пот ру¬кавом рубашки.
- Ну и дорога, - сказал он. - Скачешь по камням, как гор¬ная козочка.
- Все купили согласно списка? - спросил Ульбинский.
- Ага, сейчас… Ты  там написал такого, какого в этом ма-газине сроду и не бывало. Купили то, что было в наличии, - ответил кинооператор.
- А что это от вас прет, как из винного погреба? - поинте-ресовался Соломон Федорович.
- Да это рыбаки, там вверху, по дюз-грамм налили… Уль-бинский развязал рюкзак с выпивкой и посчитал бутылки…
- Все вроде на месте, - сказал он и понес рюкзак к воде охладить спиртное. Поставив бутылки в воду и придавив их камнем, он поднялся опять к палаткам и принялся вынимать пакеты с лапшей, пшеном, пряниками и маргарином. Потом он достал хлеб, чай и сахар.
- Все, что ли? - спросил он, глядя на уставших и раскрас-невшихся посыльных.
- Все... А тебе что еще?.. А картошка? Целое ведро кар-тошки у бабки купили… За пять рублей, - добавил Запаган-ский.
- Давайте варить что-нибудь… Есть охота, - нетерпеливо сказал актер.
Давайте, правда, а? - подхватил и флорист.
Варим суп-лапшу с маргарином… Актер, тебе чистить картошку… Флористу обеспечить костер дровами. А я ва-рю…
Идет? - опросил Ульбинский.
Идет, - подтвердили все.
Ульбинский вновь перебрал все пакеты и сказал, что про¬дуктов куплено только на восемь рублей.
- А картошка?! - в два голоса заорали посыльные - Пять рублей…
- А где еще пять?
- Слышь, мавр, а правда, где еще пять? - спросил кино-оператор.
- А правда?.. Неужели обсчитала, стерва? - удивился За-паганский.
- Кино они гонят, а вы и уши развесили… Сейчас в городе на базаре картошка по два рубля за ведро, - высказался Со-ломон Федорович.
- Да? Сходите, купите за два рубля! - возмущались по-сыльные.
В это время к лагерю с большим налимом в руке подошел Вертолет, - Вот, на ваше счастье, попался на перемет, - ска-зал он, положив налима на камень. - Варите уху...
- Ура! - завопили все. - Варим уху!.. А к ухе есть водоч¬ка... Вы, Виктор Федорович, не уходите, сейчас врежем по стопарю на радостях.
На крик от реки прибежал актер.
- Это что, таймень, да? Таймень? - восхищенно спраши-вал он, поглаживая налима рукой.
- Акула, - ответил ему кинооператор. - Не видишь что ли?.. Ну и долбоносик.
- Да уж… Акулы здесь не водятся, - не поверил актер.
- Виктор Федорович, - обратился редактор к Вертолету, когда страсти улеглись. - Сколько стоит в Маралихе ведро кар¬тошки?
- Сейчас?.. Рубль… А то и полтинник...
- Видал? - обратился Запаганский к кинооператору. - На целый червонец обсчитала стерва...
- Никто вас не обсчитывал… Суду все ясно, - успокоил их редактор. – А как с моим шоколадом?
- Шоколад?.. ;; да, купили, - отвечал кинооператор, тя-жело поднимаясь и вытаскивая из заднего кармана джинс че-тыре пачки шоколада. – Пардон, в дороге помялись.
- Я просил пять...
- Пять?.. Пять... Слышь, эфиоп, а где пятая? - спросил он у Запаганского.
- Что, пятая?
- Ты что, спишь что ли?.. Пятая плитка шоколада?
- А-а! Шоколада!.. Мы ее, наверное, на камне оставили… Когда последний раз отдыхали, ну уже здесь, перед лагерем... Я еще оглянулся и подумал, что это за блестящая бумажка лежит рядом с нашей баночной...
- Ну ясно... Закусывали шоколадом... - засмеялся Соломон Федорович.
- Не-е! - возразил Запаганский - Закусывали мы пряника-ми.
- Это ты пряниками, а я шоколадом, - успокоил его кино-опе¬ратор. - В общем, рубль я вам должен... Приедем - отдам...
- И я отдам... Мы оба отдадим по рублю…
- Идите вы оба, - сказал им редактор и принял из рук Ульбинского кружку с водкой.
Все разобрали наполненную тару и выпили перед ухой. В вед¬ре вода уже ходила кругами. Закончив с питьем, актер принялся крошить картошку.
- Ты кубичками ее, кубичками, - настойчиво советовал кино¬оператор.
Уха сварилась быстро. На плоском камне расстелили цел-ло¬фан и выложили на него куски налима. Юшку разлили по тарелкам. Приложились по разу, да по второму к заполнен-ной таре и разго¬вор пошел более оживленно.
- Рыба с головы гниет, поэтому голову отдадим шефу, - ска¬зал кинооператор, подавая голову налима Соломону Фе-доровичу, когда тот закончил с ухой.
- Не хочу голову... Дай что-нибудь другое.
- Да? Как угодно... Тогда голову я беру себе, - сказал ки-нооператор и положил голову в свою тарелку.
- Вот вам охвостье, - сказал он, кладя в тарелку редактора налимий хвост.               
- Слушай... А что такое охвостье?.. - поинтересовался ак-тер.
- Охвостье?.. А это все то, что растет под хвостом и ни¬же... Понятно?
- Это ужасно? - сказал актер, принимая солидный кусок на¬лима в свою тарелку. - Оставьте мне ухи... Я закусывать буду, когда выпьем все.
- Как хочешь, - не возражал кинооператор.
Соломон Федорович брезгливо жевал налимий хвост, по-прав¬ляя очки на переносице.
Закончив с ухой, все заговорили. Запаганский по своему обыкновению, перекрикивая остальных, начал читать чужие стихи, выдавая их за свои. Всем они нравились, все восхи-щались и удив¬лялись тому, что его до сих пор нигде не печа-тают. Но когда он, обнаглев, попытался выдать за свои, сти-хи Маяковского, его разоблачили и заткнули рот. Ульбин-ский прочитал отрывок из толь¬ко что законченной поэмы. Ему похлопали и налили еще по одной. Тем временем кино-оператор достал из палатки сценарий видового фильма, ко-торый снимал, и затряс им перед носом редактора.
