Лина Бендера Ловушка для мух авантюрный роман

  ЛОВУШКА  ДЛЯ  МУХ.
                авантюрный роман

                ЧАСТЬ 1.
                Ж Е Р Т В А   О Б С Т О Я Т Е Л Ь С Т В.

1990 – 2002 годы.

   … Случайно залетевшая в комнату большая зеленая муха с громким стуком билась в стекло и отчаянно, с надрывом, жужжала. Потом зацепилась за болтавшуюся на карнизе клейкую ленту и повисла, продолжая выводить пронзительные рулады.  «Коготок увяз – всей птичке конец…»

- Лапка прилипла, всей мухе конец, - по-своему переиначила пословицу пятиклассница Инга, вздохнула и тревожно задумалась. – Все лапы прилипли… или, может быть, когти?  Есть ли у мухи когти?  И вообще, делать-то что?

  Одиннадцатилетняя Инга плохо училась в школе, а из курса зоологии помнила только собак и кошек, которых полно во дворе и так приятно гладить по шерстке. Ну, еще домашние хомячки и свинки у других детей, для нее недоступная роскошь.  Но муха – тварь особо вредоносная, микробов на себе приютила неисчислимое множество.  Так говорит бабушка Мария, а она все на свете знает.  У бабушки Марии Васильевны два высших образования и солидный преподавательский стаж за плечами.  Соседи отзываются о ней с уважением, и если бы не титанические бабушкины усилия, сидеть бы Инге по два года в одном классе.  Учеба давалась трудно, очень трудно.

  Легкомысленной девчушке не до насильно зазубренных, замороченных житейских истин.  Она до душевного смятения, до сердечных спазмов не выносила чужой боли.  Страдания крошечных живых существ с раннего детства вызывали у нее бурную истерику.  И она наловчилась тайком от взрослых  выпускать угодившую в ловушку мышь, вытаскивать попавших между оконных стекол жуков и бабочек, и даже ухитрялась выловить тонувших в кружках с водой тараканов.  А здесь растерялась.  Как стало бы просто, понятно и легко жить, не сталкиваясь с ежедневными неразрешимыми проблемами – и в школе, и дома.  А еще хорошо бы завести кошку.  В старом, сталинской постройки пятиэтажном доме уйма разной живности, даже крысы в подвале водятся, не говоря о тараканах и муравьях.  Собаки во дворе, кошки с котятами у подъездов, девочка, ее ровесница из соседнего такого же дома выносит на прогулку то морскую свинку, то хомячка, а у нее, у Инги никого нет.  Но бабушка рьяная противница постороннего вторжения в святыню, дорогостоящее наследство незабвенного дедушки – профессора, забившего обширную, с высокими потолками трехкомнатную квартиру бесценными предметами антиквариата.  Инге не интересны специальные развивающие игры и ежевечерние воспоминания бабушки Марии о раритетах.  Она любит животных, но и бабушку тоже.  А та не позволяет завести даже крохотного хомячка и запрещает внучке хватать грязными пальцами вещи.  Конечно, Инга моет руки, но они почему-то постоянно пачкаются, как и юбки, кофточки, штанишки.  Просто беда! Одежда и игрушки у нее разбросаны по комнатам, хотя бабушка без устали внушает ей полезные навыки.  Но как-то оно плохо прививается.  Инге жалко бабушкиных усилий, но такой уж она уродилась.

  Инга снова глубоко и прерывисто вздохнула.  Наконец решившись, оставила тетрадки с тяжело продвигающимися уроками и, забравшись на подоконник, сняла муху с липучки.  И не сразу сообразила, что произошло.  Муха не улетала с раскрытой, испачканной чернилами ладошки – безногая и бескрылая, потерявшая все до одной конечности на ленте, как перерезанный поездом человек оставляет руки – ноги на рельсах.  Крохотное существо вертелось волчком, вибрируя надрывным зудом, заходилось в крике, по-своему умоляя помочь или добить, не оставлять на долгие мучения.  Разжав пальцы, Инга выронила муху на пол и, зажмурившись от отчаяния, сильно топнула ногой.  Звук стих.  Долго она боялась посмотреть вниз и увидеть неприглядные останки, нервно терла подошвой по паркету, пока не почувствовала поднимающуюся к горлу тошноту, и едва успела добежать до туалета…

  Вместе с наступившей внезапно тишиной Инга испытала неслыханное облегчение, словно свирепая боль отступила, когда ушла вызывающая ее проблема.  Внутри тонко и приятно звенело, и она ощущала себя опустевшим сосудом, из которого вылили – ни много, ни мало, порцию нечистот.  Инга почистила зубы, умылась, старательно намыливая ладони и, ковыляя на ватных, ослабевших ногах, без сил рухнула на диван.  Естественно, уроки остались невыученными.  В квартире оглушительно тикали старинные напольные часы высотой в полтора человеческих роста.  Когда они гулко отбивали каждый час, Инга  затыкала уши, втайне мечтая, чтобы раритет поскорее сломался и не мешал им с бабушкой жить.  В раннем детстве ей очень не хотелось идти сначала в детский сад, потом в школу, и она наивно полагала, будто виновниками внутреннего и внешнего дискомфорта являются противные часы.  И не раз предлагала вынести громоздкое сооружение на помойку.  Бабушка Мария в который раз терпеливо объясняла внучке культурную и денежную ценность профессорского наследства.  Инга вздыхала и пожимала плечами.  Вещи для нее не имели цены, но одно она усвоила твердо: портить и ломать ничего нельзя, посторонних не приглашать и двери никому не открывать.  Но знакомых у нее было мало, а из настоящих, близких подруг и вообще никого.   Конечно, она никогда не рассказывала бабушке о проделках с пленными мышами и тараканами, промолчит и о сегодняшнем происшествии.  Нет, Мария Васильевна не рассердится и не закричит, но опять заведет длиннющую лекцию о том, что положено делать девочке, будущей интеллигентной девушке, а что считается в хорошем обществе дурным тоном.  Под «хорошим обществом» бабушка подразумевала, ясное дело, не соседей с лестничной клетки и, тем более, не свою, а значит и Инги, странную семью…


 О папе, маме и старшей сестре Марьяне она узнала, когда училась во втором классе.  Рассказала досужая соседка, вездесущая и во всем сведущая тетка Настасья.  Оказывается, родители  живут неподалеку, через дорогу, за сквером, в новой кирпичной пятиэтажке.  Ингу они обыкновенно бросили, хотели сдать в приют, но бабушка Мария и тогда еще живой профессор Польский не позволили.  В их роду никогда не отдавали в люди собственных детей.  Старики оформили опеку и дали девочке свою фамилию.  Сестра Марьяна носила другую, по отцу.  Профессор со свойственной характеру жесткостью раз и навсегда отказал единственной дочери Ирине от дома.  Поэтому никто из родственников не заглядывал к Польским ни в праздники, ни в будни. Тетка Настасья с непонятным злорадством сообщила, что мать с отцом принципиально не дают на воспитание младшей денег, боясь обидеть любимую старшенькую.

