Людмила - пленница любви. Глава первая

Глава первая. Рождение дочери.


Зал ожидания Новороссийского автовокзала был полупустым. Курортный сезон закончился, а поэтому все, кому нужно было уехать в Москву, вполне свободно могли воспользоваться услугами железнодорожного транспорта. Около единственной кассы, находившейся в торце здания, стояли две девушки и о чем-то оживленно разговаривали.
— Людка, ты хоть писать будешь? – спрашивала одна.
— Конечно, буду. Куда ж я денусь – отвечала другая. – Да, ты, как сможешь, сразу выбирайся. Вон, хоть на каникулах приезжай.
— Смеёшься, что ли. На каникулах самый аврал и начнется. Ты что, нашего директора не знаешь?
Розовощекая, полусонная кассирша лениво просунула в узкое оконце смятый клочок белой бумаги.
— Зря ты на поезде не едешь. – говорила девушка, провожающая свою подругу. – Ты представляешь, целых десять часов на этом автобусе тебе трястись придется.
— Оксан, да, на автобусе мне как-то привычнее. Ты вспомни, мы же на автобусе полстраны объездили.
— Да. Ты у нас известный энтузиаст. На одном месте сидеть спокойно не можешь. Куда ты своих гавриков только не возила. Одна вылазка на Новый Афон чего стоит! – довольно, гордясь своей подругой, произнесла Оксана. – Люд, скучать, ведь, по ним будешь.
— Ой, Оксанка, и не говори… Как представлю себя без своих сорванцов, так грустно становится.   
При этих словах лицо Людмилы действительно погрустнело. Она представила свой 1а класс – этих маленьких сорванцов, смотрящих на неё веселыми, озорными глазами, и внимательно слушающими каждое, произнесенное ей, слово. Детей Людмила любила безумно; поэтому, сразу после окончания школы, и пошла в педагогический. Потом целых три года Людмила трудилась на ниве просвещения, сея разумное и доброе, всецело отдаваясь любимому делу и даже не подозревая о том сюрпризе, который подарила ей судьба.
— Люд, а этот Гусев про твою сестру ничего не знает? – спросила Оксана. – Может, он и её нашел?
— Да, ну! – Людмила махнула рукой. – Оксан, у нас же отцы разные. Папа про то, что у меня есть сестра, и знать-то ничего не знал.
— Ты её искать и в Москве будешь?
— А как же, Оксана! Ну, ты представь: у тебя есть сестра, а ты ничего о ней не знаешь. Ни где она, ни что с ней.
Мысль о сестре возвращала Людмилу в тот день, когда в их маленьком доме, расположенном на окраине Крымска, появились двое  странных людей – мужчина и женщина. Мужчина, одетый в серый костюм, закуривая одну сигарету за другой, сидел за журнальным столиком и что-то записывал в толстую, коричневую тетрадь, а женщина просто ходила вперед-назад по комнате и о чем-то беспрерывно говорила. На железной кровати, стоявшей возле двери, сидела какая-то старушка в белом платочке и горько рыдала. Рядом не было только мамы… Вернее, мамы почему-то не было уже давно. Уже неделя, как она куда-то уехала, и с тех пор Люда  её больше не видела.
Люда сидела на маленьком, деревянном стуле и качала колыбельку, в которой лежала сестренка. Малышка почему-то сильно плакала. То ли она просто хотела есть, то ли  чувствовала, что должно произойти что-то нехорошее. Люда очень боялась за сестренку. Боялась, что она пропадет так же, как пропала мама. За мамой тоже приехала белая машина, в которой сидела женщина похожая на ту, что ходит сейчас по комнате. Мама тогда лежала на железной кровати, укрытая шерстяным, полосатым пледом, и сильно стонала. Потом мама уехала вместе с той женщиной в белом халате. Люда осталась дома с маленькой сестренкой и бабушкой, которая раньше часто заходила к ним, а теперь, когда мама уехала, осталась в их доме; стала готовить есть, стирать белье, убираться, нянчиться с малышкой.
Теперь эта бабушка сидела на кровати и безутешно плакала. Вдруг она встала, вытерла слезы черным передником, подошла к платяному шкафу, который стоял около окна, и стала доставать из него Людины вещи – платья, колготки, кофточки, носочки – и аккуратно складывать их в целлофановый пакет. Люда подумала, что, может быть, сейчас её отвезут к маме. Но, к удивлению Люды, события начали развиваться по-другому.
В комнату вошла медсестра, та самая, с которой уехала мама. Она подошла к кроватке, взяла сестренку на руки и куда-то унесла. Люда только услышала, как за окнами зашумел мотор, и опять та самая белая машина, которая увезла маму, уехала со двора, забрав с собой еще и сестренку.
Воспоминания Людмилы прервал хор детских голосов. В зал ожидания вбежала целая ватага ребятишек. Девочки в синих и белых платьицах, мальчики в аккуратных темных костюмчиках, наперегонки друг с другом, они бросились к Людмиле, пытаясь во чтобы то ни стало, заключить её в свои объятия, а, если получится, еще и наградить двумя-тремя горячими поцелуями. В мгновение ока Людмилу обступила толпа из галдевших наперебой сорванцов, каждый из которых считал своим долгом повиснуть на шее любимой учительницы.   
— Ой, Надюшка, отпусти. – говорила Людмила светловолосой, румяной девочке, повисшей на шее. – Я ведь тебя уроню. Ты такая тяжелая.
— Людмила Ивановна, мы не хотим, чтобы вы уезжали. – дрожащим голосом, еле сдерживая слезы, произнес кудрявый мальчик, рукавом вытирая влажные от слез глаза.
— Сашка, я же вам обязательно писать буду. Я все ваши адреса записала. Так что, как только приеду, всем обязательно напишу.
— Так, а кто вас с уроков отпустил? – строго спросила Оксана. – Мне что, опять придется ваших родителей обзванивать?
— Оксана Витальевна, нас Евгений Евгеньевич сам отпустил с Людмилой Ивановной попрощаться. – торопливо проглатывая окончания слов, объяснил Сашка. – Сказал, чтобы мы после большой перемены приходили.
Тут равнодушный, женский голос, раздавшейся откуда-то из-под потолка, объявил о посадке на московский автобус. Людмила с Оксаной, в сопровождении ватаги ребятишек, вышли на привокзальную площадь. Огромный, двухэтажный автобус, похожий на те, что курсируют по улицам какого-нибудь Лондона или Берлина, стоял возле торцевого входа в здание вокзала. Вереница людей, выстроившаяся около автобуса, двигалась медленно. Толстая, с опухшим ни то от жира, ни то от чрезмерного потребления алкоголя лицом, контролерша просто издевалась, рассматривая каждый билет чересчур долго, будто пытаясь определить – не поддельный ли он.
Салон автобуса был на удивление чист и уютен. Окна были задернуты темно-вишневыми, бархатными занавесками, на полу лежала чистая, зеленого цвета, ковровая дорожка, а сидения были закрыты белоснежными, с вышитыми на них причудливыми узорами, чехлами. В салоне звучала тихая, ненавязчивая мелодия, а включенный кондиционер обдувал лицо Людмилы приятной прохладой. Оксана и дети остались стоять на площади возле автобуса; каждый из них махал рукой и что-то говорил на прощание. Наконец, заревел мотор, и автобус медленно тронулся с места.
За окном мелькали знакомые с детства улицы, скверы, здания. Когда автобус свернул на Приморское шоссе, сердце Людмилы защемило, а на глаза навернулись две крупные слезы. Она увидела большой, четырехэтажный дом, выкрашенный в белый цвет, крыша которого была покрыта темно-вишневой черепицей. В этом доме прошло все детство Людмилы. Здесь она услышала первый звонок, здесь и прозвучал прощальный вальс на выпускном балу. Здесь были добрые воспитатели, строгие учителя, лучшие подружки. Здесь было все, кроме семьи.       
    О своей матери Людмила почти ничего не знала. Известно было только то,  что Люда родилась в Крымске, что была у неё еще и сестра, которая загадочным образом пропала сразу после того, как Люду увезли в детский дом. Единственное, что помнила Людмила – это лицо матери. Большие, синие глаза, густые, светлые волосы, заплетенные в длинную косу, добрая, ласковая улыбка – эти черты ясно представали в воображении Людмилы  тогда, когда на душе становилось особенно тяжело. Вот и сейчас, откуда-то издалека, перед глазами Людмилы возник дорогой образ. Словно с небес мать благословляла дочь, посылая силы для будущих испытаний.
Людмила прильнула щекой к оконному стеклу, закрыла глаза и, под тихую, успокаивающую мелодию, забылась легким, безмятежным сном.
Винный завод Крымске славился на весь Союз. Недаром всякий, кому приходилось бывать в Краснодарском крае, считал своим долгом посетить этот городок – единственное место, где совершенно официально можно было купить знаменитые кубанские вина. Винный завод, находившейся в самом центре города, считался не только главной местной достопримечательностью, но и гордостью всего края. Особенно предприятие стало процветать после того, как его возглавил Герман Сапранов – сын местного партийного бонза, давно уже присматривавшего подходящее место для начала стремительной карьеры своего отпрыска. После того, как Сапранов встал у руля предприятия, еле работавший заводик превратился в один из крупнейших промышленных гигантов в крае. Грузовики, до верху заполненные бутылками с яркими этикетками, еле успевали выезжать за заводские ворота. Крымские вина очень скоро стали главным украшением стола на любом застолье; за ними выстраивались многометровые очереди, как только они появлялись на прилавках магазинов.