- Ну и что? Вы считаете, это сценарий?.. Лепет десяти¬классницы…
- Слушай, давай оставим этот разговор на завтра, - отма-хи¬вался тот.
- Нет, только сегодня, - не унимался кинооператор. - Впрочем о чем говорить, вот... - И он бросил в костер сши-тые листы сценария. Но кто-то выхватил их из костра и пе-редал редактору.
- Ну и халдей, - сказал Соломон Федорович и, скрутив сце¬нарий трубочкой, сунул его в карман пиджака.
- Нет, - возразил кинооператор, садясь на камень напро-тив своего шефа. - Я русский, а не халдей, но если подойти к этому вопросу со всей серьезностью, то я не русский... На планете давно уже нет такого антропологического типа, как русский... Может быть, где-нибудь в глухих архангельских лесах и сохранился этот феномен во всей чистоте, но это ма-ло вероятно… Ты дума¬ешь, что ты русский? - обратился он к Вертолету. - Не... В нас с тобой намешано столько всяких кровей... Ну и плевать... Я от этого не страдаю... Ассимиля-ция - процесс прогрессивный. Со временем все перемешает-ся... Если, конечно, не начнутся звезд¬ные войны... Может, потому именно, мы и сделали революцию в сем¬надцатом, что перемешаннее других народов.
Он тяжело встал и покачиваясь перешел на камень к За-паганскому. - Слышь, ты, эфиоп… Ты за прогресс?
- Ага, - ответил Запаганский, тупо глядя на затухавший костер.
- Давай ассимилируем Фарисея.
- Которого?
- А вон того, в очках, - и он показал пальцем на Соломона Федоровича.
- Слышь, мужики! Давайте хором ассимилируем Фарисея! А! Но болтовню кинооператора никто не слушал. Все слуша-ли флориста.
- Анатолий, ты что, совсем обалдел? - спросил его редак¬тор, поправляя очки на переносице. - Чего это ты нажрался, как скотина?!
- О! Слыхал? Я скотина, а он избранный богом народ...
- Может ты помолчишь?
- А почему я должен молчать? Мы не на оккупированной араб¬ской территории... Слышь, эфиоп, давай его ассимили-руем, а?
Редактор пересел на камень подальше от них и поближе к ос¬тальным членам группы. Там слушали флориста.
- Флористика - это не вид искусства… - Это… Это состо¬яние души, - тихо говорил художник, глядя в потухающий костер.
Кинооператор немного посидел молча, потом снова обра-тился к Запаганскому.
- А еще вон, видишь, лежит?
- Где?
- Да вон! Разуй зенки, - и кинооператор ткнул пальцем в сторону актера. – Неофашист.
- Да?
- Да!.. А ты что, в школе не учился? Не знаешь, что Гер¬мания - колыбель мирового фашизма?
- Ты смотри!
- Ты антифашист, эфиоп, а?
- Ага.
- И я тоже... Ассимилируем коричневую гадину?
- Давай.
- Слышь?.. Да не спи ты, эфиоп твою мать! Давай унич-тожим коричневую заразу!
- Давай, - отвечал Запаганекий.
- Сбросим его в Порог?
- Давай.
- Пошли... Я за ноги, ты за руки, - и кинооператор, тя¬жело поднявшись, подошел к спящему актеру. Немного постояв и как бы собравшись с силами, он нагнулся, ухватил актера за ботинки и поволок к реке.
- Эй, эй! Ты куда его? - заволновались все разом.
- В Порог... Сейчас я разом покончу с коричневой чумой.
- Оставь его в покое… Пусть спит! - загалдели все.
- Да?.. Ну пусть… Эфиоп? - сказал кинооператор, снова садясь рядом с Запаганским. - Бог с ним, с неофашистом... Еще рабу в реке отравим... Представляешь, плывет вверх брюхом по реке много-много рыбы и вся коричневая?.. Ты спишь, что ли?
- Не.
- Ты слушай, что тебе толкует великая держава, ведь что ни говори, а ты всего-навсего лишь третий мир.
- Ага, - соглашался Запаганский.
Флорист, закончив рассказывать, оставил остальных и пере¬сел поближе к Запаганскому и кинооператору. Он с ин-тересом прислушивался к их разговору, одновременно выре-зая из сросшего¬ся корня какую-то птицу.
- Эфиоп... Слышь? Давай споем, - предложил киноопера-тор.
- Давай.
- Я начну, а ты подхватывай.
- Славное море, священный Байкал, славный корабль, омуле¬вая бочка...
- Эй, баргузин, пошевеливай вал, - подхватил Запаган-ский. - Молодцу плыть недалечко.
А глотки у обоих были лужеными.
- Ну что вы разорались, как в бане? - вмешался Соломон Федорович.
- Вот... Слыхал? Попеть не дают... Слышь ты, флорист?.. Ты за что крохолю череп кирпичом проломил? А? - спросил кинооператор, обращаясь уже к флористу.
- Я?.. Сами же утятины хотели...
- Утятины… Меня с твоей утятины до сих пор тошнит.
- Тебя тошнит не с утятины...
- Ты видал, эфиоп? - сказал кинооператор, снова обраща-ясь к Запаганскому.
- Кого?
- Ну, вот этого синего, с раздвоенным подбородком?
- Ну.
- Так он тоже.
- Да ты что?
- Да! Ты посмотри на очки, точно такие же, как у моего шефа... Ассимилируем Ирода?
- Ага.
- Слышь, флорист?.. Вы за что Иисуса Христа распяли, а?
- Да иди ты со своим Христом... Чего привязался? - от-мах¬нулся тот.
- Нет, ты видал, эфиоп? Ему наш Христос не нравится... Ты понял?.. Ассимилируем изувера?
- Ага.
- Пошли.
- Не могу, отвечал Запаганский.
- Что не можешь?
