Моя Автобиографь. Глава 9. Средь Евреев и Гэбни...

Глава 9

«Средь Евреев и Гэбни – Боже, Боже, Сохрани! :-)»


Pre-s.: Это девятая глава автобиографической повести под рабочим названием «Дао Отморозка до Айсберга».
Предыдущие главы можно посмотреть на моей странице, если кому впрямь интересно.
Краткое содержание предыдущих глав:
«Главный Герой не начал жизнь в трущобах городских, и почти не голодал вовсе. Никакие подобные обстоятельства не могли бы послужить оправданием его выбора жизненного пути. Нет, ему просто понравилась дурная компания, в которую он попал, как нравится и то, что он делает».

Апрель 95

- Нет-нет, Михаил, всё вы перепутали. Увы, увы. Первая – это был Моцарт. Вторая – как раз Стравинский. А вот третья – эта Верди.

Миша Герцель всплёскивает пухлыми руками. Восклицает как-то преувеличенно эмоционально:

- Ну надо же! Последняя – точно Верди? Какая экспрессия! Я-то ведь из-за экспрессии этой и подумал, что Стравинский. Ну, я ж только «Время вперёд» знаю. А Верди… Я, признаться, думал, что он такой… умеренный…

- Нет, старик Джузеппе бывал и неистов, как видите, - говорю. Поправляюсь: - Как слышите.

Это было задолго до выхода фильма «Королевская битва», ставшего моим, пожалуй, абсолютно любимым на все времена. Там «Dies Irae» Верди – заглавная тема. Феерически бодренькая вещица. И Моцарта – тоже ничего. А вот Стравинский – какой-то «танец фонариков», а не «День Гнева». При всём уважении.

Сейчас я предложил Мише нечто вроде музыкальной минивикторины. Проиграл перед ним с мобильника все три темки – а он должен был угадать, что чьё. Но не угадал. Это, правда, ничего не значит. Интерес был не денежный, а, можно сказать, праздный. Просто, хотелось как-то оживить, «очеловечить»  свой визит. Вернее, инспекцию.

Я, вообще-то, не люблю инспектировать людей. Стоять над душой, совать нос, понукать. Это не моё. Одно дело – просто для души кого-то помучить, а занудствовать и допытываться в официозном порядке – скучно. Но Партия сказала «надо». Присмотреть за обустройством этого кабака на Житной.

В чём проблема московских кабаков - каждый из них болен необузданной мегаломанией, тягой к роскоши и пижонским пафосом. Во всяком случае, в середине девяностых было так.  На каждом углу можно было запросто спустить пару штук баксов на Кристалл и трюфеля, но непросто было найти заведение, чтобы просто посидеть с друзьями,  перекусить и поболтать, не надрывая связки супротив охреневшего дятла-пианиста.

Миша Герцель прежде был управляющим в одной из таких величественных клоак. Её держали два грузина, и естественно, там всё было по высшему сорту, шикарно. Живой оркестр (который нестерпимо хотелось сделать неживым), вискари не моложе двенадцати лет, ультра-мега-стриптиз и живые стерляди в бассейне. Заведение явно ждало олигархов. Но правда жизни в том, что редкий олигарх долетит до Бирюлёва в погоне за «сладкой жизнью». Грузины за полгода этого не поняли и куда-то исчезли. Кредиторы (из Солнцевских) отдали кабак каким-то другим грузинам, чтобы те, надо полагать, забабахали всё ещё шикарней и патетичней. И тогда, конечно, олигархи потянутся косяками.

  Миша решил в этом не участвовать. Вернее, мы переманили его под своё крылышко. В своё время, когда тот вертеп ещё работал и я туда забрёл совершенно случайно, Миша подкупил меня своей вменяемостью и деловитостью. «Эх, вот к чему эта помпа? – посетовал он, когда мы разговорились у барной стойки. – Бильярдик бы, да пивка попроще, да закусочки такой, чтобы «чуть-чуть над Макдональдсом». И было б в зале не пять человек, а полсотни хотя бы. Тут же молодёжи-то вокруг полно – но куда им, спрашивается, по десять долларов за вход платить?»

Мне понравился ход его мысли. А мы как раз подыскивали толкового менеджера для заведения на Житной. Не для себя, не для бандитов, не для олигархов. Для скромных офисных служащих. Ну, там, на Житной, интересные есть офисы.

Так и получилось, что Мишу поставили на обустройство и последующее руководство нашим уютным кабачком, а меня, как откопавшего сей человеческий ресурс, «в наказание» приладили к нему куратором. Деньги отряжены были пустяшные, пятьдесят тысяч (поверьте, в те годы этого было более чем достаточно для оформления ресторана средней руки), но Ганс хотел, чтобы точка гарантированно открылась к лету.

Миша рулит процессом уже три месяца. Сроку остаётся две недели. И я бы не сказал, что кабак производит такое впечатление, будто через две недели здесь зафыркают драфты и зазвенят бокалы. Ну разве лишь – Миша решил оформить заведение в стиле «погром-индастриал» или «эхо войны». Я бы оценил готовность процентов в десять, не более. И мне это не нравится.

Ещё меньше нравится – эта преувеличенная Мишина восторженность и столь же преувеличенная реакция на любые мои шуточки. Конечно, тогда я был юн и неопытен, но уж столь явные признаки лукавства не могли не бросаться в глаза. Однако ж, время ещё есть. Так зачем, спрашивается, нервировать Мишу понапрасну? Он и так ведь нервничает. К тому ж, быть может, у него есть джин? Не алкогольный, а живой, тот, который дворцы в «айн момент» возводит? Как знать…

- Полагаю, - говорю, - вы, Михаил, запутались в музыке, поскольку звук всё же паршивый, с мобильника. Поставь я то же на хорошей аудиосистеме  - вы бы точно угадали всё правильно. Я даже в этом уверен. И когда я навещу вас снова, через неделю, мы в этом убедимся. Ведь тогда у вас будет хорошая аудиосистема. Не только закуплена, но и смонтирована. В этом же ведь нет никаких сомнений?

Ненавижу, когда у человека бегают глаза. Буквально – как тараканы со стола на кухне коммуналки, если подкрасться и включить свет. Гхм, и что я такого сказал? Чем так встревожил бедного Мишу? Ох уж моя толстокожая нетактичность! Ну да ладно, с этим – через неделю разберусь.

***

Трасса М1, Минское шоссе, бывает забита до омерзения. А бывает – приятно пустынна. Прохладными апрельскими вечерами. И хотя пустая трасса всегда радует глаз, ещё более радует – фигурка одинокой девушки подле недвижной «Таврии». Стройная фигурка, симпатичная. И явно – нуждается в помощи. Damsel in distress.

- Ничего страшного, - говорю после краткого осмотра подкапотного пространства. – Отошёл контакт на генераторе, вот аккумулятор и окочурился.

- Совсем-совсем? – спрашивает юное создание. Оно – «блондинко». Зовут Оля. «… как эта глупая луна». Но нет, на самом деле - отнюдь не дура. Хоть и блондинка, и Оля.

- Совсем, - говорю. – Все электрончики подохли. Ну да ничего, сейчас: «Внимание!» - «Разряд!» - и пошёл пульс по синусоиде.

Разворачиваю «Пассат» (когда выбор служебной машины был между ним и пятёркой БМВ, я принципиально предпочёл бумеру этого «бюргера»), накидываю «крокодилы». Девица садится за руль своего «озубиленного запорожца», поворачивает ключ. Помню, мелькнуло предчувствие, что с передачи она снять забудет.

Точно. Машина рыпается вперёд, легонько тычется в мой бампер. Без последствий, если не считать обуявшего гражданочку чувства неловкости. Даю свой телефон, чтобы загладила. Терпеть не могу  оставлять людей без покаяния. Сам не знаю, что это такое, по причине отсутствия совести, но чувствую, что негуманно лишать людей этого дела, «раскайства». Им вину искупать надо, говорят.

Следующим вечером – купаем вину в божоле. Приглашаю к себе.

- Южное Бутово? – удивляется Оля. – А это где?

- Южнее Северного Бутова, - отвечаю.