Работа в разливочном цехе шла полным ходом. Темно-красное вино рекой текло по серебристым, металлическим трубкам и разливалось по высоким, из цветного стекла, бутылкам. Затем, по канвеерной линии, бутылки попадали на упаковочный стол, где на них наклеивали яркие этикетки и складывали в специальные картонные ящики.   
В тот день за упаковочным столом дежурила Лариса Савина. Только закончив школу, Лариса, девушка довольно амбициозная и не в меру мечтательная, подала документы для поступления в Краснодарский политех. Однако знаний для того, чтобы преодолеть экзаменационный барьер, у Ларисы не хватило. Вот и пришлось её матери, Клавдии Никитичне, хлопотать о том, чтобы устроить родное дитя на завод, чтобы не слонялось родное дитя по городу из угла в угол в поисках сомнительных приключений. Перспектива целый год наклеивать этикетки на бутылки с вином Ларису мало устраивала, но деваться было некуда. Перечить матери, Клавдии Никитичне, представлялось делом абсолютно бесполезным, а зачастую и небезопасным так, как в ответ можно было получить смачную, увесистую оплеуху. Вот и пришлось Ларисе надеть белый халат и косынку, да и встать за конвейер с тем, чтобы наклеивать на бутылки с вином разноцветные бумажки.    
Обычный рабочий ритм разливочного цеха прервали тяжелые шаги и громкие голоса. Нежданно-негаданно нагрянула очередная проверка, одна и тех, которые так любил устраивать директор завода – Герман Сапранов. Герман шагал во главе проверяющей делегации довольный тем, что ему в очередной раз удалось поразить всех своим неожиданным появлением. Он уже хорошо знал, что будет говорить, кого отчитывать, кому будет влеплен очередной выговор. Такие ревизии устраивались Германом, скорее, не ради самой проверки, а ради, так сказать, самоутверждения, демонстрации того, что он, Сапронов, в этих стенах все-таки главный человек.
Вслед за Германом шел молодой человек небольшого роста, довольно крепкого телосложения, все время прихрамывающей на правую ногу. Рыжие, зачесанные на левый пробор, волосы, большие, карие глаза, простое, бесхитростное выражение лица предавали этому человеку какую-то миловидность. Увидев этого человека, Лариса вся «расцвела»; на лице засияла смущенная улыбка, щеки налились багровым румянцем, глаза заблестели от радости. Молодой человек подошел к Ларисе, наклонился к ней и тихо прошептал на ухо:
— Ларисочка, ну что, завтра встретимся? Давай в кино сходим? 
— Ой, Ваня, завтра никак не получится. – с грустью в голосе сказала Лариса. – Мама из Краснодара приезжает. Её встретить надо. Потом я обещала бабе Вале на рынок с ней съездить.         
— Ну, и когда мы теперь увидимся? – недовольно буркнул Иван.
— Давай во вторник. Анька в Болгарию уезжает; всех нас у себя на проводы собирает. Вот у неё и встретимся.
— А она меня приглашала? У вас там, наверное, девичник намечается, а я такой заявлюсь – не пришей, не пристебай.
— Перестань! Там же все девчонки с женихами или с мужьями придут. Как раз мне компанию составишь.
— А потом кто-нибудь твоей маме или моему отцу все доложит. – усмехнулся Иван. – Валька же тоже наверняка прибежит. Она таких мероприятий не пропускает.
— Хорошо. Ты с улицы, с автомата позвонить сможешь?
— Смогу.
— Ну, вот. Позвонишь. Если Валька будет там, я к тебе спущусь, а если нет – ты поднимешься. Кроме неё, ведь, стучать больше некому.
Идти на всякие ухищрения для того, чтобы встретиться, Ларисе и Ивану приходилось довольно часто. Хотя молодые люди были влюблены друг в друга до беспамятства, оба принадлежали, так сказать, к разным социальным слоям. Мать Ларисы, Клавдия Никитична, жила в «ложбине» - в районе, где каждый домик вот-вот мог сложиться от малейшего дуновения ветерка. Родители же Ивана обитали в более презентабельном жилище. Коттедж, построенный в стиле средневекового замка, стоял на берегу огромного пруда за оградой городского парка. В народе за этим домом прочно закрепилось название – «парткомовский». Владелец дома – Федор Сапранов был не просто председателем исполкома, а считался буквально хозяином района и всего, что в этом районе находится.
Ларису нисколько не смущало то, что Иван – человек явно не её круга, а поэтому рассчитывать на взаимопонимание со стороны и матери Ларисы,  и родителей Ивана было бы просто несерьезно. Лариса любила Ивана страстно, беззаветно, и вовсе не за то, что его папа был крупной «шишкой». Иван просто полностью соответствовал качествам, которые, по мнению Ларисы, должны быть присущи любому мужчине. Он был добр, умен, скромен и, что самое главное, совершенно равнодушен к алкогольным напиткам. Вот на основе всего этого Лариса и сделала вывод, что лучшего жениха в городе ей, пожалуй, не найти.
Пять дней пролетели быстро, будто их и не было. К намеченному времени в квартире Анны Парамоновой народу было – не продохнуть. Казалось, вся городская молодежь пришла на банкет, устроенный Анькой по случаю своего отбытия на ПМЖ в Болгарию. Среди всей этой резвой, разбитной публики Лариса чувствовала себя несколько неловко. Она чувствовала себя абсолютно чужой на этом празднике, где только и разговоров-то было про то, какая везучая Анька, что ей удалось такого завидного жениха отхватить. Несмотря на то, что Лариса любила Анну, считала её своей подругой, её хвастливость, постоянное желание быть в центре внимания ей надоедали, а порой просто раздражали.   
Гости уселись за стол, бокалы начали наполняться темно-красным вином, когда раздались два звонка в дверь. Аня выбежала в коридор, открыла дверь. На пороге стояла девушка, одетая в ярко-красное платье, укороченное до колен. Импортный, сшитый по последней моде, наряд, стойкий аромат французских духов, причудливой формы золотая цепочка на шее говорили о том, что девушка из той семьи, в которой не принято себе в чем-либо отказывать.      
  По заплаканному, буквально красному  от слез лицу, по взгляду, полному горя и тоски, Анна поняла, что у Валентины произошел очередной облом на личном фронте.
— Ну! Что на этот раз? – с плохо скрываемым раздражением спросила Анна.
— Представляешь, его опять нет? Я целый день звоню – никто трубку не берет. – слезы так и наворачивались на глаза Валентины. – Я скоро с ума сойду.
— Так! Пошли на кухню, там поговорим. – строго произнесла Анна, уже настроенная на то, что в сотый раз придется делать втык подруге.
Девушки прошли на кухню. Валентина умыла лицо под краном, быстро подкрасила ресницы, напомадила губы. Анна смотрела на подругу с плохо скрываемым упреком. Ей уже изрядно надоели все эти Валькины переживания, которые продолжались Бог знает сколько времени и никак не заканчивались.
— Валь, ну, сколько ты еще переживать будешь? – сокрушенно спросила Анна. – Ты же кроме него вокруг себя вообще ничего не видишь. Так, ведь, и до дурдома докатиться недолго.
— Аня, он опять с твоей мымрой встречается. – не слушая, что говорит подруга, продолжала Валентина. – Я как вечером ему не позвоню, его постоянно дома нет. Наверное, или у Вадика на даче засели, или где-нибудь еще милуются.
— Да, нигде они не милуются. Лариска сейчас у меня сидит. Вон, с Петькой и с Катькой болтают.
— Анька, я вот когда-нибудь не посмотрю, что она твоя подруга. Все глаза ей выцарапаю. Если сейчас Ванька придет, а она начнет к нему на шею вешаться, я её точно убью.   
— Слушай, я вот одного не понимаю: у нас в городе что, в городе других парней нет. – как бы не слыша того, что сказала Валентина, произнесла Анна. -  Что ты на этом папином сынке зациклилась.
— Да, не могу я без него, Аня. – Валентина снова готова была зарыдать. – Вот как увидела его тогда, когда его родители и он к нам в гости пришли, так внутри меня все и перевернулось.
— Ну, и что! Раз он так к тебе относится, теперь что, вешаться из-за этого.
— Ладно. Давай приводи себя в порядок, и к ребятам пошли, а то они без нас все деликатесы поедят.
Через две минуты Анна и Валентина появились в гостиной. Собравшиеся провожать Анну гости сидели за большим, накрытым белой скатертью, столом, уплетали за обе щеки колбасу да ветчину, о чем-то оживленно беседовали и, казалось, совершенно не замечали ни вошедшей в комнату хозяйки, ни только что появившейся Валентины.   
— О, какие люди к нам пожаловали! – вдруг оживился изрядно захмелевший Петька Громов. – Сама Валентина Антоновна   почтила нас своим вниманием.
— Петь, отстань. – недовольно промолвила Валентина. – Только тебя сейчас не хватало.