- Идти не могу.
- Ну, ассимилировать-то ты можешь?
- Ассимилировать могу, - подтвердил тот.
- Ладно... Тогда сиди... Эфиоп, смотри, как он гуся стро¬гает! Пятого уже, пока мы здесь... А ты знаешь, сколько эти гуси-лебеди в универмаге стоят? Полста рублей штука, по-нял?.. Вот так вот...
- Работа у меня такая, сам понимаешь, - возразил фло-рист.
- Работа... Ты помнишь, что позавчера вечером вон тому бичу напевал? А?.. Первая заповедь флориста, не тронь жи-вого дерева... А ты сейчас из какого строгаешь? А-а! Вот то-то и оно-то! Грабишь природу...
- Ну, уж скажешь.
- Слышь, эфиоп, а твою родню не он ограбил? - снова об-ра¬тился кинооператор к Запаганекому.
- Кто?
- Ну вот этот, в очках?
- Какую родню?
- Как какую? Которая в Египте... Помнишь, его предки еще тот раз через пустыню рванули из рабства... Забрали все золотые и серебряные вещи и смылись... А по дороге им бог манную кашу в целлофановых мешочках подбрасывал, чтобы с голоду не передохли.
- Нет, не помню, - отрицательно покачал головой тот.
- Да ты что? На своем физкультурном факультете исто-рию не проходил? Или вам там оценки ставили только за прыжки в длину?
- Ага... За прыжки.
- Тогда с тобой все ясно... Нет, ну ты посмотри… Вон ви-дишь, у него на пальце золотое кольцо... Не твое?
- Нет.
- Да ты открой сначала глаза!
- Ну, открыл.
- Может кого-нибудь из твоих родственников?
- Каких родственников?
- Ну тех, которые в Египте.
- У меня в Египте нет родственников.
- Ну в Эфиопии, это же совсем рядом, на одном конти-ненте.
- У-у! Вполне возможно.
- Беда с этими двоечниками, - устало сказал киноопера-тор. - Посмотрел кольцо? Не твое?
- Не.
- Все равно... Ассимилируем христопродавца?
- Давай.
- Пошли.
Кинооператор попытался подняться с камня, но не удер-жался, спина его перетянула и он, задрав ноги, съехал назад. Некото¬рое время он чего-то еще пытался предпринять, но потом успоко¬ился и минут через пятнадцать из-за камня до-несся его воинствен¬ный храп. Остальные еще долго сидели у костра.
Утром он выбрался из-за валуна и, поеживаясь от холода, принялся отыскивать Запаганского. Задача была не из лег-ких. Все спали в палатках, забравшись с головой в спальные мешки , и были очень похожи на гигантских зеленых окук-лившихся гусениц. Кинооператор растолкал одного, потом второго, но Запаганского не нашел.
- Слышь, мавр, ты где? Пошли похмеляться! - громко ска-зал он, забираясь во вторую палатку.
- Иди спи, - ответил ему Соломон Федорович, показав го-ло¬ву из спальника. - Вчера все выпили... А вот встану, я тебя похмелю.
- А-а! Башка болит, - огрызнулся тот.
Наконец он отыскал Запаганекого и растолкал его.- Ты чего, спишь? - зашептал кинооператор ему на ухо.
- А что?
- Пошли похмеляться.
- А чем?
- Чем, чем... Забыл, где последний раз пили?.. Там же еще больше полбутылки…
- А!.. Да?.. Сейчас.
Запаганский вылез из спальника, протер глаза и они от-правились вдоль реки по мокрым от росы валунам к своей заначке.
- Слышь, а закусывать-то чем будем? - спросил Запаган-ский.
- Там же шоколад оставался, - успокоил его напарник, Но на месте шоколада лежала только блестящая фольга. Зато банка для питья стояла все там же.
- А где же шоколад?
- Птички, должно быть, склевали.
- Или собака сожрала?
- Может и собака... Да ладно, как-нибудь так… Ну, да¬вай... Мы ходоки, а ходокам положены от мира дотации. Так всег¬да было, - и кинооператор выпил из баночки. – Фу, ну и гадость! Потом налил себе Запаганский.
- Ну, давай, - сказал он и тоже выпил.
- Нет, так пить невозможно, - сказал кинооператор, отры-вая руку от рта. - Нужна закуска... Ты подожди меня здесь, я сейчас хлеба принесу... Недалеко здесь загашник...
Он ушел, но вскоре вернулся с буханкой черствого хлеба и пачкой соли.
- Вот, это дело - обрадовался Запаганский.
- Пища богов, - согласился кинооператор, разламывая бу¬ханку на куски и посыпая их солью, - Слышь, а ты в кого та-кой чернявый, а?
- А кто меня знает… Может цыгане были в роду, - отве¬чал Запаганский, жуя хлеб. - Давай еще по одной баночке. Они выпили еще по одной.
В лагерь ходоки пришли, когда все уже встали и гоноши-лись с завтраком.
- Привет, бродяги, - сказал Запаганский, присаживаясь на камень, за которым ночью спал кинооператор. - Завтрак ско-ро будет готов?
- Идите картошку чистить, - ответил ему Ульбинский.
- И не подумаем, - отрезал кинооператор. - Мы же ходоки.
- Так, ходок, иди-ка сюда... Я тебе мозги сейчас прочи-щать буду, - позвал его Соломон Федорович, вылезая из па-латки.
- Вали, - согласился кинооператор.
- Я тебе вот что скажу… - Соломон Федорович поправил очки на переносице. - Кончились твои творческие команди-ровки... Понятно?.. Будешь работать теперь как все... В "Но-вости" тебя запру… Киношник... Роман Кармен...
- А я уйду куда-нибудь и все, - не испугался киноопера-тор.
- Уйдешь… Если тебя где-нибудь возьмут… Да ты опять уже надрался, ну даешь! - и махнув рукой, он пошел умы-ваться.
- Видал? - спросил кинооператор Запаганского, - Какой сердитый… Пошли посмотрим, как он зубы чистит.
- Пошли.