- А там метро ходит?

- Там я езжу.

- Но ты потом подвезёшь до метро? А то уже десять, как бы…

Внутренне морщусь. Вот к чему это кокетство? Метро открывается в пять, но проснёмся мы по-любому позже. Я это знаю, и она это прекрасно знает. Самое комичное в наших отношениях – она просто не может меня покинуть, что бы я ни говорил, что бы ни делал. Это впервые со мной такое, когда я точно знаю, что девица в любом случае потащится со мной в Южное Бутово и будет паинькой во всех отношениях. Это фатум и даже кое-что посильнее фатума.

Чувствую, как в берлоге моего духовного естества ворочается, позёвывая, чёрный монстр садизма. Сколько себя помню, всегда был сволочью и любил злодейски пользоваться властью над людьми. Говорят, это безнравственно и таких не пускают в рай. Но что меня всегда удивляло, так это насколько малопривлекательной и унылой «богадельней» изображён рай в церковных писаниях. Нет уж, мне бы – местечко потеплей.

По дороге травлю анекдоты про блондинок. Они все переводные, и тогда, в «до-вернеровские» времена, были в России свежими. Оля хихикает, но предупреждает:
- Я могу обидеться и озлобиться!

Задаюсь про себя вопросом: «Интересно, а каково это, драть девчонку, которая тебя ненавидит, но ничего не может поделать?» Впрочем, мне это было не настолько интересно, чтобы на самом деле озлобить эту милую, хотя несвободную в выборе барышню. Я – всё же галантная сволочь. Вернее, претенциозная. Банальное изнасилование с использованием обстоятельств – это пОшло, неизящно.

Оказавшись в Терре Ностре, вновь отстроенном нашем корпоративном кондо, заходим в супермаркет. Протягивая на кассе стобаксовку, говорю:
- И ещё, пожалуйста, «Индиан Инсайт», одну штучку.

Выразительные Олины глаза карабкаются по складкам нахмуренного лба.
- Это что, трава? – вопрошает.

- Да, и хорошая. Мягкая.

- Вот так вот в магазине, влёгкую?

По правде, не совсем это лёгкое дело, приобретение больших количеств бухла и наркоты в местном супермаркете. Есть тонкости. Например, не рекомендуется оплачивать покупку карточкой. База данных на контроле у куратора, и я давно выявил такую местную народную примету: берёшь вечером упаковку пива и пару «кораблей» - наутро гарантирован внеплановый кросс вёрст на пятьдесят с полной выкладкой. Здесь Элфред зверь, бескомпромиссный и беспощадный. «Чиво, мотор стуканёт? Ну и кто о тебе заплачет, о дохлом о таком?»

- А если милиция заглянет? – интересуется Оля.

- Заплатит – и её отоварят, - отвечаю. – У нас без дискриминации.

- Но это вряд ли, - вмешивается кассирша. – Милиции конфиската хватает.

- Ну и нравы! – Оля фыркает, качает головой. Изучает надпись на глянцевом боксе, зачитывает с выражением: - «Кури, но только в меру, по уму, Чтоб дым тянуть, но не тонуть в дыму». Типа, «Минздрав предупреждает»?

- Именно, - отвечаю.

На мой вкус, это убогое рифмоплётство на боксах – самое обломное в нашей  наркоторговле. И это намеренно. Партия идёт навстречу порокам сотрудников, предоставляет им проверенное, качественное зелье, но – не пропагандирует его. И ничего «тяжелее» травы да гашиша, к слову, не продаётся свободно. Кокаин – только по сдаче зачётов на третий уровень «физподготовки».

За окном брезжит рассвет. Мы с Олей, приятно истомлённые, лежим и просто треплемся. За жизнь.
- А у тебя и Интернет есть? – удивляется она. – Слушай, ни разу не видела. Покажешь?

Хмыкаю:
- Ну, после всего, что напоказано было, – какие меж нами тайны?

 Какое-то время работаю «арахнологом» Всемирной Паутины. Потом меня сморил сон. С парнями это бывает. Но Оля героически просидела за компом до полудня, до самого моего пробуждения. Окинув её упрямую фигурку мутным глазом, ворчу хрипловато, спросонок:
- Не, Оль, не хочу тебя обламывать, но в папке “Classified”, естественно, полная херня. Даже если каким-то чудом подберёшь пароль – там нечего ловить. Давай, я тебе лучше сам покажу, что можно посмотреть. Вот только умоюсь.

Она вздрогнула, но развернулась не слишком резко. На её красивой мордашке выражение… обожаю такие выражения  на таких красивых мордашках! Типа, “Honesty or mystery? Tell me, am I scared anymore?”

Поспешил заверить:
- Да не переживай ты, товарищ лейтенант! Я тебя ещё там, на трассе сфоткал – а в Аналитике перед встречей пробили. Так что, если думаешь угрызаться совестью на предмет злоупотребления доверчивостью – это пустое.

- И ты знал всю дорогу, что я из ФСБ? – вопрошает Оля без особой, как мне показалось, холодности. Да и без особого удивления. 

- Ну, - примирительно раскидываю руки, - согласись, не работа красит человека! Да и потом, мы же никому не скажем, что я это знаю? Верно?

Поразмыслив, возражает:
- Ты не скажешь – я своим по-любому сообщу о раскрытии.
Встаёт, заявляет с игривым вызовом:
- Ну ладно, я пошла!

Оспариваю:
- Да разбежалась! Никуда ты не пошла!
Выпростав руку из под одеяла, ухватываю гражданку лейтенанта за талию, роняю на себя.

Отдышавшись, Оля извещает:
- Только не думай, что сможешь меня перевербовать!

- Посмотрим, - говорю, - что ты запоёшь после моего фирменного омлета с пармезаном и оливками!

Когда я высаживал её у парадной, она, зардевшись совсем уж не по-лейтенантски, сказала:
- Только ты не думай, что я… ну, чисто «по долгу службы» с тобой. Нет, я не такая.

Пожимаю плечами:
- Вовсе ничего подобного я и не думал. Нет, ты - привлекательна, я – чертовски привлекателен, так чего б, спрашивается, не перепихнуться?

- Хам!

- А то! – зеваю. - Слушай, а у тебя подружка есть? Желательно – не старше капитана.

Через день Оля переселилась ко мне на квартиру. Ко всему прочему, она оказалась недурной хозяйкой. И ни разу не пыталась шпионить без моего ведома. Я платил той же монетой: ни разу не пытался слить ей голимую дезу. В итоге анналы «контрнашенского» управления ФСБ исправно пополнялись бесценной информацией вроде «наибольшей популярностью среди сотрудников пользуются носки итальянского производства» и «сэр Элфред в возрасте семи лет перенёс ветряную оспу без осложнений».
Все были счастливы. Как-то Оля доверительно призналась: «Знаешь, когда я задумываюсь, за что нам дают зарплату, – утешаюсь тем, что зарплаты у нас всё же очень маленькие». Это не было каким-то намёком, но я выдал ей каталог Victoria’s Secrets. 

***

Элфред уведомляет:
- Я на время отъеду в командировочку, ты поступаешь в распоряжение Анхеля. А пока – вот тебе заданьице.

Достаёт конверт со снимками.
- Твоя работа – занести эти фотки в редакцию «Беспредела» и накропать к ним статью. Как-нибудь там посумбурнее, с возмущённым гражданским пафосом, - Элфред кривится и вертит в воздухе своей лапищей, - но без лишних деталей.

«Беспредел» - журнал криминальной тематики и несколько «желтушного» оттенка. Я сотрудничаю с ним внештатно. На снимках – двое мужчин средних лет за столиком в ресторане. Оба в «цивильном», но коренастый крепыш с залысиной – явный мент. И «выдержка» по сроку службы - не меньше трёх крупных звёздочек. Потому что второй – известен мне очень хорошо, хотя заочно. Сухощавый, сутуловатый, чем-то похож на Руслана Хасбулатова, но точно – не родственник. Его зовут Анатолий Ефимович, фамилия – Гупштейн, однако больше он известен как «Барин». От профессора Мориарти его отличает незнание японской борьбы «боритсу»(её знал лишь сэр Конан-Дойль, но похоронил сей секрет на дне Райхенбахского водопада) и  бОльшая психическая адекватность. Что абсолютно точно, Барин не стал бы лично встречаться с ментом младше полковника. Но я молчу, разглядывая фотку.