- А Васильевна уже не молоденькая, чтобы на двух работах ишачить.  И куда профессорское наследство бережет?  В могилу с собой все одно не утянет…

  Напуганная решительным натиском огромной тетки, Инга зажала ладонями уши, не желая слушать чудовищные по содержанию вещи, но массивная туша Настасьи зажала в углу, отрезав пути к спасению.  И говорила, говорила без остановки, наслаждаясь испугом девочки, пока Инга не завизжала пронзительно, на высокой ноте.  Душераздирающий вопль эхом прокатился по гулкому коридору, тугим мячиком отскакивая от стен и лестничных пролетов.  Страшная тетка отступила, а Инга осталась биться в неукротимом истерическом припадке.  Тут ее и нашла возвратившаяся из магазина бабушка, опоздавшая на каких-то полчаса, полностью перевернувших жизнь обеих.

  Дома Инга успокоилась и даже сама сняла мокрые штанишки.  Но через несколько дней, возвращаясь из школы, снова встретила тетку Настасью.  По закону подлости бабушка опять задержалась на работе, не успев к окончанию уроков, а приказать внучке подождать ей и в голову не пришло.  Школа находилась во дворе соседней пятиэтажки.  Создавалось впечатление, будто злобная тетка специально подкарауливает девочку в непонятном нормальному человеку стремлении доконать кошмарными подробностями…  В этот раз Инга слушала дольше и многое успела понять, прежде чем упала в обморок.  Но вскоре очнулась, открыла дверь своим ключом и, не дожидаясь бабушки, самостоятельно застирала мокрые штанишки…  чтобы через неделю узнать от соседки новую порцию леденящих душу историй.  В третий раз в обморок она не упала, в четвертый тоже.  Бабушку Марию, как нарочно, загрузили дополнительной работой.   В бухгалтерии сдавали квартальный отчет.  Инге пришлось самостоятельно справляться с новым для себя состоянием, именуемым модным нынче словечком «стресс», о чем она тоже услышала от противной Настасьи.  И вообще, почерпнула от нее кучу сведений, лишних для неокрепшего разума второклассницы.  Ужасные  истории, в которых правду не отличить ото лжи, добили  девочку, спровоцировав неконтролируемые истерики и дурные сновидения, и однажды, проснувшись ночью в поту и на мокрых простынях, она с рыданиями рассказала обо всем бабушке.  Мария Васильевна схватилась за голову, поражаясь, насколько злы и подлы люди, как бесстыдны и безнравственны их поступки.

- Издеваться над беззащитным ребенком из-за справедливого звонка в милицию – подумать только?  Да завтра я на нее саму туда же заявлю!

  Оказывается, Мария Васильевна вызвала милиционеров, когда одуревший от беспробудного пьянства сын тетки Настасьи буянил в подъезде.  Хулигана заперли на пятнадцать суток, потом добавили за сопротивление должностным лицам и, в конце концов, передали дело в суд.  А его нечестивая мамаша вздумала отыграться на беззащитной девчушке, опасаясь связываться со старухой, крутой и властный нрав которой знали не только в отдельно взятом подъезде.  Таким оригинальным способом, ценой собственного душевного спокойствия и здоровья Инга узнала историю своей семьи, и странно, почему не раньше.  В свое время уникальное событие, точнее, дикий скандал наделал шуму по всему району, если не по городу…


  По необъяснимой патологии человеческих отношений сестра Марьяна возненавидела малышку задолго до рождения.  Ей исполнилось двенадцать, когда младшую принесли из роддома, и соседи недавно заселившейся девятиэтажки по сегодняшний день помнили случившееся, вылившееся в чудовищный скандал настолько вопиющий, что милиции не хватило казенных слов для протокола, где описывали дичайшее в истории города преступление.  Девчонку застали на чердаке с новорожденной в тот момент, когда она открыла слуховое  окошко и разворачивала одеяльце, собираясь выбросить голенькое тельце с многометровой высоты на обледенелый тротуар.  Застуканная на месте преступления злобная девица в зверином неистовстве  ревела совершенно недетским басом, и остренькими, похожими на молоточки кулачками яростно колотила в толстое пузо соседа, здоровенного дядьку, в счастливый час решившего тайком от суровой супруги выпить в уединении четвертинку беленькой.  Сосед ринулся вперед, широкой спиной закрыв оконный проем, длинными ручищами пытаясь выхватить крохотную жертву.  Девчонка лягала его ногами, кусала зубами и всем телом наваливалась на младенца, норовя успеть задавить, как куренка.  В нелегкой борьбе погибла четвертинка, но сосед оказался сильнее, отогнал превратившуюся в дикую фурию малолетку и отнял у нее младенца.  Ирина Николаевна в запале примчалась, когда на лестничные клетки высыпали жильцы многоквартирного подъезда и громко кричали, обсуждая, вызывать милицию или оставить разрешение семейного конфликта на усмотрение родителей сестричек.  Но обезумевшая мать бросилась не к заливающемуся плачем младенцу, а к бившейся в истерическом припадке старшей дочери, грубо накричала на соседа – доброхота, посоветовав в чужие дела не соваться, и небрежно бросила голенькую новорожденную в прихожей, на подставку для обуви, откуда малышка тотчас скатилась на пол и заверещала еще громче.  Не слушая ничьих уговоров, не устыдившаяся и не раскаявшаяся старшенькая брызгала изо рта пеной и визгливо кричала:
- Убью!  Все равно убью, и ничего мне за это не будет!

  Обезумевшая не меньше дочери Ирина Николаевна тычками выгоняла нахрапом ломившихся в квартиру соседей.  Люди не узнавали интеллигентную, с высшим образованием женщину, всегда вежливую и молчаливую.

- У-у-бью! – визжала дочка.

- Уходите!  Уйдите вон, сами разберемся, - монотонно твердила мать.

- Ребенка подбери, сука драная! – грубо крикнул кто-то.

- Идите, идите, не лезьте в чужую жизнь.  Сказано, всем выйти!