Свесив ноги, они сели на висячую плиту, под которой Соломон Федорович разложил свои туалетные принадлежно-сти и очки.
- Тебе, господи, предаю душу свою! - запел кинооператор и замолк. - Почему не подпеваешь? - толкнул он Запаганско-го в бок.
- Слов не знаю, - ответил тот.
- Ты что, и вправду в школе никогда не учился? Это же еврейский гимн! Его в шестом… нет, в седьмом классе про-ходят по обществоведению… Соломон Федорович, в каком классе школьной программы гимн изучают? - обратился он к редактору.
Тот молча посмотрел на киношника, притронувшись пальцем к переносице.
- Не слышит… Или не хочет слышать… Ладно, мы между собой поговорим. - Он помолчал, потом продолжил. - Так вот что я хотел сказать тебе, дорогой мой Запаганский… Ты за-метил такую вещь - чем меньше нация, тем больше нацио-нальная гор¬дость, а?
- Нет. Не заметил.
- А следовало бы… И еще... Некоторые товарищи не ува¬жают, и не только не уважают, но и не признают за сына божьего нашего Иисуса Христа.
- Кто? - спросил Запаганский.
- Некоторые… Не будем показывать пальцем... Ну и что из того, что его мать была продажной девкой, а папаша про-стой наемный солдат? Им-то какое дело? Господь-то ведь наш!?
- Ага, - согласился Запаганский.
А еще, ты знаешь, что они говорят?
Что?
- Вы, говорят, то есть мы, православные и католики, со¬жрали своего сына божьего на святом причастии и выпили его кровь…
- Так и говорят?!
- Да!.. Но ведь бог-то субстанция бесконечная... Разве можно съесть и выпить бесконечное количество чего-то? А, эфиоп?
- Съесть?.. Съесть нельзя... А выпить можно, - ответил Запаганский.
- И выпить нельзя… не согласился кинооператор. - Это же бесконечность!
- Ну и что?
- Да ты что, в институт попал сразу из детского сада и без экзаменов? Это же бесконечное количество выпивки и закус¬ки, понимаешь?
- Ну и пусть... За закуску не ручаюсь, а выпить можно все! - настаивал на своем Запаганский.
- Да слаб человек! Куда же ему против бесконечности? Как ты не поймешь?
- Вообще-то слаб, - согласился, наконец , Запаганский. - Бесконечность ему не одолеть... Сгорит... Но, однако, ежели хорошая компания…
- Пошел ты к дьяволу, - вышел из себя кинооператор и, под¬нявшись с плиты, направился к лагерному костру. Там актер кро¬шил картошку для супа-лапши в большую миску, а флорист подкла¬дывал в костер дрова.
- Слышь, флорист... Ты за что птичку камнем пристукнул, а? - обратился кинооператор к флористу.
- Чего ты пристал к нему с этой уточкой? Сам же ел, - за¬ступился за флориста актер.
- Ты бы лучше картошку кубичками крошил… А то ру-бишь как попало, - охладил его кинооператор.
В это время от реки пришел Запаганский и снова сел ря-дом со своим напарником по походу за продуктами.
Слышь, мужики? Давайте зажарим Ульбинского на вер-теле... А то что это за еда суп-лапша с маргарином, а?
Давайте, - согласился Запаганский.
- Иди, вырубай жердь… Только покрепче, чтобы не про-гиба¬лась. - Он толкнул Запаганского в бок. - Слышь, а может мы его сначала ассимилируем?
- Так он же вроде русский... А ты сам вчера говорил, что у русских уже всяких кровей понамешано...
- Правильно… Тогда не будем... Тащи жердь, - согласился кинооператор.
- Мужики! Мы же интеллигентные люди, - сказал фло-рист. Его папа был полковником в отставке и посему фло-рист полагал себя человеком интеллигентным. - Мы же ин-теллигентные люди, а хотим развести у себя в лагере канни-бализм.
- А ты молчи, а то и тебя на вертел, - приструнил его ки-нооператор. - Впрочем, какое из него жаркое, - обратился он уже к Запаганскому. - Ежели только на холодец… Видал ка-кой синий?
- Ну... Из него только холодец, - согласился Запаганский. Когда суп-лапша и чай были готовы и члены группы уже уса¬живались завтракать, к ним подошел Вертолет с собакой.
- Вот еще один попался на перемет, - сказал он, положив налима несколько меньше вчерашнего на камень. - Варите уху.
- Мы уже суп сварили, - ответил ему Ульбинский. - А уху оставим на ужин... Садитесь с нами завтракать.
- Нет, спасибо… Я уже.
- Слышь, Ульбинский, пока мы едим, ты почитай челове-ку свою поэму, а? - предложил кинооператор.
- А он что, поэт? - спросил Вертолет.
- Поэт! Да еще какой!
- И что же, уже член Союза?
- Еще не член, но скоро, должно быть, им будет.
- Это интересно, - сказал Вертолет.
- О! Еще как. Хотите, я вам расскажу его биографию? - спросил кинооператор и, не дождавшись согласия, начал рас-ска¬зывать.
- Говорят, свой первый визит в Республиканское отделе-ние Союза писателей он отметил тем, что нажевавшись в до-роге разных там напитков, растянулся без чувств на ковровой дорожке в кори¬доре, раскинув полы цигейковой шубы и вце-пившись в ручку порт¬феля с рукописями… Так и нашла его спящим престарелая пред¬ставительница ленинградской шко-лы.
- Не ври, - прервал его Ульбинский. - Все было совсем не так.
- А ты не перебивай... Свои коррективы внесешь потом, - урезонил его кинооператор. - Так вот... Она с сочувствием от¬неслась к молодому таланту. Вместе с другими представи-тельни¬цами разных школ и течений, набирающих силу под сенью Респуб¬ликанского отделения, она пристроила начи-нающего автора на столе в одной из комнат издательства, а рукопись извлекла из портфеля и отнесла на стол редакто-ра… Через год в кассете вышел первый сборник молодого поэта в объеме полтора печатных листа, в переплете из туа-летной бумаги...
