Дядя Жорж, или судьба барабанщика

 

                Мой дядя самых честных правил,
                Когда не в шутку занемог…

                А. С. Пушкин.

      

      

      

       1. БАРАБАНЩИК

      

       Они приехали на гастроли в наш город. Родители Жоржа Семенова и сам Жорж выступали в одном музыкальном коллективе. Мать Жоржа, чистокровная француженка, играла на аккордеоне, инструмент отца никто не помнит, а вот Жорж был барабанщиком, точнее, ударником. Это, можно сказать, был семейный ансамбль.

       Выступали они во дворце имени Сталина. Во время антракта музыканты из ансамбля обедали в столовой дворца, где тетя Валя работала официанткой. Там Жорж и познакомился с ней. Все это произошло, когда Иван, муж тети Вали, ездил к себе на родину. Тетя Валя написала ему: "Ваня, домой не возвращайся, я вышла замуж".

       Не знаю, как относились мои родители к этому роману, но помню, что дед мой весьма презрительно отзывался о Жорже – «А-а… барабанщик…» Это надо было понимать, что дед считал музыканта несерьезным человеком. Из-за этой оценки и мое отношение к Жоржу первоначально было негативным. Ведь я был маленьким и своих суждений не имел. Мне было жаль Ивана, я не понимал, зачем тетя Валя меняет такого хорошего дядю Ваню на никому не известного заезжего гастролера.

       Валентине, однако, на мнение родственников было наплевать. К ней пришла настоящая любовь.

       Молодые поселились в комнате, которая принадлежала Ивану. Помню, что один раз я был у них в гостях. Впрочем, жили-то они в соседнем бараке, только двухэтажном, так что я, может быть, и чаше к ним заходил, но этого не запомнил, помню только один свой визит. Маленькая комнатка. Было ощущение тихой мягкой уютности. Флакончики, одеколончики, простые, но тогда редкие, запахи – резковатые, цветочные.  Разумеется, там стояла кровать, разумеется, железная, какие еще раньше были кровати? Так вот, стояла семейная кровать. Посредине комнаты стоял как символ домашнего очага, за отсутствием других символов, накрытый скатертью стол. И был еще, кажется, диванчик, на который меня усадили. Это все, что я помню.

       Жорж о чем-то со мной, малолеткой, говорил, улыбался, и я уже готов был переменить свое отношение к нему на более теплое. Потом он дал мне посмотреть книжку (единственную в этом жилище), чтобы я не заскучал. На черной обложке изображен был солнечный протуберанец или что-то в этом роде. Книга была без картинок, то есть совершенно неинтересной. Но тут, к счастью, пришла Тетя Валя с коридорной кухни и рассказала, как Жорж без нее пытался приготовить жареную картошку, и что из этого вышло.  За не имением масла, картошку он жарил на воде. Тут уж мы все развеселились.

       Какое-то время в этой комнате жили, а может, приходили временно, жоржевы родители. Помню старуху-мать его, она шла с кастрюлькой в дровяник. Все эти события происходили на ул. Чернышевского, где мы обитали в бараке.

       Потом родители Жоржа уехали и вскорости (а может, и не вскорости, а через пару, тройку лет), прислали письмо, где сообщали, что их дом в Москве собираются сносить, и Жоржик должен срочно приехать. Он был прописан в Москве.

       Тетя Валя с Жоржем уехали в Москву. Но перед отъездом, помню, они навестили нас, когда мы жили уже на ул. Кирова. Жорж был в военной форме, как мне запомнилось, горчичного цвета,  и маленький наш Мишка примерял его фуражку – с высокой тульей и лаковым козырьком. Фуражка была огромной, а Миша – маленький.

       Вот именно с этого момента, образ дяди Жоржа, бывший до того времени расплывчатым и неопределенным, раз и навсегда отчетливо запечатлелся у меня в памяти.

