Дожил без всяких проволочек поэт до сорока семи

                *      *       *       Станиславу Михайлову
Дожил без всяких  проволочек поэт до сорока семи.
Скопил десяток тысяч строчек,  но не завел еще  семьи,
С простой фамилией «Михайлов», поклонник крепких сигарет.
Объект агрессии нахалов за то, что умный и брюнет,
Не вор, не кочегар, не плотник – до слова свежего  охотник,
И  воспевать готов коньяк, когда дела идут никак.
Мы из тоталитарной секты –  стихов Михайлова чтецы,
Тяжеловесных, как ландскнехты, и виртуозных без гнильцы.
Лавровым увенчать готовы венком творца,  а не иным,
Его красивые коровы вскормили молоком парным.
Но своего рожденья дату  он принимает, как  тайфун…
Стихи – скольженье  по канату в девичий обморок трибун.

Да, кстати, звать поэта «Слава», он,  феодал и крепостной,
Картофель садит величаво в родном Абрашине весной.
На зло стихотвореньям новым, там прущим к небу из канав,
Вдруг осень входит с Мясниковым, задумчивым, как космонавт.
Что думает  художник бывший, необъяснимо до сих пор:
В его мозгу скребутся мыши и воет Караканский бор,
И тарахтят аэропланы, и брат на раны сыплет соль…
Сгубил все творческие планы  непобедимый алкоголь.
Он, хищной дланью угрожая, толкает жертв своих на край.
Им дела  нет до урожая – будь осторожен, Николай!
Увы, был Мясников и – нету: не дружит с лесом и рекой.
Какой урок он даст поэту? Михайлов Слава не такой!
Не поддается чарам змея. А Коля перестал творить,
«Высокой страсти не имея для звуков жизни не щадить»!
Один в деревне недостаток –  кромешный дефицит интриг.
Тяжелых лет в душе  осадок  поэт почует, как старик.
Влачить  сезон трудов вериги принудит жадный огород,
А в городе кипят  интриги, вино, друзей круговорот…
Когда  перебороть печали не могут девы и коньяк,
Поэт с утра  фильтрует дали через мозолистый кулак.