- Который слева, - говорит Элфред, - это Ухтянников, из Ё-бурга. Ты угадал: он именно полковник. Внутренней службы. Начальник СИЗО. К слову, когда считаешь звёздочки на предположительных погонах – необязательно делать это пальцами.

«Вот так и рождаются легенды о телепатии», - думаю.

- Вот так и рождаются, - кивает Элфред. – Но ты ещё Рокотова не видел. Перед ним все мы дети по этой части.

До той поры из директоров корпорации я лично знал только троих: Ганса, Анхеля и Элфреда. Всего же в Москве их было пятеро. Помимо перечисленных – некий Говард, бывший американский лётчик-истребитель, и некий Рокотов, бывший есаул, колчаковский комполка, впоследствии – генерал ГУГБ. Признаться, покамест я не спешил свести знакомство с этими новыми персонажами, опасаясь критической перегрузки крыши под действием дополнительного заряда корпоративной пурги. В конце концов, деньги мне платили не за выслушивание диковинных биографий.

Элфред продолжает:
 - Доську на полкана, видео и расшифровку беседы - сам посмотришь. Сейчас – нам надо просто легонько нажать на этого Ухтянникова, чуточку тревожащим сигналом в прессе. Он нам по другому делу нужен, но когда так светанулся с Барином – грех не воспользоваться.

Вздыхаю:
- И если редактора «Беспредела» возьмут за яйца, типа, откуда дровишки…

- …то они укажут  на твои яйца!
Элфред задушевно заглядывает мне в глаза, кладёт лапу на плечо, инструктирует:
- Возможно, когда тебя повинтят – станут пытать. Возможно, и зверски. Так ты - это… постарайся запомнить всё самое интересненькое!

Плотоядно лыбится, гад.

***

Смешно сказать, но до девятнадцати лет я ни разу не оказывался в постели с двумя лейтенантами ФСБ. Когда ж оказался – припомнилось, что бог троицу любит. О чём и уведомил. «Столько, знаете ли, композиционных идей!»

- Может, ещё и с овчаркой пограничной? – хихикает лейтенант Оля.

- Или со спаниелем, который наркотики вынюхивает? – хихикает лейтенант Лена.

- Ой, ты что! Здесь он точно взбесится! – ужасается лейтенант Оля, принимая косяк.

Лена – не вполне блондинка, а тёмно-русая, но тоже очень миленькая. Они мне – как сестрёнки, с той только разницей, что с сёстрами не принято заниматься любовью (Оклахома – не в счёт). С недавних пор у нас появилось ещё одно «родственное» обстоятельство: я успешно сдал «правоохранительный минимум» и аккурат к Первомаю был премирован удостоверением лейтенанта ФСБ на имя «Артёма Свинцова». По фактуре ксива - точь-в-точь как у девчонок. К удостоверению прилагался новенький Глок (классика, семнадцатая модель) и напутствие Элфреда: «Всё, вот тебе корка, вот тебе волына – а с денежного довольствия таперича сымаем!» Он шутил: на самом деле после сдачи зачёта на «эфэсбэшность» мне не только что не урезали жалование, но даже накинули четыре сотни.

- Ты, между прочим, с коллегой обещал познакомить! – напоминает Лена.

- Как-нибудь между прочим и познакомлю, - говорю. 

- Но только чтобы из Аналитики! - капризничает она.

- Да ты что! – отвечаю. – Аналитики – это великие люди, реальные гуру. Они порнуху в Инете искать умеют. Зачем им, спрашивается, барышни?
К слову, в середине девяностых поиск в Инете порнухи действительно был далеко не таким тривиальным делом, как при нынешнем развитии информационных технологий.

Ленка обижается, толкает меня в плечо:
- Тёмкин, ну ты же обещал!

Оля, меж тем, садится за стол, принимается ровнять моим новеньким служебным удостоверением белые дорожки. Поворачивается и заявляет, совсем уж «по-сестрински» вредничая:
- А вот Тёмочке кокс не положен! Тёмочка у нас ещё маленький, третий уровень физухи не получил!

Я, положа руку на сердце, и не настаиваю. К тому времени я пробовал кокаин один раз, с теми же девчонками. И не то чтобы очень впечатлило. Самый общий и характерный эффект кокаина – зашкаливающее Чувство Собственного Величия. Человек буквально ощущает себя Богом и Вершителем судеб. Но для меня это обычное состояние, а потому от кокса я попросту впал в безмятежную, чуть сонливую расслабуху.
Тем не менее – занюхиваю за компанию.

Минут через двадцать звонит Анхель.
- Тём, извини, что отвлекаю от благородного общества твоих очаровательных «далил», но я просто хотел сказать, что завтра ты мне понадобишься. В десять утра.
- Буэно, амиго! – говорю. – Сьемпре препарадо!

- Это был Анхель, да? – уточняет Лена. – Слушай, а он правда в семнадцать лет командовал бригадой из полутора тысяч бойцов в Колумбии?

Деликатно отмалчиваюсь. Я давно отметил, и не без изумления, что мои милашки-лейтенантихи испытывают к нашим «папашам» чувство, сопоставимое с религиозным пиететом. И, похоже, искренне верят во все эти наши корпоративные байки. «Слышала, когда пал Тобрук – Элфред плыл двадцать миль по морю с четырьмя пулевыми ранениями. Я бы, честно, с ума сошла от страха – там же акулы!» Или: «Говорят, Ганс как-то выкинул из вертолёта полтонны денег, то есть реально полтонны, по весу, чтобы уложить туда каких-то им же недостреленных бандитов».

Я тоже слышал эти истории. Про Элфреда – от Ганса, про Ганса – от Элфреда. По поводу последней фишки пришлось пояснить:
- С вертолётом это было в шестьдесят восьмом, в Камбодже. Ганс тогда работал с Интерполом, охотился на драглордов. Того наркобарона он выманил на сделку, и пока вручал повестку – одна из двух вертушек сгорела. А вторая была под завязку набита баблом. Поскольку же четверо малолеток из охраны драглорда обнаружили повышенное упрямство в деле жизни, Ганс их перевязал и затащил в пепелац. Для этого, конечно, пришлось выбросить сколько-то тюков с наличкой. Впрочем, это были японские йены.

 Зачем я запоминал эти байки? Филологическая склонность к занятным и, в каком-то роде, поучительным сюжетам. Но девчонки всё принимали за чистую монету.

Поначалу я офигевал от такой доверчивости, но сейчас – убеждённо могу сказать лишь одно. Видите ли, т.н. «основной вопрос философии», о первичности материи либо идеи, а равно и вопрос божьего бытия (что те же яйца, но вид сбоку) – это совершенно абстрактные фишки, никак не влияющие на восприятие реальности. Та ж фигня – и карамазовская истеричная формула «Когда бога нет – то, значит, всё можно?» В действительности, скорее, наоборот: «Когда бог есть – значит, можно и нужно поджаривать всяких звездочётов на кострах во славу его».  Но как бы то ни было, повторю, это вопросы отвязные, левые и в целом праздные.

А два единственно значимых вопроса, стоящих перед человечеством, следующие:
1) Одиноки ли мы во Вселенной?
2) Достижимо ли физическое бессмертие?
И однозначно убедительные ответы на эти вопросы – действительно способны радикально повлиять на ход нашей цивилизации. Поэтому, рискну утверждать - It’s not meant to be known. До поры, во всяком случае.
Думая об этом, я понял, что кокс уже всплыл от ноздрей к мозгу.

***

- На самом деле, - говорит Анхель, когда я сажусь в его Крузак, - не так уж ты мне и нужен. Но я решил показать тебе свой стиль работы в щекотливых ситуациях. Может, будет полезно.