         

         

       2.  ОФИЦИАНТКА   

      

       Тетя Валя в пору молодости мятежной сбежала из дома (прихватив у мамани тысячу рублей), из Брянска, и приехала в наш далекий край, где жила семья Колышкиных. Отец мой Евгений доводился ей старшим двоюродным братом. И хотя в барачной комнате (на Громовском) места и так не хватало, он приютил беглянку, соорудив для нее полати под потолком. Тетя Валя прибавила себе годы, чтобы ее приняли на работу. Устроилась она в модный магазин на Карла Маркса продавщицей.

       Мой отец познакомил ее со своим другом, Иваном. Они вместе работали в Стройотделе при МВД (или МГБ?). У Ивана была комната в двухэтажном бараке на Чернышевского. Иван был одноглазым, с большим кадыком (верная примета пьяницы), но, наверное, хорошим человеком. Работал он токарем в мастерских при лесопилке, что располагалась на «конном дворе», позади бараков, в один из которых наша семья позже вселилась (когда отец поджег дом на «коноваловских пашнях»). Вскоре Тетя Валя сошлась с этим токарем Иваном и переехал к нему жить.

       Детей у них не было, и Тетя Валя любила со мной гулять. Раз повела она меня в город и заскочила на минутку в свой магазин по какому-то делу, а меня почему-то оставила на улице возле витрины. Я уселся на широкий подоконник, и по случаю жаркой погоды, снял с головы и положил рядом свою кепочку. И сердобольные прохожие кидали мне в эту шапочку мелочь, принимая меня за малолетнего нищенку. Одна дама даже угостила меня пироженным (а может, это пироженное купила мне тетя Валя? Не помню). А наиболее бдительные граждане стали интересоваться, где мои родители? Нищенствовать в нашей стане Советов строго запрещалось. Запахло разборкой в отделении милиции. Тут выскочила тетя Валя и все уладила. «Что же вы, мамаша, ребенка бросаете без присмотра?» – говорили ей укоризненно бдительные граждане. Тетя Валя схватила меня за руку, и мы удрали с места преступления. Все это я рассказываю с ее слов, потому что ранний период моей жизни изобилует лакунами. Былое вспоминается какими-то отрывками, осколками – иногда солнечными, иногда по-зимнему сумрачными.

       Потом тетя Валя устроилась работать официанткой во дворец имени товарища Сталина. Красивая, приметная официантка Валя вскоре влюбилась в барабанщика из оркестра, который приехал на гастроли в наш город. Он называл себя Жоржем на французский манер, тогда была мода на звучные заграничные имена, а Жорж к тому же был наполовину француз. То есть в нашей стране – полубог. Загадочный, красивый молодой человек! Акции Ивана резко упали. Иваны тогда не котировались, и бедный токарь исчез в волнах житейского моря, оказавшись за кормой лодки. Лодки по имени «Валентина».

       Жорж полностью оправдал все ее надежды. Увез ее в златоглавую столицу, славящуюся, кроме всего прочего, своими шикарными ресторанами и светской жизнью. Они счастливо прожили вместе долгие годы. Вспоминая угарную молодость, тетка горько-сладостно улыбалась. Она нахваталась от Жоржа словечек из сленга музыкантов, типа: «лабать», «чувак», «чувиха», «срулять» и тэдэ, и, когда разговаривала со мной, часто их употребляла. Глаза ее при этом вспыхивали молодым огнем, живительной страстью, весь вид ее говорил: видал, какая я свойская чувиха!

         

      

       3.  ТЕТЯ ВАЛЯ И ДЯДЯ ЖОРЖ

      

       Я частенько приезжал к ним в гости во время отпуска. Жорж уже демобилизовался с музыкального фронта и стал работать почему-то грузчиком в союзе художников. Несмотря на прошедшие годы, он все так же был красив, как Жан Маре, на вид солиден, но с ухватками этакого плейбоя, вечного мальчика, с узким лбом великолепного остолопа. С зачесанными назад черными волнистыми волосами, лоснящимися от репейного масла. Дядя Жорж очень хорошо относился ко мне. С удовольствием показывал город, приехавшему родственнику из далекого края. Тетя Валя от него не отставала. Втроем мы ходили в кино, в Третьяковскую галерею, на ВДНХ, по всяким магазинам. Особенно они любили таскать меня по свои друзьям-узбекам, которые жили, где-то у черта на куличках, на четырнадцатом этаже, где выли и трепали на тебе одежду бесконечные ветры. Узбеки готовили хорошие шашлыки. Но вкуса их я уже не помню.