  Ирине Николаевна с трудом удалось закрыть дверь, и она захлопотала над Марьяной, не замечая закатившейся в судорожном плаче младшей.  Она бросалась к телефону, охваченная естественным желанием вызвать «скорую помощь» и в страхе отступала, представляя себе продолжение скандала и разбирательство с не менее неистовым в гневе мужем, требующим в отношениях логики и ясности.  А скандал – это всегда хаос и нервотрепка. Кончилось тем, что вместо докторов приехали приглашенные соседями милиционеры и грубо выломали дверь, подгоняемые с одной стороны возмущенной публикой, а с другой  непрекращающимся криком младенца.  Ввалившиеся в прихожую ражие блюстители порядка в служебном рвении едва не затоптали забытого на полу, озябшего младенца.  Протокола избежать не удалось…


  … Марьяна считалась папиной дочкой – такая же малорослая, худенькая, похожая на длинноносого галчонка.  Упрямая, как дюжина ослиц, с раннего детства криком умела вырвать себе массу поблажек и не терпела ни малейших возражений, при первой же возможности пуская в ход зубы и ногти.  Но училась на редкость замечательно, умом тоже удавшись в папу.  Отец с дочерью существовали единым целым, стояли крепким фронтом против превратившейся в домашнюю прислугу матери, и последней ради мира и спокойствия в семье приходилось принимать навязанные близкими условия.  Ирина Николаевна ненавязчиво настояла на своем один раз в жизни, тайком от мужа сохранив вторую беременность.  Олег Семенович оказался поставленным перед свершившимся фактом, однажды обнаружив заметно округлившийся живот супруги.  Скандал в тот день разразился чудовищный.  Не стесняясь дочери, глава семейства жестоко избил Ирину Николаевну.  Ей пришлось взять на работе неделю отгулов за свой счет, чтобы залечить синяки и шишки.  Но беременность никуда не делась, крохотный зародыш запрятался глубоко и надежно, чудом избежав пинков и тычков будущего папаши.    Являясь по вечерам невесть чем раздраженным, Олег Семенович без зазрения совести колотил жену, норовя попасть в живот, но младенец в ее утробе оказался редкостно живучим, и вопреки желанию разгневанного мужчины в положенный срок появился на свет.   Регулярные, как по назначению сумасшедшего доктора избиения происходили на глазах у Марьяны.  С садистским упорством Олег Семенович требовал признать ошибку и раскаяться в содеянном, призывая в свидетели старшенькую, пока та полностью согласилась с отцом, и вдвоем они выколотили-таки из матери признание.

  Надумав обмануть мужа, Ирина Николаевна и подумать не могла, к чему приведет невинное, практикуемое женщинами во многих семьях самоуправство.  Забитая до состояния животного страха, она в конце концов прониклась сознанием собственной неправоты и невольно возненавидела еще не родившееся дитя, одной перспективой появления успевшего нарушить устоявшийся, разумно благополучный быт семейства Гершман.  Олег Семенович гордился своей фамилией, и не хотел разменивать драгоценное сочетание букв на нежеланных дочерей, как и скопленное за долгие годы кропотливого труда скромное, но достаточно устойчивое состояние, по крупицам собранное из дополнительных денежных вливаний от клиентов со стороны.   В тот вечер, когда соседи и милиция силой пресекли попытку убийства, за которое виновница по причине несовершеннолетия удостоилась голого порицания, этим сногсшибательным происшествием скандал не исчерпался, а с появлением особенно раздраженного Олега Семеновича вышел на новый виток и забушевал с утроенной силой.  Мужчина имел малый рост, но длинные руки с широкими, похожими на рачьи клешни ладонями.  Ими он колотил супругу по щекам, размеренно, на одной ноте приговаривая:
- Говорили, ничего хорошего из дурацкой затеи не выйдет, нет, не верила.  Учили тебя, пустоголовую курицу, учили, а?  Зачем нам лишний рот, ведь не миллионеры.  Совести ты не имеешь, если Марьянушку обманом обездолила!

   От очередной особенно крепкой оплеухи Ирина Николаевна опрокинулась навзничь.  Над нею, опрокинутой, уничтоженной физически и морально, ярким пламенем взметнулось красное платьице.  Старшая дочь, доселе с нескрываемым удовольствием наблюдавшая за избиением, пронзительно, с надрывом прокричала:
- Обездолила, папочка, обездолила! – и с раскатистым животным воплем прыгнула поверженной матери на спину, принялась топтать ногами, целясь пятками в незащищенные бока. 

  Не смея кричать, Ирина Николаевна только всхлипывала и прикрывала руками голову.  Оторопевший Олег Семенович на мгновение застыл в ступоре – любимая дочка перещеголяла в жестокости его самого.  Маленькая и легкая, обутая в мягкие тапочки с помпонами, Марьяна ожесточенно сучила ногами, колотя подошвами и мать, и отца, и ни в чем неповинную мебель.  Истерика взыграла в ней с новой силой, прорывающаяся от малейшего повода, разрушительная для ее самой и для окружающих.   Мало пострадавшая от невесомых детских пяток, но насмерть перепуганная, Ирина Николаевна стала отползать в угол с намерением скрыться в кухне, и тогда замечательная дочка с осознанным намерением схватила со стола тяжелую хрустальную вазу.  Отец сумел перехватить ее, когда массивная декоративная посудина почти обрушилась на незащищенный затылок Ирины Николаевны. Убийство не входило в планы респектабельного чиновника департамента здравоохранения.

- Все равно достану, и никто меня не накажет!  Я все могу, - извиваясь в отцовских руках, визжала Марьяна.

  Ирина Николаевна проворно удрала в кухню, где с этого момента негласно определили для нее место, хуже чем для прислуги.  Олег Семенович едва успокоил содрогающуюся в нервном тике дочь.

- Успокойся, дорогая, успокойся!  Пусть мама останется с нами.  Кто же тогда станет готовить твои любимые сладкие блинчики?

- А ребенка унесите!  Выбросьте!  Сейчас же!

- И унесем, и выбросим.  Всенепременно!  Не будет у нас никого, кроме тебя.  Ты единственная наша дочка, - укачивая на коленях тревожно задремавшую старшенькую, невнятно бормотал Олег Николаевич.

  Похожая на сомнамбулу, Ирина Николаевна долго копошилась в кухне, разминая нещадно болевшие мышцы и кости, потом тяжело прошлепала по коридору в детскую и долго не появлялась.  Вскоре хлопнула входная дверь.  Олег Семенович сначала отнес в кровать спящую дочь, и лишь спустя некоторое время, когда настал час вечернего чаепития, хватился супруги, которую после недолгих поисков обнаружил на лестничной клетке.  Она сидела на ступенях в халате и тапочках и, раскачиваясь из стороны в сторону, тоненько напевала веселенький мотивчик.  Над нею на верхней площадке возвышалась старуха Крючкова и отчитывала во всеуслышание матерными словами.  Но Ирина Николаевна на внешние раздражители не реагировала.

- Хватит семью позорить, - зло проговорил Олег Семенович и под микитки потащил жену в квартиру.