Валентина увидела стоявшую возле окна Ларису, и настроение у неё испортилось еще больше.  Один вид этой особы, то бишь Ларисы, вызывал у неё стойкое раздражение. Еще бы! Весь город судачил о том, что Лариса прямо-таки вешается на шею Ивану Сапранову – самому завидному жениху в округе. Как только могла эта наглая девица посягнуть на то, что уж ей никак принадлежать не может!
Взгляды девушек встретились. Если бы Валентина обладала способностью испепелять глазами, то Лариса моментально превратилась бы в горсть золы. Перед Валентиной стояла та, кто нагло и упорно пыталась занять её, Валентины, место в жизни Ивана. В этот момент ненависть, испытываемая Валентиной к сопернице, не могла не вырваться наружу.
— Ты-то что тут делаешь!?! – спросила Валентина тоном, полным раздражения. – Опять пришла моему Ваньки глазки строить?
— Да, кому твой Ванька нужен? – попытался урезонить распалившеюся подругу Громов. – Ты же знаешь: они с Анькой подруги – не разлей вода. Когда теперь им свидеться придется? 
— Валь, я завтра уезжаю, а ты, вместо того, чтобы спокойно посидеть с нами, поболтать, опять разборки устраиваешь. – резонно сделала замечание подруги Анна. – Тебе не надоело?
Валентина успокоилась, но продолжала, сидя за столом, бросать на Ларису злобные, презрительные взгляды такие, что у бедной девушки мурашки побежали по спине. Глядя на Ларису, Валя хорошо понимала, что та выиграет перед ней во всем: и во внешности, и скромности, и в воспитании. Валентина знала Ивана как облупленного, а он в людях больше всего ценил скромность и тактичность, а как раз этими качествами Валя Накозина не обладала. Лариса же была девушкой внешне очень приятной, но в какой-нибудь общей массе людей совершенно незаметной. Зато такие качества, как скромность, вежливость, общительность присутствовали в ней с избытком.
Появление Валентины было для Ларисы неприятно, но восприняла она его совершенно спокойно, без истерик и каких бы то ни было выпадов в её адрес. В конце концов, ну, можно же на эту избалованную папину дочку просто не обращать никакого внимания. Своими скандалами и выяснениями отношений она все ровно ничего не добьется. Иван свой выбор давно сделал.
Валентина  сидела за столом, все время нервничая. Она то каждую минуту смотрела на часы, то заламывала себе руки, то бросала на Ларису злобные, презрительные взгляды, то вдруг вскакивала со стула и бежала к окну посмотреть, не появился ли «на горизонте» предмет её переживаний.   
Предмет переживаний сидел в это время в кабине «москвича», стоявшего неподалеку от того дома, где проходило торжество. Иван расположился на заднем сидении и внимательно смотрел на входящих в подъезд людей.  Ох, как не хотелось ему появиться в квартире Парамоновой, и быть застигнутым врасплох вездесущей Валькой Накозиной. Правда, увидеть обожаемую Ларису Ивану хотелось еще больше.
Дверца машины открылась, и на переднее сиденье уселся крепкий мужчина лет тридцати. Он был плотного телосложения, достаточно полный; короткие рыжие волосы были зачесаны на левый пробор, большие карие глаза почему-то светились весельем. Он посмотрел на не сводившего  глаз с пятиэтажки Ивана и, усмехнувшись, иронически промолвил:
— Ванька, ну что, появился твой ужас, летящий на крыльях ночи?
— Да, явилась, не запылилась. Теперь Лариска будет там сидеть, как вкопанная.
— Пойди, позвони. Скажи, чтобы выходила.    
— Нельзя. – резко отрезал Иван. – Анна же не умеет язык за зубами держать. Тут же все разболтает, вот прямо при всех. Ты что, её не знаешь?
Тут Иван как-то многозначительно посмотрел на своего друга. В его взгляде одновременно можно было увидеть и надежду, и мольбу о помощи.
— Вадик, а, может быть, ты из автомата позвонишь? – умаляющее спросил он.
— И что я скажу?
— Ну, придумай что-нибудь, Вадим. Я Лариску уже Бог знает сколько времени не видел. Мы с ней договорились, что сегодня встретимся, а, видишь, эта красотка нарисовалась ну, совсем не во время.    
— Ой, Ванька, мне бы твои проблемы. – Вадик тяжело вздохнул. – Ладно. Придется действовать жестко, но мне ничего другого в голову не приходит. Я сейчас поднимусь, скажу Лариске, что с Клавдией Никитичной опять нехорошо. Она спустится, а ты уж её тут лови.
— Ничего другого придумать не мог!?! Так, ведь, и до инфаркта человека довести можно.
— Хорошо, а что ты предлагаешь? Я позвоню, Ларка выбежит тебе навстречу, а за ней выбежит Валентина, и начнется здесь такое…
Как ни крути, а аргументы Вадима были более чем разумны. Валентина была из тех людей, которых очень трудно провести. Она обладала каким-то необыкновенным, звериным чутьем, и любые действия Ивана Валентина могла просчитать на сто шагов вперед.
Иван понимал, что тогда, на заводе, согласившись на план Ларисы, он сам загнал себя в ловушку. Сейчас, когда там, в квартире у Анны, находилась Валентина, о встрече с возлюбленной можно было забыть.
— Ну, что, может, домой поедем? – предложил Вадим. – Если Валька пришла, то это надолго. Она ж не просто так к Парамоновой заявилась. Она пришла специально, чтобы тебя пасти.
— Вадик, ну, придумай что-нибудь, пожалуйста!
— Что я тебе придумаю!?!      
— Сходи туда. Позови Ларису. – не унимался Иван.
— Сейчас я её позову, а завтра о том, что вы встречаетесь, будут знать твои родители и, главное, Герман. Завтра твой отец будет из тебя шашлык делать. Ты этого хочешь?  Тебе что, очень хочется неприятностей?   
— Да, не хочу я неприятностей. – не унимался Иван – Я просто хочу увидеть Ларису. А ты мне можешь в этом помочь, но почему-то не хочешь.
Выражение лица Вадима приняло отчаянно-побежденный вид. Он понял, что если сейчас не пойти к Парамоновой, то Ванька весь день будет конючить над ухом о том, какой он несчастный, что опять не смог встретиться с любимой девушкой.
— Вань, ты понимаешь, что мне придется идти против моих принципов? – укоризненно спросил Вадим.
— Слушай, вот хоть раз в жизни ты можешь поступиться своими принципами ради лучшего друга? 
 Вадим тяжело вздохнул. Хочешь – не хочешь, а к Парамоновой идти придется. Тем более, последней фразой он сам дал понять, что, хотя и нехотя, но готов исполнить просьбу Ивана.
— Учти, Ванька, я это делаю в первый и в последний раз. Больше ни о чем таком ты меня не проси. – строго сказал Вадим, вышел из машины, резко хлопнув дверцей, и направился к подъезду.
Веселье у Анны пошло на убыль. Захмелевшие гости сидели за столом, опустошая один за другим бокалы с терпким, красным вином, и даже не разговаривали между собой, а слушали одного единственного человека.  Все слушали Валю Накозину. Ох, какая она была мастерица жаловаться на судьбу! Слушая её, вполне могло сложиться впечатление, что нет на свете человека более несчастного, чем она. И вынуждена она прозябать в этом захолустье вместо того, чтобы блистать в Москве, и жених её бросил, и носит она, что попало.… Слушая все её причитания, никто сразу не услышал звонка в дверь.
Открывшая дверь Анна увидела перед собой мрачного, как туча, с покрасневшим, как алое знамя, лицом, Вадима.
— Аня, а Лариска у тебя? – каким-то похоронным тоном спросил Вадим.
— У меня. Вон, с ребятами сидит. А что, что-то случилось?
— Позови её. Мне ей что-то сказать надо.         
— Сейчас позову. – Сказала Анна и с озабоченным видом пошла в комнату к гостям.
Вадим готов был провалиться на месте ни то от стыда, ни то от растерянности, когда Лариса с обеспокоиным выражением лица вышла в коридор. Увидев тревожный взгляд Вадима, его покрасневшее лицо, она сразу поняла, что что-то произошло.
— Вадик, ты чего такой нахохленный? У нас дома что-то случилось?
— Так! Собирайся быстрее, и пошли домой. Клавдии Никитичне опять плохо.
Все, что скороговоркой выпалил Вадим, стараясь не запнуться от волнения ни на одном слове, моментально возымело действие. Лариса выскочила за дверь квартиры пулей, даже ничего не сказав стоявшей в растерянности Анне.
Пробегая вниз по лестнице, Лариса вдруг почувствовала, как чья-то крепкая, мужская рука схватила её за плечо. Она обернулась и увидела перед собой нахальное, улыбающееся лицо Ивана. Пылкий влюбленный так и не смог вытерпеть и дождаться, когда Вадим вернется.   
— Ой, Ваня, извини, но мне сейчас домой бежать надо. С мамой опять плохо. – запыхаясь, проговорила Лариса.
— Ларка, да, с твоей мамой все в порядке. Мы это с Вадиком специально придумали, чтобы из Анькиной квартиры выкурить.
Не успел Иван закончить последнюю фразу, как тяжелая, увесистая ладонь Ларисы оказалась на его щеке. В гневе Лариса была страшна, хотя этот гнев очень быстро проходил.