       Дядя Жорж подарил мне довольно много тюбиков с масляными красками, так много, что они до сих пор не кончились. А еще он подарил мне две книжки комиксов на французском языке, сохранившиеся у меня по сей день как память о нем. Вообще, Жорж меня считал чуть ли не своим сыном (раз даже обмолвился, сказал: «Сынок…»*). Своих-то детей у них не было. Тетя Валя оказалось бесплодной.

       (* Вру. Это я обмолвился, хотел что-то его спросить и по инерции сказал: «Пап,...». Жорж расплылся в довольной улыбке и ответил: «Что, сынок?»)

      

       Как-то курили мы с ним, стоя на балконе. Дядя Жорж ковырял спичкой в ухе, последнее время он завел такую привычку. Я спросил об этом. «Да вот засело что-то в ухе, никак достать не могу, свербит, мешает слушать, давит». Через малое время это «что-то» выросло в злокачественную опухоль в мозгу. Дядю Жоржа положили в больницу. Узнав, что дядя при смерти, я срочно выехал в Москву. Тогда это было просто и дешево. Стояло лето и совсем не хотелось думать о смерти. Но как только я увидел Жоржа, сразу понял – он уже не жилец. Кожа у него стала серой, дряблой, словно у глубокого старика. На всем его облике, как говорят в таких случаях, лежала печать смерти. Печать, заверенная консилиумом врачей.

       Мы – я, тетя Валя и Жорж – пошли в больничный сквер. Было тепло, светило солнце. Я угостил Жоржа пачкой американской жвачки сверх того, что принесли с теткой. Дядя Жорж очень любил жвачку. Двигая широкими челюстями, он улыбался, подмигивал мне, говорил: «Врач мне обещал, что все будет о'кей! Он свой чувак, я его сто лет знаю, классный специалист, обещал по блату сделать операцию...»

       Я, знавший о роковом диагнозе, изображал на лице энтузиазм и веру в светлое будущее Дяди Жоржа.

       «Мой случай не такой уж и трудный, верно?  – подбадривал себя дядя Жорж. – Чё, у меня рак что ли?.. рак-срак...»

       И тут тетка сделала несусветную глупость, от которой я весь похолодел. Она быстро наступила мне на ногу, чтобы я молчал насчет диагноза. Я по-настоящему на нее разозлился – ведь Жорж увидит этот жест! И все поймет! Было обидно: неужели тетка считает меня тупицей, набитым дураком, который не знает, как себя вести в подобных случаях. Но больной, казалось, ничего не заметил. Вероятно, его подсознание, стоящее на страже рассудка, в своей тайной мастерской вырезало этот кусочек реальности и склеило пленку так, как будто ничего не произошло. Но я до сих пор не могу простить тетке ту глупейшую выходку.

       Дяде Жоржу сделали операцию и быстро выписали домой, чтобы не вешать на больницу смертельный случай. Спустя два дня Жорж скончался, в возрасте пятидесяти с лишним лет. Тетка продала ударную установку мужа и на эти деньги его похоронила. Я уже приехал после похорон, вернее, сожжения. Ведь Жоржа сожгли в крематории.

       Когда я вспоминаю  дядю Жоржа, я вижу его сидящего за ударной установкой в комнатных тапочках и лихо играющего соло на барабанах и звонких медных тарелках:

       "Бдум! Бемц-бемц! Бдум, бемц-бемц! Цс-с, цс-с, цс-с… Бду-бдах, бэмс! Тра-та-та-та-трата-та-та! Бдум-Бац!"

       «И Козел на саксе: «Тут-ту-дуду, ту-ту-дуду, ду-ту-ду-вау!..»

       Славные были времена.

      

      

       ..............................

      

        2002 год.