  Ноги Ирины беспомощно тянулись по ступенькам.  Злобная старуха Крючкова орала им вслед оскорбления, но мужчина не оглянулся.  Естественно, про младенца и не вспомнили, тем более его весь вечер не было слышно.  Чай главе семейства пришлось заваривать самому.  Супруга впала в ступор, сидела на софе, молчала и мерно покачивалась, похожая на китайского болванчика.  Олег Семенович решил, что на сегодня воспитательных мер достаточно и оставил Ирину в покое, не обратив внимания на ее странный полубезумный вид…


  Оказывается, события бурного сегодняшнего вечера себя до конца не исчерпали.  Ближе к девяти часам, когда больше всего любивший тихий семейный покой и ненавязчивую заботу, уставший от негативных впечатлений Олег Семенович традиционно присел к телевизору посмотреть любимую программу «Новости», в коридоре опять поднялся невообразимый шум, а спустя короткое время в дверь свирепо заколотили.

- О, ну что там еще такое! – простонал измученный мужчина и решил не открывать.

  На экране события разворачивались намного более интересные.  Перестройка в самом разгаре преподносила много пищи для ума и тревоги неравнодушному к политике сердцу.  Но один раз уже выбитая дверь грозила податься под мощным натиском охочей до чужих проблем толпы.  Пришлось встать и пойти открывать.  В прихожую ввалился наряд милиции, соседи и…  младенец.  Олег Семенович сфокусировал помутившийся взор на скрюченном, пронзительно пищавшем комочке и заорал так, что глаза едва не лопнули от натуги:
- Зачем мне еще один младенец?  Своих, к несчастью, хватает!

  Тут пузатый сосед размахнулся и аккуратно вписал огромный кулачище в область горбатого носа нерадивого папаши, а присутствующие милиционеры не только не остановили хулигана, но принялись доставать протокол, намереваясь сделать его же, пострадавшего, обвиняемым.  Вездесущая старуха Крючкова завопила дурным голосом:
- Так я и подумала, что эта шалава младенчика туда бросила.  На верную погибель кинула, и будто так и надо.  Что смотрите, люди, вяжите змеюку!

- Мо-олчать! – крикнул Олег Семенович, ног его никто не услышал.

  В данный момент сосед опять размахнулся и звезданул его по зубам.  Из спальни выволокли Ирину Николаевну в ночной рубашке и потащили из квартиры.  Умывающийся в кухне Олег Семенович выглянул в окно и увидел, как супругу заталкивают в желто – канареечную милицейскую машину.  Из-за плохо прикрытой двери слышались голоса.  Старуха Крючкова в который раз громогласно повторяла собравшимся соседям немыслимые подробности.

- Вышла я мусор вынести.  Вечером селедку ели, не хотелось вонь из ведра нюхать.  Открыла мусоропровод, а внизу, слышу, будто котенок мяукает.  Ну и позвала Василия, благо тут, рядом.  Открыл он камеру, а там…  там!

  Старуха задохнулась в вихре эмоций.

- Хорошо, ребеночек на мягкую кучу упал.  До меня Борисовы тюк тряпья выбросили.  И как это крысы бедняжку не загрызли?  Какой матерью надо быть, чтобы от дома даже не отойти, ведь все кругом знали.  Не иначе, спятила бабенка, пора в дурдом везти.

  Общественное мнение невольно спасло Ирину Николаевну от судебного преследования.  С сильнейшим нервным расстройством женщину увезли в клинику.  В протоколе отметили: ярко выраженное состояние невменяемости на фоне сильнейшего стресса и телесные повреждения средней степени тяжести.  Соседи позвонили профессору Польскому, и в тот же вечер полный, представительный пожилой мужчина с высокой, не потерявшей горделивой осанки женщиной пенсионных лет, четко чеканя шаги, вошли в опорный пункт, где дежурные пребывали в растерянности над орущим в мокрых пеленках младенцем.  Давно вызванная «скорая помощь» по непонятным причинам задерживалась.  Силой приведенный отец наотрез отказался забрать новорожденную.

- У меня уже есть единственная любимая дочка, лишних нахлебников содержать нет средств, - шепеляво твердил он разбитым ртом, и порывался написать встречное заявление об избиении и оскорблении его собственной личности.

  При появлении Польских скандалист стушевался, трусливо отклоняясь скошенным подбородком назад и пряча остро поблескивающие глазки в нависших мешочках век.

- Ублюдок он не нашей веры, такое же отродье и наплодил, и Ирка с ним тварью стала, гореть им всем синим пламенем!  Не знаю больше таких и знать не хочу, будь все трое прокляты! – забыв о врожденной интеллигентности, гаркнула Мария Васильевна, забрала младшую внучку и, смачно плюнув зятьку на ботинки, не попрощавшись, вышла вон.

  Никогда раньше и ни разу позже она так страшно не материлась.  Культурная закваска дала трещину, и слова крепкие нашлись, и эмоции.  Профессор Польский остался оформлять документы, но прежде потребовал, чтобы подонка вышвырнули из помещения.  А поскольку общественное положение известного профессора было  важнее, а сам Польский слыл человеком грозным и непримиримым, имеющим связи даже в столице, то мелкого чиновника милиционеры вышибли резиновыми  дубинками, и на улице уже от себя основательно намяли бока.  Так в один день свершилось и преступление, и правосудие.  Профессор Польский замял дело к обоюдному согласию всех сторон.  Ирина Николаевна благополучно выписалась из больницы и с утроенным усердием принялась ублажать побитого, бессильно и бесцельно зверствующего супруга и намаявшуюся без сладких блинчиков обожаемую старшую дочь.  Олег Семенович отделался легким порицанием по службе.  О младшей постарались забыть, словно ее и не существовало.  Настали времена, когда частную жизнь перестали выносить на суд товарищеской общественности.  Пожилая профессорская чета записала младенца Ингой в честь рано умершей тетки и добросовестно принялась воспитывать под своей фамилией…


  Наделавшая пересудов и надолго ставшая достоянием дурной молвы история постепенно забылась.  Сестры подрастали в близком соседстве, буквально на расстоянии двух кварталов друг от друга, но никогда не встречались.  Ирина Николаевна забыла дорогу к родителям и истово отдалась служению собственной семье.  Марьяне не отказывали ни в чем, ни в самой малости, но девочка росла сердитой, всем на свете недовольной, не имела ни подруг, ни увлечений, свойственных детям и подросткам.  Вне дома ее не любили, но связываться опасались.  Однажды девчонка набросилась с ледорубом, опрометчиво забытым посреди тротуара дворником на дразнившихся мальчишек.  Агрессоры моментально превратились в беспомощных жертв.  Чудом обошлось малой кровью, шалунов спасли зимние шапки и дутые куртки.  Родители пострадавших заявили в милицию, привели комиссию.  Марьяну едва не отобрали у родителей и не отвезли в специальный интернат для неадекватных детей.  Олег Семенович бегал по инстанциям, Ирина валялась в ногах у чиновников.  Переплатили уйму денег, но отстояли доченьку с предписанием показать хорошему психологу.  Доктор тоже не зря брал деньги, сумел ввести злобную девицу в рамки приличного поведения, и в старших классах Марьяна превратилась в человека.  Во всяком случае, научилась контролировать раздирающие изнутри хлипкое тельце негативные эмоции.