- Так, так, - заинтересовался Вертолет.
- По получении гонорара за книгу, - продолжал киноопе-ра¬тор, - наш поэт опять загулял, на радостях разошелся с же-ной, а пропив последний рубль, пошел в народ, ближе к зем-ле, к ее истокам. Все лето по договору с такими же бичами как он, стро¬ил Ульбинский животноводческий комплекс в одном из совхозов нашей области. Достроить комплекс им помешала зима и, получив расчет по процентовке, наш поэт, - кинооператор показал на Ульбинского, - опять загулял.
- Не зима нам помешала, а стройматериалов не было, - поп¬равил его поэт.
- Хорошо, пусть стройматериалов не было... Не мешай?
- Так, так, - подбодрил кинооператора Вертолет.
- Когда был разменен последний полтинник летнего зара-бот¬ка, - продолжал киношник, - его опять потянуло к земле, к прос¬тому народу. Но земля укрылась от него пухлым сне-гом, а прос¬той народ сидел у теплых печек и неохотно от-крывал двери по¬дающим надежны поэтам. С отчаянья он по-пытался было сойтись со своею женой, но та, узнав, что от летних заработков ничего не осталось, захлопнула дверь пе-ред его носом, загородив широкой спиной какого-то типа с азиатской физиономией в форменном пиджачке на голое те-ло... Знаков различия он не разглядел…
- Старший лейтенант, - сказал Ульбинский.
- Спасибо за подсказку, - поблагодарил кинооператор и продолжал, - С горя поэт начал ходить по старым друзьям, - кинооператор обвел рукой завтракающих туристов, - у кото-рых некогда назанимал кучу денег... Сначала под гонорар от книги, потом под летний гонорар… Актер, сколько он тебе еще должен?
- Сто шестьдесят рублей, - ответил актер, заканчивая с суп-лапшой.
- О! Так вот... Ну пил, когда наливали, спал в кухне на раскладушке и делал в пьяном виде лужи за телевизор. Теле-визо¬ры стали его хобби. Старые друзья терпели его до тех пор, пока в телевизоре что-нибудь не замыкало. После того они уносили раскладушку из кухни и забрасывали ее в кла-довку... Поэта, ес¬тественно, выставляли за дверь...
- Ну, про телевизоры, это ты зря, - смущенно улыбнулся Ульбинский.
- Актер, подтверди... Сколько раз у тебя перегорал теле¬визор после его визитов? - спросил кинооператор.
- Два, - ответил актер.
- Да у меня два... Да у Бельмандо три... Да... Впрочем, и так все ясно и возражения моего подзащитного всерьез не при¬нимаются... Его телевизионная эпопея закончилась тем, что ему негде стало ночевать. Тогда он поселился на кварти-ру к одной очень доброй старушке, у которой, шипя и потре-скивая, висел на стене старенький репродуктор "Север". Ни-какой другой радио и телеаппаратуры в домике не имелось и поэт, оставив в покое свой коронный номер, принесший ему славы не меньше, чем первый сборник стихов, поступил на службу в общество "Знание". С пу¬тевками общества он объе-хал многие населенные пункты нашей об¬ласти, устраивая по-этические вечера и работая над стихами для второго сборни-ка... Последний вечер он устроил в Поперечном перед тем, как нам оттуда сплавляться, нажрался под занавес...
- Как ты вчера, - сказал Соломон Федорович.
Именно... Как я вчера... А вот теперь отгрохал поэму – “Березка на камне”... Слышь, Ульбинский, прочитай челове-ку поэму, а?.. Пока я ем, - и кинооператор принялся за ос-тывший суп.
- Да, - сказал Вертолет. - Все это очень интересно,
- Еще как! - отодвинул тарелку кинооператор. - А вот еще один поэт - Запаганский... Какая звучная фамилия, не правда ли?
- Да, - согласился Вертолет.
- Этот все по знаменитостям разъезжает, - воодушевился кинооператор. - Три раза ездил к Евтушенко, не застал... В чет¬вертый раз прихватил того на лестничной площадке возле кварти¬ры, ухватился за пуговицу и начал читать свои сти-хи… Две пуговицы открутил, только было принялся за тре-тью, но здесь популярный поэт вышел из оцепенения и спус-тил его по ступенькам… И Валентину Распутину тоже одну пуговицу открутил.
- Не ври… Распутина не было дома, - возразил Запаган-ский.
Ах, да... Распутина не было дома... А то бы и тому от¬крутил... А этот, - кинооператор ткнул пальцем в сторону от-ды¬хающего актера, - все по кладбищам шастает...
Зачем? - удивился Вертолет.
- А это у него шиза такая... Засосет пузырь бормотухи на могилке и отдыхает в одиночестве... Черепа человеческие собира¬ет... В общем, большой оригинал...
- Поэзия, это, конечно, хорошо, - вроде бы как для себя, сказал Вертолет. - Я вам расскажу один случай... Плыли здесь два года назад трое в лодках... Вечером тоже стихи чи-тали... А утром крохолиный выводок на этом вот плесе почти весь из двустволки положили... Дело было в июле, крохолята еще хлопунцы, летать не умеют, но ныряют хорошо... Трое долго не могли приловчиться. Только щелкнут курком - кро-холят уже нет, под водой. Дробь их не задевает... Потом все же приловчились. Из правого ствола убрали патрон, щелкнут курком - хлопунцы под во¬ду. Только голову из воды начнут показывать, те трое по ним дробью из левого. Два крохолен-ка только и уцелели, ушли под берегом в Денисов затон... Но на чистую воду выплывали только ночью, а день прятались в камышах... А их даже моя собака не трогала, и пуховиками, и когда утка сидела еще на яйцах... Я ей только один раз и ска-зал: "Нельзя, мол". А вывела она их чуть выше моей Рези-денции... Метрах в тридцати, в пихтаче...
- А ты-то куда смотрел, когда эти трое стреляли? - спро¬сил кинооператор.
- Я им сказал.
- А они?
- А они говорят, сиди, молчи, а то и в тебя можно из ле¬вого, - ответил Вертолет.