Мы заруливаем во двор на Сретинке. Поднимаемся в офис какой-то турфирмы. Видимо, нас ждали, поскольку охранник сразу же провёл в директорский кабинет. Хозяин – бесподобно радушен и любезен, но ещё того больше – встревожен. Он хорошо владеет собой, улыбается широко и приветливо, но я бы сказал – он смертельно испуган.

- Очень рад, что вы меня помните, - говорит Анхель, усаживаясь в кресло. – Да, я представляю АОЗТ «Инвестрейд», гаранта по вашей сделке с АКБ «Прана-Банк». И вот что я вам хочу сказать, Сергей Константинович. Но только – сделайте милость, не извольте перебивать.
Директор разводит руками, давая понять: «Как можно-с!»
- Да, - говорит Анхель, принимая весьма задумчивый, философичный вид. – Человек поспешно семенит по улице, то и дело оглядываясь назад. Часто, резко, затравленно. Это хорошо известная нам – главным образом, по книгам и кинофильмам – картина поведения субъекта, пребывающего в страхе. В лёгком страхе. Но, смею вас заверить, совсем не так ведёт себя человек, пребывающий в страхе тяжком. В чём отличие? Он – НЕ оглядывается, ни за что на свете не оглядывается. Он слишком подавлен, чтобы оглядываться. Ибо он слишком хорошо знает, ЧТО может увидеть за спиной. Например, - тут Анхель неожиданно разворачивается в кресле и выстреливает свой длинный аристократический перст в меня, - вот этого милого юношу! И человек знает, что когда он увидит этого милого юношу у себя за спиной – ничто уже не будет иметь ровно никакого значения. Так зачем, спрашивается, оглядываться?

Директор заметно сглатывает, заговаривает:
- Понимаю вашу мысль, но только…

Анхель кривится, перебивает:
- Ладно, к чёрту лирику! Буду предельно конкретен. Видите ли, дражайший Сергей Константинович, то, что вы купили авиабилет в один конец до Майами – это ни о чём не говорит. Ведь вы можете не знать, как долго пробудете во Флориде, а в Майами всегда можно взять обратный билет. И то, что все средства вашей фирмы переведены на Каймановы острова – тоже ни о чём не говорит. Возможно, вы решили прикупить отель на Каймановых островах, чтобы расширить бизнес. И это ваше дело. Ей-богу, у нас нет ровным счётом никаких оснований ставить под сомнение ваше добросовестное стремление погасить кредит, взятый у «Прана-Банка». Мы даже уверены, что вы погасите его в срок, согласно условий и положений договора. И все будут рады подобному обороту событий. Кроме, конечно, этого милого юноши, который буквально изнывает от серых тягот московского климата и был бы счастлив слетать, пусть ненадолго, что в Майами, что на Каймановы острова. Как, право, жаль, что нам придётся его расстроить, верно?

***

- Неужели я правда такой страшный? – спрашиваю Анхеля на обратном пути.

- Ты? – он пожимает плечами. – Нет. На мой вкус - нисколько не страшный. Но разве мы кого-то пугали?

- Мне показалось, что да.

Анхель благодушно отмахивается:
- А, ну это с похмелья, с отходняка. Ей-богу, Тём, тебе не стоит так налегать на кокс!
Он едва заметно улыбается, одними лишь своими обсидиановыми глазами.

Немного поразмыслив, решаю возмутиться:
- Это из-за «далил» моих вы квартиру на прослушку поставили?

Теперь Анхель уже откровенно посмеивается:
- Не мели ерунды! Какая, к чёрту, прослушка? Но, понимаешь, я видел кокаина чуть больше, чем ты – снега. И если б я вчера по телефону не понял, что ты под коксом,  - что б я вообще понимал в этой жизни?
Хлопает по плечу:
- Не парься, амиго! Но – поаккуратней, всё же, с этим делом. Я тебе не мамочка, но Элфред – будет очень сердитым папашей. Если и перед ним так же попалишься.

Припоминаю слова Элфреда перед группой:
«Не хочу нудеть, но реально – будьте поосторожней с наркотой, когда ещё не умеете с ней обращаться. Мы не для того вгрохиваем в вас нехилые бабосы, чтобы получить за них выводок никчёмных торчков!»

***

Так вышло, что за всё время учёбы на филфаке я ни разу не получал стипендию. То есть, она вроде бы причиталась мне, но это были слишком смешные копейки даже по меркам моих переводческих заработков на первом курсе, чтобы отстаивать очередь в кассу Сбербанка на «Сачке». Такое «нестяжательство» не было чем-то выдающимся: в МГУ училось немало обеспеченных ребят, не знавших самого слова «стипендия».

Но если б я отказывался от гонораров за статьи в газетах – это наводило бы на излишние размышления. Поэтому, когда мне позвонили из «Беспредела» - «Сейчас деньги есть, но завтра может не быть!» - я помчался на крыльях корысти за своими вожделенными двумястами баксами за последнюю статью.

Как обычно, оставил машину во дворе за полквартала и прогулялся пешком. Редактор был рад меня видеть, но не столь рад – сообщить, что, очевидно, вышло какое-то недоразумение. Нет, он мне не звонил, поскольку до пятницы денег не предвидится. К великому сожалению.

Звонок, тем не менее, поступил на номер моего мобильника, предназначенный для связи с «Беспределом» (странно, но ни один коммерческий сотовый оператор до сих пор не воспринял эту систему, когда ты можешь заводить на одном мобильнике сколько угодно номеров, как ящики мейла; по-моему, это очень удобно). Впрочем, утечка необязательно шла через редактора: при их безалаберности существовал миллион способов узнать контакты внештатника.

Выходя из офиса, я приметил на крыльце двух парней моего примерно роста и сложения, но постарше. Они не были похожи ни на корреспондентов, ни на шахматистов, подыскивающих столик для партии.

На пути к машине мне припомнилось: «Он не оглядывается, ни за что на свете не оглядывается. Ибо он знает совершенно точно, ЧТО может увидеть за спиной».
Я замедлил шаг и стал работать над своим «последним словом».

«Дяденьки милые! Поглядите только, какие нынче стоят погоды! После двух недель заморозков, этого гнусного рецидива зимы – наконец-то небушко расчистилось и ясное солнышко распростёрло свои лучики, норовя приласкать ими всё, что ни есть на земле этой грешной. Всюду весна, всюду пробуждение и ликование жизни. Вслушайтесь, как щебечут птички, вглядитесь, как набухают почки. А ведь я, в сущности, совсем ещё молоденький мальчишечка, ничего-ничегошеньки не повидавший в этой чудесной жизни. Я никогда не загорал на пляжах Тихуаны, у меня не было ни одной филиппинки, как не было и конголезки…  я ни разу не пробовал ЛСД…»

В этом месте я не сдержался и прыснул. Хмурые спортивные ребята, видимо, сочтя момент подходящим, нагнали меня, и я ощутил пристальное, напористое металлическое внимание под левой лопаткой.
«Спокойно!» - негромко прозвучало сзади, и крепкая длань легла на моё плечо.
Всё еще пофыркивая, я заметил:
- Если это ограбление – то, увы, мне так и не выдали гонорар.
«Это не ограбление, - ответил тот же голос. – С тобой хочет поговорить один человек. Очень влиятельный человек. Поэтому – не валяй дурака и не вынуждай нас применять силу».
Я не собирался валять дурака. И удержался от ребяческого афронта в духе: «Сударь, мы пили на брудершафт?» Лишь сказал:
- Видите ли, господа, будучи журналистом, я считаю большой удачей всякую возможность личной беседы с «очень влиятельным человеком». Поэтому, смею заверить, вам вовсе без надобности применять силу, чтобы свести меня с ним. 