  Соседи смотрели на Гиршманов косо и демонстративно недолюбливали, но когда кто-то жестоко убил болонку старухи Крючковой, с жалобой пришли к ним, задавшись целью выжить ненавистную семейку из дома.  Олег Семенович в отчаянии метался по комнатам, ругаясь и топая ногами, Ирина Николаевна в страхе рыдала, но на другой день события переменили направление.  Банально звучит, но со школьной крыши на голову Марьяне упал кирпич, скользнул касательно по затылку и врезался между плеч, распластав девочку на асфальте, будто раздавленную лягушку.   Школьницу отвезли в больницу и одели на шею корсет.  Обошлось малой кровью, но тут семейство отыгралось на славу.  Супруги бегали по инстанциям.  Ирина Николаевна рыдала и трагически била себя в грудь.  Олег Николаевич строчил жалобы в милицию, в прокуратуру, в газету…  куда только не писал!  Но дело повисло, как и убийство старухиной болонки.  Марьяна выздоровела через месяц и, отдавшись заботам о дочери, супруги прекратили бесполезную судебную волокиту.  Олег Николаевич купил машину и возил любимую старшенькую на занятия, сам же и забирал.  Ирина Николаевна убивалась на хозяйстве, готовя близким и любимым вкуснейшие блюда, по вечерам приносила мужу тапочки, а дочери отглаживала дорогие наряды.  По прошествии нескольких лет супруг соизволил простить ее чудовищную ошибку и вернул право садиться с ним и дочерью за обеденный стол.  Ирина с нескрываемым облегчением покинула позорное место возле раковины и мусорного ведра, и в полной мере ощутила благополучие воссоединившегося семейства.

   С помощью психолога справившись с острой и открыто непримиримой девчоночьей злостью, Марьяна с головой погрузилась в учебу.  А что ей оставалось, крохотной субтильной чернавке с некрасивым острым личиком и ускользающим назад скошенным подбородком, с трудом приемлемым у отца, но в дочерней копии превратившимся в отталкивающий лик Бабы Яги.  После удара в спину кирпичом она резко перестала расти, словно судьба в наказание за неподвластные милицейским законам преступления по собственному почину урезала ее человеческую значимость.  Намного труднее стало доказывать собственные достоинства за школьной партой и у доски, где приходилось тянуться стрункой на потеху глумливым одноклассникам.  Но Марьяна стискивала зубы и упорно трудилась, научившись с выгодой применять полезные уроки психолога.  Недостаток роста и веса, общая телесная тщедушность компенсировались острым аналитическим умом.  Марьяна отлично училась, блистала на математических олимпиадах и, кончив школу с золотой медалью, поступила в престижный финансовый институт, где также блистала эрудицией в интеллектуальных спорах и КВН-овских розыгрышах, но опять же не пользовалась любовью однокурсников.  Здесь не котировалось выяснение отношений кулаками, да и расклад сил с этой стороны был не в ее пользу.  Девушку терпели в обществе, но и только.

  Еще в школьные годы, одновременно с успехами в учебе, на тщедушном тельце зародился между лопаток и медленно, но верно прорастал странной формы двойной остроконечный горб.  Незаметный поначалу дефект рос вместе с девочкой, искривляя и скручивая тоненькую фигурку, а после совершеннолетия резко взметнулся ввысь, похожий на горный пик Монблана.  Почерневший от горя отец годами таскал дочь по лучшим платным клиникам.  Доктора вздыхали, разводили руками и операцию не рекомендовали.  Ужасный горб метастазами пророс в тело, клещом вцепился во внутренние органы.  Патологию списали на давний удар кирпичом и слишком нервную конституцию юной девушки.  Олег Семенович по-своему расценил медицинский вердикт, послуживший очередной болезненной шпилькой в сердце Ирины Николаевна, которой до конца жизни предстояло искупать свою тяжкую вину перед близкими.

   
  Младшая Инга ничем не блистала и не стремилась к лидерству среди сверстников.  Спокойная, немного заторможенная девочка, в меру упитанная, краснощекая и голубоглазая.  «Ни красоты ни ума не дано, и счастья не отсыпано!» - злобно шипела вслед так и не простившая Марии Васильевне сына неугомонная тетка Настасья.  «Матрешечка ты моя ясноглазая,-  противоречила злобной соседке кошатница Волошина, неопределенных лет старая дева с тощим, похожим на кукиш пучком на макушке. - Пойдем со мной кисок кормить?»

- Инга, девочка, тебе нужно усиленно заниматься, а ты проводишь время впустую, - сердилась бабушка Мария Васильевна, недолюбливавшая не только склочную Настасью, но и безобидную кошатницу. - Девочка и так на учебу слабовата.  Не хватало еще ярлыки вешать!

  Будучи третьеклассницей, Инга расплакалась от обиды.
 
- Я Матрешечка!  Ты, бабушка, меня совсем не любишь, учишь и учишь без перерыва, а я хочу отдыхать!

- Это невозможно, - сухо возразила Мария Васильевна. – Я тебя люблю, и потому хочу, чтобы ты выросла, выучилась и получила хорошую профессию.

- Не надо!  Не люблю учиться!  Хочу быть Матрешечкой!

  После пережитого из-за бесстыжей Настасьи потрясения Инга стала легко впадать в истерику, и бабушка тоже водила ее по докторам.  В силу совпадения или общей со старшей сестрой конституции, медицинский вердикт вынесли тот же: виноваты нервы.  Бабушка тоже согласилась, несколько раз оставляла внучку в стационаре для обследования и лечения, но бедняжка с плачем просилась домой.  Больничные стены наводили на нее страх и тоску.  Материально бабка с внучкой ни в чем не нуждались.  Инга имела хорошую одежду и кучу игрушек, в том числе несколько штук обожаемых ею матрешек.  Но, в младенческом возрасте лишившись любви и заботы надолго, если не навсегда осталась, в некотором роде, морально ущербной.  А это, считала Мария Васильевна, гораздо хуже нищеты и болезни.  Поэтому, воспользовавшись связями покойного мужа, стала вызывать докторов на дом.  У Инги ничего не болело, аппетит и естественные отправления организма оставались превосходными и, не чувствуя себя недужной, она пряталась от приходящих лекарей в пыльной кладовой.  Так Инга росла, не красавица, но и не дурнушка, румяная блондинка, похожая на Ирину Николаевну в ранней молодости.  Впрочем, данный факт нисколько не смягчил жестокое материнское сердце.