— Ну, и свинья же ты! – закричала Лариса. – Знаешь, я чуть с ума не сошла. Думала, маме опять плохо, а это вы с Вадиком так пошутить решили.
— Ларис, прости, пожалуйста. Ты же знаешь, пока Валька там, мне появляться нельзя. Вот и пришлось Вадика просить, чтобы он оттуда тебя как-нибудь выманил.
— А вот просто позвонить тоже нельзя было? – не могла успокоиться Лариса.
— Да, она и по звонку бы догадалась. Ты что, её не знаешь? Она же словно чувствует, когда мы рядом. – говорил Иван, медленно спускаясь по каменным ступеням.
Около подъезда огромный клен ласково шелестел листвой, а еще немногие пожелтевшие листья, игриво кружась, не спеша, ложились на землю. Выйдя из подъезда, Лариса увидела синий «москвич» с настежь распахнутой дверцей и стоящего возле него, шутливо улыбавшегося, Вадима.
— Карета подана! – зычным голосом продекламировал он.   
Иван и Лариса расположились на заднем сидении, а Вадим, как личный шофер какой-то особенной персоны, с важным видом сел за руль, и автомобиль тронулся с места, поднимая за собой клубы придорожной пыли.
— Так. Куда путь держим? – спросил Вадим, когда машина остановилась перед единственным в городе светофором.
— Давай ко мне на дачу. – предложил Иван. – Родители там до следующей недели все ровно не появятся. Так что, Лариска, дом в нашем полном распоряжении.
— Ваня, только учти: мне завтра утром, кровь из носу, а надо быть дома. – обеспокоено сказала Лариса. -  Иначе мама с ума сойдет.
— Да, будешь ты дома. Оттуда же автобусы каждые пять минут ходят. 
—Хочешь, я завтра с утреца за тобой заскочу? – поинтересовался у Ларисы Вадим. – Все ровно мимо поселка проезжать буду.
— Ты лучше за дорогой следи, а не к Ларисе подмазывайся. – ревниво сказал Иван. – Её есть, кому проводить.
— Ой, очень надо! Мое дело – предложить.
Дорога в дачный поселок заняла минут двадцать – двадцать пять, не больше. Здесь, среди аккуратно подстриженных лужаек и газонов, среди могучих вековых дубов стоял огромный двухэтажный дом, отличавшийся от всех других строений как своей необычной архитектурой, так и роскошью внешней отделки. Вернее это был  даже не дом, а целый дворец, напоминавший ни то старинный замок, ни то дворянскую усадьбу. Огромные окна, от пола до потолка с цветными витражами, громадная лестница, отделанная мрамором, с ажурными, коваными перилами, темно-вишневая черепица на крыше, наконец, круглая башня, гордо возвышавшаяся над основным зданием – все светилось немыслимой роскошью.   
Сумерки уже вступили в свои права, когда автомобиль Вадима въехал в ворота поселка. Лариса все еще прибывала в растерянности. В первый раз она оставалась с Иваном наедине, да еще в чужом, совершенно незнакомом для неё доме. Лариса испытывала двоякое чувство. С одной стороны, счастье переполняло её, а с другой – какая-то назойливая, непонятно откуда появившаяся тревога защемила грудь.
— Добро пожаловать в родовое гнездо Сапрановых! – торжественно провозгласил Иван, когда Лариса робко поднималась по ступеням на террасу.   
Добротный дачный дом внутри мало, чем отличался от респектабельной, со вкусом отделанной, городской квартиры.  Потолки были выкрашены в белый цвет, пол устлан паркетом, а стены оклеены обоями. Терраса представляла  собой застекленную от пола до потолка пристройку, настолько широкую и просторную, что при желании на ней спокойно можно было бы организовать танцплощадку. Гостиная была похожа на холл в жилище какого-нибудь английского аристократа. Прямо напротив входной двери возвышался огромный, какие можно увидеть только в старинных замках, камин. На полу лежала шкура белого медведя, морда которого была до того натуральна, а глаза светились таким живым, звериным блеском, что Лариса немало испугалась, увидев перед собой звериный оскал косматого обитателя Арктики. По стенам были развешаны дорогие охотничьи ружья, чучела глухарей и куропаток, оленьи рога. У окна стояла причудливой формы горка, сделанная и красного дерева, а в ней красовался чайный сервиз, какие можно увидеть разве что в каком-нибудь Лувре или Эрмитаже.
Среди всего этого лоска и роскоши Лариса чувствовала себя как-то неуютно. Она, конечно, хорошо понимала, что её возлюбленный из очень небедной семьи, но раньше, встречаясь с ним, что называется, на нейтральной территории, Лариса воспринимала Ивана как человека, равного себе.  Теперь же, как никогда раньше, Лариса поняла всю бесперспективность своих чувств к Ивану. Её любимый человек был из того мира, куда ей, простой девушке, вход будет всегда заказан.
— Так, Лариска, ты там с пластинками разберись. – послышался голос Ивана из одной из комнат. – Выбери, какие слушать будем.
Лариса подошла к стеллажу, стоявшему возле двери. Тут, на полках, аккуратно были сложены разноцветные пакеты с какими-то причудливыми фотографиями и надписями на иностранном языке.   
— Ваня, а у тебя что, и Челентано есть? – восторженно спросила Лариса, увидев пакет, на котором красовалась знакомая фотография.
— Да, у меня все есть. – войдя в комнату, сказал Иван. – Мама же у меня заядлый меломан. Отец как заграницу едет, так обязательно оттуда привозит очередной диск какой-нибудь забугорной знаменитости. 
— И часто твой папа заграницей бывает.
— Ну, пару раз в год – это точно. Вот недавно из Болгарии прилетел. В прошлом году в Югославии был.
Иван смотрел на Ларису ласковыми, влюбленными глазами, а она смущенно прятала взгляд, словно чего-то боялась.
— Лариса, мне нужно сказать что-то важное. – прервав молчание, сказал Иван.
— Ты меня заинтриговал. – испуганно ответила Лариса. – Неужели нашел другую.
— Нет! Что ты! Просто… Знаешь что: пойдем сядем за стол, и я тебе все объясню.
Уж чего-чего, а Лариса никак не ожидала, что Иван окажется таким искусным кулинаром. Стол, накрытый на террасе, так и ломился от всевозможных изысков, приготовленных Иваном собственноручно. Тут были и запеченная рыба, и греческий салат, и утка, фаршированная яблоками и черносливом, и, главное, тончайшее итальянское вино.
— Ванька, ты все это сам приготовил? – не скрывая восторга, спросила Лариса.
— Представляешь, вчера весь вечер провозился. Хотел тебя порадовать. Но главное не это.
— А что главное?
— Сейчас увидишь.
Иван загадочно улыбнулся и ушел в комнату, служившую в доме чем-то вроде спальни для гостей. Спустя две минуты он вернулся, принеся с собой маленькую, обшитую бархатом, коробочку малинового цвета. Иван сел за стол и жестом пригласил Ларису сесть напротив его. Лариса послушно на изящный, из черного дерева, стул и села прямо напротив возлюбленного. Пребывая в каком-то загадочном состоянии, похожем на сон, она не заметила, как на столе появились две свечи в стеклянном подсвечнике; откуда-то со стороны лилась тихая, медленная мелодия, а за окном чуть слышно стал накрапывать мелкий дождик.
Иван смотрел в глаза Ларисы и при этом не мог проронить ни слова. Вернее, он не мог подобрать нужных слов. Она, в этом ситцевом голубом платье, с этими вьющимися, водопадом спускавшимися по плечам, русыми волосами была столь прекрасна, что, казалось, в мире не осталось фраз, способных достойно выразить эту красоту. А эти глаза! Эти больше зеленые, похожие на два больших изумруда, глаза! Иван мог смотреть в эти глаза часами. Что же она ответит ему сейчас, когда он скажет ей самое главное? Когда сделает самое важное признание в своей жизни.
— Лариса, мы знакомы с тобой уже больше года. – смущенно, чуть заикаясь, начал Иван. – За это время я понял одно: ты тот человек, с которым я хотел бы пойти по жизни рука об руку. Лариса, я тебя очень люблю и хочу, чтобы ты стала моей женой. Ты бы согласилась принять мое предложение? – совсем уж робко закончил влюбленный.
Иван взял правую руку Ларисы и положил ей в ладонь маленькую бархатную коробочку. Улыбаясь, Лариса открыла коробку… Нет, ничего даже отдаленно похожее на это великолепие Лариса раньше никогда не видела. Ярко-красный рубин, какие можно только в каком-нибудь фильме, величаво красовался на кольце из белого золота. Лариса была в смятении. За минуты в голове пронеслось множество мыслей. Лариса впервые в жизни не знала, что ответить. В этот момент разум и сердце как бы сошлись в непримиримой схватке.
Ивана Лариса любила безумно; готова была отдать все, чтобы только быть рядом с ним. Но реальность была такова, что ни мама Ларисы, ни родственники Ивана никогда бы не согласились на  какие-либо отношения между своими детьми, а уж тем более на брак. С этим надо было или смириться, или как-то бороться за свое счастье.
— Ваня, давай не будем спешить пока. Я боюсь.