Они ничего не ответили, но «пристальное металлическое внимание» отстранилось от моей спины.
Мне припомнился тот случай на Лужниковском рынке, в первый мой день после переезда в Москву. Когда меня почти так же вели на беседу о прожжённой сигаретой «кожанке» и расквашенном айзеровском шнобеле.
«Как, бишь, того мужика звали? Салехард? Надо бы, пожалуй, найти его и вернуть должок. Пустяк, конечно, но дело принципа. Он ведь реально меня подогрел, когда я совсем пустой был».
Мы завернули во двор, где стоял огромный Субурбан. Я тогда подумал, что водитель точно виртуоз, когда сумел протиснуться в эту узкую арку, заруливая из почти столь же узкого переулка. 
Подле «сараистого» джипа стоял крепкий мужчина средних лет, остриженный очень коротко. Я прикинул метафору для статьи: «Его голова чем-то походила на Югорский Шар, а его глаза дышали темпераментом Карского моря». И улыбнулся.
- Вы меня знаете? – просто спросил он.
- Знаю, - в тон ему ответил я. – Мелентьев Николай Захарович. 1965 года рождения. Русский. Не состоял, не привлекался. Пограничные войска, спецназ КГБ, «Вымпел». Уволился в 1992 году в звании капитана. В настоящее время работает начальником службы безопасности Отечественной Промышленной Группы, чья аббревиатура служит поводом для очевидных инсинуаций. В иных кругах известен как «Коля Мел».

Всё это время Мелентьев смотрел на меня совершенно беспристрастно, ни разу не сморгнув. Выслушав свою краткую аттестацию, сообщил всё тем же тоном:
- Значит, вы должны понимать, кто именно желает с вами поговорить. И хотя, кажется, вы представляете себе ситуацию, должен напомнить: к этому человеку следует относиться с уважением, соблюдая этику.

Здесь я наконец позволил себе некий мальчишеский «афронт».
- Ну, если необходимость соблюдения этикета и протокола нам всем очевидна, то, полагаю, мне следует сдать вот это?
Медленно и, не буду скрывать, позёрски, я откинул борт кожанки и двумя пальцами за рукоятку вытащил из-за пояса своего Глока (опять же не буду скрывать – я переложил его из наплечной кобуры ещё в лифте издательского дома, на «всякий отмороженный» случай).
Тот краткий взгляд, которым Мелентьев одарил двух моих «пленителей» - был ровно из той породы взглядов, что я бы никогда не хотел получить от Элфреда.
«А вот не надо тыкать стволом в спину вполне доброжелательным контрагентам!» - злорадно подумал я.
Приняв от меня пистолет, Мелентьев заверил:
«Мы вернём его в полной сохранности».
«…если, конечно, не решим тебя грохнуть, перед этим хорошенько помучив» - домыслил я, ухмыляясь.

После этого Мелентьев распахнул дверцу Субурбана и пригласил внутрь. Там, в обширном чреве громадного джипа, угнездилась действительно важная птица. За столом в кресле – компоновка заднего отсека была даже не  лимузинной, а воспроизводила рабочий кабинет – лицом ко мне восседал сухопарый, немного сутуловатый, с обильной проседью в тёмных волосах мужчина, неуловимо похожий на Руслана Хасбулатова, но точно – не родственник. Скажу честно: это был, наверное, самый величественный семит из всех, что мне доводилось встречать. Нечто из «Книги Царств». Его харизма была зримо радиоактивна, и её изотопы аж «примораживали» ноздри, почти как кокаин.

Этот человек заслуживал всяческого, по многим статьям, осуждения с точки зрения Уголовного Кодекса, как организатор крупнейшего (после КПСС) и, возможно, наиболее успешного криминального сообщества в России, но – не я писал этот кодекс. Прежде мне доводилось читать очень много наших материалов о его ОПГ, и я пришёл к убеждению, что дон Корлеоне перед ним – мальчишка и щенок. Особенно же я тащился от той мысли, что именно Анатолий Ефимович Гупштейн был в ту пору одним из главных спонсоров «славянского неонацизма». Узнай эти мясоголовые ребятишки, на кого они в самом деле работают, - возможно, их несчастные мозги свело бы такой судорогой, что кушать стало бы затруднительно. Впрочем, не их было дело – знать что-либо в этом блистательном мире под обманчивой Луной. 

- Встреча с вами – большая честь для меня, Анатолий Ефимович, - сказал я сдержанно, однако вполне искренне.

Он кивнул. Молвил раздумчиво:
- Ну да, вы знаете, кто я такой. Разумеется. И это самое существенное из того, что мне нужно знать о вас. А ещё – вы теперь знаете, что я езжу в этом Субурбане. Который все полагают машиной охраны при моём Мерседесе. Как в том анекдоте про «качка»-бизнесмена и «задохлиаа»-телохранителя. Поэтому уже два раза взрывали Мерседесы моего кортежа, а Субурбан – не трогали. Теперь-то, конечно, это уже секрет полишинеля, и потому я не делаю перед вами тайны из того, что ездил в этом Субурбане. А к чему я всё это рассказываю? Чтобы лучше дать понять: при моём роде занятий некоторая настороженность – неизбежна.  Соответственно, помимо того «самого существенного» пункта вашей осведомлённости – есть иные, которые желательно было бы прояснить.

Он умолк, давая понять, что предоставляет слово мне. И я решил не ходить вокруг да около.
- Если кратко, Анатолий Ефимович, - сказал я, - то фотки в «Беспределе» - это не на вас наезд. И даже на Ухтянникова – не наезд в полном смысле слова. Когда мы реально наезжаем – это выглядит чуть по-другому. Но нам нужен этот Ухтянников, по нашим делам, и мы воспользовались случаем, чтобы поставить ему лёгенький «шах».

Гупштейн усмехнулся.
- Хм! Специалисты сказали мне, что снимки – кадры из видеосъёмки. Выполнена – с улицы, через окно. Но когда она есть, и довольно чёткая, - это значит, что содержание беседы легко можно расшифровать по губам. Что ж, как вы, определённо, знаете, там не было ничего особо компрометирующего ни для одной из сторон. По нынешним временам, никто не сочтёт, comme on dit, «палевом» сам факт, что я встречался с «красным». Эпоха упёртых «талмудистов и начётчиков» от понятий - прошла безвозвратно. А говорил же я в той беседе лишь то, что в СИЗО угодил близкий нам человек, на которого могут устроить покушение, и потому следует принять меры для его защиты. Таким образом, и со стороны полковника – что уж такого страшного, встреча с бизнесменм Гупштейном, который предупреждает о возможном преступлении во вверенном господину полковнику заведении?

- Однако ж, - продолжает Анатолий Ефимович, - вы могли бы вылепить из этого материала нечто более сенсационное, когда б использовали расшифровку нашей беседы. Но – ограничились лишь публикацией снимков, подтверждающих саму встречу, как факт. Исходя из этого – я верю, что это не наезд на меня или полковника. А очевидно – демонстрация самой вашей способности делать снимки моих встреч, которые я считаю, всё же, приватными. Ну и спрашивается, что вы хотите получить после такой демонстрации? То есть, под «вы» я подразумеваю ваше руководство, Артём. Ей-богу, я не знаю, «чьих вы будете» - но есть достаточные основания полагать, что не «папарацци-одиночка».

Какое-то время я молчал, прикидывая новый душещипательный монолог:
«Дяденька Толя! Моё руководство – люди исключительно достойные и заслуженные. Главный наш – некто Ганс, урождённый - Жан Лефруа,  бывший командир разведроты четвёртой бронетанковой дивизии упадочных (в целом) французских войск, чудесным образом сколотивший отряд Сопротивления в Эльзасе, где, вроде бы, сплошные боши. А ещё есть сэр Элфред Рок, мой непосредственный начальник и «неоднократно долбанный парашютист Его Величества», после падения Тобрука проплывший двадцать миль по морю с четырьмя пулевыми ранениями, покуда его не подобрал британский эсминец. А есть ещё несколько персонажей до того суровых, что тебе, дяденька, лучше бы вовсе про них не знать! Ну и спрашивается только одно: ты, гражданин-товарищ-Барин, что о себе возомнил? Вот о себе  и наших – ты как вообще  меркуешь? Что они как-то обосновывать тебе свои действия будут? Нет, извини, это я, «пионер», имею некоторое почтение к  твоей воле и борзости. А они – боюсь, нет. Для них ты – или пустое место, или же место, которое легко можно сделать пустым! И они-то уж не запутаются в твоих лайбах».

Улыбаясь, сообщаю честно:
- Моё руководство, когда заказало мне публикацию этих снимков и написание статьи, особо подчеркнуло: «А когда тебя начнут зверски пытать – подмечай всё самое интересненькое, набирайся опыта!»