  Она пошла в школу в тот год, когда старшая сестра с легкостью взяла барьер вступительных экзаменов в финансово – экономический институт.  По странному стечению обстоятельств одноклассники ее тоже недолюбливали и, пользуясь некоторой ограниченностью ума и характера, не упускали случая оскорбить и обидеть.  Крайности вредны везде и всюду, - считала бабушка Мария Васильевна.  В том числе и в человеческих характерах, дающих простор для разгула пороков, этим особенностям личности свойственным.  Хороша золотая середина, но ее-то как раз очень трудно найти и закрепиться на достойном достижении.  Сестры получились диаметрально противоположными во всем, и к обеим судьба и окружающий мир поворачивались разными, но удручающе уродливыми ликами.

 
  Семейная идиллия Гиршманов закончилась в две тысячи втором, когда Марьяна блестяще, с красным дипломом завершила обучение в институте и стараниями продвинувшегося по чиновничьей лестнице отца устроилась в бухгалтерию престижного и процветающего банка.  Олег Семенович поднатужился, постарался и купил ей среднюю, но с богатой перспективой дальнейшего карьерного роста должность.  Великолепную, с замечательно жирным окладом, свалившуюся на молодую девушку манной небесной…  Небывалый расцвет банковской системы отодвинул на задний план приключившийся в августе девяносто восьмого дефолт.  Финансовая система вновь набирала силу.  Повсюду строились новые офисные здания, сулившие рабочие места и жалованье отнюдь не по российским стандартам.  Жить бы семейству, да радоваться, но Марьяна никогда не оставалась  довольной – ну буквально ничем.  То мать действовала ей на нервы излишним раболепием, то сослуживцы строили козни, то в транспорте ногу отдавили.  Олег Семенович поднатужился еще и купил дочери новенькую иномарку, а собственный потрепанный «жигуленок» поставил на ремонт.  Марьяна скандалила, жаловалась на непрестижность автомобиля, изводила придирками мать и непрерывно требовала денег от отца.  Бедняжке нечем было похвастаться в личном плане, и она торопилась наверстать в другом.  Так спешила, что не брезговала интригами и с легкостью сметала  посторонних с пути к карьерным вершинам.

 Младшая сестра в это время под присмотром начавшей прихварывать бабушки Марии Васильевны со скрипом переползала из класса в класс, выезжая на учительской снисходительности благодаря весомым подачкам старухи – профессорши, сумевшей сохранить наследие уважаемого супруга.  Почему-то школьные знания не задерживались в легкой белокурой головке девчушки, прозрачные голубые глазки наивно взирали на окружающий мир из-под тонких пушистых ресничек, розовые щечки ярко рдели, когда малышку пытались журить и воспитывать.  Нет, Инга никогда не хулиганила и не хамила старшим, учителей слушалась беспрекословно и не ябедничала на одноклассников, но умилительная растерянность на круглом, словно нарисованном личике вызывала у каждого неодолимое желание добродушно подшутить или дернуть за косичку.  Девочка носила трогательные хвостики с голубыми бантами, ее мягкие волосики походили на летящую в хрустальном осеннем воздухе бабьего лета паутинку…  быстро проходящего сезона несбывшихся женских надежд…

  … Олег Семенович трагически погиб в тот же год, когда поставил на ремонт старенький «жигуленок», финансово и морально выложившись на обустройство обожаемой старшей дочери.  Продав все, что можно на взятки чиновникам, сам не брезговавший «барашком» в конверте и привыкший к личным колесам неумелый пешеход, однажды, переходя улицу, угодил под чужие.  Кончина скромного служащего департамента была ужасной.  Тяжело груженый трейлер переехал ему нижнюю часть тела, буквально размазав по асфальту.  Трагедия случилась на глазах у Ирины Николаевны, с сумками торопившейся из ближайшего магазина.  Она видела мужа на противоположной стороне улицы, собирающегося ступить на пешеходную дорожку, но в этот момент загорелся красный свет.  Мужчина успел сделать несколько шагов по проезжей части и, вместо того, чтобы спокойно остановиться и переждать на середине трассы, заметался испуганным зайцем, бросился назад и – случилась трагедия.  Ирина видела, как голова супруга мелькнула среди блестящих бамперов и капотов.  Он взмахнул руками, как утопающий...   А затем раздался жуткий, нечеловеческий крик, от которого застыли соляными столбами пешеходы на тротуарах и начали беспорядочно тормозить автомобили.  Пронзительно заливались милицейские свистки.  Надрывный, мучительный крик длился и длился, вырываясь словно из-под земли - такое впечатление производил накрывший пострадавшего трейлер.  Ирина Николаевна выронила сумки и в оцепенении села на тротуар, зажимая ладонями уши, но вопль проникал сквозь барабанные перепонки, штопором ввинчивался в мозг, и Ирина на минуту потеряла сознание.  Этого хватило, чтобы мародеры стащили сумки с продуктами.  Но женщина и не вспомнила о хозяйстве, очнувшись, лихорадочно стала пробираться сквозь собравшуюся на краю тротуара людскую толпу.  Оцепив место происшествия, милиционеры отодвигали трейлер, отдирали пострадавшего от асфальта и отгоняли настырно лезущих вперед любопытных.  Крики давно стихли, слышался лишь встревоженный гомон жадно вытягивающих шеи зевак.  У Ирины шумело в голове и звенело в ушах, но она продолжала проталкиваться, лавируя между машинами в пробке, и успела увидеть, как из-под колес вытащили обрезанного до пояса Олега Семеновича.  Нижняя его часть впиталась в дорожное покрытие.  К месту происшествия подогнали поливальный агрегат и толстой струей воды уничтожили шокирующее взор прохожих безобразие.

  Хоронили главу семейства в сильно усеченном виде.  Мать с дочерью не разговаривали.  Марьяна не столько скорбела, сколько злилась и косила на присутствующих глубоко посаженным волчьим глазом.  Лишенная привычного уюта, пыталась требовать от матери исполнения положенных обязанностей, но вдова оцепенела, оглохла и ослепла, не реагируя ни на ругань, ни на удары.  На похоронах Ирина Николаевна простудилась и слегла с воспалением легких.  Марьяне предстояло сдавать экзамен на квалификацию и профессиональную пригодность.  Больная ей мешала и быстренько была сплавлена в больницу, где о ней надолго и благополучно забыли.


  Инга хорошо запомнила роковой день, перевернувший ее спокойное и размеренное существование.  Никогда прежде старшая сестра не заглядывала в гости.  Закончившая шестой класс девочка удивленно смотрела на малорослую, субтильной внешности и неопределенного возраста тетку, при ходьбе странно заваливающуюся на один бок.  Гладко зачесанные назад черные волосы открывали все изъяны смугло желтушного лица, а дорогая модная одежда лишь подчеркивала убогость не имеющей стати  фигуры.