— Чего ты боишься?
— Моя мама, твои родители… Ты же знаешь: они будут против.
— Так! Стоп! Лариса, мы с тобой что, маленькие дети? Почему мы должны у кого-то спрашивать разрешения, чтобы устроить свою же судьбу?
— Потому что, Ваня, у тебя отец – большой начальник, а у меня мама – простая прачка из дома быта. И твоя родня никогда не примет такую, как я.
— Лариса, мне кажется, что ты очень невысокого мнения о моей родне. Кто тебе сказал, что они тебя не примут? У нас сейчас что, на дворе средневековье какое-нибудь? Двадцатый век все-таки, а тебе все времена Ромео и Джульетты мерещатся. Ну, нельзя же так.
Говоря все это, Иван в глубине души прекрасно понимал, что на деле путь к счастью будет ох, каким нелегким. Предстоит схватка! Прежде всего, с отцом и с Германом. Герман! Вот уж кто сбесится от одной мысли, что в его семью может попасть кто-то из низов. Высокомерие и спесь этого человека не знали пределов. Даже Федор Лукич – человек с достаточно высоким самомнением и очень хорошо знающий себе цену – порой удивлялся, откуда в его старшем сыне столько ханжества и самовлюбленности. Трудно было представить, что будет, если Герман узнает о том, что младший брат решил взять себе в жены девушку, так сказать, из народа.
Мама Ларисы, Клавдия Никитична, тоже не пришла бы в восторг от перспективы породниться с Сапрановыми. Ей-то, не один год проработавшей в прачечной какого-то крайкомовского дома отдыха, как никому другому были известны нравы этой семейки. И Герман, и Федор Лукич были такими забияками и кутилами, а главное, любителями женского пола, что об их похождениях, случавшихся почти каждый день, в окрестностях слагались легенды. Сама Клавдия Никитична, работая в этом треклятом доме отдыхая, неоднократно становилась объектом домогательств со стороны Федора Лукича. Бедная женщина с ужасом, с холодной дрожью вспоминала те времена. И вот теперь представьте себе ситуацию: приходит Лариса домой и прямо с порога заявляет матери:
— Мама, а я замуж выхожу! 
— За кого, дочка? – поинтересуется Клавдия Никитична.
— Да, за Ваньку Сапранова – сына первого секретаря.
Ой,
что тут будет! В общем, перспективы Ларисы и Ивана стать мужем и женой были безрадужными, если не сказать – безрадостными.   
   Понимая все это, Иван решил, что лучший выход из этой ситуации – это взять инициативу в свои руки.         
— Так! У тебя паспорт с собой? – неожиданно спросил Иван.
— Ну, это еще зачем?
— Затем, что мы завтра с тобой идем в загс подавать заявление. Идем прямо с утра.
— Ты, кажется, забыл, что завтра с утра мне надо быть дома?
— Хорошо. Тогда в обеденный перерыв.
— В обеденный перерыв тоже не получится. Мы за полчаса просто не успеем добраться до твоего загса. – упрямо настаивала Лариса. – И вообще я не понимаю, чего ты вдруг так заегозил с этой женитьбой. У нас же вся жизнь впереди. Успеем мы еще свадьбу сыграть.         
 — Лариса, мне просто надоело находиться в этом неопределенном состоянии. Ты понимаешь, я не вижу смысла оставаться любовниками, если мы спокойно можем пожениться. Вот почему мы должны от всех прятаться, как воры какие-нибудь? Тебе не кажется это неправильным?
Аргументы Ивана были действительно разумны. Ну, в конце концов, сколько можно прятаться по чужим квартирам и дачам. Лучше уж оформить свои отношения официально, а родственников просто поставить перед фактом. Деваться им будет некуда, и, хочешь, не хочешь, а придется принять новых членов семьи.
— Ладно, Ваня, если хочешь, давай подадим заявление, но только сделаем это попозже. – согласилась Лариса. – Ну, в субботу, например.
— Вот и ладушки! – довольно, вздохнув, произнес Иван, а на его лице расцвела счастливая улыбка. – Ты не представляешь, как я хочу, чтобы у нас была нормальная, счастливая семья.
Иван буквально не помнил себя от радости. Подскочив к Ларисе, он заключил её в свои объятия и начал осыпать поцелуями. Поцелуи были жаркими, страстными; Ларисе казалось, что раньше Иван не целовал её никогда. Дальше оба влюбленных впали в полусознательное, полусонное состояние. Лариса помнила только яркие лучи заходящего солнца, откуда-то появившиеся на столе две свечи, но все это проходило перед ней, как в тумане. Все, что происходило дальше, было каким-то безумием, неподдающейся описанию эйфорией, в полной власти которой оказались влюбленные. 
Утром Ларису разбудил ни то теплый луч взошедшего солнца, ни то нежный поцелуй Ивана. Любимый смотрел на неё ласковым, полным нежности, взглядом. Проснувшись, увидеть перед собой лицо любимого человека – это ли ни есть счастье? Не об этом ли мечтала с тех пор, как увидела Ивана возле заводской проходной?
— Как спалось, красавица? – улыбаясь, спросил Иван, теплой ладонью правой руки гладя Ларису по шелковистым, русым волосам.   
— Ванюшка, ты что, решил меня совсем с ума свести? Я ведь и раньше без тебя жить не могла, а теперь… Я хочу, чтобы мы больше не расставались никогда.
— Ну, надеюсь, скоро так оно и будет. Я, кажется, убедил тебя в необходимости свадьбы? Или ты за эту ночь успела передумать?
— А ты что, хочешь еще и свадьбу сыграть? – удивилась Лариса.
— Ну, а ты как думала, Ларис? – Иван удивился смущению возлюбленной. – Надо, чтобы все было, как у людей: свадьба, банкет, путешествие. Кстати, давай потом в Венгрию рванем? Родители в прошлом году туда ездили. Говорят: красота неописуемая.
— Ой, Ваня, ты мне лучше скажи, как твои родители отреагируют, когда узнают про нашу свадьбу? Я не думаю, что эта идея им очень понравится.
— Ничего. В конце концов, мы с тобой – взрослые люди, и сами вправе определять, что нам нужно в этой жизни.
Последние слова Иван произнес решительно, уверенно, будто был уверен: все трудности, которые могут возникнуть, разрешатся сами собой. Двух вещей он не учел при этом: степень деспотизма своего отца и степени хитрости и подлости своего старшего брата.
О том, что Иван провел ночь на даче не один, а с какой-то девушкой, его родители узнали в тот же день, когда влюбленные эту самую дачу покинули. Местный сторож оказался очень словоохотлив, и за пол-литровую бутылку «столичной» сказал Федору Лукичу, что видел, как Иван Федорович приезжал в поселок с незнакомой девицей.  Учитывая то, что этой девицей оказалась не Валя Накозина, негодованию Федора Лукича не было пределов. Естественно, Ивану был устроен допрос с пристрастием, на котором тот держался твердо и, как потом сказал Федор Лукич, излишне самоуверенно.   
  Надо ли говорить, что известие о том, что Иван собирается жениться на какой-то Ларисе Савиной, его семья восприняла в штыки? Больше всего возмущало то, что девушка была из низов. Особенно неистовствовал Герман. Складывалось такое впечатление, что вопрос о женитьбе Ивана касался непосредственно его. Метая громы и молнии, набрасываясь на Ивана чуть ли не кулаками, Герман не уставал повторять, как заезженную пластинку, одну и ту же фразу:
— Босяков в своей семье я не потерплю. Можешь катиться со своей… куда глаза глядят. 
В общем, Герман разговаривал с Иваном так, будто он был его отцом, а не Федор Лукич. Впрочем, старшего брата Иван боялся меньше всего. Для себя он давно все решил, и менять своего решения не собирался, не смотря на истерические возгласы отца и на высокомерные угрозы Германа. Единственным человеком, в котором Иван нашел хоть какое-то понимание, оказалась его мать – Варвара Захаровна. Не то, чтобы она одобряла выбор сына, а просто разыгрался родительский интерес: что это за девушка, в которую влюбился Иван? Что она из себя представляет?
Три дня пролетели быстро. Субботнее утро выдалось пасмурным и туманным. Клавдия Никитична, мать Ларисы, проснулась от сильных ударов в бок. Открыв глаза, она увидела перед собой высокого мужчину лет тридцати, одетого в черный костюм, от которого резко пахло дорогим одеколоном.
— Не вздумай заорать! – тихо сказал мужчина, закрывая рукой рот Клавдии Никитичны. – Так! Сейчас оденешься и выйдешь на террасу. Есть разговор.
Клавдия Никитична, от страха чуть не потерявшая дар речи, накинула на плечи байковый халат, покрыла голову синей косынкой, перекрестилась троекратно на икону Спасителя и быстро вышла и комнаты. Человек в черном костюме (это был Герман) сидел на террасе, вальяжно раскинувшись в плетеном кресле, положив ногу на ногу. Он нервничал,  что-то бурчал себе под нос, потирал руки. Едва Клавдия Никитична появилась в дверях, как Герман, еле скрывая злость и раздражение, выпалил:
— Так! Ты в курсе, что твоя дочка и наш Иван сегодня в загс собрались? Небось, ты ее научила, как из грязи-то в князи перескочить?