- А вот такой же, - показал кинооператор на флориста. - Крохоля камнем убил...
- Что-то не верится, - засомневался Вертолет. - Крохоль птица осторожная.
- Точно, говорю, убил... Лапшу из него варили... Тот на отмели пескарей ловил, ну флорист выждал, когда крохоль нырнет, подкрался к нему по воде и голышом по башке, ко-гда тот выны¬ривал, - сказал кинооператор.
- У него хоть оправдание есть... Мясо было нужно... А эти трое? Девять крохолят разложили рядком на камне и поплы-ли дальше.
- У-у! Изувер! - замахнулся кинооператор на флориста лож¬кой. - Слышь, Запаганский, давай его ассимилируем а?
- Ладно, мне пора идти, - сказал Вертолет, поднимаясь с камня. - Погода изменится, чувствуете, как парит? Это к до-ждю…
- Хотя бы... - не очень поверили ему туристы, глядя на безоблачное небо.
- Точно, говорю...
Вертолет ушел, а члены экипажей занялись своими обыч-ными делами. Вечером снова варили уху из налима. Рыбу опять делил кинооператор и охвостье на этот раз положил в тарелку актера. После ужина флорист с загадочным видом вытащил что-то из рюк¬зака и сказал: - Смотрите, что я на-шел!
Все уставились на массивный корень в руках флориста и ничего не понимали. Корень всем что-то напоминал, но что именно, вспомнить никто не мог.
- Так ведь это же Сердце Леса, - торжественно сказал фло¬рист. - Вы знаете, какая это редкость? Ей же цены нет!
- Правда, сердце! - заволновались все. - Ты посмотри, как похоже... Слушай, флорист, продай сердце...
- Его еще сделать нужно... Распарить, убрать все лишнее, покрыть лаком... Или еще лучше навощить... В общем, при-дать товарный вид...
- Ты знаешь, как он на моем серванте смотрелся бы рядом с черепом? - восхищенно сказал актер. - Продай, пожалуйста!
- Обещать никому ничего не буду... Это Сердце мой по-кой¬ный учитель всю жизнь искал… И не нашел... В это вре-мя к ним снова пришел Вертолет.
-  Ребята, вот что... Ночью будет дождь, - сказал Вертолет.
- Закрепите плоты прочнее... Я, собственно, за этим и пришел...
- Смотрите, какая прелесть! - сказал флорист Вертолету, показывая Сердце леса,
- Постой, постой... Ты где его взял? - оторопело уставил¬ся Вертолет на флориста.
- Там, вверху, у Висячей скалы, - не понял тот.
- В нише под обрывом, под тремя тополями?
- Да.
- Средний тополь сухой?
- Да.
- И на нем воронье гнездо?
- Да.
- Все ясно, - сказал Вертолет и махнул рукой.
- А ты что его раньше видел? - спросил флорист.
- Видел... Вот пупырышки, это я восемь лет тому назад перочинным ножом сучки срезал... Оно тогда было всего с кула¬чок. А теперь вон какое…
- Ну извини... Я не знал...
- Я его звал - Сердце Порога, - сказал Вертолет.
- Извини, пожалуйста!
- Ах, что там извини… - и Вертолет быстрым шагом по-шел назад в свою Резиденцию.
- Ну что, флористика - состояние души, али как? - спро¬сил кинооператор, но флорист ничего не ответил.
Ночью и вправду пошел сильный дождь. К обеду вода в реке поднялась и два плота, отчалив от берега Опалихинско-го плеса, поплыли вниз. Вместе с ними уплывало вниз и Сердце Порога.

 

ЛОЖНЫЙ ГОН

Человек ловит маленькую
рыбку, а человека ловит крокодил.
(Африканская поговорка)

В середине января Мишка Шитиков забросил шалаши и перешел на подрез. После обильных снегопадов и метелей, которые не прекращались почти всю зиму, установилась яс-ная морозная погода и соболь начал хорошо тропить. Охот-ничий сезон в этом году продлили до середины февраля и у Мишки была возможность отличиться. Там, где когда-то хо-дили одинокие самочки, появились крупные следы самцов. Коты преследовали самочек, наперебой предлагая лапу и сердце, но те были уже беременны и потому добродетельны и неприступны. Зимний флирт, как правило, заканчивался для котов хорошей взбучкой.
В тот день Мишка Шитиков вышел рано утром, когда не-бо на западе было еще темным и не каждая звезда еще по-тухла. Ход обещал быть тяжелым, а Мишке нужно было ус-петь много сделать. Потому и тронулся он вверх по Заблу-дяшке еще затемно.
Лыжи у Мишки длинные и широкие. И конечно легкие. Сам строгал их из осины. А потом загнул, да высушил, да проолифил на два раза. И камус подбил, хотя и с колен, но легкий. Продрал его Мишка скребком ровно на столько, что-бы только корней у волос не зацепить. Эти лыжи у Мишки специально для рыхлого снега. Но есть и другие, по готовой лыжне ходить, по путику. Те вообще ничего не весят, потому что поуже и покороче. Руки у Мишки тем концом вставлены, инструмент держать умеют. Да и какой там инструмент в из-бушке – топор, ножовка, рубанок, да стамеска. И любую не-обходимую в лесу вещь сработают. Это у него, наверное, от предков осталось. Тех нужда заставляла все необходимое для жизни делать самим.