- Тебе что здесь надо, девка? – с несвойственной ей грубостью спросила интеллигентная Мария Васильевна.

  Видно было, что она с великим трудом выносит гостью, морщится брезгливо и настороженно, будто в прихожую невзначай заползла и изготовилась к стремительному броску ядовитая змея.

- Мама деньги передала.  Сказала, потом еще даст, - мирно пояснила Марьяна и положила на тумбу старинного трельяжа перетянутую аптечной резинкой тоненькую пачку.

- Не нужны нам от нее деньги.  До сих пор справлялись, и дальше сами справимся, - вспылила Мария Васильевна и швырнула деньги в лицо девице, которую даже в мыслях не собиралась признавать внучкой.

  Тоненько взвизгнув, Марьяна отшатнулась, опрокинулась навзничь, спиной навалившись на стену и, пятясь, неловко выкатилась в коридор.  Мария Васильевна с треском захлопнула за нею дверь.

- Зачем ты так, бабушка?  Она же мне сестренка, помириться пришла, - чуть не плача, закричала Инга.

- Гиена бы тебе лучшей сестрой была!  Иди в комнату и не высовывайся, - страшным голосом прорычала старуха.

- Она же к нам пришла, а ты…

  Внучка заплакала и нехотя поплелась в дальний конец коридора.  Мария Васильевна не стала утешать внучку, и до Инги весь вечер доносилось ее свирепое бормотание.  Бабушка разговаривала сама с собой.  Девочка приложила ухо к кухонной двери и настороженно прислушалась.

- С какой бы стати ей приходить?  Не иначе, замыслила что-то, пакостница!  Надо бы пойти узнать, что у них приключилось…

  И уже стала собираться, но не успела.  Под вечер Марьяна снова явилась с той же неизменной измученной в кармане пачкой денег.

- Хотите гневайтесь, хотите нет, а мама очень просила взять.

- Нам не надо! – багровея, повторила Мария Васильевна.

  Но из-под ее руки с радостным воплем выскочила младшая внучка и бросилась сестре на шею.

- Марьяшечка пришла!  Ты на нас больше не сердишься, хорошенькая?

- Пошла вон, дура набитая, - хватаясь за сердце, не своим голосом закричала Мария Васильевна, и непонятно было, кому адресовались ее гневные слова.

  Марьяна ловко высвободилась из объятий младшей, хотя это было и проблематично.  Школьница Инга оказалась выше и крупнее своей работающей сестры почти вдвое.

- Эх, ты, Матрешечка!  Убогонькая ты моя…

  Хватаясь за грудь, Мария Васильевна побрела в кухню пить корвалол.

- Ну, я пойду пожалуй, бабушка сердится, - пробормотала Марьяна и выскользнула за дверь.

  Тихо улыбаясь, Инга быстренько прибрала беспорядок в прихожей, подняла и повесила на крюк упавшие на пол запасные ключи.  Денег нигде не обнаружила и решила, что их забрала бабушка.  Мария Васильевна тоже не вспомнила о подачке.  Охваченная бурными и мучительными воспоминаниями, беспрестанно пила лекарства, заедая успокоительными таблетками.  Вечером она, конечно, никуда не пошла, рано уснула, сломленная сегодняшними переживаниями.  Инге пришлось самой ужинать и ложиться в постель.  Не подгоняемая по обыкновению бабушкой, она поиграла в куклы, уронила с подоконника цветочный горшок и до позднего вечера пускала из окна самодельные самолетики.  Так и уснула в байковом домашнем платье, забыв запереть раму и переодеться в пижаму…


  Утро началось с кошмара.  Выломав снаружи дверь, в квартиру ввалилась служба МЧС, вызванная почуявшими запах газа соседями.  Оказалось, ночью в квартире протек газовый кран.  Мария Васильевна умерла во сне.  Девочка уцелела благодаря неплотно прикрытой раме.  Никогда не известно, где найдешь, а где потеряешь.  Ее спасли бумажные самолетики.

  Но потом оказалось, что выиграла она, в сущности, немного.  Начались грандиозные перемены.  Марьяна категорично заявила, что бабкин дом сталинской постройки нравится ей гораздо больше, и жить она хочет одна, поскольку в скором времени собирается замуж.  Деньги на свадьбу, естественно, возьмет с продажи своей части родительской трехкомнатной.
- Ты приедешь позже ко мне внуков нянчить, а дура лупоглазая  однокомнатной обойдется, не царевна лебедь, - цинично заявила она матери.

  Ирина Николаевна с энтузиазмом бросилась помогать любимой старшенькой.  Интересы несовершеннолетней младшей дочери привычно во внимание не приняла.  Проблем с риэлторскими сделками не возникло.  Марьяна с привычной оборотистостью оформила нужные бумаги, забрала деньги и предоставила матери с сестрой устраиваться на новом месте собственными скромными силами.  Этим новым местом оказалась однокомнатная «хрущоба» в панельной пятиэтажке и проходной, продуваемый всеми ветрами первый этаж.  Крайний дом в квартале, он располагался напротив убогого скверика, с противоположной стороны которого притулился матерчатый шатер пивнушки.  Алкоголики сначала с комфортом распивали там спиртные напитки, а потом гадили в сквере где попало, в том числе забредая в подъезд, опять же крайний в этом последнем на улице доме.  До милиции здесь было также далеко, как до луны.
 
  Ирина Николаевна выздоровела, но на службе принадлежавшее лично ей теплое и хлебное место оказалось занято.  Получается, держалась она там благодаря начальственной руке супруга, протянутой из серьезного департамента.  Без Олега Семеновича она стала абсолютно беззащитной перед преисполнившимися лютой ненависти сослуживцами.  Она-то считала, будто ее искренне любят, а оказалось, что тайно ненавидят.  Ирину выгнали после злой двухмесячной травли, исписав трудовую книжку мелкими замечаниями и в результате поставив штамп о профнепригодности.  Недавно ставшее модным словечко оправдывало и легализовало любое беззаконие.  Нерешительная по натуре, забитая авторитарным мужем, Ирина Николаевна долго ждала, пока ситуация сама собой нормализуется и позволила непоправимо испортить важный документ.  Ей не исполнилось и сорока трех лет, когда с престижной профессией преподавателя на кафедре пришлось распроститься навсегда.  В дальнейшем ее не взяли даже в школу для умственно отсталых детишек.  Когда до Ирины дошла суть приключившегося с ней кошмара, и накатил запоздалый гнев, выместить его стало не на ком, разве на глупенькой и беззащитной младшей, после смерти бабушки впавшей с тревожный ступор.  Умная старшенькая не спешила приглашать мать к себе на постоянное жительство.  С замужеством у нее, судя по всему, не получилось, и Марьяна тоже вымещала бессильную ярость, но с размахом и на каждом встречном, вплоть до беспричинных уличных скандалов.