— В какой загс? В какие князи? – спросила Клавдия Никитична, еще не совсем хорошо понимая, что происходит. 
— Не прикидывайся дурой! – крикнул Герман, ударив кулаком по столу. – Я вашу Савиновскую породу хорошо изучил. Сначала ты моему отцу на шею вешалась. Не получилось. Теперь решила свою дочь повыгоднее пристроить! Только ничего у тебя из этого не выйдет.
— Да, я, правда, ничего не знала! – чуть не плача, сказала Клавдия Никитична.
— Знала, не знала – это меня не касается. Но, если твоя Лариска сегодня в загс заявится, твоему придурку-брату не жить. Это я тебе точно обещаю.
В том, что эту угрозу Герман исполнит, можно было не сомневаться. Еще когда Клавдия Никитична трудилась в доме отдыха, там произошел случай, о котором потом долго с ужасом говорили во всем городе.
Как-то поздним вечером в столовой местного пансионата собрались трое. Двое солидных мужчин среднего возраста, (по манере говорить) явно приехавшие из Москвы, и молодой, худощавый человек, при появлении которого все сотрудники пансионата вытягивались по струнке и заискивающе улыбались, ибо это был родной сынок первого секретаря райкома – Герман Сапранов. Герман и его спутники расположились в правом дальнем углу за маленьким столиком, накрытом сиреневой скатертью. Из кармана пиджака Герман достал совершенно новенькую, еще не распакованную, колоду карт, быстро распечатал её, перетасовал и быстро стал бросать карты перед собой и каждым из своих товарищей.             
Игра пошла быстро. За каких-то пятнадцать минут люди, пришедшие с Германом, сорвали целых два банка. То есть, за короткое время кошелек Германа оказался абсолютно пустым. С подобным положением Герман мириться не собирался, а поэтому решил действовать  радикально.
Спустя два дня в туалетной комнате городского вокзала было найдено два мертвых тела. У обоих мужчин, лежавших лицом вниз в огромной луже крови, было перерезано горло. Ни документов, ни денег при трупах обнаружено не было.  Только спустя две недели выяснилось, что убитыми оказались два московских шулера, которые уже как год находились в розыске. После этого по городу поползли настойчивые слухи, что эти столичные игроки были убиты если не самим Германом Сапрановым, то уж точно по его распоряжению.
С тех пор Клавдия Никитична стала бояться Германа, как огня.  В том пансионате, где она работала, почти каждый был уверен, что именно Герман – виновник гибели москвичей. Сейчас же, встретясь лицом к лицу с этим человеком, все мысли Клавдии Никитичны были только об одном: как оградить свою дочь и от этого дьявола в человеческом обличье, и от всей его семьи.
— Слушайте, я вам обещаю, что Лариса больше не побеспокоит вашего брата. – дрожащим голосом, заикаясь, произнесла Клавдия Никитична. – Только вы нас тоже в покое оставьте.
— А вот это уже целиком от тебя и твоей дочуры зависит. – усмехнувшись, ответил Герман. – Будешь вести себя правильно – будешь жить долго и счастливо, а нет – тебе же хуже будет. Это я тебе обещаю.
Сказав  все, что хотел, Герман ушел, оставив несчастную женщину наедине с мыслями о том, почему не стоит становиться у него на дороге. За минуту в голове Клавдии Никитичны все перемешалось. Ясно было одно: надо было действовать решительно и быстро. Скорее уезжать из этого городка. Слова Германа, как испорченная пластинка, вертелись в голове несчастной женщины; она понимала: угрозы Германа – это не пустой звук. Больше всего Клавдия Никитична сердилась на Ларису, а поэтому решение устроить ей основательную трепку было принято сразу, как только Герман ушел.
В припадке ярости Клавдия Никитична ворвалась в комнату, где спала Лариса, чуть ли ни за волосы, вытащив несчастную девушку из кровати. Еще не успев толком очнуться от сна, Лариса получила увесистую оплеуху от тяжелой руки своей матери.
— Как ты смела, дрянь! – по максимуму напрягая голосовые связки, кричала Клавдия Никитична. – Молоко на губах еще не обсохло, а все туда же, любовь крутить.
— Ты о чем, мама? – спросила Лариса, совершенно не понимая, что вообще происходит.
— Да, все о том же. – с каждой минутой гнев Клавдии Никитичны становился все сильнее. – Тебе что, меня в могилу загнать захотелось? Кто тебя просил к этому барчуку в постель лезть? Что, захотелось, чтобы, как я, матерью-одиночкой стать?
— Мама, Ваня любит меня. – попыталась оправдаться Лариса.- Он хочет на мне жениться. Мы, кстати, завтра хотим заявление в загс подать.
— Какое заявление? В какой загс? Лариска, неужели ты не понимаешь: не даст его родня вам спокойной жизни.  Уж я-то эту публику от и до изучила. Сейчас ко мне брат Ивана приходил. Такого мне наговорил, что мурашки по всему телу бегали.    
— Ну, знаешь, Ваня тоже уже не маленький. В конце концов, я же за него замуж выхожу, а не за его родственников.
Это заявление Ларисы окончательно вывело Клавдию Никитичну из себя. Мириться с таким непрошибаемым упрямством дочери она не собиралась, а поэтому заявила в ответ со всей безапеллицонностью:
— Так! Ни в какой загс ты точно не пойдешь. Я иду на работу, увольняюсь,  и мы едем в Копеево, к дяди Степану.
Приговор был окончательный и обжалованию не подлежал. Так, в одночасье, рухнули все мечты Ларисы о большой любви и семейном счастье. Весь следующий день она провела, сидя запертой у себя в комнате. Впрочем, как и Иван. Тому тоже пришлось не сладко. С утра до вечера Ивану пришлось выслушивать нравоучительные лекции о том, почему в их аристократическое семейство Сапрановых не могут быть вхожи люди из низов, дочери всяких там прачек.
— Ты пойми, тебе она самому скоро надоест. – убеждал сына Федор Лукич. – Таким, как эта твоя Лариса, нужно только одно: в Москву поскорее перебраться, а там вся любовь и закончится. Моргнуть не успеешь, как она начнет тебе изменять направо и налево.
— Папа, но ведь ты не знаешь Ларису столько, сколько знаю её я. – пытался урезонить отца Иван. – Почему ты сразу начинаешь  думать о плохом. Что, раз родители Ларисы не закончили высшую партийную школу, значит, она не может быть порядочным человеком.
— Поверь, сынок, это действительно так. – Федор вздохнул, а  в его глазах можно было прочитать искреннее сожаление. – Провинция портит человека, портит. Ему начинает хотеться всего и сразу: красивой жизни, денег, всяких там тряпок, побрякушек. И твоя Лариса точно такая же. Ты на неё запал, а она и рада стараться! Еще бы! Такой завидный жених нарисовался.
Проникновенный монолог Федора Лукича прервал вошедший в комнату Герман. По довольной улыбке старшего сына Федор Лукич понял, что порученное Герману задание выполнено успешно.
— Чего вы тут обсуждаете? – как бы ни о чем не догадываясь, спросил Герман.
— Да, вот, твой брат жениться собрался.
— Это на ком же? На Вальке Накозиной, что ль?
— Да, нет. Твоего брата интересуют девушки попроще. Из народа, так сказать.
— Вань, ты что, босяков собрался в семью привести?
— Ну, Герман, и ты туда же. Я не понимаю, откуда у вас с отцом столько высокомерия? – возразил Иван. – Не видели человека, не общались с ним, а уже готовы обвинить его Бог знает в чем. 
— Ну, как же не видел. – иронично заметил Герман. – Я-то как раз от нее сейчас и пришел. Занятный разговор у нас с ней получился.               
— Да! – воскликнул Федор Лукич. – И что же она тебе сказала.
— Ну, как чего? Взяла деньги, сказала, что сегодня же уедет.
— Стоп! Стоп! – засуетился Иван. – Какие деньги? Куда уедет?
— Не знаю. – сказал Герман. – Красивую жизнь искать, наверное.
— Мы же сегодня хотели заявление в загс подавать. – чуть ли не плача, произнес Иван.               
— А ты и женишься! – начал успокаивать сына Федор Лукич. – Женишься на Вали Накозиной. Эта девушка тебя любит, ценит. Да и её родители к тебе хорошо относятся. Чего тебе еще надо?
После всего услышанного Иван вышел из комнаты чуть не плача. Будучи человеком наивным и слишком доверчивым, он не на секунду не усомнился в правдивости слов отца и брата. Те же готовы были буквально прыгать от радости.
— Ну, что я тебе говорил! – сказал Герман. – Еще неделя-другая, и Накозин у нас в кармане.
— Герман, а не факт, что после этого Ванька на Валентине женится. Он же сейчас обиженный ходить будет.
— Да, куда он денется. Ты что, Вальку не знаешь? Танк, а не девка. Если бы не эта его зазноба, то Ванька давно бы был у нее под каблуком.       