Мишка пробивался сквозь рыхлый снег по Заблудяшке, оставляя за собой глубокую борозду. Даже его широкие и длинные лыжи проваливались на полметра вниз. Он уже и согрелся, и вспотел, но до развилки, с которой должны на-чаться соболиные следы, еще не дошел…
Они, Мишкины предки были бергалами. Первого из них, кто поселился в этих местах, пригнали по этапу в кандалах из-под Тулы. Добывал Мишкин предок серебро для царской казны, да жевал недопеченный хлеб. Жил во вшивом бараке, да и не жил, а только ночевал, а день долбил киркой породу, грузил на тачку и вывозил к бадье. Не приглянулась ему та-кая жизнь и он сбежал с рудника в горы. Ушел в Камни… Многие в то время уходили в Камни, обживались по горным речкам, ставили скиты да заимки. Сибирский губернатор снаряжал экспедиции на поимку беглецов, казаки жгли заим-ки и скиты, а каменщики уходили все дальше в горы. Иногда казаки ловили какого-нибудь беглого, драли плетьми и от-правляли опять на рудник добывать серебро. Да только те, хлебнув вольного житья на Беловодье, снова сбегали. Тяжела была жизнь Мишкиных предков среди камней, да все же не тяжельше, чем на руднике. Научились зверя бить, рыбу ло-вить, золотишком промышляли по ключам да Чудским ямам, обзаводились каким ни на есть хозяйством.
Прабабка Мишкина тоже не по своей воле явилась из России  в эти места, а в партии душегубок и чахоточных, для пополнения женского населения богатой рудами окраины. Была ли она душегубка или просто чахоточная, никто в Мишкиной родне точно не знал. Мишка иногда покашливал при людях, сваливая все на прабабку, но это только так. Лег-кие у него работали, как кузнечные меха.
Вот и сейчас, когда он шел по рыхлому снегу в целик, все вверх и вверх, в те ложки, где держался соболь, он не знал ни устали, ни одышки. Ноги методично уминали лыжами снег, а Мишкино сердце гнало по телу кровь, как надо. Иногда, что-бы не загнать себя, Мишка останавливался выкурить папиро-ску и, бросив окурок, шел дальше. План Мишка уже сделал, но что получишь за план по таким расценкам?! С такими за-работками Раюха Мишку к дому не подпустит!
Раюха, Мишкина жена, была у Мишки третьей. Сам Мишка у Раюхи был хорошо, если не четвертый. Видимо по-этому, их супружеский союз был тесным, весьма относи-тельно. Раюха прилично получала, сидя на хорошей должно-сти в серьезном учреждении, связанном с золотой промыш-ленностью. Мишка тоже хорошо зарабатывал почти каждый сезон, правда не за счет плана. И давно бы этих денег девать было некуда, если бы не Раюха. Она определяла им место очень быстро, даже быстрее, чем он ловил соболей. И это при его-то опыте. У них было все: квартира, гараж, в гараже «Жигули» и мотоцикл «Урал», Раюхина дочь и сберкнижка, Раюхин сын и хрусталь в серванте, сервизы из ГДРовского фарфора и золотые вещи в Раюхиной шкатулке. Не было у них только взаимной любви или чего-нибудь такого, что ее иногда заменяет. Мишка понимал это и поэтому, когда стро-ил новую избушку, делал ее добротной и просторной, на тот случай, если Раюха вдруг откажет ему в жилье.
Житья в избушке он не боялся: за его спиной был опыт предков, да и его собственный опыт. Но броская внешность Раюхи и ее холодный змеиный взгляд мешали ему пересе-литься из поселка в лес.
- Чем-то пристегнула она меня, - подумал Мишка, выходя логом из Заблудяшки на хребет. – Другой бы давно, навер-ное, ушел, а я не могу… Да куда уходить? Здесь вроде как и семья есть. И знаю ведь, что я  в ней чужой… Ну если не чу-жой, то и не свой… Да еще эта история с паспортом, кото-рый Раюха специально выстирала в моих брюках в стираль-ной машине…
Взрослая Раюхина дочь называла его иногда пьяным ду-раком, а Раюхин сын всегда звал его дядя Миша. От этого Мишка тоже чувствовал себя по-своему несчастным и при случае любил поплакаться в чью-нибудь жилетку за бутыл-кой портвейна. Однажды, тоже по-пьяному делу, он оконча-тельно решил перебраться на житье в избушку, облил в га-раже бензином кровно заработанную им машину и мотоцикл и уже шарил по карманам спички, когда Раюха двинула его по затылку тяжелым предметом и пока он еще не очухался, заперла его в погреб. Гараж, машина и мотоцикл были запи-саны на ее имя и она не желала расставаться так просто со своим добром. Когда наутро Мишку выпустили из погреба, его чемодан с рубашками стоял на крыльце…
Вспоминая все это, Мишка шел по Черновому хребту вверх, чтобы, выйдя к вершине Кожевенного лога, подрезать соболиные следы и там. По хребту идти было легче, ветер на открытых местах уплотнил снег и Мишка прибавил шаг. Нужно было успеть поставить как можно больше капканов, нужно было успеть подрезать все основные переходы в За-блудяшке, а потом срочно бежать в Потеряшку и проделать то же самое там. Нужно увеличивать шансы, увеличивать без остановки, пока хватит капканов и сил. Каждый подрезан-ный под след капкан – это новый шанс в этой неравной гонке между соболем и Мишкой, в этой скверной для соболя игре. И Мишка торопился по Черновому хребту вверх, чтобы вы-играть эту гонку с наилучшими для себя результатами.
- Впрочем, - думал Мишка, шагая по хребту, - для кого все это?..