  На время забыв о служебных неприятностях, Ирина Николаевна часто ездила в центр, поднималась на третий этаж  и звонила в знакомую квартиру, где выросла сама, и не могла назвать собственное детство несчастливым.  Марьяна не впускала ее дальше порога, разговаривала неохотно, сквозь зубы и скоро вообще перестала отвечать на звонки – и дверные, и телефонные.  Но Ирина продолжала приходить, садилась во дворе на скамью и жадно смотрела в освещенные окна, по-старинному широкие и высокие, позволявшие видеть антикварное убранство квартиры, верхушки развешанных по стенам полотен известных художников, проглядывающие сквозь неплотно задернутые бархатные портьеры.  Профессорская чета очень уважала живопись, и помимо прочих раритетов коллекционировала подлинники художественного искусства.  Ирина Николаевна горько плакала и разговаривала сама с собой, вслух проклиная ненавистную младшую.  Она давно забыла о собственной хитрости в страстной жажде материнства, свои молодые мечты о крепкой и дружной многочисленной семье.  Извечный женский инстинкт умер в тот страшный вечер под колючими мысками тапочек старшей дочери.  Любовь, как и имущество, должны оставаться неделимыми – ей накрепко вбили в голову чужую, но быстро привившуюся мысль.  И после всю оставшуюся жизнь Ирина Николаевна чувствовала себя преступницей, обворовавшей мужа и любимую старшенькую.

  Отверженная всеми молодая еще женщина вынуждена была устроиться дворником в неухоженном дворе пятиэтажки, взяла два участка и трижды в день утром, в обед и вечером выгоняла из комнаты Ингу и, смотря по времени года, совала ей в руки метлу или лопату.  И в жару, и в стужу, и в слякоть младшая дочь работала наравне с матерью, и у нее неплохо получалось.  Она росла румяной, крепкой и ни здоровье не жаловалась.  Но учеба перестала даваться ей совершенно.  Инга охапками таскала двойки, рыдала над учебниками, награждаемая тяжелыми материнскими оплеухами, но сообразительности ни от ругани, ни от ремня и кулаков у нее ни на грош не прибавлялось.  И Ирина Николаевна безнадежно махнула рукой.  Зато физическая работа спорилась в руках юной крепенькой девушки с плотными округлыми бедрами и широкими ухватистыми руками.  Тонкокостная Ирина не уставали удивляться, откуда в ее дочери львиная доля плебейской крови, и упорно не желала признать девочку родной, открещивалась, как могла, не позволяя ни малой толики ласки жадно тянувшемуся навстречу трепетному существу.

- Дура!  Матрешка! – в сердцах восклицала она, замахиваясь для очередной оплеухи.

  И не останавливали не закипавшие в огромных голубых глазах жгучие слезы, втихомолку потом изливавшиеся любовью и ненавистью.  Но это Ирину Николаевну уже не интересовало.  По злой иронии насмешницы – судьбы Инга вернулась к матери в том нежном возрасте, в котором старшая сестра не по-детски жесткой волей отлучила ее от семьи.  Однажды, окинув тоскливым взором убогое, не ставшее родным жилище, в котором не хотелось вить уютное семейное гнездо для долгой и счастливой жизни, Ирина Николаевна вдруг заплакала навзрыд и с невыразимым отчаянием крикнула младшей дочери:
- Это ты, ты во всем виновата!

- Но почему? – наивно удивилась неискушенная и простодушная беленькая девочка.

- Потому! – помолчав, отрезала Ирина и не соизволила ничего объяснить.

  Ну, о чем, скажите, рассусоливать?  Не могла же она обвинить старшую, без зазрения совести обобравшую ненужных родственников до нитки.  Беззастенчиво ее обманувшую, сыгравшую на горячих материнских чувствах, но не позвавшую с собой в красивую и великолепную жизнь в окружении дорогих изысканных вещей.  Слишком слепо, не рассуждая и не задумываясь о мелочах любила она одну дочь, не оставив в сердце и крохотного уголка для другой.  Она продолжала ездить в центр и подолгу просиживала во дворе, свалив на Ингу работу и хозяйственные хлопоты.  Но однажды во дворе к ней подошли двое бомжеватого вида парней и грубо осведомились, что она тут выслеживает на чужой территории.  Не иначе, обокрасть кого решила?  И, не слушая слабых возражений испуганной женщины, под руки оттащили за кусты на газоне, больно, по-мужски избили, не щадя ни лица, ни тела.  И на пинках, с матерщиной и улюлюканьем, погнали со двора, пообещав в следующий раз изувечить сверху донизу.  Именно так и выразились, помахивая у ее носа ножами и кастетами – грубо, вульгарно, унизительно.

- Зону топтать из-за старухи неохота, а то бы просто так не ушла, - заржал здоровенный рыжий парень и резким движением завернул женщине юбку на голову.

   В ужасе убегая от бандитов, Ирина Николаевна упала в темной арке, изодрала об асфальт локти и колени.  От страха у нее произошло непроизвольное опорожнение организма, изгадившее юбку, ноги и туфли, вплоть до промокшего сзади и спереди плаща.  В транспорт несчастную женщину не пустили, и домой она вернулась в полночь.

- Да это же Марьяшка противная их подговорила!

   Увидев перепачканную, едва живую от побоев мать, в ослепительном озарении истины Инга закричала истошным голосом, заметалась между телефоном и аптечкой.  Ирина Николаевна привычно размахнулась и ударила дочь тыльной стороной ладони по губам.

- Молчи ты, курица безмозглая!  Как только смеешь клеветать на мою красавицу?  Она лучше всех, умнее, богаче…  И наступит день, знай, постылая…

  Слабыми руками била поникшую, не сопротивлявшуюся младшую по голове и плечам, и плакала злыми слезами, умом признавая ее правоту, но упорно не соглашаясь душой и сердцем.  И не замечала, не хотела видеть, что дочь тоже плачет.   Страстно, до душевных колик желала растоптать ненавистную, мешавшую воссоединиться с любимицей старшенькой, но не хватало сил.  Инга вздрагивала под неощутимыми, в общем-то, ударами и низко клонила белую, в невесомом пуховом облаке волос повинную головку. Она и правда чувствовала себя главной виновницей всего, но очень хотела изменить мнение матери в собственную пользу.  Безропотно раздела, обмыла и перенесла поверженное тело Ирины Николаевны на диван, обложила примочками из бодяги синяки и шишки, замазала ссадины зеленкой.

- Не реви, дурища!  Тебе-то какой резон? – яростно шипела Ирина Николаевна.

  Вызывать докторов и милицию она категорически запретила…