Гупштейн засмеялся и рёк:
- Да полно вам! Никто не собирается вас пытать. Мой единственный интерес был – узнать, откуда утечка.

Пожимаю плечами:
- Видите ли, Анатолий Ефимович, я только использовал снимки для статьи. Снимал – не я. И не располагаю информацией о том, как стало известно о вашей встрече с Ухтянниковым в том подмосковном кафе.  Но, думаю, было бы неуважением к персоне вашего масштаба, когда б мы не пытались отслеживать ваши перемещения и встречи. Замечу лишь, что будь у нас  информант и пособник в ближайшем вашем окружении – нам бы не пришлось снимать беседу с Ухтянниковым через окно.

Гупштейн кивает размеренно, с достоинством:
- Да, об этом я и подумал первым делом. И, признаюсь, я вовсе не склонен был уделять чрезмерное внимание этой публикации как таковой. Про меня ведь пишут и куда хлеще. Но что меня подкупило в вашей статье – именно «сдержанная хлёсткость». Без трухлявого этого надрыва: «все как один, всем миром встанем на пути оргпреступности». Да как будто бы оргпреступность – самое печальное порождение нашего общества и времени! И об этом вы совершенно правильно пишете, хотя словно бы ёрничая: «Ну, если преступность уже есть, и она запредельная – её ведь надо как-то организовать и установить пределы?» Простите за вольное цитирование – но что-то вроде. Верьте, нет, но, помимо сугубо индивидуалистических мотивов, я действительно считаю, что служу  благой, созидательной цели, урезонивая и упорядочивая преступность.

«На сём они обнялись, прослезились и расстались, продолжая слезиться» - подумалось мне тогда. Но мы действительно расстались вполне дружественно. Напоследок Гупштейн изрёк:
- Что ж, моё любопытство удовлетворено вполне. Можете никак не комментировать, но теперь я уверен в вашей принадлежности. И, полагаю, мы ещё встретимся, Артём. Берегите себя.

К слову, Гупштейн и сейчас жив-здоров, «как дай бог каждому». Хотя порой у нас возникали суровые трения с его организацией – в целом мы сохранили основополагающую взаимную симпатию.
Ей-богу, когда разглагольствуют о безудержном беспределе девяностых – то либо оперируют вовсе вздорными слухами, либо норовят тыкать в нос какими-то «скоротечными» и совершенно маниакальными фигурами (хотя, замечу, тогда всё же не было отморозков, в форме или без, разгуливающих по супермаркету и расстреливающих мирных граждан вообще ни за что). Но они, маньяки той поры, собственно, и были скоротечны, а равно и знамениты – именно в силу своей необузданной брутальности, вызывавшей нарекания со всех сторон. Впоследствии, изучив множество уголовных дел, я пришёл к выводу, что расцвет эпохи таких классических рэкетиров-психопатов приходился даже не на девяностые, а на конец восьмидесятых. А вот в девяностые – всё же возобладало мнение, что голимых отморозков надо гасить. Этим занимались и менты (поначалу – очень вяло, поскольку советская милиция оказалась в принципе учреждением «не для мира сего»), и мы (успешнее), но, пожалуй, более всех прочих – этим занимались ребята вроде Толи Барина и Коли Мела.

Они же, в общем-то, прививали понятия «финансовой дисциплины» в государстве, где отношение к собственности выражал стишок «Тащи с работы каждый гвоздь – ты здесь хозяин, а не гость». Да, вот эту дурь, про «общенародное достояние» - они выбивали из голов очень решительно, порою – вместе со скудными мозгами в тех головах. Но я не могу их за это осуждать, потирая белые перчатки. Ибо – ни разу не белые они у нас. 

*** 

- Очень жаль, Михаил, - говорю, - что в вашем замечательном заведении так и не удалось смонтировать аудиосистему. Это прискорбно, поскольку мешает нам насладиться звучанием Dies Irae во всей красе.

Миша Герцель комкает губы в подобие виноватой улыбки, вдумчиво изучает пол. Хотя, казалось бы – а что там изучать? Всё тот же голый бетон. Что в офисе, что в зале. А сроку до открытия остаётся неделя.

- Между тем, - продолжаю, - потребен действительно качественный саунд, чтобы толком разобрать слова. И у Моцарта, и тем более – у Верди. Текст же, смею вас заверить, очень хорош. Серьёзно, сильные стихи. Вслушайтесь только!

Цитирую с выражением:
Quantus tremor est futurus
Quando judex est venturus
Cunta stricte discussurus

- Это латынь, - говорю. – Вам перевести?

Миша качает головой, всё так же глядя в пол. Бурчит:
- Не надо. Если «День гнева» - и так догадываюсь.
Тяжко вздыхает. Наконец, поднимает глаза. Интересуется:
- Артём, а у вас пистолет – какого калибра?

- Девять миллиметров парабеллум, - отвечаю. – А что?

- Это меньше или больше сорок пятого?

- Меньше, - отвечаю. Видя, что Миша, кажется, расстроился, дополняю: - Но пока, вроде, никто не жаловался.

«Где там Тарантино со своей камерой?» - думаю по ходу этого идиотского разговора. Но что я знаю уже точно – Миша умудрился просадить выделенные на кабак фонды. А теперь – созрел для того, чтобы поведать, каким именно образом.

- Я предлагаю вам сделку, Артём, - говорит Миша. – Видите ли, я мог бы соврать про каких-нибудь бандитов, которые наехали и обобрали меня. Но вы бы, конечно, не поверили, и вам бы пришлось меня бить и пытать, чтобы узнать правду. Это много цоресов и вам, и мне. Поэтому, давайте так. Я сам скажу правду – а вы застрелите меня быстро и один раз.

Эта беседа происходит через два дня после моего «пленения» силами ОПГ Гупштейна, а потому – очень забавляет меня. Обещаю:

- Миша, скажите всё, как есть, – и я уконтропуплю вас самым безболезненным манером из всех возможных. Знаете анекдот про того палача, «А ты кивни!»? Вот и я вам обещаю: когда я стану вас убивать – вы не заметите этого до такой степени, что ещё лет сто будете считать себя живым! Ну так в чём наш цорес-то?

Миша вздыхает. Исповедуется.

- Артём, это может прозвучать наивно и нелепо до… не знаю чего, но я, верите ли, впервые почувствовал себя нормальным, полноценным человеком, когда вы заказали мне устройство этого ресторана и обещали долю. Я из профессионального интереса ходил по разным ресторанам, а в один момент – решил изучить перспективы игорного бизнеса. И верите ли, в первый день я в том казино выиграл пятьсот долларов. Нет-нет, конечно, я не рассчитывал на успех в игорных заведениях. Я же всё понимаю: выиграть у казино невозможно. По математической статистике – невозможно. Но пятьсот долларов – я выиграл, ставя минимально на один и тот же сектор. И у меня возникла мысль – проверить, а не есть ли здесь ситуация, как в одном из рассказов Лондона? То есть, если стол дефектный, то…. сами понимаете!

- В тот вечер я и выигрывал, и проигрывал, и, верите ли, напивался. А поутру – обнаружил, что просадил пять тысяч. Но это было бы поправимо, я мог бы ещё где-то ужаться в работах, чтоб уложиться в общий кредит, но… Короче, Артём, вы знаете, как правильно стрелять в мозг – и вот вам этот мозг! Эта дурная «юден-копф»,. возомнившая, что сможет таки выиграть в казино, если просечь «стратегию». Собственно, вот и весь… сказ!

Признаться, меня немножко раздражало сознание того, что ни при каких обстоятельствах я не разнесу ему голову доброй пулей 9-мм от  доброго патрона 9X19 Para и из доброго пистолета Глок-17. Хотя на самом деле…

- Ладно, - говорю, - сколько именно вы проиграли?

- Если быть точным, - отвечает, - то тридцать две тысячи.

Скорбно роняет голову. Напоминает снова:
- Артём, я вам обещал честно сказать, как оно есть, – и я сказал. А вы обещали меня убить безболезненно, и… я на это рассчитываю!