В тот сезон, перед которым Раюха выставила ему чемо-дан, он прожил в избушке безвыездно до конца зимы, хоро-шо поймал и когда в феврале привез чемодан обратно, Раю-хино сердце тронула оттепель. Вместо нестиранных рубашек в чемодане лежали коты и кошки алтайского кряжа с приме-сью баргузина. Рубашки Раюха купила ему новые, а взамен взяла с Мишки слово не обливать больше бензином дорого-стоящие вещи. Мало того, они отнесли в поссовет заявление и через месяц расписались. Приемная дочь перестала его на-зывать пьяным дураком, а приемный сын стал называть его папой. Собственные же Мишкины дети жили по другим го-родам и весям, и о их судьбе Мишка ничего не знал. Оттого, что они с Раюхой расписались, в общем-то мало что измени-лось. Все трое постоянно чего-то ждали и Мишке часто каза-лось, что ждали они, когда он уйдет в лес или уедет в степь на сурков…
Позапрошлый сезон Мишка охотился вместе со стариком Демидовым в Алтайском крае. Старик что-то прибаливал и потому позвал Мишку к себе на участок. Участок у Демидова тогда был богатый, шалашей навалом, сеноставки море. Нужны были только надежные ноги, чтобы все это содер-жать должным образом. Мишкин участок был так себе, год на год не приходился, и Мишка дал Демидову согласие. Ус-ловия старика были подходящими – план само собой, а ос-тальное пополам. Старик обдирал зверьков, обезжиривал и сушил шкурки. А Мишка только ловил. Поймали они в тот сезон очень хорошо. В конце января Демидов честно разде-лил все поровну, даже лишнюю цветную мелочевку разбро-сал на две кучи и, когда Мишка отвернулся, ткнул пальцем в один из ворохов, крикнув: «Кому?» - «Мне» - ответил Мишка и старик отодвинул ему его долю. Когда они уходили домой, Демидов вытряхнул Мишкин рюкзак, обшитый дерматином и по счету сложил пушнину обратно. Он опасался, как бы тот его не надул. Но Мишка все-таки надул старика. В его рюк-заке было вшито второе дно и приличная доля самых темных котов из тех, что доставались в Мишкины руки живыми и талыми, и которых Мишка обдирал на месте, попали под это дно. Позже, по пьянке, Мишка кому-то проболтался про этих соболей, старик Демидов от кого-то узнал, назвал Мишку при народе бессовестным и долго с ним не разговаривал. По-степенно старик забыл о надувательстве и только качал голо-вой и говорил: «Да-а», когда ему об этом поминали.
Когда же Демидова поперли из Алтая местные охотники, Мишка помог срубить избушку старику в верховьях Русачи-хи, после чего старик простил ему все грехи и даже перестал качать головой. Деньги у старика водились, другие ему были ни к чему и поэтому он довольствовался тем, что делал план, да мало-мало поддерживал свое изношенное тело на этом свете заботой о предстоящем сезоне…
- Чего, спрашивается, давился все эти годы? – думал Мишка, спускаясь с Чернового хребта в Кожевенный лог. – Старика вон обжулил, а ради чего? И летом на сурках и здесь в тайге пашу как Карло… Избушек одних выстроил больше десятка… Вот и сейчас, выставляю капканы, мешу снег, ла-заю по этим чертовым горкам, а ведь все пойдет прахом… Бросить все, делать план и никаких раюхиных сверхплано-вых заданий, - думал он, подрезая след из-за куста…
Но в сезон, когда котов и кошек Алтайского кряжа было мало, Раюха резко менялась. Ни о каких новых рубашках не могло быть и речи. Серое осеннее пальто, в котором Мишка дохаживал десятую зиму, после сезона требовало замены. Но о замене шла речь только в добрые времена, а в остальные о замене лучше было молчать. В остальные времена сиди и жди, когда тебя позовут обедать. А может еще и не позо-вут… Забудут. Если на глаза вовремя не попасться…
Ты там на охоте удовольствие свое справляешь, да еще хочешь, чтобы тебе здесь на тарелочке все подносили! – вспоминал Мишка раюхины слова, шагая вниз по логу…
Он и правда, с детства контуженный этим делом, то бишь охотой. А может быть это в нем еще от предков. Но всю зиму пластаться по тайге до седьмого пота, удовольствие неболь-шое. К концу сезона жилы в ногах так вытянешь, что недели две потом вставать на них неохота. Вот и лежишь на дива-не…
Удовольствие!.. Если бы один день ее потаскать по тайге, получила бы удовольствие, - думал Мишка, делая лопаточ-кой ямку под следом и подрезая снег ножом. – За все годы бани мне ни разу не истопила, когда прихожу из леса… В ка-зенную хожу… А свою только по субботам…
Не первый раз ловил Мишка себя на мысли, что живет скверно, не так как это нужно. Жизнь подкатывала к полста годам, а у него до сих пор, по сути дела, не было своего угла. Хотя мог иметь уже дворец. У него не осталось друзей. Всех их Раюха выставила за дверь. Жены-то в общем тоже нет. Для Раюхи он всего-навсего ручка кассового аппарата, на ко-тором Раюха выбивает себе чеки…
- К черту! – говорил Мишка сам себе, шагая по Кожевен-ному логу. – С меня хватит. Сколько можно их давить, этих котов?..
Теперь он уже не подрезал под след, а накидывал капканы сверху, слегка притрусив их снегом.
- Нате, ловитесь! Если дурные… С меня хватит… Напод-резался, шабаш… У вас гон, вот и гоняйте друг друга!..
А когда уезжал из дома после Нового года, она опять дала понять, что того, что он принес из леса на сей раз, мало.
- Это семечки! – говорила она. – Стоило ли торчать в лесу из-за этого почти всю зиму!..
А сама бани ни разу не истопила.
Только и знает, что стращает паспортом, который высти-рала в его штанах. Была там одна пометка, которые делают в местах не столь отдаленных. С ней оружие в лес не полу-чишь. Вот она и играет на этом.
- Ты хоть раз вышла на крыльцо, когда я уезжаю? Ты хоть раз меня по-человечески проводила? – обозлился тогда Мишка.
- Еще чего! Растащило мужика… Может тебе и платоч-ком помахать?!
- Можно было бы и платочком! – Мишка ушел хлопнув дверью..
Теперь он шел по логу быстро, не обращая внимания на следы. Он шел в избушку. Дойдя до большого, придавленно-го снегом куста черемухи, он остановился. К кусту обильно шли со всех сторон свежие соболиные следы. И сам он весь был затоптан следами.
- Нате, ловитесь! – психовал Мишка, вытряхивая из рюк-зака оставшиеся капканы прямо в куст. – С меня довольно… Наобдирался!..
И забросив пустой рюкзак за плечи, зашагал прочь. Пройдя метров сто пятьдесят, он остановился, достал папи-роску и долго-долго ее курил. Потом вернулся опять к кусту, собрал брошенные капканы и медленно пошел вверх по логу, вглядываясь в следы… Ведь что ни говори, а завтра нужно было бежать в Потеряшку!


1980 – 1986 г.г.