Иван в это время, чуть ли не рыдая, бежал по пыльным улицам городка, не замечая вокруг себя абсолютно ничего, ни проходящих мимо прохожих, ни машин, проносящихся по еще мокрому от утреннего дождя асфальту. Он бежал, а в голове, как какая-то заежжанная пластинка, звучали слова Германа, что он сказал про Ларису. Он не хотел верить в то, что сказал ему брат. Гнал от себя всякую мысль о том, что Лариса могла быть с ним нечестна. Но правда оказалась ужасной. Ивана встретил пустой дом с запертой на большой амбарный замок дверью и уже заколоченными окнами. На все его крики, на все его мольбы и стенания ему отвечала только глухая, беспощадная тишина.
 
… Людмила проснулась от сильного, резкого удара в бок. Открыв глаза, она увидела тусклые огни, из под потолка скупо освещавшие салон автобуса, и смуглое, нахальное лицо старой цыганки, что-то бормотавшей себе под нос. Цыганка была высокая и необыкновенно толстая. В первые секунды, очнувшись от сна, Людмила испугалась. Сразу она не могла толком сообразить,  кто перед ней стоит. Лишь когда цыганка начала свой традиционный в таких случаях монолог, девушка поняла, что сейчас начнется банальное выклянчевание денег, и что лучше сейчас сунуть старухе в руку какую-нибудь купюру, дабы та поскорее отвязалась. C улыбкой, выражавшей всю хитрость и нахальство бродячей натуры, цыганка начала традиционный в таких  случаях монолог:
— Красавица, позолоти ручку. Всю правду расскажу. Что было, что будет -  обо всем поведаю.            
  Людмила как-то машинально, находясь еще в полусонном состоянии, открыла свою сумочку, достала из нее кошелек, извлекла из кошелька сторублевую банкноту и протянула её гадалке. Цыганка взяла сторублевку, быстро засунула её себе за пазуху, а потом крепко взяла Людмилу за руку и стала внимательно рассматривать её ладонь, будто в том полумраке можно было вообще что-либо разглядеть.
— Странные у тебя какие-то линии. Никогда я раньше таких  не видела. – делая максимально загадочный вид, произнесла гадалка. – Много страдать будешь, но и много счастья у тебя будет. Встретишь мужчину, которого ненавидеть будешь, а он тебя ненавидеть будет. Но потом сердце у тебя воспылает, голова закружится. Как нитка за иголкой за ним ходить будешь; куда он, туда и ты. И он тебя полюбит так, что ни дня без тебя уже не сможет.
Людмила усмехнулась. Подобным россказням она не верила, хотя цыганка и старалась быть убедительной. Она знала, что цыгане – это большие мастера на придумывание всяких небылиц с целью получения хоть какой-нибудь прибыли, а поэтому ни одно их слово не стоит воспринимать всерьез.
Гадалка исчезла также быстро и таинственно, как и появилась. Людмила смотрела в окно на ночное небо, усыпанное звездами, а из головы не выходили слова старой цыганки о том загадочном человеке. Что за мужчина? Почему Людмила должна его ненавидеть? Наконец, что это за любовь, рожденная из ненависти? В раздумьях Людмила даже не заметила, как автобус тронулся в путь, как начало светать, как вдали показались многоэтажные дома и огромные заводские трубы…


… Степан Стерлюхин уже долгие годы работал егерем в Заруйском заповеднике и считался лучшим специалистом в своем деле. Говорили, что он знает каждую тропинку в заповедном лесу, каждый зверек, каждая травинка у него на учете. В селе, где он жил, все считали его отшельником. Степан и в правду был нелюдим; мало с кем общался, сторонился всяких компаний посиделок, говорил всегда кратко и односложно. Жену свою Степан давно похоронил, прожив с ней без малого двадцать пять лет, а детей ему Бог ему так и послал. Так что сестра и племянница были Степана самыми близкими людьми.
В Копеево Лариса и Клавдия Никитична приехали под вечер. Степана они дома не застали, а поэтому битый час им пришлось просидеть на скамейке перед закрытыми дверьми дома. Приезд сестры и племянницы Степана нисколько не удивил. Он уже давно предлагал Клавдии перебраться в село. Благо, и рабочие руки на местной ферме требовались, и крышу над головой найти можно было.      
  Вернувшись домой под вечер, Степан увидел сидящих около крыльца сестру и племянницу, и по выражению лица Клавдии Никитичны понял, что произошло что-то недоброе. Он молча поднялся крыльцо, поржавевшим ключом открыл дверь и жестом пригласил гостей пройти в дом.
Сидя  за большим круглым столом и потягивая чай из ажурных чашечек, Клавдия Никитична изливала брату  все, что было у неё на душе. Степан слушал молча, нахмурившись, вздыхая время от времени. По выражению его лица можно было понять, что произошедшее с Ларисой его не то, что расстроило или возмутило, а как бы задело за живое, разбудило какие-то горькие воспоминания из прошлого.   
— Да, Клавка, тебе не позавидуешь. – говорил Степан. – И угораздило же Лариску с этой семейкой связаться. Ты-то куда смотрела?
— Да, откуда я знала! Она ведь мне ни слова ни говорила. Если бы этот брат её ухажера ко мне не заявился, то я бы до сих пор и знать бы ничего не знала.
— Ну, теперь будь готова ко всему.
— Степан, ты что имеешь в виду? -  спросила Клавдия испуганным голосом.
— А ты будто не знаешь, что бывает после таких встреч. Лариска с Иваном, наверное, не чай пили, когда вдвоем оставались.   
   — Ой, Степа, не накаркай тут. Вот, что мне тогда делать?
   — А что мне каркать? Это закон жизни, Клавдия. Любишь кататься, люби, как говорится, и саночки возить. Лариска же знала, на что шла. Так что теперь, сестра, будь готова ко всему.
Прошло совсем немного времени, а «карканья» Степана начали сбываться. У Ларисы начали проявляться симптомы, характерные для женщины, находящейся в определенном положении. То голова закружится, то тошнить начнет. Местный фельдшер, приглашенный Степаном в ответ на панические возгласы Клавдии Никитичны, так прямо с порога и заявил:
— Готовьтесь. Судя по всему, скоро у вас по дому карапуз бегать будет.
— Ну, не было печали… - всплеснула руками Клавдия Никитична.
— Да, какая же тут печаль? – попытался ободрить сестру Степан. – Скоро у тебя внук родится, да и Лариске некогда будет о всяких там глупостях думать.      
— Ну, а что людям говорить? Будут ведь болтать, что Лариска беременна неизвестно от кого, что она вообще – гулящая.
— Ой! Да, придумаем что-нибудь. Найдем, что сказать. Слава Богу, Лариску у нас в селе никто не знает, а поэтому поверят всему, чтобы не сказали. Вон, сколько парней в Афгане сгинуло. Может, и у Лариски муж тоже пропал.   
Логика в словах Степана, безусловно, была. Деваться Ларисе и Клавдии Никитичне было некуда, а поэтому пришлось соглашаться с той версией, которую придумал Степан. Таким образом, с легкой руки дяди, Лариса стала молодой вдовой, чей муж пал смертью храбрых, выполняя интернациональный долг.
Легенда сработала на ура! Все в деревни стали смотреть на Ларису с жалостью. У сердобольных старушек на глазах появлялись слезы при виде «молодой вдовы», в доме Стерлюхина то и дело появлялись разные люди, стремящиеся принять хоть какое-нибудь участие в жизни еще нерадившегося младенца. Клавдия Никитична прятала глаза, краснела от стыда, но честь дочери была дороже, а поэтому приходилось играть ту роль, которую придумал для нее Степан – роль матери вдовы погибшего героя.
Лето пролетело быстро. Дни стали короче, ночное небо уже не было таким звездным, как в июне или в июле, клен, росший во дворе, нет-нет, да и сбрасывал пожелтевшие листья. Все реже над крышей Степанова дома кружились ласточки, умиротворяя душу своим щебетанием. Перед праздником Рождества Богородицы зарядили дожди, что привело Степана в некоторое замешательство. Дело в том, что Степан взял за правило не пропускать ни одной праздничной службы в храме Апостола Матфея, что находился в ближайшей станице. Зимой до этой станицы он добирался на санях, запряженных худосочной лошадкой, а летом – на стареньком, непонятно как еще ездившем, запорожце. А тут, буквально за два дня до праздника, прошел такой ливень, что не то, что на запорожце, а даже на танке невозможно проехать стало. Так бы и пришлось Степану дома оставаться, если бы проезжавший мимо тракторист из соседней деревни. Его «кировцу», как он говорил, никакие колдобины, никакая грязь нипочем были. Вот этот тракторист и согласился за двадцатку подбросить Степана до трассы, а там большого труда не составило поймать какую-нибудь попутку.
В станице Степан провел весь день. Отстояв праздничную службу, он, было, направился к воротам храма, но около лавки он вдруг остановился, удерживаемый какой-то неведомой силой. За стеклом витрины он увидел икону неизвестной ему святой. Святая смотрела на него строгим, но добрым взглядом, словно просила о чем-то. Золотая корона на голове, тонкие черты лица, красивые, умные глаза – все это притягивало Степана к этой иконе. Казалось, Степан готов был смотреть на святую сколь угодно долго, не сдвинувшись с места. Наконец, он подошел к лавки, заглянул в окошко и спросил у седевшей там миловидной старушки:
— Скажите, а что это за святая на вон той иконе, на верху витрины?
— Это, милок, мученица Людмила – княгиня чешская.
—  Сколько стоит эта икона?