Теперь меня раздражало и сознание того, что он сам не может представить, будто я разнесу ему башку. Возникла даже «детски-вредная» мысль: «А ну как возьму сейчас да впрямь вложу ему промеж глаз? Успеет удивиться, уродец?»

Но это была именно «детская» мысль. В конце концов, меня поставили следить за строительством кабака не с тем, чтобы я укокошил это великовозрастное дитя, жертву азарта и аборта, блин, а с тем, чтобы кабак был готов к середине мая, самый крайний срок.

Несколько раз прожевав и сглотнув своё расстройство, хорошенько всё обдумав, говорю ему:
- Миша! В нашем мире, конечно, жизнь человеческая стоит недорого. А потому хотелось бы уточнить: пусть теоретически, но вы желали бы сохранить свою душу при теле?

Он лепечет что-то вроде того, что когда так подставил и прокинул милых его сердцу благодетелей – зачем ему жить? Вообще-то, он искренне раскаивается в своей слабости. И я знаю, что если доложу начальству - его никто не убьёт. Его и пальцем не тронут. Нет, с ним поступят жёстче. Его – просто объявят по неким каналам как человека, с которым нельзя иметь дело. Тогда, в девяностые и в России, это казалось совершенно несущественной карой. Но потом многие её жертвы вкусили в полной мере, что это за танталовы муки. Вроде, перебрался ты в «благословенные» Штаты, и есть у тебя пара сотен тысяч свободных баксов, и ты хотел бы начать дело, но – по совершенно необъяснимым причинам ни один банк не даёт тебе кредитов и никто из мало-мальски серьёзных деловых людей – не хочет иметь с тобой бизнес. Без объяснения причин.  От тебя просто шарахаются, как от прокажённого.

А причина очень проста. Ещё в этой «дремучей» России ты прокинул, на смешные тридцать тонн баков, неких людей, которых кидать – не рекомендуется крайне.  Они не пошлют за тобой «бультерьеров», по такому-то ничтожному долгу, они не стану взывать к правоохранительным органам – они тебя просто «объявят». И в девяносто пятом в России тебе кажется, что это охренительно круто, умыкнуть тридцать тонн баков и выйти сухим из воды. А через десять лет в Штатах ты готов будешь землю грызть по хорде глобуса аж до Малаховки, только бы скинуть с себя этот долг, это проклятье. Но – никому нахер не нужны твои 30 или 300 тонн. Приговор – дороже денег. Один раз ты посчитал, что это здорово, кинуть партнёров в мутной воде – всё, теперь тобой разве лишь разведслужбы заинтересуются. Но и они – будут ноги об тебя вытирать.

Не скажу, что в то время я в полной мере просекал такие стратегические расклады, но Мише сказал:

- Вот что, Михаил! Когда вам непременно хочется принять смерть от моей пули – то будет очень легко устроить. Но, вы говорите, сколько там не хватает денег для завершения ремонта? В районе тридцати тысяч? Что ж, Михаил, когда мне придётся замочить вас – так за свой интерес, всё же. Поэтому – знаете, что? Я вам дам эти тридцать тысяч. Даже – тридцать пять, чтобы точно уж хватило. Из своих, личных средств. То есть, я вас прокредитую. На выгодных для меня условиях, конечно. Видите ли, всякая благотворительность мне претит, а потому - либо вы отдадите через год пятьдесят тысяч, либо – я получаю всю вашу долю в кабаке.

Видя на его лице порядочное облегчение, ужесточаю тон:
- Вы только поймите всё правильно, Михаил. Наши «старшие» - они за вами бегать не станут. Это ниже их достоинства. А вот я лично – парнишка бедный и негордый. Тридцать пять тонн баков – это практически всё, что есть у меня сейчас на счетах (тут я не врал, так оно тогда и было). И когда я покрою вас да потом погорю за компанию – с большой вероятностью окажусь без работы (тут я врал: после того, сколько средств в меня вбухали, – не уволили бы, конечно, за «филантропию»; и не съели живьём, не пропустили бы через строй, не приставили к позорному столбу; возможно, Элфред даже похлопал бы по плечу и сказал: «Да, ****ь, в сорок втором мы тоже были уверены, что удержим Тобрук!»; но я – точно должен был удержать этот свой личный «Тобрук», любой ценой; просто потому, что я – за это взялся, и я – за это отвечаю)

- И вот, - говорю, -  как раз меня провал предприятия поставил бы в крайне ожесточённое положение. Судите сами. На душе – осень. Денег – нет почти вовсе. Зато времени свободного – дофига. Главное – есть кому мстить за такие мои неприятности. Ну и как думаете, идучи по улице какого-нибудь Стамбула, скажем, по воспетой цветами эмиграции  Пере, ныне - Истикляль, и почуяв нечто… тревожное – вы станете оглядываться, Михаил? А зачем? Чтобы увидеть за спиной меня?

На это Михаил ответил очень собранно и твёрдо:
- Артём, если вы в самом деле дадите мне кредит на 35 тысяч долларов – я обещаю, что уже через десять дней ресторан будет готов принять гостей.

Гхм, я не очень верил тогда, что Миша управится в такой авральный срок – но он сдержал слово. Он действительно довёл ту разруху, что я наблюдал, «до ума» - за десять дней. И кабак пользовался популярностью.  Через год Михаил честно заслал мне полтинник, и я умилился, но тогда уж для меня это были не «критичные» деньги. Тем не менее, я всё же гордился собой, что спас хоть одного непутёвого еврейчика от заслуженного им, в общем-то, «холокоста». Который бы выражался в том, что этого кренделя выкинули бы на обочину всякого бизнеса без права  вползать на асфальтовое полотно. Да я, по ходу, праведник мира, чего уж там! 

***

- Спёкся Салехард, – сообщает коренастый крепыш, один из тех, что два года назад препроводил меня на беседу в бытовку, там, на Лужниковском рынке, когда я прожёг сигаретой впариваемую мне «кожанку» и подправил клюв торговцу, вздумавшему «кидать предъявы».
- Спёкся – так? - изображаю решётку из четырёх пальцев.
Крепыш невесело усмехается:
- Да нет, брат, вот так он спёкся, - изображает крест из двух пальцев. – С чехами в шалмане поцапались, на ровняке, в общем-то. Они там задирались, мы их, значит, вразумлять, но *** там разума-то? Реально, черти бесноватые попались. За волын хватаются, что разведёнка за хуй. Короче, нету больше Салехарда.
- Что ж, - говорю, - это весьма печально, но я ему, по ходу, должен. А я долги возвращаю. Вы уж, там, помяните, или семье зашлите, или – ещё, как знаете.

- А я тебя, кстати, помню, - говорит крепыш. – Значит, всё же поднялся, да? «Студент», ёпты!
Он фыркает очень по-русски, «крапивно-полынно». Как это? Да не спрашивайте – не отвечу!

Когда я шёл к этим ребятам – был уверен, что совершу благородный и красивый жест, отвесив им пятьсот баков за некогда, в мои «критические дни», презентованные мне куртку из кожзама и семь тысяч рублей образца девяносто третьего года. А сейчас – у меня тот же «крапивно-полынный» привкус во рту.

- Не было у него семьи, - очень кстати утешает крепыш. И я знаю, что не стану выяснять, так ли это.

***
Июнь 1995

- «Медвежата кричат «Хо!» и валятся на спину!» - сообщает Элфред.
Мы стоим с ним на кочке посреди болота. Рукотворного. Нормальные люди – осушают болота, и только такие извращенцы, как мы, – создают их искусственно.

- На самом деле, - продолжает Элфред, - «Хо» можно не кричать, но валиться именно на спину, оказавшись в трясине, – это разумная гимнастика. Нет, понятно, что лучше всего валиться туда, откуда сделал последний шаг. Так больше шансов упасть на твёрдую почву  и сразу за что-нибудь ухватиться. Но поскольку в нормальном состоянии человек ходит лицом вперёд, а не коленками назад, - значит, падать надо на спину. И делать это сразу, как только чувствуешь, что ухнул основательно. Как выше колен затянуло – вались не мешкая. В глубокой трясине – это дело долей секунды, поэтому нужно выработать рефлекс. 