— Да, тридцать рублей, дорогой. 
Степан машинально, не задумываясь, достал кошелек, вынул из него три десятирублевые бумажки и протянул их продавщицы. Через две минуты Степан держал в руках небольшой сверток. Удивительно, но когда Степан положил икону во внутренний карман пиджака, он почувствовал  какое-то необыкновенное тепло, окутывавшее все его тело.
В тот вечер Степан не успел на автобус, а поэтому заночевать пришлось у одного знакомого. Этот знакомый оказался человеком в религиозных вопросах просвещенным, и смог Степану много рассказать из жизни прихода.
— Видел нового священника?
— Это который сегодня в левом приделе служил?
— Ну, да. Он же вчера такую проповедь про святую, что на твоей иконе изображена, прочитал.
— Мне сказали, что это мученица какая-то.
— Да, мученица, и муж у неё тоже мученик. Они оба от меча язычника смерть приняли. Я  вот и акафист ей купил. Давай прочитаем.   
За одним акафистом последовал второй, потом третий, и так в молитве друзья провели почти всю ночь. Утром еще солнце не взошло, а Степан уже сидел в салоне крохотного «Рафика», мчавшегося в сторону Копеево.   
Когда Степан вернулся домой, Лариса и Клавдия Никитична все еще спали. Накануне они часов до трех просидели на террасе, дожидаясь Степана. Клавдия Никитична нервничала, ходила из угла в угол, заламывала руки, рисуя в своем воображении мрачные картины в отношении брата. Лариса, как могла, успокаивала мать, говорила, что все волнения – это только самовнушение, непонятные страхи, паника. В общем, всю ночь и та, и другая провели, бодрствуя. Лишь под утро сон одолел их; Лариса легла на стоявший тут же, на террасе, диван, а Клавдия Никитична так и задремала, сидя за столом. Стук в дверь разбудил обоих. Степан стоял на пороге живой и здоровый, и был удивлен весьма странным видом сестры и племянницы.
— Ты где был? – всплеснула руками Клавдия Никитична. – Мы тут чуть с ума не сошли!    
— Да, на автобус опоздал. Пришлось у одного приятеля заночевать.
— А мы тут чуть с ума не сошли. Сейчас же сам знаешь, что на дорогах творится. – причитала Клавдия Никитична. – То автобус перевернется, то какой-нибудь пьяница кучу людей передавят.
— Вот поэтому вы не спите, что всякой ерундой голову забиваете.
Сказав это, Степан достал из-за пазухи сверток и положил его на стол. Перекрестившись, Степан разрезал веревку, которой был перевязан сверток, и развернул бумагу.
— Ой, что это? – спросила очнувшаяся ото сна Лариса.
— Это я тебе подарок привез. Вот пусть эта святая тебе заступницей станет.
Лариса подошла к столу и посмотрела на лежавший на нем образ. Взгляд святой ей показался строгим, даже властным, но, вместе с тем, каким-то по-матерински теплым, желающим добра. Лариса взяла икону, поцеловала её и отнесла в свою комнату. Там она поставила образ на тумбочку, зажгла перед ней свечу, встала на колени и, перекрестившись, начала шепотом произносить слова молитвы. Увидев это, Клавдия Никитична даже удивилась. Раньше она никогда не видела, чтобы её дочь так неистово молилась. Раньше Лариса, если и вставала на молитву, то делала это с прохладцей, словно надо было исполнить какую-то обязанность. Теперь же девушка молилась так, словно в душе её было что-то, о чем она давно хотела рассказать кому-то очень близкому и дорогому.      
— Смотри-ка, как Лариска молиться стала. – говорила Клавдия Никитична брату. – Раньше я ведь за ней никогда такого не замечала.
— Ну, может, раньше ты много чего не замечала. – усмехнувшись, отвечал Степан. – Лариска твоя, похоже, за ум взялась.
Перемены в Ларисе были действительно заметны. На её лице нельзя было заметить прежнего страдания, вызванного неразделенной любовью к Ивану. Она стала более молчаливой, сосредоточенной, серьезной. Казалось, в прошлое ушли все прежние мечты об Иване, а жизнь вошла в нормальное, повседневное русло.
К концу сентября, едва на полях закончилась жатва, погода совсем испортилась. Небо заволокло серыми тучами так, что редкий солнечный луч мог упасть на землю. Дожди, один за другим, вставали стеной, превращая землю в одно большое, черное месиво. Наконец, в один прекрасный день прошел такой крупный град, что все труды местных земледельцев по засеву озимых были в одночасье сведены на нет.
— Да, давненько такого не было. – ворчал Степан. – Видать в следующем году пояса потуже затягивать придется.
Задумавшись, он сидел в саду и смотрел на погнувшиеся от ветра деревья.   
— Степан, беги сюда скорее! – послышался из открытого окна голос Клавдии Никитичны.
— Что там еще стряслось? – прокряхтел Степан, вставая с табуретки.
Войдя в дом, он увидел совершенно бледную Ларису, сидящую на диване и стонущую.
— Живот болит! – промолвила Лариса, чуть не плача от боли
— Началось, что ли? – спросил Степан у Клавдии Никитичны.
— Да, началось. – резко ответила Клавдия Никитична. – Слушай, её, наверное, в больницу везти надо?
— Да, не в больницу… За Фроловной бежать надо – скороговоркой выпалил Степан.
С этими словами он накинул на плечи серую фуфайку и опрометью выбежал из дома.
Фроловна появилась спустя пятнадцать минут. Эта была крепкая старушка лет семидесяти с круглыми, румяными щеками и с невероятно живыми, карими глазами. Небольшого роста, полненькая, она напоминала маленького медвежонка, неуклюже переваливавшегося с ноги на ногу.
—   Ну, что! Произведем ребятенка на свет? – зычным голосом спросила она, едва появившись на пороге комнаты, где лежала Лариса.   
— Ты бы потише. – попросил Степан. – А то на твой голос сейчас полдеревни сбежится.
— Так! А ты вообще шел бы отсюда. – ответила Фроловна, чуть ли не взашей выталкивая Степана из комнаты.
Потом потянулись долгие минуты ожидания. Сидя на террасе, Степан и Клавдия Никитична прислушивались к каждому звуку, доносящемуся из комнаты, но оттуда доносились лишь истошные крики Ларисы да ворчание Фроловны. Одному Богу известно, сколько в эти минуты Клавдия Никитична произнесла про себя молитв, к каким святым взывала. Чего только она не передумала за это время. Сейчас все мысли её были только о том, чтобы с дочерью все было благополучно, чтобы поскорее миновали все страхи и волнения, и  чтобы в доме наконец раздался детский крик.
Ни Степан, ни Клавдия Никитична не заметили надвигавшейся откуда-то из-за горизонта огромной, черной тучи, закрывавшей собой все небо. Казалось, туча закрыла собой все небо,  не оставляя ни малейшего просвета. Жаль, что не всякий может оценить всю красоту надвигающийся стихии. Всполохи молнии появлялись то где-то вдалеке, то совсем близко. Раскаты грома были настолько прекрасны и изощренно величественны, что всякий, услышавший их, не мог не прийти в священный трепет перед прекрасным ужасом, творившимся в это время на земле. Один такой громовой раскат пришелся как раз в тот момент, когда из комнаты Ларисы послышался пронзительный младенческий крик.
Из комнаты вышла взмыленная, всклокоченная Фроловна. Она подошла к стоявшему в углу ведру с водой, сняла висевший на стене ковш, зачерпнула из ведра живительной влаги и с жадностью, с прихлебом начала пить, абсолютно не замечая растерявшихся Степана и Клавдии Никитичны.
— Ну, что? Как там? – спросил немного оторопевший Степан.               
— Что-что. Девка у вас. – залпом выпив кружку воды, выпалила Фроловна. – Надо бы и дитё, и мамашу в больницу отвезти. Роды не из легких были.
Клавдия Никитична прошла в комнату, где лежала Лариса. Там, на белой простыни, завернутое в махровое полотенце, лежало существо, один вид которого не мог не вызвать приступа умиления. Лариса, склонившаяся над младенцем, вся сияла о счастья. Только что родившаяся дочка действительно была необыкновенным ребенком. Это был крепкий бутуз, весом не менее пяти килограмм, своим мирным сопением выражавший абсолютное безразличие к окружающему миру. Закрытые глазки были сказочно прелестны, а пухлые щечки так и просились быть расцелованными.
Клавдия Никитична села на край кровати, поцеловала Ларису в лоб, а потом мизинцем правой руки стала гладить внучку по головке. Пять минут ни Лариса, ни Клавдия Никитична не могли произнести ни слова. Наконец, Клавдия Никитична робко, как бы стесняясь, шепотом спросила:
— Ну, и как мы её назовем?
Лариса посмотрела на стоявшую на тумбочки икону, которую подарил ей Степан, улыбнулась и тихо сказала:
— Людмила.   

… Яркий солнечный луч да чьи-то бойкие голоса разбудили Людмилу. За окном автобуса мелькали высокие сосны да легковушки, стоявшие около обочины дороги. Впереди, где-то вдалеке, виднелись громадные, наподобие заводских, трубы да многоэтажные дома большого города.
— Москва! – послышался сзади чей-то радостный голос.