- Тут ведь в чём фишка? Иные люди удивляются: почему, мол, на воде человек держится, а трясина засасывает почти гарантированно, хотя эта взвесь обычно тяжелее воды. Что ж, если б я решил напялить на морду свой подзапылившийся Кэмбридж, я бы сказал, что вода – ньютоновская жидкость, а трясина – бингамовская. То есть, она тягуча, она кое-как держит форму, не сразу заполняет объём, а потому немножко по иному реализует свою выталкивающую силу. «Вельми тормознуто». Я б даже умные графики состроил. Но за линию графика, знамо дело, в болоте не ухватишься.

- Поэтому скажу так: то, что трясина – бингамовская, а не ньютоновская – оно отчасти и спасительно. Ведь поставь человека простого, не из Назарета родом, ступнями посреди моря водянистого, да отпусти – он моментально с головой и ухнет вниз. Потом, конечно, быстро всплывёт. Но когда человек плавать не умеет – он и в воде прекрасным образом утопнет. Реально, он, пока не научится, не понимает даже, как на ней в принципе держаться можно. Точно так же, как ты – не понимаешь, как в принципе можно утонуть в воде, хоть бы там свело обе ноги и всё, что промежду.

- Но, прошу заметить, пляжный туризм развит несколько шире, чем купания в болотной жиже. Поэтому людей, имеющих опыт плаванья в воде – миллиарды, а людей, имевших хоть какой-то опыт удержания в трясине – существенно меньше. И особенно прискорбно то, что огромное их большинство – уже никому ничего не расскажут. Поскольку первый их опыт – был и последним. Но тебе, Тём, повезло, поскольку этот неоднократно долбанный парашютист Его Величества, который перед тобой, – является также и неоднократным «выползнем» из болотной трясины.

- Короче, тема такая. Если прямо «солдатиком» проваливаться – не удержишься ты нихуя ни в воде, ни в трясине. В последнем случае – ты всё-таки не так быстро с головой туда уйдёшь. Но рано или поздно - уйдёшь  обязательно, ежели столбом стоять. Поэтому, собственно, и нужно сразу же, в момент погружения, как-то накренить свою тушку тела от прямолинейной вертикали, прочерченной до не самой лучшей из твоих могил. Предпочтительней – на спину. Откидываешься назад – и уже не только площадь касания увеличишь, но и, за счёт изменения векторов сил, чуть-чуть приподымаешь ноги. Главное – держать их прямыми, не подгибать. Потом ещё чуточку приподымешь – когда аккуратно сведёшь их. То есть, не барахтаясь – а просто медленно сводишь ноги, выдавливая жижу так, чтобы она чуточку подтолкнула их вверх.

- Ещё очень важный момент – есть ли на тебе одежда. Обычно есть: по болотам всё же не голяком разгуливают. И если на тебе имеется какая-либо куртка – это очень хорошо. Желательно – держать её расстёгнутой всю дорогу. А когда чувствуешь, что оступился и трясина хочет сделать тебе глобальный blowjob по самую маковку – ты отказываешься от этой всепоглощающей ласки, падая на спину и растягивая свою куртень на локтях. Типа, «я белка-летяга». Это очень, очень помогает – сразу правильно растопыриться. Куртка на разведённых руках – это нихуёвая опорная платформа. Она уже позволяет как-то маневрировать на поверхности трясины, что в ином случае, сказать тебе честно, - затруднительно.

- Аккуратненько – начинаешь перемещаться, работая локтями и плечами, - Элфред изображает движения. Предупреждает: - Но боже тебя упаси – дёргаться тупо вверх. От трясины ты не оторвёшься – только обидишь её и заставишь пуще расступиться под собой. Потому – скользить надо гладенько. По горизонтали.   

- Однако ж, главный хинт – иметь при себе волшебную «косичку Мюнхгаузена». Любая прочная шнурка метров на пять да с грузиком. Когда идёшь гулять на Гримпенскую трясину – обязательно нужно лелеять на теле такую приваду. При некоторой сноровке – успеешь выхватить её и закинуть моментально, как только под ногами чвакнуло и поползло. Метнул, замотал за любой мало-мальский древесный ствол – и по ней-то уж точно вылезешь. Но пока что – в самом суровом варианте поработаем, когда нет ни «косички», ни опорных стволов, ни презервативов в нагрудном кармане.

Говоря «мы поработаем» - Элфред подразумевает разделение труда. Я – барахтаюсь в жиже, он – наставляет и прикалывается с берега.

Честно, я никому не рекомендую экспериментировать с болотной живучестью-плавучестью самостоятельно, без надёжной страховки. Даже после всех объяснений – поначалу это было очень стрёмно. Два раза я всё же провалился с головой, и Элфреду приходилось поднимать страховочную решётку, чтобы не дать мне дезертировать из корпорации так запросто. Потом, правда, я пообвыкся. Как чувствую, что хляби разверзлись, – так и «кричу Хо». Но, ещё раз: «не пытайтесь это повторить в домашних условиях», как говорится. И в диких – не пытайтесь. А если уж впрямь так нужно вам болото пройти – заранее лучше соорудить «плот» из надутых двойных презиков, или хотя бы обвязаться ими по поясу, под курткой, сориентировав «пимпочками» кверху. Груз невелик – да тонуть не велит. Но, понятно, какие-то гарантии вам может дать только производитель презервативов и тот, кто учил вас, как правильно их вязать. Я же – на пальцах и буковках не могу здесь схему изобразить.

По окончании этого занятия по «экстремалке» Элфред говорит:
- А вообще довольно комично, что если набить вопрос «как выбраться из трясины» в Альтависте – ты получишь ссылки на статьи о «трясине наркомании».

Внимательно смотрю на него. Он «скалит» свои зелёно-бутылочные, ёрнические глаза. Похлопывает по плечу:
- Нет, нет! Анхель тебя не закладывал. Но эти твои две «ЧК-чиксы» - завзятые кокаинистки. То бишь, не сказать «пропащие», но – тебя уж точно приобщили. Тут ведь как: когда-то золотая молодёжь в «анти-ЧК» тусовала, а сейчас – им корочки нужны, чтобы покрывать своё «либертарианство». Впрочем, не суть. А суть в том, что…

Элфред делает паузу, делает многозначительную мину, многозначительно комкает её на разные лады…

Улыбаюсь:
- Ладно, я готов пройти тест на третий уровень «физухи».

Элфред пожимает плечами:
- Это в любое время, пожалуйста. Но только, должен напомнить, сей тест таков, что пересдач не будет. Либо ты проходишь его – либо тебе предлагается должность учителя английского языка в средней школе.

Отвечаю:
- Примерно 23 процента меня всегда мечтали о работе учителем английского языка в средней школе! Обожаю мучить детей!

Элфред посмеивается:
- Ну нет, мы всё же делаем ставку на остатние 77 процентов. А как сказал бы твой недавний подопечный Миша Герцель – это уверенная ставка в казино.

Никак не реагирую. Да, сам по себе Миша Герцель не был подставой и проверкой для меня, но что мою, новичка, работу с ним контролируют – об том я догадывался.

Потом – Элфред долго и обстоятельно, напялив таки «Кэмбридж на морду», рассказывает мне про наркотики. Не «страшилки», конечно, про то, какое они суть социальное зло, а – как они реально действуют на человеческий организм, и почему. Он рассказывал то, что никогда не сподобится поведать никакая антинаркотическая пропаганда. У них, у Элфреда и у антинаркотической пропаганды – просто разные цели. У Элфреда лекция была – про то, как ЗАБОРОТЬ наркотики, конкретно в себе, а у этого антинаркотического бизнеса установка – как БОРОТЬСЯ с наркотиками, нескончаемо долго и абстрактно в обществе (но не дай бог сократить угрозу, с которой они кормятся!)

К слову, потом мне доводилось работать и учителем английского. И «частным репетитором» (в кавычках – поскольку это отдельная песня была), и школьным учителем. Но это истории более позднего времени, и я не уверен, что включу их в эти тома своего «уголовного дела».